Продолжение

Руварду все же пришлось задержаться в Делфте еще на пять дней, и за это время весна решительно вступила в свои права, снег стремительно таял, дороги развезло, а воздух стал сырым и тяжелым. Но дурные дороги не основание медлить, и Александр с отрядом «китобоев» под командованием Мартина выехал в путь. Вблизи Антверпена рувард выяснил, что принц «Франц из Франкрайка» выехал из города в один из отведенных ему Генеральными Штатами замков, и немедленно свернул с дороги. Сейчас Антверпен с его сыростью и правда был не лучшим местом для чахоточного — надо было признать. Видимо, лучший ученик Мирона сумел убедить очередного упрямого Валуа сменить резиденцию на более благоприятную для здоровья.
Новомодный замок встретил Александра бдительной стражей, молчаливыми слугами и хмурым Нанси. Судя по всему, жизнь вдали от Парижа угнетала капитана, и даже отсутствие юного бастарда короля Генриха не радовало. Сейчас балованный мальчишка виделся бывшему капитану стражи наихристианнейшего короля напоминанием о лучшей жизни, о великолепии двора и прекрасных дамах. Надеяться на блистательную жизнь под крылом Генеральных Штатов было бессмысленно.
Мрачно оглядев руварда, с ног до головы покрытого грязью, капитан стражи почтительно посоветовал «господину регенту» все же привести себя в порядок и не пугать его величество столь воинственным видом.
Александр де Бретей согласно кивнул, мимоходом отметив, до чего же одинаково завсегдатаи Лувра квалифицируют его безобразный вид. «Воинственный»… Деликатно и даже с некоторым оттенком восхваления. Он уже подзабыл об этой способности придворных, но сейчас на удивление быстро вспоминал. Его распоряжения были четкими и краткими, и через каких-то четверть часа Александр получил возможность расположиться в отведенных для него покоях.
Три комнаты выглядели несколько заброшено и отчужденно, не оставив в своих стенах ни следа прежних обитателей. Конечно, здесь было все необходимое для гостя: ковры, шпалеры, кровать, стол, кресло и несколько табуретов, письменные принадлежности и полки, где можно было разместить документы. Но Александра не оставляло ощущение, будто все это было собрано в страшной спешке, а управляющий, наблюдая за суетящимися слугами, бесстрастно ставил в тетради галочки «сделано», «доставлено» и «размещено», совершенно не заботясь, подходят ли вещи друг к другу или нет.
Рувард усмехнулся. Его придирки не имели смысла. Он не намерен был оставаться в резиденции Франсуа дольше, чем на пять дней. А сейчас необходимо было как можно скорее привести себя в порядок и отправиться на аудиенцию к принцу из дома Валуа. Правда, вымыться с помощью тазика и кувшина с водой у него бы вряд ли получилось, лезть в холодную ванну и рисковать простудой — было глупо, так что Александр махнул на все рукой и велел греть воду. Зато если будущего короля и не стоило удивлять излишне «воинственным» видом, Нанси, врач, управляющий и юрист Франсуа были не теми людьми, с которыми стоило разводить особые церемонии.
Впрочем, Александр все же сбросил грязную одежду, вновь между делом пожалев, что кое-где замеченные им в дороге ошметки снега были слишком грязными, чтобы их можно было использовать для чистки. С удовольствием завернулся в принесенную кем-то старую полотняную рубашку и добротный, подбитый мехом домашний роб. И немедленно взялся за дела.
Управляющий с довольным видом отчитался, что им были получены средства с французских владений его высочества. К сожалению, это была последняя уплата доходов, но благодаря стараниям его высочества принца Релингена его высочество Франсуа смог скопить достаточно средств, чтобы ни в чем не нуждаться.
