Продолжение

Рысь оказала благотворное влияние на ход мыслей его высочества. Торопиться было ни к чему, шагом плестись — тоже, так что принц появился перед стенами родного города через четыре дня. Лицезрение лошских твердынь окончательно прояснило мысли его высочества. Жорж-Мишель решил, что сказка, скормленная Рабоданжу, вполне сгодится и для Александра, и пусть Рабоданжа не слишком убедили его слова, друг был так молод, что должен был поверить всему. К тому же граф де Саше был гораздо худшим дуэлянтом, чем принц Релинген и не успел узнать, что нападение есть лучшая защита. Именно этим и руководствовался Жорж-Мишель, сразу же перейдя в атаку:
— Да какая дуэль?! — негодовал его высочество. — Меня давно так страшно не оскорбляли. Силой овладеть женщиной, которая была под моим покровительством… Ведь вы же действовали от моего лица, разве нет?.. А потом хвастать своим «подвигом» в письмах… Позорить несчастную перед всей Францией… Да если б Бюсси оказался рядом, я бы немедленно свернул ему шею! Подлец не заслуживает благородной смерти!
Один взгляд на Александра доказал Жоржу-Мишелю, что расчет был точным. Молодой полковник попытался было найти слова возражения, но возражать было нечего. Может, в юности шевалье де Бретей и позволял себе быть непочтительным с дамами, однако выходка Бюсси казалась ему столь дикой, что молодой человек не знал, что и сказать.
— Но Бюсси это чепуха! — продолжал вещать Жорж-Мишель. — Это был просто повод, предлог… Лангларе давно мечтал мне отомстить, а еще он хотел поссорить меня с Франсуа и выслужиться перед королем. Ну, вот он и обвинил в смерти Бюсси вас! А, понимаю, — проговорил принц, не дав Александру вставить хотя бы слово, — вы хотите понять, почему он обвинил вас, а не Мало, Шатнуа, Ликура или кого-то другого из моих офицеров? А что такое все эти господа? Просто офицеры на моей службе. Ну, обвинили бы их в убийстве, ну выслал бы я их на время в Релинген или в Барруа, или на корабли Ландеронда, что с того? Но вы-то другое дело — вы мой друг. Лангларе прекрасно понимал, как мне будет больно, если обвинение коснется вас…
— Но, подождите, — молодому человеку все же удалось вклиниться в монолог принца, — если Лангларе обвинил меня, почему я не арестован?
— Где — в Турени? — пожал плечами Жорж-Мишель. — Как вы это себе представляете?
— Но я получил вызов от короля, — напомнил Александр. — Значит, меня должны были арестовать по прибытии?
— Вот именно, — подтвердил принц. — Нет, ну какая наглость! Лангларе еще получит за донос.
Релинген впервые пожалел, что окружил себя толпой головорезов, послушных его воле и готовых по одному знаку, по одному взгляду перерезать горло любому врагу. С каким удовольствием он встретился бы с Лангларе на пустыре, и чтобы в руках у каждого было по шпаге и кинжалу, а вокруг не было никого. Жорж-Мишель не любил убивать, но сейчас был бы счастлив лично вонзить клинок в тело мерзавца.
Увы! Подобное счастье было недоступно принцу. Скрестить шпагу с шутом значило навеки себя обесчестить. И все же искушение было слишком сильным. К тому же всегда можно было сделать так, чтобы о поединке никто не узнал.
— Генрих тоже получит, — с угрозой добавил Жорж-Мишель. — Пусть только сунется в Турень…
— Так значит, я теперь под домашним арестом? — решил уточнить полковник.
— Господи, ну какой домашний арест? — поморщился принц. — Хотя в ближайшие пару месяцев вам лучше и правда не покидать Турень, а то мало ли что может случиться. Опять-таки, ну что вам делать в Париже? — пожал плечами Жорж-Мишель. — Там сейчас скучно, с Туренью не сравнить, да и поговорить не с кем…
