Продолжение (предыдущая глава на стр. 38)

ГЛАВА 28. Принцы и разбойники, отцы и дети

К величайшему сожалению принца Релингена, Шатнуа не мог отправиться в Гент сразу из Парижа. Необходимо было снабдить его инструкциями, подготовить письма и инструкции для Александра, написать некоторым значимым в Низинных землях людям и подготовить охрану для отправляемого вместе с Готье груза… И, конечно, надо было добавить к собранным в Париже книгам те книги, что Жорж-Мишель почти год собирал для Александра в Лоше, как и привести в порядок подготовленные для него же комментарии по формированию армии и планированию военных компаний.
Из рассказов Шатнуа Жорж-Мишель понял, что его друг самостоятельно изобрел то, что уже существовало в военном деле, и принц клял себя самыми суровыми словами, что не подумал о книгах еще два года назад — это избавило бы Александра от бессмысленной траты времени и сил для повторения чужих идей. Правда, справедливость требовала признать, что кое-что друг все же изобрел. Шатнуа говорил об этом с восторгом, и этот неподдельный восторг тоже вызывал неудовольствие принца.
Его высочество отправлял Готье в Нидерланды, чтобы рядом с другом был кто-то, способный выступить в роли адвоката Дьявола, кто-то, способный трезво смотреть на молодого полковника, не поддаваться его обаянию, оградить его от неверных решений и дать дельный совет. И вот — поди ж ты! — за каких-то два года Шатнуа полностью утратил критический взгляд на Александра, и, хотя и был старше полковника на целых двенадцать лет, внезапно превратился в одного из тех солдат, что готовы слепо идти за командиром в огонь и в воду. Для простого солдата это было хорошо. Для лейтенанта или капитана — приемлемо. Для старшего офицера — очень плохо. Хорошо хоть он, принц Релинген, сохранил трезвый взгляд на друга и здравый смысл. И этот здравый смысл говорил, что он недостаточно занимался с Александром, и потому несет ответственность за то, что полноценной армии в Нидерландах пока что нет.
А еще надо было разбираться с делами Турени и нежданными гостями.
Слава Богу, явление в Лош кузины де Коэтиви случилось после отъезда Шатнуа, но до того, как в Турень прибыли обещанные Генрихом кони и парижский палач. И, слава Богу, по какой-то ошибке Генрих отправил коней и палача не в Тур, а в Лош.
Жорж-Мишель подумал, что это удачно избавляет его сыновей от лицезрения всех четырех смертей, потому что колесовать подручных Каймара можно было в Туре и без их присутствия, а вот Каймар должен был «порадовать» Лош. И кузину Коэтиви!
Навязчивое любопытство Луизы лучше всего объясняло принцу, с чего королева-мать решила проявить заботу о его крестнике и старшем сыне — конечно, для того, чтобы кузина Коэтиви могла везде совать свой нос. Жорж-Мишель не препятствовал непутевой родственнице, потому что из расспросов Луизы очень быстро сообразил, что именно хочет выяснить королева-мать — зачем он приезжал в Париж. Ее величество не стоило недооценивать. Хотя мадам Екатерине пришлось проглотить наскоро сочиненную сказку о трогательном единении братьев и кузена в благом деле избавления Анжу и Турени от разбойников, странно было бы предполагать, что мать короля и дофина окончательно уверилась в том, что такая малость, как разгром разбойничьей шайки, могла примирить мятежного Франсуа с братом и кузеном.
А раз так, надо было укрепить свою интригу с помощью доверенной шпионки королевы, использовав оружие тетушки против нее самой.  Принц Релинген давно не участвовал в придворных интригах и подумал, что теперь, когда ему предстояло вплотную заняться короной Низинных Земель, эта история подвернулась как нельзя кстати, чтобы восстановить слегка подзабытые навыки. В отличие от политики, медицина, конечно, самое благородное из искусств, но за операционным столом корону не добудешь.
Жорж-Мишель мысленно похвалил себя за предусмотрительность, сказал пару слов о «мерзавце и наглеце» Каймаре, посмевшим не только заняться разбоем, но и покуситься на его жизнь, и дошел до того, что разрешил Луизе посетить осужденного.
Возможных россказней Каймара о придуманном им заговоре принц Релинген не опасался — кто поверит уличенному разбойнику! Зато королева-мать не сможет помешать его планам и будет уверена, что он просто образцовый подданный.
Жорж-Мишель заливался соловьем, говорил о своей благодарности кузену за благосклонность и содействие, уверял, что казнить, пусть и полностью уличенного, управляющего королевским имуществом можно только по разрешению короля, а потом великодушно отпустил утомленную его речами Луизу восвояси.
Докопаться до истины у нее не было ни малейшего шанса.

