Продолжение (предыдущий фрагмент на стр. 12)

— Никогда бы не подумал, что кузина до обмороков боится призраков, — делился впечатлениями с женой Жорж-Мишель. — Вот этих болтунов стоило бы потчевать кнутом. Жаль, Ален растерялся и не позвал стражу.
Аньес задумчиво закусила уголок платка.
— Жорж, — наконец, задумчиво произнесла она, — а вы ей верите?
— Приходится, — вельможный врач отставил кубок с вином. — Она действительно больна — я проверил. Это не хитрость, котеночек. В ближайшую неделю она не сможет ничего вынюхивать и выведывать, да, строго говоря, и королеве-матери нет оснований нам не доверять. Вы зря беспокоитесь…
— И что ее понесло к этому отелю… — с досадой пробормотала принцесса и отбросила платок.
— А что понесло меня? — возразил Жорж-Мишель. — Хотя я знаю, что… — его высочество понизил голос. — Я всем говорю, что этот дом очень напоминает Лошский замок, но на самом деле он очень похож на Бретей, пусть и уменьшенный. Та дрянь так ненавидела нашего друга, что пожелала придать своей недвижимости сходство с Бретеем. Видите, котеночек, сам Всевышний за нас, раз даже ненависть врагов приносит нам пользу.
Аньес невольно улыбнулась.
— А что до Луизы, — продолжал Жорж-Мишель, — так в Анжерский замок было невозможно проехать, минуя этот отель. Вот и все…
— Значит, — вновь обеспокоилась принцесса, — это золото мог найти любой?
— Не любой, — принц, губернатор провинции и контролер финансов стал серьезен. — Туда ведь ходили — я видел следы — наверняка искали тайники, но ничего не нашли. Да и мне, признаюсь, просто повезло. Но даже если бы кто-то нашел золото… Что бы он стал делать? — Жорж-Мишель выжидательно уставился на жену, но, не дождавшись ответа, кивнул. — Такие большие и тяжелые сундуки невозможно вынести и вывезти в одиночку. И это невозможно сделать, не привлекая внимания, — добавил он. — Да я сам голову сломал, как вытащить на свет божий восемь сундуков с золотом. Слава Всевышнему, там еще обнаружились останки убитых. В глазах зевак три тела превратились в тридцать три, и сундуков они уже не заметили, — усмехнулся принц. — А еще надо поделиться с королем, — напомнил Жорж-Мишель. — Я-то отдал один сундук Генриху, хотя по его же решению все имущество Каймара становится моим. Только я-то принц, а что делали бы остальные — доказывали, что никогда не были сообщниками Каймара? Ей Богу, королевские судьи обвинили бы в этом любого горожанина и почти любого дворянина. Ну, что тут можно было сделать? Только набить золотом пару кошельков… ну, возможно, седельную сумку и удрать поскорей, а то ведь городская стража быстро скрутит того, кто роется в чужом доме… Господи, котеночек, да для всех, кроме нас, это тот самый «зеленый виноград»… — Жорж-Мишель уже спокойно откинулся на спинку кресла. — У нас Релинген, и никто не знает, какие богатства хранятся в подвалах Хаузена. Даже если кто-то узнает, что в Лоше появилось два сундука с золотом — так нам прислали деньги из Релингена, что в этом такого? А, впрочем, пока никто не узнал, стоит отправить золото в Релинген.
— В Релингене плохо, Карл написал, — сообщила Аньес и встала, чтобы достать письмо.
Жорж-Мишель читал молча, временами хмурясь, а потом сосредоточенно уставился в окно.
— Я понял, золото надо отправлять в Барруа, — наконец-то, изрек он.
— Мне придется ехать… — продолжила свой рассказ Аньес. — Раз они хотят «Релингенское чудовище» — пусть так.
