Продолжение (предыдущий фрагмент на стр.58)

На этот раз Александр де Бретей не стал присматриваться к Парижу и сетовать на окружающую убогость и грязь. У него была цель, его ждал поход, а остальное не имело значения. Для всех губернатор Турени приехал в столицу Французского королевства для очередного отчета перед королем, а приглядываться к его свите никто не собирался.
Да и кого люди там не видели? Вооруженные солдаты, Себастьен Мало, парочка секретарей, слуги, конюх и врач. Все как всегда — скучно и неинтересно. Вот только на самом деле отчитывался принц Релинген не за Турень, а за подготовку к походу, да и его секретаря изображал не кто-нибудь, а рувард Нидерландов.
Его христианнейшее величество Генрих де Валуа, третий король этого имени внимательно слушал Релингена и Бретея и хмурил брови. С точки зрения Александра и Жоржа-Мишеля причин для недовольства короля не было никаких. Сделано было много, пусть и не все, но они с самого начала понимали, что за такой короткий срок выполнить все задуманное было не в силах человеческих. И потому говорили об армии, железе, картах, деньгах, состоянии Низинных земель и настроениях их принцев и простолюдинов, состоянии дорог, мостов и дамб…
— Полки из Шато-Тьерри уже выступили в поход, — отчитывался генерал. — Из Алансона выступят завтра. Соединение произойдет у Бретея. Через неделю его высочество герцог Анжуйский и я можем выехать в армию.
Генрих кивнул, по-прежнему хмурясь, словно ждал и не слышал какое-то ему одному значимое известие.
— Бретей, а ведь вы так и не представили мне этого вашего Гейреда ван Далена, — недовольно проговорил он.
Александр и Жорж-Мишель переглянулись.
— Генрих, ты же знаешь, что называться чужим именем — преступление, — негромко напомнил принц.
— Ты уверял, будто там все законно, — немедленно парировал король.
— Там — законно, — подтвердил Жорж-Мишель. — Но ведь ты понимаешь, что Александр де Бретей и Гейред ван Дален не могут предстать перед тобой одновременно. Конечно, у Бретея есть человек, отдаленно с ним схожий и ему можно было бы придать облик ван Далена, но это и будет преступлением. К тому же вид этого человека не доставит тебе удовольствия. Ван Дален калека, Генрих. И не просто калека, он еще и урод.
Король недоверчиво повернулся к генералу и подчеркнуто внимательно его оглядел. Представить этого Аполлона уродом было немыслимо.
— Да-да, не надо так смотреть, — вскинул голову принц. — Никто не должен был заподозрить, что Бретей и ван Дален это один и тот же человек. Поэтому повязка на пол лица — ван Дален лишился глаза, еще кошмарный шрам, покалеченная рука и жуткая хромота. Смотреть, как он ковыляет... Да я до сих пор вздрагиваю, как вспомню, — признал Жорж-Мишель. — Таких людей любят прославлять, но исключительно на расстоянии. Их не приглашают в Лувр. Их уродство оскорбит утонченный вкус твоих друзей и напугает дам, — закончил Жорж-Мишель с чувством, очень напоминающим горечь.
— Хорошо, — невозмутимо кивнул Генрих. — Ты меня убедил. Пусть ван Дален отдыхает, сколько ему понадобится. Что со Штатами Голландии?
— Вильгельм Оранский ведет с ними переговоры, — вступил в разговор рувард. — Голландия последняя провинция, которая пока не согласилась признать его высочество своим сеньором, но все сводится к тому, что они хотят убедиться, что армия принца действительно существует. Здесь нет оснований опасаться.
Генрих кивнул. В очередной раз оглядел Релингена и Бретея. К недоумению Александра вновь нахмурился. Молодой рувард не мог понять, что происходит. Полгода назад он убедился, что этот разряженный изнеженный король прекрасно разбирается в военном деле. Потом узнал, что это не единственное достоинство Валуа. И вот сейчас король опять чего-то от них ждал, а он не мог понять — чего. Они с Жоржем и Иоганном предусмотрели все. Обсудили, решили и даже осуществили. Так какого рожна нужно Генриху?!
— И это все?! — поинтересовался король.
— Все! — судя по всему, Жорж испытывал те же чувства, что и он.
Его величество подчеркнуто скорбно вздохнул:
— Ну, с Бретеем все понятно — еще лет пять, у нас будет второй Крийон, — изрек он. — При таких данных, при такой внешности и вкусе, так бездарно все... — и, к потрясению Александра, Генрих закончил фразу с той солдатской прямотой, которую осуждал у Крийона. Посмотрел на кузена: — Но ты-то, Жорж? — снисходительно проговорил он. — Ты же суверенный принц. И вкус у тебя есть. Принц из дома Валуа не может начать поход словно школяр, который пошел шкодить, пока учитель отвернулся. Армия не отправляется в сражение без штандартов… И, кстати, — оборвал себя он. — Бретей, под каким штандартом вы сражаетесь?