Продолжение следует...

Продолжение

Филипп д’Агно и Луи-Ален де Шервилер сидели в комнате Филиппа и жаловались друг другу на родителей. Точнее, жаловался Ален. Филипп д’Агно полагал, что родители в своем праве. Хотя временами это бывало тяжело. В основном потому, что Филипп не всегда мог уловить, что, собственно, родителям от него нужно.
Ален знал, что нужно от него взрослым совершенно точно. Но… maxime scientia multa dolores*. И этими печалями Ален щедро делился с другом и крестным братом.
— Вот, думаешь, я приехал, потому что соскучился? — скорбно говорил он. — Нет, просто бабушке захотелось узнать, что в Лоше происходит.
— А ты по мне не скучал? — удивился Филипп.
— Конечно, скучал, но кому было дело до моих чувств? — вздохнул юный шевалье де Шервилер. — А вот как понадобилось, так сразу «Дорогой внук, не скрывайте своих слез». Хорош я был бы, если бы не расплакался. Но мне все равно пришлось бы плакать, так или иначе. А сейчас еще и это, — Ален с отвращением кивнул за окно, на небольшую площадь у Лошского замка. — Хорошо хоть там не будет толпы… Но все равно ужасно!
— Ну, знаешь, — обиделся Филипп и поднялся с брошенных на пол волчьих шкур. — Этот негодяй покушался на моего отца!
— Да я понимаю, — вздохнул Ален. — Просто ты не видел, какой это кошмар — четвертование…
— Скоро увижу, — граф д’Агно стал серьезен и сразу же показался старше своих лет. — А казнь и должна быть кошмарной, — наставительно изрек он. — Чтобы никому и в голову не приходило покушаться на принцев. А то лезут всякие… — проворчал Филипп. — Гиз… И вот этот…
— В монастырь что ли уйти, — со вселенской тоской проговорил Ален.
Филипп уставился на друга в полном остолбенении.
— Ты же принц!
— Ну, принц, принц, — согласился Ален и вытер влажные глаза. — Отец и бабушка уже подбирают мне невесту, все никак не могут успокоиться — кому лучше продать мою руку, что выгодней…
— Да причем тут выгода? — удивился граф д’Агно. — Так принято…
— Они даже не спрашивают меня. Кого выберут, на той и женюсь…
— Ну да, — Филипп искренне не понимал печали друга. — Они же родители, им видней. Да и кого и когда спрашивали? — юный граф уселся на подоконник рядом с другом. — Моих родителей тоже не спрашивали — просто поженили и все. И Бретея не спрашивали... И твою мать…  И у всех все хорошо!
— Ага, — уныло кивнул Ален. — Особенно у моей матери… Позорище сплошное… Отцу до меня дела нет… Ну, если не считать моей руки.  Отчим кланяется. Его дети тоже… Тоска!
— Но ты же принц, — вторично напомнил Филипп, чувствуя, что почему-то это простая истина никак не доходит до друга и родственника.
— А теперь матушка наверняка будет клянчить у мадам Аньес в подарок платья… — продолжал Ален, не отвечая на напоминание друга.
— Но почему сразу «клянчить»? — Филипп подумал, что раньше лучше понимал Алена, а сейчас мог сказать только одно — другу плохо. Но вот причину этого дурного настроения он никак не мог уловить. И все же попытался утешить крестного брата: — Во-первых, моя матушка принцесса — она должна дарить подарки, так принято. Во-вторых, вы же отправились в дорогу без вещей. И что твоей матушке — ходить в одном и том же платье?! Вот как раз это не принято! И тебе тоже подберут одежду, что тут такого?
— Может, и ничего, — ответил Ален. — Но все равно стыдно. Стыдно, что я могу приехать к крестному только тогда, когда бабушке что-то нужно… И что матушка вечно чего-то выпрашивает… И что отец не наградил крестного…
— Он наградил! — возразил Филипп.
— Чем?! — горько вопросил Ален. — Четверкой лошадей? — и вновь кивнул на окно. — Сбежать бы куда, да некуда — только в монастырь.