Нанси хмуро и предельно кратко сообщил, что никаких угроз его высочеству в новой резиденции не обнаружено, а потом очень заинтересованно вопросил, не нужны ли господину генералу офицеры. Судя по всему, тоска Нанси зашла так далеко, что он готов был облачиться в сапоги и кирасу и отправиться месить грязь. И хотя офицеры в армии нужны всегда, Александр слишком хорошо понимал, что идти наперекор воле его христианнейшего величества в этом деле будет крайне неразумно.
— Надеюсь, вы помните, капитан, распоряжение его величества? — проговорил он. — Ваша обязанность — обеспечение безопасности его брата, а вовсе не свершение подвигов…
Юрист одновременно порадовал и обеспокоил руварда. Порадовал сообщением, что к его высочеству прибыл посланник короля Генриха, и это был ни кто иной, как знаменитый юрист и философ Жан Боден. Александр помнил его труды в библиотеке Жоржа и теперь радовался, что получит возможность поговорить с великим человеком. Зато сообщение юриста, что они до сих пор не смогли согласовать текст отречения Франсуа, не на шутку беспокоил. Веря в медицинские познания и  таланты друга, Александр понимал, что многочисленные возражения Бодена не имеют ни малейшего значения ни для принца, ни для короля, но вполне понимал и негодование юриста Франсуа при таких беззастенчивых попытках короля Генриха ущемить права младшего брата. Судя по всему, им предстояла тяжкая работа, и надо было проявить чудеса дипломатии, чтобы склонить обе стороны к подписанию документа.
«Где вы, граф де Коэтиви? — с тоской размышлял Александр. — Вот сейчас вы нужны даже не в Брюсселе, и не в Антверпене с Утрехтом, а здесь».
Зато лучший ученик Мирона явился к руварду бодрым и довольным жизнью, и своим оптимизмом мог бы поспорить с управляющим его высочества. Судя по всему, переезд самым благотворным образом отразился на здоровье Франсуа, и теперь молодой врач готов был осчастливить своей заботой любого, кто бы подвернулся ему под руку. Вид руварда в домашнем робе побудил его немедленно схватить Александра за руку, чтобы посчитать пульс. А еще он изъявил желание немедленно осмотреть горло «его высочества». Сраженный этим энтузиазмом, Александр подался назад и даже руки поднял в жесте обороны.
— Ради Бога, меестер… — рувард сообразил, что в смятении чувств заговорил по-фламандски и поспешил перейти на французский язык. — Не беспокойтесь, мэтр, я совершенно здоров. Просто я жду ванну.
— Прекрасно, я добавлю в воду скипидар! — остановить врача было не так-то и легко.
— Не надо, мэтр, я вовсе не замерз, — принялся утешать молодого медика Александр. — Я не парижский щеголь, чтобы отправляться в дорогу в шелковых чулках — они у меня вязанные, шерстяные, — втолковывал рувард самым убедительным тоном. — И вот там — видите шапочку? Она тоже шерстяная — я надеваю ее под шляпу. Да здесь почти все вязанное, — признал он. — Конечно, в торжественных случаях я одеваюсь так, как это приличествует регенту, но в дорогу я все же одеваюсь как можно удобнее и теплей. Вам нечего опасаться.
Разочарование на лице медика заставило Александра добавить:
— Я не отрицаю, я несколько устал с дороги, и если вы порекомендуете мне какую-нибудь тинктуру перед сном — я с благодарностью ее выпью…
Договорить Александр не успел, потому что врач порылся в большой сумке, которую приволок в явной надежде поупражняться на госте, и с победном видом извлек наружу какой-то флакон:
— Вот! Это непременно вам поможет — aqua vitae* на хрене, чесноке, меде и имбире!

* Вода жизни (лат.). Этиловый спирт. Термин появился еще в XIII веке.

Александр остолбенел. Вообще-то он полагал, что ему предложат подогретое вино со специями. Да и аквавита с хреном и чесноком выглядела вполне пристойно. Как и аквавита с медом и имбирем. И даже с хреном и медом… Но все вместе! Это было чудовищно…
— Да кто же приготовил это адское зелье?! — вырвалось у него.