— Под штандартом Гента…
— Что?! — его христианнейшее величество пораженно уставился на генерала. — У регента Низинных земель и моего полководца нет личного штандарта?! — Укоризненно взглянул на кузена, как будто принял на себя всю скорбь этого мира. — Вот об этом, Жорж, ты тоже не подумал. О чем вы вообще оба думали?!
— Об армии, — огрызнулся принц Релинген. — О металле, пушках и деньгах. О Генеральных Штатах и Штатах провинций… Нам было, о чем размышлять!
На лице короля вновь появилась снисходительная усмешка.
— Тогда прими, кузен, урок от своего государя, — объявил Генрих. При этих словах от него буквально повеяло величием и царственностью, но Александр уже достаточно видел принцев, которые умели принимать величественный вид ничуть не хуже Валуа. И прежде всего это относилось к Вильгельму Оранскому. А вот свита старшего Нассау была многочисленнее и богаче свиты короля. Правда, и долгов у него было много больше. Временами Александр вообще не мог понять, каким образом Молчаливый выкручивается.
— Притязание на корону должно быть объявлено четко и громко на весь мир. Это тот самый штандарт, который развевается над армией в походе и битве, — лицо Генриха стало вдохновенным и даже нелепое сооружение на голове перестало видеться как безумный каприз взбалмошного короля, и чем-то напомнило рыцарский шлем с плюмажем. — Европа и Габсбурги должны понять, что в мире не одна, а две великие династии. Пусть Габсбургам принадлежат Испания и Священная Римская империя, но Валуа принадлежат Франция и Нидерланды. Это наше наследие от предков еще с тех времен, когда о Габсбургах никто даже не слышал! И все должны это понять еще до победы Франсуа.
— Я понял, — проговорил принц Релинген. — Франсуа захотел еще один красивый портрет. За чем же дело стало? — Жорж-Мишель говорил небрежным и слегка раздраженным тоном. — У меня полно рисунков, кажется, Франсуа там тоже есть. Ваши художники, сир, вполне способны по этим рисункам написать хоть дюжину портретов — хоть в доспехах, хоть в коронационных одеждах, хоть в наряде Юпитера…
Александр смотрел на принца и понимал, что вот сейчас Жорж несет полнейшую чупуху. Осторожно остановил друга:
— Ваше высочество, — произнес он. — Мне кажется, его величество хочет нам что-то сказать…
На этот раз на лице короля промелькнула довольная усмешка.
— Ну, слава Богу, хоть этот понял, — с легкой насмешкой произнес Генрих. — И чего ради, Бретей, вам вздумалось идти в армию? Из вас получился бы неплохой секретарь…
Комплимент прозвучал странно, но сейчас Александр понял, что хотел сказать король. А Генрих продолжал, обращаясь уже к Жоржу-Мишелю.
— Королевские праздники, Жорж, это не пустая трата денег и развлечение для бездельников. Это способ провозгласить миру волю монарха. Весь Париж и вся Европа должны услышать, что Франсуа будущий победитель и король. Под звуки музыки, языком танца, в присутствии послов — и Тассиса, кстати, тоже, а то он уже обнаглел…
— Ты хочешь поставить балет?! — ужаснулся Жорж-Мишель. — Да мы на армию с трудом наскребли средства, какой балет? Мы от свадьбы Жуайеза до сих пор не пришли в себя и, кстати, не расплатились за его балет. К тому же это долго…
— Нет, Жорж, — со снисходительной усмешкой перебил кузена его величество, — балет не нужен. Просто бал с правильно подобранными танцами и всего двумя новыми… Нам их поставят, они уже придуманы — мой камердинер Бальтазар* знает свое дело. И не рассказывай мне сказки, будто ты и Бретей не умеете танцевать. Я помню, как Бретей отплясывал здесь полгода назад. На балу не будет гальярд, бранлей, ниццард и прочего легкомысленного веселья. Только паваны и аллеманды… Все только величественное, торжественное и грозное. И если тебе так уж не хочется танцевать, можешь не танцевать. Главное, чтобы ты участвовал в последнем танце. Я тоже буду танцевать только его. Франсуа и Бретей — обязательно первый танец и последний. Хотя им желательно танцевать хотя бы каждый второй танец. Все будет символично. И в паванах, и в аллемандах — никаких девчонок матушки. Слава богу, твоя жена имеет представление о величии, — заметил он.