— Я ничего не понимаю, — вырвалось у Александра. — Если меня обвинили в убийстве, но я не под арестом, а в Париж мне ездить нельзя,  что все-таки решил король?
— Да что хорошего он мог решить?! — вновь вскипел Релинген. — Он решил отправить вас в изгнание во Фландрию — завоевывать там корону для Франсуа. И это без денег, без войск, даже без патента! С одним вашим полком… Да это же верная смерть!
— И сколько у меня времени на сборы? — спросил Александр.
Его высочество уставился на друга в полном остолбенении.
— Знаете, Бретей, вы меня с ума сведете — вы, король, Франсуа. Какая Фландрия?! Вы что полагает, я позволю Генриху отправить вас на смерть?! Еще не хватало! Я договорился с Франсуа, через пару месяцев мы заставим Генриха забыть всю эту чушь. Так что живите себя спокойно и не думайте ни о чем. Вы никуда не поедете.
Граф де Саше очень внимательно посмотрел на принца и неожиданно спросил:
— Скажите, Релинген, почему вы всё всегда решаете за других? Что за привычка распоряжаться чужой судьбой? Когда я был мальчишкой и находился на вашем попечении, вы могли принимать решения за меня. Я это признаю. Когда вы перевели мой полк в Турень, вы могли это сделать, потому что обиделись на мое бегство и на то, что я так и не извинился за свое мальчишество. Что ж, пусть будет так. Даже с Бюсси вы могли решить по своему — вас оскорбили, и я это признаю. Но сейчас? Приговор короля освобождает меня от всякой службы, от патента, от обязанностей — от всего. Я свободен и могу ехать куда хочу, хоть в ту же Фландрию! Так почему даже сейчас вы решаете за меня?!
— И что вам понадобилось в этой Фландрии? — поинтересовался Жорж-Мишель, изо всех сил стараясь сдержать негодование.
— Лично мне — ничего, — с кажущимся спокойствием ответил полковник. — Фландрия нужна вам. Я не слепой и не глухой, и я прекрасно вижу, что вы просто бредите Нидерландами. Да вы часами говорите о городах Фландрии, о кораблях Фландрии, даже о каналах Фландрии, хотя никогда их не видели. Вы влюблены во Фландрию, как в женщину. Вы только и мечтаете овладеть ею. Так в чем же дело? Вот она — возможность. Раз король сам изгоняет меня из Франции, так почему не воспользоваться случаем? Я завоюю для вас семнадцать провинций, и вы станете королем. Вы же хотите этого!
Жорж-Мишель глубоко вздохнул. Все-таки, до чего Александр молод…
— Друг мой, — проговорил принц, — я понимаю, вы хотите славы, и кто не мечтает о ней в двадцать лет! Но подумайте о деле здраво. Каким образом вы собираетесь преподнести мне семнадцать провинций? Генрих хочет, чтобы корону вы завоевывали для Франсуа, и при этом не собирается давать вам на поход ни су…
— Подумаешь! — пожал плечами Александр. — Если он не будет оплачивать армию, как он может требовать, чтобы я старался для герцога Анжуйского? Он сам дает нам свободу.
— А вы не подумали, что выступая против испанцев, сейчас же ставите себя в положение еретика? — постарался образумить друга Жорж-Мишель. — Если вы попадете в плен, то испанцы даже о выкупе говорить не станут. В лучшем случае вас вздернут на ближайшем дереве, а если не дай Бог, у них будет время, вас отправят на костер.
— Но я не собираюсь сдаваться в плен, — парировал полковник. — И погибать в первом же бою тоже. А также во втором или третьем. Я вообще не собираюсь погибать. Ну, же, Жорж, что вы колеблетесь? Решайтесь, второй такой возможности не будет. Почему вы не хотите принимать меня всерьез?!
Релинген встал.
— Я принимаю вас всерьез, очень даже принимаю. Да я королю… А, — Жорж-Мишель махнул рукой, — что с вами разговаривать… — и выскочил из комнаты.
Александр с досадой посмотрел вслед другу и с таким ожесточением пнул табурет, что тот отлетел к стене.

