Продолжение предыдущий фрагмент на стр.32)

Зато когда Шатнуа узнал, что на рассвете они должны покинуть город, в первый миг он онемел, во второй возмущенно поинтересовался, неужели их выгоняют.
— Выгоняют, Готье, именно выгоняют, — подтвердил Александр. — Мы плюнули магистратам в души — злокозненно наследили в ратуше и уронили звонаря.
— А как его не уронить? — поразился Шатнуа. — Идиот вцепился в веревку колокола, как клещ…
— Хорошо хоть веревку не перерезали, — заметил Александр. — А то нам вкатили бы такой счет, будто это не пенька, а золотая цепь. Господа магистраты и так забрали наши трофеи… Кстати, о трофеях, — оживился полковник. — Пока они не сообразили... Заберите коней испанцев и поставьте к нашим…
— Уже, — Шатнуа дело знал. — Не думаю, что горожане осмелятся к нам сунуться. А если осмелятся…
— Пусть сначала докажут, что это не наши лошади, — возмутился Даалман.
— Сколько их? — оборвал возмущение Александр.
— Четыре.
— Прекрасно! — полковник де Бретей довольно стукнул кулаком в раскрытую ладонь. — Для семей погибших деньги будут не лишними. А теперь командуйте подготовку к походу.
Нассау не пришел вечером, не пришел и на рассвете перед их уходом. А полковнику де Бретею было что сказать. Когда они собрались запастись водой из колодца, то обнаружили, что все колодцы Брюсселя закрыты на замки, и рядом с каждым стоят городские стражники.
— Да мы легко их откроем… — предложил Шатнуа, но Александр запретил вступать в конфликт:
— Воду запасем за стенами города. И развернуть штандарт!
Они двигались по улицам Брюсселя под старинным флагом Гента — дева города обнимает льва. Львы Гента покидали спасенный ими город. Львы Гента шли с высоко поднятыми головами мимо запертых колодцев и наглухо закрытых ставней Брюсселя. Шли к единственным открытым воротам города.
Стража на воротах отводила глаза, когда спасители Брюсселя шагали мимо них прочь из города. При виде двух телег с телами погибших стражники вздохнули и осенили себя крестными знамениями.
Ворота закрылись за ополченцами, и Александр скомандовал:
— Гентский марш!
Песня взметнулась к светлеющим небесам, и полковник оглядел своих людей. Они все сделали правильно. Они спасли город. Они понесли первые потери и их выгнали те, чьи жизни они спасли. Два года назад он выбрал свой путь и не собирался с него сходить.
Они шли по дороге, серьезные и суровые — они шагали в родной Гент.

Продолжение следует...