* Бальтазар де Божуайе (иначе Бальдассаре Бальтазарини, ок. 1535-1589), скрипач, хореограф и камердинер короля итальянского происхождения. Постановщик Польского балета (в честь избрания Генриха Анжуйского польским королем) и Балета королевы (в честь свадьбы Жуайеза).

— Но, Генрих, — уже серьезно заговорил Жорж-Мишель, — вообще-то моя жена — вдовствующая инфанта и внучка императора…
— Проклятье, забыл! — Генрих с досадой рванул с цепи подвеску, которую до этого небрежно вертел в руках. Задумался. — Что ж, — наконец, заговорил он, — ты прав — мне не нужны намеки на Габсбургов. Твоя жена, Жорж, останется в Лоше. И… Бретей, ваша жена тоже не должна появляться в Париже — намеки на Бурбонов мне тоже не нужны. Сделаем так: Франсуа будет танцевать с моей женой, ты, Жорж, с Марго…
— Но она жена того же Бурбона, — напомнил Релинген.
— Прежде всего, она Валуа, — отчеканил король. — А что она жена Бурбона, не помнят ни она, ни он, никто вокруг. Бретей будет танцевать с сестрой королевы…
— А Жуайез… — начал было Жорж-Мишель.
— Потерпит! — отрезал король. — Как мой родственник**, он должен понимать, что интересы государства важнее его самолюбия. А если не поймет, так ему придется стоять у дверей, а не танцевать — я буду строго отбирать тех, кто получит право выступить на этом балу. Порядок в танцах прост: Франсуа, ты, потом Бретей и остальные. А последний танец будет для нас четверых…

** Король и герцог де Жуайез были женаты на сестрах из Лотарингского дома, дочерях графа де Водемон.

Александр слушал Генриха и думал, что в странной идее короля определенно что-то есть. Он никогда раньше не думал о подобном способе высказывания идей и в очередной раз понял, что ему еще учиться и учиться. Регент Низинных земель только вступал на этот тернистый путь.
— Но если Франсуа будет танцевать с твоей женой, — вновь подал голос Жорж, — то кто же будет твоей дамой?
Генрих взглянул на кузена с нескрываемым превосходством:
— Какие дамы, Жорж? Это будет танец рыцарей! Когда шагают полки, там нет места для красоток. Мы будем танцевать вчетвером. Мы, наше оружие, наша воля. Чтобы все поняли, что мы начинаем священный поход!..
Это было красиво и… правильно. И при этом совершено для Александра ново. Он вдруг понял, что за последний месяц слишком часто повторяет эти слова «Учиться еще и учиться». А с другой стороны, разве в этом было что-то странное? И король, и Жорж были старше его на добрый десяток лет и, к тому же, их с детства учили править, а он должен был осваивать это искусство на ходу. К счастью, у него были хорошие учителя, и они щедро делились с ним своим опытом. Он научится всему, и дойдет до цели!