— Да ладно тебе! — Филиппа вдруг охватило чувство легкость и бесшабашности. Он знал то, чего не знал больше никто, и это знание давало возможность решить все вопросы и развести руками все беды. — Вот пойдем на войну, и не понадобится тебе никуда бежать. И вернемся домой со славой!
— Война закончилась, — печально возразил Ален.
Филипп наклонился к другу и почти зашептал:
— Поклянись, что никому не расскажешь!
Ален старательно закивал.
— Скоро начнется война в Нидерландах!
— Там все время война, — с разочарованием проговорил бастард короля.
— Нет, сейчас все иначе, — возразил Филипп. — Раньше такого вообще не было! Нигде! — энергичным шепотом сообщил юный граф. — Представляешь, там низложили короля!
— Это как?! — Ален во все глаза уставился на друга, забыв о страдании и несовершенстве мира.
— Они хотят позвать в короли твоего дядю — герцога Анжуйского, представляешь? Он отправится на войну!
На лице бастарда короля отразилась лихорадочная работа мысли:
— Так значит, я могу попросить, чтобы он взял меня с собой?! — замирающим от счастья голосом проговорил он.
— Да! А я попрошу Бретея…
— А если он не захочет? — неожиданно усомнился Ален.
— Да как он может не захотеть? — искренне удивился Филипп. — Мой отец прикажет, и он возьмет. Он же у него на службе. Нет, ты представь себе, — вновь вернулся к своим мечтам Филипп. — Будем вместе воевать. Принцам слава не помешает. Я ведь тоже принц — мне об этом недавно рассказали…
Филипп ненадолго задумался. Недолгий гость принца Релингена оказался на удивление занимательным собеседником и их разговор он сохранит в тайне от всех. «Герцог Арсхот, — повторил про себя его имя граф д’Агно. — Интересно, он приедет еще в Лош? Хотя теперь вряд ли…»
Тем временем Ален сполз с подоконника и принялся разглядывать коробку с новыми солдатиками друга.
— Поиграем?
— Мы что — маленькие? — немедленно возразил юный граф. Вообще-то играть в солдатики он любил, но не в двенадцать же лет! Если бы рядом был Арман, можно было бы сказать, что они играют с малышом, а вовсе не роняют свое достоинство взрослых людей, но Арман был на уроке, а другой предлог расставить две армии Филиппу в голову пока не приходил.
Еще можно было играть в шахматы. Филипп оглянулся на изысканный резной столик с черными и белыми клетками.  Шахматы — это почти война! А еще шахматы — это достойное занятие для взрослых людей. Как говорил отец, прекрасная разминка для ума и развития способностей к стратегии, величайшее развлечение и изысканное противоборство. И все же, как бы отец ни ценил эту игру, шахматы казались Филиппу несколько скучными.
К счастью, была еще и мозаика — роскошный подарок ее величества королевы-матери. Мозаики можно было собирать и взрослым людям, и это занятие ничуть не умаляло принцев, так что через пару минут два юных отпрыска Валуа с азартом принялись складывать картину со святым Георгием (Екатерина Медичи все подарки делала со смыслом). Лежа на животах на шкурах, дрыгая ногами, словно они были не принцами, а простыми пажами, то и дело вырывая друг у друга кусочки мозаики и споря, куда их лучше приладить, Филипп и Ален забыли все невзгоды.
— Все же в латах люди выглядят гораздо лучше, чем без них! — с удовольствием сказал Филипп, разглядывая готовую картину и размышляя, что в доспехах отец смотрелся намного более благородным, чем в фартуке и с нелепой повязкой на голове. — Попрошу у отца заказать для меня доспех.
— И я! — радостно добавил Ален.
Два друга предвкушали войну. Два друга предвкушали славу.