Продолжение

А еще он понял, что не может отвергнуть подобное предложение — погибших надо было хоронить. Нассау одержал верх. Полковник властно приказал «Коня!», Даалман на мгновение замешкался, но потом махнул рукой, в свою очередь, отдавая распоряжение ополченцам.
С удивлением штатгальтер увидел, как четырем сопровождавшим полковника солдатам (называть их горожанами у Нассау больше не поворачивался язык) привели андалузских коней — короля играет свита, а вот Бретею подали великолепного крепкого фриза. Вороной тоже выглядел символично — юный Александр верхом на могучем Буцефале.
Восемь всадников благоразумно заняли места по обеим сторонам скорбных телег, пропустив штатгальтера и полковника сразу на три лошадиных корпуса вперед. Бросать настороженные взгляды друг на друга им надоело уже через пару минут дороги, а двум предводителям это и вовсе было ни к чему.
Всадники ехали в угрюмом молчании, предаваясь каждый своим мыслям, и, если бы Иоганн Нассау мог читать мысли полковника, его настроение испортилось бы еще больше. Полковник де Бретей размышлял о том, что переоценил людей Низинных земель. Эти провинции невозможно было объединить, да что провинции — даже отдельные города! Здесь все соперничали со всеми, а Генеральные Штаты были не более чем толпой красноречивых болтунов, у которых не было и не могло быть ни малейшего влияния на здешние магистраты. И с благодарностью здесь тоже было плохо — ее просто не было.
Александр даже задумался, а так ли были виновны испанцы в своей распре с Низинными землями? Если к испанцам здешние жители относились так же, как к нему... Откуда ему знать, правда ли все то, что ему рассказывали об испанской ярости? О жестокости испанских солдат и излишней суровости короля Филиппа говорила принцесса Блуаская, об этом твердили Нассау и магистраты, говорил Даалман, но Тюррен и Лану уже сколько находились в плену у Рубе, и что-то никто не тащил их ни на костер, ни на эшафот, хотя оба кальвинисты…
«Сегодня вы защищаете Гент, а завтра с тем же усердием будете его штурмовать», — вспомнил Александр слова штатгальтера, и горячая волна крови прилила к его щекам. Он не флюгер, чтобы менять сторону с той же легкостью, с которой это сделал Эгмонт, и все же он должен знать правду! Должен знать, не подвел ли друга, не втянул ли его в совершенно безнадежное и, ко всему прочему, неправое дело.
От мыслей и сомнений голова гудела, и Александр не выдержал и все же прервал молчание:
— Что вы хотели мне сказать, ваше высочество?
Нассау с облегчением перевел дух. Все-таки его строптивый друг был еще очень молод, и как всякий молодой человек любопытен. А, возможно, он просто хотел услышать от него слова извинений. И это было справедливо.
— Генеральный Штаты просили передать вам благодарность за спасение своих жизней, — торжественно объявил он.
Александр резко дернул повод, и не ожидавший подобной несдержанности конь поднялся на дыбы. Недовольно всхрапнул, вновь становясь на четыре ноги, тряхнул головой… Александр, который уже лет десять не совершал столь грубых ошибок, успокаивающе похлопал его по шее. Под изумленным взглядом Нассау, несколько раз глубоко вздохнул, стараясь справиться с негодованием.
— Благодарность? Благодарность?! — наконец, заговорил он. — Это в благодарность магистраты Брюсселя выгнали нас из города?!.
— Александр! — перебил Нассау. — Прошу вас, поверьте, все не так, как кажется…
— Не так?! — молодой человек почувствовал, что его вновь охватывает гнев. — Послушайте, Нассау, я выполнил все, о чем вы меня просили. Я явился в Гент с двумя полками — с двумя, как вы и хотели, хотя сейчас не так-то легко раздобыть продовольствие и фураж. И ополченцев я тоже взял по вашему слову. Я не спорил с магистратами, даже когда нас ограбили. Я согласился покинуть Брюссель. Я ждал, что вы скажете хотя бы слово в нашу защиту — вы молчали. И даже утром…
— Мы не можем пока давить на Брюссель, — младший брат Молчаливого чувствовал, что объясняться с молодым другом может быть труднее, чем он рассчитывал, но все же полковник разговаривал, а когда молодежь говорит, не все потеряно. Гораздо хуже, когда юнцы молчат. Надо было дать молодому человеку выговориться, выплеснуть свое негодование, и тогда дело будет сделано. Нассау верил в себя, в свой авторитет и умение убеждать. — Подождите еще немного, друг мой…