Продолжение следует...

Продолжение

Глава 44. Праздник поднятого штандарта

Как выяснил Александр, о предстоящем бале было объявлено еще за три недели до их встречи с королем Генрихом, и это сообщение никакого волнения в Париже не вызвало. Его величество просто не сообщал никому (кроме самых доверенных лиц, к которым большинство юных друзей короля — даже Жуайез! — не относились), по какому случаю придворным и гостям предстоит несколько часов упражнять ноги. Зато до придворных и гостей было донесено, что его величество не желает видеть на балу ничего легкомысленного и неприличного — никаких гальярд, бранлей и ниццард, и уж тем более столь развязного танца, как вольта. Только достойные и размеренные паваны и аллеманды — неспешно, строго и благопристойно.
Введенные Генрихом ограничения не удивили придворных и послов. Судя по всему, полагали они, король Генрих вновь впал в молитвенное настроение, когда в покаянное шествие и монастырь еще не хочется, но безудержное веселье уже вызывает раздражение и чувство вины. Гораздо больше придворных волновало желание короля, чтобы танцы исполнялись со строгим следованием этикета — как в последовательности танцующих, так и в нарядах, которые они должны были носить. Первое исключало из веселья значительную часть придворных, второе — наносило значительный урон их кошельку.
Как всегда, недовольны были все.
Что за радость основательно тратиться, если тебе все равно не позволят танцевать? А с другой стороны, как можно пропустить бал и вызвать неудовольствие его величества, если ты придворный?
Таким образом, обойденные придворные принялись осаждать камердинера и скрипача его величества с просьбой поспособствовать им, чтобы непременно принять участие с танцах, пусть и не в первых пяти-шести парах, но хотя бы и в конце колонны! К потрясению и возмущению дворян, мерзкий итальяшка оказался неподкупен. Он не только не спешил выполнять естественные пожелания благородных господ, но не захотел хотя бы поговорить! И даже обращение его зятя-дворянина и любимой дочери не смягчило сердце занесшегося простолюдина, как не устрашили его и угрозы выбить палками всю пыль из его вамса и обещание проломить его тупую башку. Бальтазар де Божуайе — вот наглец! — неизменно кивал, говорил: «Как будет угодно, господину», а потом добавлял, что как он занимается с его христианнейшим величеством танцами, так и его христианнейшее величество занимается с ним фехтованием, и потому благородным господам, буде они захотят выполнить свои угрозы, будет очень и очень больно.
Воистину, вознесенные из грязи мужики были непрошибаемы!
Посол его католического величества маркиз де Тассис тоже получил приглашение, и, как все, сделал те же выводы. Презрительно усмехнулся — что еще было ждать от слабого и тщеславного монарха, не способного отстоять свое достоинство, чья гордость заключалась только в том, чтобы покупать неимоверно роскошные драгоценности?
Насмешка над Генрихом естественно перешла в желание слегка повысить настроение Релингена и оказать ему некоторую милость. К примеру, разрешить его высочеству временами брать своего кузена на охоту — при условии, что после охоты юнец обязательно вернется в камеру. А еще два раза в месяц позволить Бретею ходить в церковь — на тех же условиях. Посол даже решил, что дозволит мальчишке ходить в церковь вместе с женой. Что она — ради встречи с мужем не сможет в эти дни приезжать из Азе-ле-Ридо? Разрешать жене Бретея на время поселиться в Лоше Тассис не собирался, и даже то обстоятельство, что скоро должна была начаться осень, а потом зима, его не смущало. Ничего, поездит! Посол его католического величества полагал, что злоупотреблять милосердием вредно. Бретеи должны были в полной мере ощутить тяжесть гнева Испании, чтобы потом лучше оценить ее милость. Чтец его католического величества, возможно, музыкант, его воспитанник — эта была сказочная карьера для безмозглого шалопая. К тому же мальчишка останется рувардом — после победы Испании эта должность все равно не будет иметь никакого значения.