Принц Релинген помотал головой.
— Нет, котеночек, это невозможно, — серьезно ответил он. — Карлу придется справляться самому.
Принцесса попыталась что-то возразить, но Жорж-Мишель остановил жену.
— Он прекрасно справится, уж вы поверьте мне, ваш батюшка знал, кого выбирает, — говорил принц. — Вспомните Блуа… Вспомните тот заговор… Даже недавнюю историю с Филиппом! Он справится, а вот вы не должны ни в чьих глазах выглядеть чудовищем, — сообщил Жорж-Мишель и мягко взял жену за руку. — Если бы не наши планы, возможно, тогда я бы и согласился на вашу поездку, да и то вряд ли, — признал он. — Но вы — будущая королева Нидерландов, и в глазах людей вы должны выглядеть фениксом милосердия. Создавать новое королевство не самое легкое дело, — продолжал его высочество. — И не раз нам с Александром придется принимать жесткие решения. А в таких ситуациях нужен кто-то, кто может попросить — вопреки закону, вопреки расчету, вопреки толпе, и лучше всего на эту роль подходит королева. Но для этого в глазах всех она должна быть ангелом. Наши дела не должны коснуться вас даже тенью. В вас должны видеть идеал. Вами должны восхищаться не только друзья и союзники, но даже враги…
Голос принца стал проникновенным, лицо одушевилось, а в глазах зажглось то восхищение, которое появляется у мужчин, когда они объясняются в любви женщине.
— И вот поэтому, котеночек, — уже другим деловым тоном заговорил Жорж-Мишель, — когда наша… хм…кузина встанет с постели, мы одарим и ее. Вы парочкой платьев и духами, я витой золотой цепью и, конечно, расшитыми кошельками — полными, естественно. Книги, лютни или морские диковины графиня не поймет.
Аньес невольно улыбнулась.
— Надо что-то подарить еще и Алену, — напомнила она.
— Надо, — признал Жорж-Мишель и вздохнул. — Но с этим есть загвоздка, — сообщил он. — Помните, я заказывал Филиппу, Арману и Мишелю одинаковые кинжалы?
Аньес кивнула.
— А потом сообразил, что Ален остался без подарка и заказал кинжал и шпагу еще и для него. Такие же, конечно, но… — Жорж-Мишель замялся. — Все дело в гербе, — принялся объяснять он. — Я пожелал, чтобы на шпаге и кинжале был герб Валуа — все ждал, когда Генрих признает сына… а он не признает.
Аньес нахмурилась, как хмурилась всегда, сталкиваясь с недостойным отношением семейки Валуа к крестнику. Ну, сколько можно было оставлять мальчика в ложном положении непризнанного бастарда?!
— Я решил больше не ждать, — объявил Жорж-Мишель и вскинул голову. — Я подарю Алену оружие сейчас, а потом буду говорить с Генрихом. Ему придется признать сына.
На этот раз Аньес одобрительно кивнула.
— А что до Карла, — не волнуйтесь, — сменил тему Жорж-Мишель. — Я дам ему пять полков — Александр поймет…
— Но мы же не может показывать нашу армию раньше времени! — заволновалась принцесса.
— А мы и не покажем, — успокоил Жорж-Мишель. — Для всех Карл будет нанимать наемников… Он и правда будет их нанимать — средства мы ему дадим, — пояснил принц. — А полки придут в Релинген через Низинные земли. Никто не свяжет их с нами — мало ли вольных отрядов в Нидерландах… А что командиры из Барруа, так никто не удивится, что над наемниками я предпочитаю ставить собственных подданных, — заметил сеньор Барруа. — И когда придет время Филиппу отправиться в Релинген, его встретит мирное и благополучное княжество.