Врач обиженно вскинул голову:
— Приготовил я по рецепту его высочества принца Релингена! Он знает толк в настойках!
Александр молчал, как молчал бы любой человек, сраженный парфянской стрелой. Возразить было нечего, и рувард представил, что сказал бы друг, заикнись он об отвратительном вкусе получившейся тинктуры: «Лекарства создаются не для того, чтобы ублажать плоть!».
Ободренный молчанием «пациента», врач победно поставил флакон в самый центр письменного стола, напомнил, что лекарство непременно надо выпить перед сном, и удалился.
Александр изучающе осмотрел склянку и решил, что прибережет кошмарное снадобье для более подходящего случая. А теперь в ванну — немедленно!

***

Еще через час Александр де Бретей, рувард Низинных земель, предстал перед принцем из дома Валуа. Франсуа и правда выглядел много лучше, чем при их последней встрече в Антверпене. Он окреп, на костях у него наросло мясо, лицо перестало напоминать бумагу, а глаза утратили лихорадочный блеск. Обычный, не слишком привлекательный человек с обильными следами оспы на лице, если, конечно, не считать высокомерия в каждом взгляде и жесте… Правда, на этот раз Александр прочел на лице Франсуа не надменность, а безграничную тоску. Причиной тоски был неизвестный ему господин, явно не принадлежащий к дворянскому сословию — коренастый, дурно одетый, более всего напоминающий ремесленника. Франсуа смотрел на него с таким видом, словно это был богатый дядюшка, от которого полностью зависело благополучие племянника и от которого, к величайшему сожалению племянника, невозможно было удрать. Зато завидев Александра, Франсуа встрепенулся и взглянул на руварда с таким восторгом, словно тот был посланником Небес или, скорее, порученцем человека, приказа которого нельзя ослушаться, и во исполнении приказа которого необходимо отправиться как можно дальше — желательно, к антиподам.
— А, Бретей! — оживленно воскликнул принц и будущий король. — Знакомьтесь, это мэтр Боден, представитель моего брата!
И по тому, что принц впервые говорил запросто, а не стал прибегать к привычному королевскому «мы», рувард понял, что Франсуа дошел до крайности. Принца необходимо было спасать, Александр только пока не совсем понимал от чего, но последующие слова его высочества все расставили по своим местам.
— Мэтр должен проследить, чтобы я не забыл подписать акт отречения, — раздраженно говорил принц. — Я только «за», вот только стоит собраться двум юристом, как у них сразу же возникает три мнения, хотя, должен признать, мнение моего стряпчего мне нравится все же больше.
Александр понимающе кивнул. Франсуа мог отказаться от французских владений, но при этом братом и наследником Генриха он быть не переставал, а часть формулировок, предложенных Боденом, была настолько двусмысленна, что вполне могла быть принята за отречение еще и от прав наследования. Учитывая общее состояние Франсуа, это вряд ли имело большое значение, но было настолько оскорбительно, что должно было вызвать и неудовольствие принца, и еще большее неудовольствие Генеральных Штатов. Кому понравится, если избранного монарха оскорбляют на весь белый свет?
С другой стороны, Нидерланды и правда не были заинтересованы в унии. Конечно, учитывая здоровье, а, точнее, нездоровье Франсуа, дойти до унии Низинные земли не имели ни малейшего шанса, но ведь известно об этом не было, так что необходимо было как-то зафиксировать это обстоятельство. А с третьей стороны, соглашение наихристианнейшего короля Генриха с Генеральными Штатами и так признавало, что наследовать королю Франциску могут лишь его законные дети, а при их отсутствии и смерти короля Валуа избрание или же не избрание нового государя целиком остается в ведении Генеральных Штатов.