— Чего? — с горечью бросил Александр. — Послушайте, Нассау, вы же знаете законы. Нас выгнали из Брюсселя как последних преступников. Aquae et ignis interdictio* — разве это не так называется?
— Вы преувеличиваете…
Александр надменно вскинул голову.
— Преувеличиваю? Изгнание, конфискация — у нас ведь забрали трофеи, нам не дали похоронить наших погибших, а вот об испанцах позаботились… И нам отказали не только в продовольствии — нам отказали даже в воде!
— То есть как?! — на этот раз остановился Нассау. — Может, вы не так поняли…
— Трудно не понять, если все колодцы Брюсселя были закрыты, и рядом с ними была выставлена стража. И после этого вы будете утверждать, будто Генеральные Штаты нам благодарны?!
Дважды штатгальтер побледнел — количество возможностей для дальнейших действий сокращалось на глазах. Ему хотелось разразиться ругательствами и проклятиями, хотелось немедленно высказать все, что он думает о болванах из магистрата, но сейчас он спрашивал себя, действительно ли речь шла о глупцах или все-таки… о врагах? Происпанская партия в Брюсселе никогда не была слабой, а после вероломства Эгмонта должна была и вовсе поднять голову. Да еще и этот мальчик не на шутку оскорблен. Нет, не просто оскорблен, — поправил себя Иоганн, — он в ярости!
Нассау представил, что могут предложить полковнику де Бретею испанцы, и на лбу у него выступила испарина.
— Александр, я этого не знал, — с сожалением произнес он. — И я обязательно во всем разберусь. И Генеральные Штаты тоже. Обещаю вам. Но я также прошу вас немного подождать. Еще ничего не закончилось. Я не могу ничего объяснить — я связан клятвой, как и все мы. Но если все получится, вы узнаете об этом одним из первых. Поэтому подождите. Всего одни сутки — до завтрашнего полудня. Ваш лагерь хорошо расположен, в деревне вам дадут продовольствие и фураж, ваши люди будут преданы земле. Только дождитесь меня. И тогда клянусь, если вы будете разочарованы, вы сможете послать меня и Генеральные Штаты ко всем чертям — я не скажу ни слова против. Просто доверьтесь мне в последний раз!
Молодой полковник молчал, стараясь разобраться в своих желаниях. Он хотел справедливости. И правды. А еще поверить Иоганну Нассау, хотя бы в последний раз.
— Решение магистрата Брюсселя должно быть отменено, — наконец, произнес он.
— Оно будет отменено, — внушительно пообещал штатгальтер. «Да пусть только попробуют не отменить, — размышлял Нассау. — Я им покажу, что такое торговое эмбарго!.. Слава богу, деревня…»
Соломенные крыши, привычная водная гладь, простенькие мостки и кладбище вокруг строгой церквушки — деревня не показалась Александру зажиточной, да и июль не то время, когда в деревнях легко разжиться продовольствием и фуражом. И все же Нассау не убеждал, а приказывал — продовольствие, пиво и фураж для полков его близкого родственника, погребение для людей его близкого родственника и уход за их могилами. Немедленно! 
Александр слушал и наблюдал, не веря ни ушам своим, ни глазам. Требование отдать овес оказалось самым суровым требованием штатгальтера, и староста принялся было робко возражать, но недовольный рокот Нассау, а еще больше наступавшие прямо на крестьянина всадники, заставили его съежиться, низко склониться перед господами и приняться за дело…
— Иоганн, вы же забираете у них последнее!
Нассау усмехнулся:
— Вы им поверили? Напрасно, вы не знаете крестьян, — спокойно и непреклонно отвечал владелец шести графств. — А, впрочем, неделю они всяко продержатся — травы вокруг полно, а потом Генеральные Штаты компенсируют им убытки — продовольствием. Обещаю. Вы главное дождитесь меня! Сейчас это самое важное.
Когда освободившиеся телеги нагрузили приношениями крестьян, Александр понял, что староста заходил в каждый дом. Несколько мер бобов, овес — весь в разных мешках, круги хлеба — тоже разные, два бочонка с пивом, полкруга сыра и корзина с десятком яиц говорили об этом лучше всяких слов. И все же делать было нечего — его людям предстоял утомительный марш. А еще надо было запомнить название деревни и место, где нашли вечный покой его ополченцы.