***

Первые два дня Луиза вздрагивала, когда у ее постели появлялся кузен Релинген, почему-то возомнивший себя врачом. Он считал ее пульс, задавал вопросы, прикладывал ухо к ее груди… Если бы Жорж делал это из жажды обладания и страсти, Луиза могла бы его понять, если и не простить, но он был любезен и отстранен. Он не хотел ее — и это было оскорбительно.
На третий день графиня с удивлением поняла, что уже привыкает к визитам грабителя-кузена. Отвечала на вопросы, думая о своем, пила какие-то микстуры — в том, что Релингены слишком глупы, чтобы ее травить, она убедилась давно… Как ни странно, микстуры помогали — с каждым днем она набиралась сил. И думала в одиночестве, очень много думала, как привести Релингена на Гревскую площадь. По всему выходило, что лучше всего было обвинить его в заговоре — все принцы участвуют в заговорах, никто даже не удивится. Проблема заключалась лишь в том, как составить доказательства «заговора». По всему выходило, что для этого ей были нужны сообщники, а сообщники стоят денег. Зато если все удастся, и Жорж взойдет на эшафот, она смогла бы получить в награду за спасение короля Лош. Это было справедливо — Жорж отнял у нее восемь сундуков с золотом, она отнимет у него дом и жизнь. Оставалось только придумать доказательства преступления кузена…
Когда на шестое утро пребывания графини де Коэтиви в Лоше, Жорж-Мишель вошел в комнату кузины, он обнаружил, что Луиза сладко спит. Удовлетворенно кивнул, видя это свидетельство выздоровления кузины. Луизу больше не мучили кошмары. Луиза больше не вздрагивала от каждого шороха. Луиза сладко спала, и на ее губах играла нежная улыбка, делавшая ее похожей не на алчную и жадную до почестей фаворитку принца, а на юную и чистую пятнадцатилетнюю девушку, впервые появившуюся при дворе. Жорж-Мишель удовлетворенно кивнул и вышел вон — будить пошедшую на поправку кузину смысла не было.
Если бы его высочество знал, что вызвало нежную улыбку графини, он не был бы так спокоен. Луиза улыбалась сладостному видению — Жорж Релинген поднимался на эшафот, возведенный для него во дворе Лувра. И это радостная улыбка, этот нежный румянец были вызваны видом его ненавистной крови и отрубленной головы, покатившейся по доскам эшафота. Луиза купалась в почтительных обращениях «ваше сиятельство графиня де Лош», величественно прошла мимо курицы Аньес, безнадежно рыдавшей над трупом мужа, и была совершенно счастлива.
Только пробуждение вернуло Луизу к печальной действительности. Лош все еще не был ее владением. Кузен Релинген все еще был жив. Провинциальная дуреха Аньес все еще не облачилась в черное траурное платье…
И все же Луиза думала о своем сне, как о благом знаке свыше, как об обещании изменить ее жизнь к лучшему. Она даже дала обет, что если все пойдет так, как она задумала, она подарит Шартрской Богоматери добытое в Анжерском замке жемчужное ожерелье. «Все будет хорошо, — говорила себе Луиза. — Кузен Релинген должен взойти на эшафот».

Продолжение следует...

Sneg, спасибо! И как вам Луиза?

Отредактировано Юлия Белова (25-12-2024 12:13:56)