Александр внимательно посмотрел на посланца Генриха, а потом спокойно, словно на заседании Совета Восемнадцати в Генте или же на одном из закрытых заседаний Штатов, изложил юристу взгляд на проблему со стороны королевского брата, между делом заметив, что его высочество, несомненно, с радостью выполнит все пожелания его христианнейшего величества, но ведь надо еще учитывать предрассудки и гордость будущих подданных короля Франциска. Возможно, стоит подписать не один, а два документа? Один в присутствии Генеральных штатов — и это будет акт об отречении принца от французских владений. Второй — в присутствии всего трех или четырех свидетелей: Бодена, юриста его высочества, его, как регента, и, конечно, господина де Нанси. Этот документ не будет предан огласке, но ведь его христианнейшему величеству важно не это, а сам факт подписи брата, не так ли?
Боден задумался, Франсуа довольно откинулся на спинку кресла, и Александр готов был поклясться, что вот сейчас может точно сказать, о чем думает принц. Этот второй документ вообще не имел ни малейшего юридического смысла, разве что успокаивал страхи короля, но в семьдесят втором году Генрих тоже отрекался от трона Франции, что потом не помешало ему поменять польскую корону на французскую.
Франсуа довольно улыбался, а Александр вдруг с жалостью подумал, что наследственная чахотка Валуа не оставляла принцу ни малейшего шанса на наследников и долгую жизнь. В своих планах они с Жоржем учитывали это, но одно дело абстрактные рассуждения о «принце-лягушонке» и совсем другое дело — видеть и разговаривать с человеком, который по сути уже мертв. Чувство было отвратительным, и Александр мысленно поклялся, что постарается хоть как-то облегчить Франсуа его участь.

Продолжение следует...

Sneg, спасибо!!!

Продолжение

ГЛАВА 9. Испанцы

— Значит, с этим покончено, — удовлетворенно произнес суперинтендант финансов, и принц Релинген утвердительно кивнул. Ему не нравился излишне довольный тон д’О, не нравились его изучающие взгляды — они несколько портили прекрасное настроение принца, наконец-то скинувшего с себя тяжкое бремя финансовых забот. И все же дело действительно было сделано, и следующий доход с бывших владений Франсуа будет получать уже король. За последние два года Жорж-Мишель достаточно узнал о финансах, чтобы понимать — Генрих не просто получит немалый доход, но еще избавится от значительных расходов, которые неизменно нес, пока Франсуа находился во Франции. Воистину, избрание младшего Валуа королем Нидерландов было самой удачной финансовой операцией кузена.
— Я буду ходатайствовать перед его величеством, чтобы вам продлили полномочия и распространили их на другие бывшие владения герцога Анжуйского, — сообщил суперинтендант.
— Д’О, — предостерегающе проговорил принц, — мы поссоримся. Я и так потратил немало времени и сил с этими финансами. Теперь справляйтесь без меня. У меня хватает дел с Туренью, Барруа, армией и железом.
Д’О невозмутимо кивнул, но Жоржа-Мишеля не оставляло тревожное ощущение, будто он не убедил министра. Следующие слова «великого эконома» подтвердили опасения принца:
— Вы лишь убеждаете меня в правильности выбора, — сообщил он. — Видели тех бездельников, что осаждают мою переднюю? Да за возможность получить хотя бы десятую часть ваших полномочий они пожертвуют собственной рукой — это ведь очень денежная должность. И то, что вы отказываетесь от нее, громко свидетельствует в вашу пользу.
Жорж-Мишель упрямо замотал головой.
— К тому же у нас полно людей, способных размахивать шпагами, но явная нехватка тех, кто умеет думать, — подвел итог д’О. — Вот пусть все эти забияки — Эпернон, Сен-Люк, Бретей… — и хватаются за шпаги, пики и пистолеты…
— Бретей умеет не только держать шпагу, но как раз думать и считать деньги, — вскинулся принц Релинген.