Посол задумчиво взглянул на королевский балдахин и подумал, что лишь одну милость Бретей не получит никогда — право оставаться в шляпе. Перед грандами Испании и тем более перед его католическим величеством рувард Низинных земель всегда должен стоять с непокрытой головой. И, пожалуй, это надо будет запечатлеть в парадном портрете короля Филиппа.
Большой зал Лувра буквально переливался от блеска драгоценностей на одеждах вельмож, и посол подумал, что Генрих умеет устраивать торжественные балы, которые немногим уступали празднествам Вальядолида. Впрочем, в данном случае эта роскошь  не стоило Генриху ни денье, вся тяжесть расходов легла на плечи придворных. Принца Релингена Тассис не нашел, но счел, что тот вполне  мог появиться в зале вместе с королем.
Когда Генрих Третий в сопровождении свиты вошел в зал кариатид, Релингена с ним не было. Зато Тассис с удивлением заметил, что французский король облачился в синее. Последнее время Валуа ходил либо в черном, либо даже в коричневом — какая безвкусица! — но сейчас, как и положено Валуа, красовался королевским синим, затканным лилиями. Его уродливый братец Франсуа почти в точности копировал наряд короля, королева Луиза и ее младшая сестра поражали собравшихся великолепными серебристо-серыми платьями, сплошь усыпанными драгоценностями, и только мадам Екатерина по обыкновению была в черном.
Тассис ожидал, что Генрих, как всегда, усядется в кресло под балдахином, вяло махнет рукой, разрешая придворным танцевать, и со скучающим видом примется внимать наставлениям королевы-матери, но Валуа продолжал стоять, затем обвел придворных и послов торжествующим взглядом и с тем величием, которое временами умел на себя напускать, сообщил, что решил дозволить своему возлюбленному брату Франсуа принять предложение Генеральных Штатов и корону Нидерландов.
Маркизу показалось, будто пол покачнулся.
Теперь он понял отсутствие Релингена. Наверняка, принц был возмущен подобным вероломством. К тому же нельзя было исключать и тот факт, что, высказав кузену всю глубину своего негодования, племенник его католического величества оказался под арестом. Что ж, если это так, он выразит протест обнаглевшему Валуа, добьется освобождения Релингена, а потом от имени Испании даст принцу убежище. И пусть в Низинных землях уродливый коротышка Франсуа молит Пресвятую Деву сохранить ему жизнь, потому что когда Релинген выйдет на поле брани, его врагам там делать будет нечего!
Казалось, король Генрих услышал его мысли, потому что взглянул прямо в глаза посла, вновь торжествующе улыбнулся и провозгласил:
— И еще мы решили дозволить нашей доброй и благородной матушке, вдовствующей королеве Екатерине, отстоять доставшееся ей от предков наследие — королевство Португалию…
Тассис надменно вскинул голову. Это была даже не наглость — покушение на святое! И пусть он не любил Альбу и считал врагом, поведение выродившихся Валуа было сродни поведению стервятников. Стоило герцогу заболеть, как эти никчемные отпрыски великих предков и их мать-банкирша вознамерились бросить вызов израненному тигру… Что ж, подобная дерзость не останется безнаказанной. Он немедленно заберет Релингена и Бретеев, а потом представит мальчишку-руварда королю. И регент Низинных земель перед всем двором будет молить короля Филиппа о снисхождении, а Валуа и Генеральные Штаты узнают, что устраивать торжественные приемы в Вальядолиде умеют гораздо лучше, чем в Париже. И пусть он обещал Релингену, что покаяние Бретея будет проходить при ограниченном числе лиц, Релинген умный человек и все поймет. В чрезвычайных ситуациях действенны только чрезвычайные меры — Испания не может проиграть.