* Лишение воды и огня (лат.)

Продолжение следует....

Продолжение

К удивлению Александра, когда они вернулись в лагерь, в котелках вовсю кипела похлебка из крапивы, сныти и сухарей. Доставку бобов ополченцы встретили радостными восклицаниями, но Даалман раздавал их с такой бережливостью, словно бобы были из драгоценных камней или хотя бы из золота. Сыр и яйца полковник распорядился передать раненым, но и тут Даалман рассудительно предложил приберечь сыр назавтра, а хлеб высушить на сухари.
Александр смотрел на связки оставшейся травы, аккуратные пучки молодых луковиц черемши и мрачно размышлял, как тяжело отнимать у людей последнее. А потом сообразил, что хотя крестьяне и отдали им весь овес, но муку, какой бы она не была, они все же оставили себе. Значит, в этом Нассау был прав — крестьян он не знал. На душе стало легче. У крестьян были мука, зелень и река — они вполне могли продержаться, если Генеральные Штаты сдержат слово. Нассау должен был его сдержать.
С похлебкой Александр покончил быстро, а потом почти заставил себя лечь. Пока спишь — не только обедаешь, но еще и сокращаешь время ожидания, а это ожидание грозило основательно измотать молодого полковника. Трехчасовой сон взбодрил Александра, и он вновь взялся за привычное дело. Проверил обустройство лагеря и посты. Распорядился позаботиться о продовольствии, коль скоро река была рядом — в конце концов, как философски заметил Даалман, Иоганн Нассау не сможет вечно быть их интендантом, да и травы в окрестностях скоро не останется. Проверил содержание своих андалузцев и дал ополченцам пару распоряжений — это за местных коней можно было не волноваться, а вот испанские кони требовали большей заботы и деликатности в обращении. Еще надо было обдумать, как разговаривать с семьями погибших, подумать о денежной компенсации для них и о налоговых льготах от Совета Восемнадцати. А потом Александр понял, что совершенно напрасно забыл о мерзавце Эгмонте. С его наглостью и верностью католическому королю он вполне мог отправиться не на побережье, чтобы сесть на корабль, а в свое Гевере, чтобы оттуда постоянно угрожать Генту. Да и в дороге они вполне могли столкнуться. Перед сигналом отбоя он велел удвоить караулы, и подумал, что Нассау слишком рисковал, отправляясь в дорогу всего с четырьмя спутниками.
Утро было хмурым, воздух прохладным, и полковник с сожалением подумал, что они пропускают прекрасные часы для марша. И все-таки надо было ждать. Ждать было тяжело, и Александр старательно занимал разум размышлениями — об оружии, продовольствии и Филиппе Эгмонте.
Мысли об Эгмонте заставили Александра заняться укреплением лагеря, а развернувшиеся работы вызвали сожаления, что у них нет лопат. После того, как они забрали у крестьян весь овес, отправляться к ним за лопатами или работниками было уже слишком, и Александр решил, что лопаты должны стать таким же обязательным оружием солдат, как аркебузы, пики и клинки. И пусть это тоже сулило расходы, зато обещало и выгоды — быстрое и надежное возведение укреплений и независимость от посторонних.
Идеи цеплялись друг за друга, Александр задумчиво чертил палочкой по оголенной земле, скудный обед почти не привлек его внимание, и он думал только о том, чтобы не упустить что-нибудь важное в своих планах...
Нассау вернулся далеко за полдень, победно поднял над головой правую руку и провозгласил «Низложен!»
Александр непонимающе уставился на штатгальтера:
— Вы о чем?
— Генеральные Штаты единогласно низложили короля Филиппа Испанского, — торжественно объявил Нассау. — Филипп Габсбург низложен за то, что не выполнял свои клятвенные обещания, притеснял своих подданных и нарушал из вольности и свободы!
Александр молча смотрел на штатгальтера, и откуда-то из глубин памяти сам собой всплыл текст из присяги кортесов Арагона королю, о чем давным-давно рассказывал Жорж: «Мы, которые не хуже тебя, клянемся тебе, который не лучше нас, принять тебя нашим королем и повелителем, если ты будешь блюсти наши права и свободы. Если же ты «нет», то и мы — «нет».
«Вот за это их Арагон потом и лишили прав и свобод», — присовокупил тогда Жорж.

Продолжение следует....