— И пусть его, — не смутился министр. — Только ведь он там, а люди нужны здесь. Нет, ваше высочество, вы можете на меня обижаться, называть «скупердяем» и «чернильной душой» — я и не такое слышал — но вам и дальше придется трудиться в этой должности. Я смотрю, при ваших визитах самые проблемные управляющие становятся шелковыми…
— Да это… — Жорж-Мишель оборвал себя. — Это вообще не моя заслуга, а его величества, — с досадой пояснил он. — Помните того мерзавца, что совершал на меня покушения, и которого король отправил в поездку на четверке лошадей? Так вот, все почему-то подзабыли, что преступник был убийцей и разбойником, но прекрасно помнят, что он был управляющим Ланже. Результат вы видели…
— Тем более, — с упорством Катона повторил д’О. — Грех было бы не воспользоваться их страхами…
Решительно, суперинтендант был непрошибаем. Впрочем, Жорж-Мишель надеялся, что кузен проявит больше понимания и снисхождения. А избавившись от докучливых занятий, прежде всего он на неделю завалится спать, — решил уставший принц. — Отоспавшись, примется проверять теорию Александра с оспой, коровами и лошадьми. Для начала следовало опросить главного конюха и берейтора, а когда сообщения Александра подтвердятся, а Жорж-Мишель не имел оснований сомневаться в выводах друга, стоит поразмыслить, можно ли осознанно сделать то, что случайно получилось у несчастных скотниц. Избавление от опасности оспы стоило некоторых неудобств.
Неожиданная мысль заставила вельможного врача остановиться прямо посреди луврского перехода. Александр писал, будто Репейник даже не понял, что переболел оспой. Значит ли это, что он тоже мог не заметить опасную болезнь? В походах, что во Франции, что в Италии, ему приходилось гораздо больше иметь дел с лошадьми, чем в своем Лоше, да и недомогания у него тоже случались. И, значит, стоило осмотреть свои руки… Как утверждал Александр, следов оспы у Репейника была совсем мало, а уж среди его отметин после войн и бесчисленных некогда дуэлей оспины и вовсе могли затеряться.
Окрыленный открывавшимися перспективами, Жорж-Мишель уже представлял победу над жестоким недугом, и эти надежды вызывали на его лице торжествующую улыбку, вполне достойную воителя и полководца. Впрочем, разве врач тоже не является бойцом?
Обитатели Лувра по обыкновению раскланивались с кузеном короля, и даже маркиз де Тассис отвесил почтительный поклон. Жорж-Мишель не собирался тратить время на испанского посла, скользнул мимолетным взглядом, вежливо ответил на приветствие и внезапно остановился. На этот раз дона Хуана сопровождал не пожилой секретарь, а девица! Девица, переодетая в наряд пажа?!
Было от чего остановиться и удивиться.
Конечно, принц знал немало случаев, когда придворные тайно приводили в королевскую резиденцию своих невест, любовниц и даже жен, переодетых мальчишками. Иногда это становилось предметом скандалов, иногда восхищения, иногда тем и другим одновременно. Но за Тассисом подобного не водилось никогда. Да и зачем ему это?
«И что за интригу затеял маркиз?» —  гадал Жорж-Мишель, приглядываясь к спутнику испанца. Еще один взгляд… Нет, обознался — все же не девица!
Тассис действительно привел в Лувр мальчишку, мальчишку-пажа, да еще, кажется, певца и музыканта, если гитара за спиной правильно указывает на увлечения юноши. Принц Релинген и Блуа беззастенчиво разглядывал юнца, в очередной раз дивясь, сколь совершенно может быть создание Божье.
Мальчишка был красив до умопомрачения, и Жорж-Мишель подумал, что давно не встречал столь идеальную красоту. Юноша и вправду напоминал переодетую красотку, так что любого мог ввести в заблуждение. Тонкие и правильные черты лица, пребывающие в идеальной гармонии, ярко-синие глаза в обрамлении пушистых ресниц, одновременно изящный и капризный изгиб губ, надменно-томный взгляд… Он знал этот взгляд человека, уверенного в своем совершенстве, взгляд, сводящий с ума девиц и даже дам. И именно этот взгляд подсказал художнику, что юноша отдает себе отчет в собственной неотразимости. А еще были золотистые локоны, против моды выбивавшиеся из-под пажеского берета. И, кажется, глазеющие на мальчишку придворные меньше всего обращают внимание на немодную прическу. Интересно, когда юные пажи начнут отпускать локоны? Или этот мальчишка острижется по моде через пару дней… Жаль, если он расстанется со своими роскошными кудрями.
