Sneg, рада, что понравилось.

Продолжение

Нассау довольно кивнул и через полчаса отбыл. А Александр остался осматривать свои владения, все больше и больше впадая в восторг. Здесь были высоченные горы песка, называемые дюнами и защищавшие остров от ветров и штормов, и лиловые из-за сплошной поросли низких цветущих кустиков холмы. Были заросли кустарника, буквально усыпанные ярко-рыжими ягодами — как сказал староста, очень полезными для заживления ран, от лихорадки, воспалений и почти всего на свете. Были овцы, что дают самую лучшую шерсть или, во всяком случае «лучшую, чем у англичан и испанцев!». Были целые стаи птиц и очень странные то ли животные, то ли рыбы, почему-то называемые «береговыми котиками». А еще два китобойных судна, баркас и множество рыболовецких лодок.
Деревьев на острове почти не было, но Александр узнал, что древесину здесь исправно поставляет море — совершенно бесплатно: обломки лодок и кораблей, иногда вырванные с корнем кусты и деревья... Что похуже шло на растопку, что получше — на строительство. Это было необычно и странно.
Господский дом содержался в таком порядке, словно местные жители убирали и обустраивали его каждый день. Так и оказалось — и это было прекрасно.
По сеньориальному праву Влиланд должен был поставлять ему рыбу, мясо, птицу, яйца, масло, сыр и жир, овощи, пиво и пастилу, как на его семью, так и на тех десятерых охранников, которыми тоже должен был обеспечить. Отныне продукты не стоили Александру даже самой мелкой медной монеты — и это было восхитительно!
А еще было оружие… Когда староста разложил перед Александром клинки из Толедо и арбалеты их Италии, он с удивлением понял, что ими можно вооружить человек десять. Но главное было даже не это, а великолепная шпага, идеально подходящая ему к руке, и прекрасный арбалет, расстаться с которым Александр был не в силах. Ему казалось, будто оружие дожидалось именно его, само шло в руки, ластилось, как может ластиться хорошо выученный пес. Это было его оружие — и оно было совершенно!
Староста деревни с довольной улыбкой наблюдал, как он любовно оглаживает приклад арбалета и любуется клинком — и Александр опомнился. Он не мальчишка-паж, которому впервые дали подержать настоящую шпагу. И все же его новые владения и собственность действительно впечатляли. И Нассау называл остров пустяком? Впрочем, для владельца шести графств Влиланд и правда мог показаться скромным, но Александр вновь ощутил восхитительное чувство обретения дома. Гент очаровывал его энергией, трудами и независимостью. Влиланд — тишиной, покоем и верностью. Он знал, что обязательно вернется сюда с Соланж и детьми. И обязательно покажет им море на собственном корабле.
— И, ваша милость, — слова, которыми почтенный староста неожиданно прервал его размышления, показались Александру странными. Они настолько не подходили к простому убранству дома и обветренному лицу собеседника, к его матросской одежде, что Александр встрепенулся.  — Уж больно скромно для руварда вы одеты. Но, ничего, никто не скажет, что мы не смогли позаботиться о своем сеньоре.
Александр с недоумением уставился на старосту и даже решил, что не так его понял, потому что слышать от человека в матросской куртке рассуждения, будто его воинский наряд скромен, было невероятно. Он полагал, что его облик подходит к окружающей обстановке, как перчатка к руке и ножны к шпаге. И вот, пожалуйста! Какой-то то ли матрос, то ли крестьянин недоволен его обликом. Говорящий табурет и то вызвал бы меньше удивления молодого руварда.
Почтенный староста расценил оцепенение молодого сеньора как недоверие к своим словам.
— Не смотрите, ваша милость, что здесь нет ковров и покрывал. Хвала Небесам и морю, мы вовсе не нищие, как болтают в своей спеси испанцы. Уж своего-то сеньора мы сумеем нарядить так, что и в Вальядолиде будет не стыдно показаться.
Александру казалось, будто он грезит наяву. О Вальядолиде мог рассуждать Жорж. О Вальядолиде мог вспоминать Иоганн. При упоминании Вальядолида Вильгельм Молчаливой и Пьер Эпинуа сыпали отборными проклятиями. Но вот этот человек… Он не вспоминал, не рассуждал и не проклинал. Казалось, он оценивал, можно ли его вообще туда пускать!
Вид добротных сундуков был ответом на этот вопрос. Парча, бархат, шелк, кружево…
— Откуда?! — Александр уже все понял про рыбу, мясо, масло и пастилу, но роскошные ткани, но брюссельские кружева…
— Вот это, — староста широким жестом указал на два самых старых сундука, — от наших прежних сеньоров. Здесь дары моря. А кружево… Это наша работа… И, чуть не забыл…
Староста уверенным движением поднял одну из досок пола, вытащил из углубления довольно увесистые шкатулки и довольным жестом водрузил их на сундук.
— Посмотрите, ваша милость, это теперь тоже ваше…
Тяжелые золотые цепи с драгоценными камнями и без них. Перстни, серьги, пряжки… И целая шкатулка отборного жемчуга!
Александр де Бретей уже давно не держал в руках украшений. Золото и драгоценности превратились в пушки, аркебузы, ядра, пули, порох и фитили… Он не стал советоваться с другом, распродавая фамильные драгоценности. Соланж просила продать все, лишь бы обеспечить безопасность семьи и близких людей.
Возразить на этого было нечего. Мертвым золото и камни не нужны. И все же Александр не мог не признать, что искусная работа и роскошные материалы, как и десять лет назад, вызывали у него восхищение. Он оценил игру камней, величину и качество жемчужин, тяжесть золотых украшений. С удивлением обратил внимание, что староста это заметил. В глазах старого матроса не было алчности, но явно читалось понимание происходящего — цену переданного богатства он знал.
Александр размышлял, сколько пушек можно изготовить, если все это продать, и сам же себя остановил. Теперь, когда он стал рувардом, он должен был заставить Низинные земли платить за свою безопасность. Соланж заслуживала каждый из этих камней, каждый перстень и каждую из цепочек.
Рувард закрыл крышку шкатулки. Ее он тоже возьмет с собой. Влиланд обеспечил его семью на несколько лет вперед. И значит, ему не нужно будет тратить средства, чтобы выкупать бесполезный уже Бретей. Да и Саше тоже. Соланж, как всегда, была права.
А потом на остров обрушился шторм! И он задержал возвращение руварда в Гент.
Все три дня шторма они просидели в большом доме, и староста, как оказалось — бывший капитан корабля, рассказывал ему о жизни прошлой, настоящей и будущей.
О китобойном промысле, после которого остается слишком много вдов и сирот. О кружевах, ничуть не уступающих брюссельским. О шерсти, которую тоже надо продавать. О ремесле и торговле, что некогда кормили остров. И о судах… Хотя бы двух торговцах, без которых невозможно поставлять товар.
Александр слушал. Александр думал. И решал.
Это была его земля. Это были его люди. И потому четыре цепи из семи он обязательно отдаст на корабли, что бы там ни говорил староста.
А потом они сидели и считали, все меньше дивясь друг на друга, и все лучше друг друга понимая. Когда же они закончили свои труды, Александр понял, что в понимании Низинных земель он оказался несколько дальше, чем полагал.
А потом из-за туч выглянуло солнце.

Продолжение следует...