Продолжение

Он устал, но это была хорошая усталость. Она не давила, а позволяла распрямить плечи от осознания правильности случившегося. Невиновные были оправданы без вмешательства палача, и это внушало надежду, что и во всех остальных случаях правосудие и справедливость не оставят Низинные земли. А еще надо было написать Жоржу, приложить к письму рисунки и подготовить отчет для Франсуа. Александр не стал откладывать общение с другом — пусть и разделенное сотнями миль, а старательно и подробно изложил все случившееся на процессе, добавил парочку собственных наблюдений и размышлений. Он уже запечатал письмо и отдал гонцу (пользоваться имперской почтой при общении с другом он по-прежнему опасался), когда вспомнил старую байку, будто кавалеристы никогда не болеют оспой. В армии подобные байки чаще всего заканчивались не самыми приличными шутками, но сейчас Александр подумал, что, видимо, с лошадьми дело обстояло точно так же, как и с коровами. И это тоже надо было немедленно проверить. Александр велел позвать Репейника.
Бывший конокрад, а ныне конюх, а временами еще и лазутчик, явился заспанным и встрепанным, но от вопроса господина болел ли он оспой, встрепенулся и торопливо перекрестился.
— Господь миловал, — пробормотал он.
— Руки покажи, — скомандовал Александр, а когда изумленный Лазарь развернул к нему ладони, досадливо поморщился: — Да не так — рукава засучи!
Сбитый с толку Репейник подчинился, и Александр вновь увидел те самые знаки, что уже сегодня спасли бедных скотниц — не много, но они были.
— Вот это и есть оспа, — удовлетворенно сообщил рувард, и Репейник побелел, как, бывает, белеет человек, осознав, что избег страшной опасности, о которой даже не подозревал. — Да что ты пугаешься, Лазарь? — удивился Александр. — Ты ведь жив-здоров и больше никогда оспой болеть не будешь — все же обошлось!
Репейник пару мгновений смотрел на господина, а потом бросился к двери.
— Куда?! Я тебя не отпускал! — на этот раз Александр все же рассердился. Хотя… сердиться на Репейника было глупо.
Бывший конокрад остановился как вкопанный, посмотрел на господина округлившимися от ужаса глазами, а потом торопливо заговорил:
— Молебен заказать… благодарственный… Я же и не подозревал… А ведь мог помереть… и без исповеди, без отпущения грехов… — захлебывался словами Репейник. Слово «оспа» способно запугать и знатного дворянина, и даже короля — что уж говорить о каком-то беглом студенте- конокраде. — Подумать жутко…
Александр покачал головой.
— Да у кого ж ты здесь молебен закажешь? — проговорил он. — Это ведь Делфт, не Брюссель, не Антверпен и даже не Гент, где у нас хотя бы часовня есть. Уж подожди от Антверпена… А благодарственную молитву можно прочесть и здесь, — напомнил он. — Да ты что — боишься, что Всевышний тебя не услышит?! — сообразил Александр.
Репейник сокрушенно кивнул — любовь любовью, а грехов на нем и правда было много, и сейчас, пережив неожиданный страх, он усомнился, может ли рассчитывать на милость Всевышнего.
— Ну, ты и олух, — поразился рувард. — Господь и так тебя защитил, а ты сомневаешься… Ладно, брысь отсюда — молиться…
Лучший конюх Низинных земель вылетел за дверь пулей, чуть было не сверзился с лестницы, но все же удержался, а Александр вновь взялся за перо. Он поторопился отправить первое послание и теперь вновь писал, сообщая о лошадях, конюхах, Репейнике и армейских байках. Жорж прекрасный врач — он разберется. А потом Александр задумался, почему бы намеренно не сделать то, что у других получалось случайно? Может, почистить какую-нибудь лошадь или просто покормить ее? Неужели во всем Делфте не сыщется хотя бы одного хворого коня?!
Еще через пару мгновений Александр вспомнил слова старой Аннекен и решил, что тратить на болезнь три недели в ходе подготовки коронации слишком расточительно. Сначала Франсуа и коронация, а потом больная лошадь — служба рувардом научила его очень точно разбираться в главенстве дел.
И все же благополучное разрешение судебного процесса, полученные сведения и неясные планы не давали успокоиться и гнали сон. Александру казалось, будто он, как тот испанский адмирал на Средиземном море, оседлал шторм. А потом он сообразил, что это был не шторм, а музыка.
Музыка ворвалась в его душу — торжественная и ликующая, но это были не лютни и не барабаны, не трубы, не скрипки и не спинет. Человеческий голос благодарил Господа*, вдохновенные слова святого Амвросия сами ложились на музыку, и Александр схватил перо, линейку и бумагу, чтобы немедленно приняться за работу. Он боялся только одного, чтобы у него не закончились чернила, и, конечно, они закончились прямо на середине музыкальной фразы.

* «Te Deum laudamus…» или «Тебя, Бога, хвалим…» (лат.). По преданию текст гимна в конце IV века написал св. Амвросий Медиоланский.

Звать кого-то и говорить, чтобы ему принесли еще чернил, было некогда — Александр боялся упустить рвущуюся на свободу мелодию, и потому схватил валявшийся среди бумаг свинцовый карандаш.
«Pleni sunt caeli et terra maiestatis gloriae tuae»,* — выводил слышимый им в душе голос. Теперь он боялся, чтобы карандаш не сломался, впрочем, у него оставались еще угли камина… «Tu, devicto mortis aculeo, aperuisti credentibus regna caelorum…**». Что могло остановить человека, увидевшего этот свет?!

* … полны небеса и земля величия славы Твоей… (лат.).
** … Ты, одолев жало смерти, отверз верующим Царство небесное (лат.)

Александр писал почти без помарок, а потом еще раз просмотрел свой благодарственный гимн. Завтра он перепишет все набело. Завтра он впервые исполнит свой гимн. И даже Иоганн не сможет сказать, что это папистские выкрутасы.
Потому что благодарность Всевышнему прекрасна на любом языке!

Продолжение следует...