* Многие знания — многие печали (лат.)

Продолжение следует...

Продолжение

Летучие листки с историей Петера де Вита разлетелись по Низинным землям быстрее свежеиспеченных вафель на ярмарке, и Александр заметил, что узнав о трагической судьбе почтенного человека, ополченцы в городах стали больше внимания уделять военному делу, с большим усердием изучать и выполнять придуманные им команды, а несколько городов, пребывавших в сомнениях, стоит ли им присоединиться к Утрехтскому союзу или нет, сделали выбор в пользу Союза. Молодой рувард понял, что тираж стоит повторить, а потом пришла очередь и истории госпожи ван Димен, доброй и набожной католички, восьмидесяти четырех лет от роду, казненной по приговору Совета о беспорядках ради того, чтобы прикарманить ее имущество.
Второй летучий листок разлетелся еще быстрее первого, и Александр понял, что для успешной борьбы с Испанией, им нужен не только металл, но и собственная бумага. Решить проблему с бумагой было проще, чем с металлом. Мельниц в Низинных землях было достаточно, воды тоже, да и льняного тряпья было вдоволь. В отсутствии Шатнуа Александр взял за привычку делиться с Соланж мыслями, сидя у колыбели или же за столом, и, к его удивлению, Соланж частенько подавала ему дельные мысли, которые всегда были к месту, а, главное, были легко выполнимы.
Таким образом, первая мельница для производства бумаги вскоре принялась за дело. Мельница была старой, зато стоила сущие пустяки. Бумага пока получалась не самого лучшего качества — зато для летучих листков ее было довольно. А льняную ветошь под руководством Соланж старательно собирали женщины Гента, Брюгге и Утрехта.
Александр не сомневался, что, если в этом появится нужда, жена поднимет на сбор ветоши всех женщин Низинных земель. А еще, как-то раз оглядев лес мачт у Травяной набережной, Соланж задумчиво поинтересовалась, а почему, собирая ветошь, они не подумали использовать для отливки бумаги отслужившие свой срок канаты? Как и во всех остальных случаях, жена оказалась права, а проведенный по распоряжению Александра опыт доказал, что бумага из старых канатов получается прочнее, чем из льняной ветоши.
За всеми хлопотами командующего и руварда Александр не забывал, что надо еще выбрать крестных для новорожденного сына. В этом они с Соланж тоже были единодушны — в крестные стоило позвать Даалмана и Шатнуа. Пока Шатнуа был в отъезде, Соланж называла сына Маленьким Принцем, Александр — Принцем Богоданным, а новорожденный улыбался в ответ и довольно угукал.
Проблема возникла лишь в одном — выборе места для крещения наследника. Провести святое таинство дома казалось приличнее, чем в казарме, однако домовая часовня была маленькой и скромной, а часовня в казарме роскошной и, что гораздо важнее, просторной и вместительной.
Да и повсеместные отклики на рождение их сына убедили Александра и Соланж, что домашней часовней им не обойтись. Генеральные Штаты официально поздравили Бретеев с рождением наследника, а Фрисландия туманно намекнула на какой-то приятный сюрприз. Город Гент завалил новорожденного подарками, а Утрехт прислал Соланж нарядный полог для колыбели. Плантен подарил иллюстрированного Плутарха, уверяя, будто по этой книге очень удобно учить детей грамоте, а Мехелен — колокольчики для колыбели с таким нежным и приятным звоном, что Маленький Принц старательно тянул к ним ручонки и вовсю улыбался пока что беззубым ртом.