Продолжение следует...

Продолжение

Если бы Тассис обратился к спутнику Маргариты, возможно, принц Релинген и объяснил бы, что его наряд не столь дорог, как воображали окружающие. Но Тассис молчал, придворные шумно восторгались, так что истинную стоимость нарядов королевы и принца знал только Александр де Бретей.
Жемчуга на ткани было нашито много, но это был речной жемчуг — не такой крупный, не такой правильный и, конечно, не такой дорогой. Да и великолепные бриллианты на самом деле были всего лишь ограненным кристаллами горного хрусталя, в изобилии добываемого в горах Релингена. И все же золото было золотом, а атлас, шелк и брюссельские кружева — атласом, шелком и брюссельскими кружевами. Правда, траты на всю эту роскошь были совершены еще тестем принца Релингена задолго до рождения мадам Аньес. Великолепная ткань не стоила Жоржу-Мишелю ни су, но благополучно потрясла всех присутствующих на балу — включая короля, королеву и королеву-мать.
Маргарита сдержано приветствовала старшего брата, с любовью младшего, присела в почтительном реверансе перед матерью и, как всегда, «не заметила» королеву Луизу. А потом, оставив руку спутника, обернулась к собравшимся и произнесла блистательную речь в честь Франсуа, восхваляя выбор Генеральных Штатов и будущую победу будущего короля, а потом повторила речь по латыни и зачем-то по-испански.
Маркиз де Тассис досадливо скривил губы. Неужели беспутная королева полагает, будто он не понимает французский и латынь? Или это еще одно оскорбление? От выродившихся Валуа можно было ожидать всего. Окончательно посол убедился в этом, опознав в спутнике Маргариты принца Релингена.
Конечно, утешал себя Тассис, принца наверняка заставили. Принудили сопровождать королеву-блудницу, одно прикосновение к которой уже было величайшим унижением. Скорее всего, его высочество украшает собой луврский бал точно так же, как Виллем Нассау временами украшает королевские балы Вальядолида. Короткий кивок Бретея — простой, как равному — стал еще одним подтверждением вывода посла. В Вальядолиде с Виллемом Нассау тоже не слишком церемонились.
Маргарита и Релинген вышли на середину зала, и музыканты вновь взялись за виолы и лютни. Тассис узнал танец — «Радости любви». Полгода назад он видел, как «Радости любви» танцевал Бретей с какой-то девчонкой фрейлиной. Тогда юная парочка буквально плавилась от страсти, совершенно забыв, что находится в королевской резиденции и в присутствии короля. Сейчас в танце высокородной пары не было ничего грубого и вызывающего, а Тассис впервые видел, как танцует принц.
Впрочем, нет. Лет двенадцать назад в Вальядолиде маркиз наблюдал, как Релинген, дурачась вместе с Фарнезе, отплясывал мореску*. Тогда он был неприятно поражен, что два принца могут настолько забыться, что примутся паясничать наподобие итальянских площадных комедиантов. Сейчас он видел идеального принца, чьи движения были строги и изящны одновременно, каждый жест исполнен величия и красоты, а взгляд полон достоинства.

* При исполнении морески танцоры-мужчины мазали лицо сажей и в комичных прыжках имитировали сражения с маврами.