Продолжение следует...

Продолжение

Известие, что по приказу его величества граф де Саше отправляется в изгнание, взбудоражило Турень, Анжу и Париж. Жители Турени глухо роптали на завистливого короля, уверяли, будто его величеству нет дела до безопасности провинции, а втихомолку выдвигали еще более непочтительные версии изгнания своего героя. Уверяли, будто король, восхищенный внешностью и доблестью графа, сделал молодому полковнику не самое достойное предложение, однако граф, как примерный семьянин и добрый христианин, с негодованием отверг домогательства его величества, за что и поплатился. Мнение жителей Анжу не слишком отличалось от мнения обитателей Турени, однако добрые парижане не знали, что и сказать. В то время как Рене де Клермон готова была ставить благодарственные свечи за короля, так сурово покаравшего убийцу брата, и мечтать о том, как негодяй отправится на костер, Анжелика Жамар с еще большим упорством молилась за благополучие Александра. Герцог Анжуйский с недоумением спрашивал себя, неужели кузен Релинген сдался, а королева-мать удивлялась, до какого честолюбия мог дойти племянник, если без зазрения совести мог отправить почти на верную смерть того самого человека, ради которого чуть было не поднял мятеж.
К величайшему сожалению Екатерины ее сын Генрих не понимал всей глубины открывшейся перед ним бездны.
— Вот видите, матушка, — довольно говорил он, — все эти угрозы Жоржа, все это недовольство, крики и чуть ли не мятеж, только слова, дым, ничто... Кузен всегда склонялся перед моей волей. У него просто духу не хватит пойти против меня, он совсем как Беарнец — ленив и легкомысленен. Вы же видите, он подчинился моему суду и удалил Бретея из Франции. Вам не о чем волноваться.
— Тогда ответьте мне, Генрих, если принц Релинген столь покорен вашей воле, то почему граф де Саше отправился не во Фландрию, а в Барруа? — возвысила голос королева-мать. — Надеюсь, об этом вы знаете?
Генрих де Валуа снисходительно улыбнулся.
— Но, матушка, что же в этом странного? Релинген не глупец, он командовал армией и прекрасно знает, насколько безнадежна будет фландрская кампания. Думаю, ему не хочется, чтобы его любимчик угодил в руки к испанцам. Лучше уж сразу Гревская площадь, — довольно усмехнулся король. — Вот увидите, не пройдет и трех месяцев, как кузен Релинген явится ко мне, кроткий как ягненок, и будет умолять простить его любимчика и разрешить ему вернуться в Турень. Пожалуй, я разрешу, но без патента полковника. Кузен Релинген должен усвоить урок. Ну-ну, матушка, не хмурьтесь. Жорж заслужил наказание, но он слишком беспечен, чтобы наказание было суровым.
Екатерина поняла, что дальнейшие разговоры бессмысленны. Любимый сын возводил прекрасные замки, не замечая, что строит их из воздуха на песке. Оставалось надеяться, что приближающаяся зима не самое лучшее время для дурных сюрпризов, а к весне она непременно что-нибудь придумает.
И все же, раз за разом вспоминая случившееся, королева-мать думала, какую страшную ошибку совершила, доверившись авторитету Аристотеля. Сейчас она готова была согласиться с утверждением покойного Рамуса, будто все, сказанное Аристотелем, есть ложь. Как старалась она с детства окружить любимого сына друзьями, которые должны были вырасти самыми верными и преданными слугами Генриха. Первый должен был стать его советником, второй — полководцем, а третий — любящим братом. И что же? Она вырастила трех честолюбцев, готовых зубами и когтями рвать на части наследие ее сына. Нет, надежда на принцев была ошибкой с самого начала. Они помнили Генриха малышом, когда его так же наказывали за проказы, так же оставляли без сладкого и секли розгами, как их самих. Они не видели в нем короля, а только приятеля, не умели склонять перед ним головы и трепетать перед его грозным взглядом. Генриху были нужны совсем другие люди, во всем обязанные только ему, видящие в нем не просто короля, но Бога, готовые убить ради него, умереть за него и жить во имя него. Как же звали тех молодых людей, о которых где-то за месяц до своей смерти говорил господин де Келюс? Кажется, Ногаре* и д’Арк**, вспомнила королева. Да-да, Ногаре и д’Арк.
Необходимо было поговорить с юношами и решить их судьбу, решила ее величество. Кто знает, возможно, именно они спасут короля.

* Имеется в виду будущий герцог Жан-Луи д’Эпернон.
** Имеется в виду будущий герцог Анн де Жуайз.

Продолжение следует...