К удивлению Александра, даже Брюссель расщедрился на столь роскошные крестильную рубашку и чепчик, что они были впору наследнику королевской короны!
При таком редком единении городов и замков грешно было сомневаться в искренности жителей Низинных земель, и все же Александр понимал, что не все выглядит так благостно, как ему бы хотелось. Вильгельм Оранский во всю ратовал за Анжу, и временами даже Александр начинал проникаться его речами, потому что армия им и правда была нужна. И не только армия! Как командующий гарнизоном Гента, он надстроил и укрепил его стены, но вот стены и башни многих других городов тоже нуждались в ремонте. А ремонт требовал средств, которых не было.
Нельзя сказать, будто Генеральные Штаты отказывались платить, однако сбор налогов после подписания Акта о клятвенном отречении осуществлялся из рук вон плохо. Обращаться же за содействием к принцессе Блуасской было и вовсе бессмысленно. Матушка друга уже ясно высказалась — деньги Жоржа были выделены на армию для ее сына, а стены городов Низинных земель, как и пушки Гента, не имели к этой цели ни малейшего отношения.
И все же общение с магистратами, с купцами и ремесленниками навело молодого руварда на гениальную в своей простоте мысль. Возможно, производимая на его мельнице бумага была и не самого лучшего качества, зато она была много дешевле неимоверно популярной венецианской или же испанской бумаги. Доход от ее продажи вполне можно было пустить в ход — на ремонт стен в том числе. И пусть этого дохода будет не так уж и много, все же это лучше, чем ничего.
Александр корпел над расчетами, проводил переговоры о покупке еще двух мельниц, опять считал, а когда после очередного заседания Генеральных Штатов Иоганн Нассау встревоженно сообщил, что Филипп Габсбург назначил за их с братом головы награду в двадцать пять тысяч золотых экю, сосредоточенно сообщил, что приговор никого не освобождает от выполнения обязанностей. И только потом сообразил, что именно сказал штатгальтер. Впрочем, брать свои слова назад рувард не собирался: кто живет — работает, иного не дано. А вот способ, которым свергнутый Габсбург пытался вернуть себе Нидерланды, казался Александру диким.
В день, когда в Гент вернулся Готье де Шатнуа, рувард де Бретей подписал документ об обязательном обучении военному делу всех мальчиков Низинных земель в городах, население которых было более пяти тысяч человек. Генеральные Штаты не возражали, Иоганн Нассау горячо одобрял, а Вильгельм Нассау опять говорил о своем — о Франсуа Анжуйском.
Возвращение Готье почти не привлекло внимания соседей, хотя вернулся капитан не просто так, а в сопровождении десятка вооруженных верховых, охранявших груженую повозку. Как уверял Шатнуа, в повозке были книги, однако пришедший домой Александр с потрясением обнаружил в сундуках еще и золото.
И книги, и золото показались руварду куском хлеба для изголодавшегося человека, глотком чистой воды для жаждущего, свежим воздухом для того, кто задыхался в духоте. Сундуки с золотом под надежной охраной были размещены в Графском замке Гента, книги предполагалось оставить в доме, и, значит, для них необходимо было заказать шкафы. А извлекая тома из сколоченных наспех ящиков, Александр с восторгом обнаружил еще и рукописные комментарии лучших полководцев Франции. Что и говорить, Жорж всегда все делал основательно.

Продолжение следует...

Sneg, конечно. Спасибо!!!