А потом Тассис сообразил, что Бретея в зале больше нет, и с облегчением выдохнул — довольно уже было лить раскаленное масло на раны Релингена. Мальчишке доверили открыть бал, а потом отослали, как отсылают детей. Все правильно. И достойно. Маркиза волновало лишь одно, чтобы потом, после бала, его высочество не наткнулся на Бретея и сгоряча не прикончил мальчишку — юнец-рувард был еще нужен Испании.
Королева и принц одновременно слегка наклонили головы, а потом Релинген отвел Маргариту к ее матушке, словно королева Наварры все еще была юной и невинной девой.
«Невинная Маргарита, — с ироний подумал Тассис. — Смешно!».
Его высочество поклонился королеве-матери, а потом, к удивлению Тассиса, занял место под балдахином рядом с братьями Валуа. Что-то ответил на вопрос Генриха, повернулся к Франсуа, еще обменялся парой слов с Генрихом, а потом через Франсуа заговорил с итальянской банкиршей.
Какой-то человек облокотился о спинку кресла герцога Анжуйского, и Тассис вспыхнул от негодования. Это опять был Бретей, но в каком виде! Освободившись от доспехов, рувард Низинных земель поражал собравшихся точно таким же нарядом, что и принц Релинген. Это было неслыханно — так оскорблять суверенного государя! Ставить его в один ряд с каким-то бездельником!
Принц Релинген  не замечал вопиющей бестактности и грубости родственников, невозмутимо сказал пару слов королю, Франсуа, Бретею… А потом в зале, как это случается иногда на самых шумных и многолюдных торжествах, установилась звенящая тишина. И в это тишине стали отчетливо слышны слова короля:
— … так ты не ответил, Жорж. Где твое Руно?
— Сир, — голос принца прозвучал спокойно и отчетливо. — В присутствии львов, — он широким жестом указал на Франсуа и Бретея, — ягнята должны удаляться.
На мгновение Тассису показалось, будто он оглох. А потом он понял, что после такого оскорбления его католического величества, Испании и ордена Золотого Руна он должен развернуться и выйти вон. Уйти, не думая об этикете, последствиях и разряженных французских наглецах, какими бы коронами и штандартами они не размахивали… Должен самым доходчивым способом показать всем этим Валуа, что не потерпит ни малейшего пренебрежения в отношении империи, над которой никогда не заходит солнце.
Он должен был уйти, но остался на месте, только стиснул зубы и плотно сжал губы, так что они казались неровным кровавым порезом на бледном лице. Маркиз не сомневался, что за допущенную им оплошность, за то, что доверился изменнику Релингену, его ждет эшафот, и только молил Всевышнего о том, чтобы в память о прошлых заслугах ему позволили умереть в присутствии немногих близких друзей во дворе одной из крепостей короля, а не на главной площади Вальдолида.
Его жизнь ему более не принадлежала, но у него по прежнему оставался долг — перед Испанией, господином и Всевышним. И Тассис намеревался до конца досмотреть оскорбительное действо Валуа, чтобы потом отправить подробнейший отчет его высочеству дону Родриго, первому министру короля Филиппа.
Паваны сменялись аллемандами, а аллеманды паванами... Музыканты старались изо всех сил, а придворные восхищались немногими счастливцами, кому было дозволено танцевать. Правда, к восхищению примешивалась и изрядная доля зависти, но эта зависть была привычной для любого завсегдатая королевского двора.
Герцог Анжуйский и рувард Бретей вели танцы поочередно. Франсуа танцевал только с королевой, Бретей только с ее сестрой, Жуайез не танцевал вообще. Лицо молодого руварда было строгим и сосредоточенным, и он походил на старшего брата того мальчишки, что бесился здесь каких-то полгода назад.
Это было красиво, торжественно и несколько однообразно, и посол перестал следить за танцами, мысленно составляя отчет его высочеству первому министру. Валуа бросили вызов Габсбургам и, значит, у них была армия, вот только где? И как скоро эта армия сможет выступить в поход?
Посол его католического величества усиленно вспоминал события последнего месяца, и так сосредоточился на размышлениях, что не слышал музыки, болтовни и вздохов придворных, насмешливых реплик Генриха и таких же ответов Релингена. И только когда барабаны возвестили начало последнего танца, посол его католического величества очнулся от раздумий.

Продолжение следует...