Миг спустя его высочество понял, что рассматривает пажа неприлично долго, впрочем, кому какое дело до его прихотей, а уж юному кабальеро и вовсе должно быть лестно внимание принца крови. И все-таки вежливость требовала начать разговор.
— Думаете вернуть благосклонность наших дам? — с усмешкой начал принц. — Что ж, неплохой ход — выписать из Испании этого красавчика.
Повернулся к юноше, вознаграждая того за слишком пристальное внимание своим обращением.
— Что, малый, играешь и поешь? — с тем же веселым настроением продолжил принц, обратившись уже к юноше. — Смотри, здешние завсегдатаи знают толк и в том, и в другом — их сложно просто позабавить, не то чтобы удивить.
Его высочество уже было развернулся, чтобы уйти после приличествующего пажу «к вашим услугам», либо представления мальчишки Тассисом, однако, к удивлению принца, ни того, ни другого не произошло, потому что паж неожиданно шагнул вперед своего сеньора.
—  Я очень хорошо играю и пою, ваше высочество. И совершенно точно скажу, что сумею вас удивить!
Принц Релинген не удивился, что паж догадался, кто перед ним. Принц Релинген не возмутился дерзостью мальчишки. Принц Релинген пребывал в хорошем настроении, принц Релинген чувствовал себя свободным, и в таком настроении всегда был благожелателен к дерзающим, если дерзость имела под собой основание.
Если паж посла хочет удивить его игрой и пением — быть по сему. Он даже табурет распорядился принести для юноши, сам с собой заключая пари, продолжит ли паж дерзить, не спросив разрешения сесть, либо все-таки последует требованиям этикета и здравого смысла. 
Как и предполагал принц, паж вольготно расположился на табурете, даже не спросив разрешения — ни у принца, ни у маркиза… Впрочем, возможно, это от волнения?
Нельзя сказать, будто паж совсем уже удивил принца, но было очевидно, что с гитарой он «на ты». Мальчишка весьма ловко и искусно перебирал струны, голос его был кристально чистым, а тембр голоса приятным, он с легкостью брал самые верхние ноты, и Жорж-Мишель подумал, что таких юношей очень любят изображать римские художники для своих покровителей — в виде ангелов для парадных росписей, либо героев греческих мифов для личных собраний. А сами модели весьма скоро становятся держателями доходных должностей либо обладателями епископских митр.
Впрочем, нет, мальчишка, несмотря на свою ангельскую внешность, не походил на людей такого склада. Он понял это, когда тот, окинув внезапно надменным взглядом собравшихся вокруг дам и господ, ударил ладонью по струнам и запел по-испански романсеро — песнь о Сиде. Взгляд юноши сделался сосредоточенным и даже каким-то злым, будто ему претила необходимость развлекать собравшуюся вокруг толпу.
Несколько куплетов… Кажется, никто кроме него не заметил перемены настроения пажа. Кавалеры даже расценили это как поклон в свою сторону.
«А он дерзок и на свой манер горд», — подумалось принцу, расценившему этот вызов как нежелание следовать указаниям Тассиса.
И, кажется, он вновь слишком пристально посмотрел на юношу, потому что тот, поймав его взгляд, будто свечу затушил, вновь ударил по струнам и запел уже вновь по-французски нежную и одновременно фривольную песенку, не забыв обвести тем же томным взглядом присутствующих и взмахнуть ресницами как опахалом.
Ожидаемо, мальчишка получил награду за свое пение. И аплодисменты вновь переменили настроение молодого человека. Он раскраснелся, оживился, явно довольный восторгами слушателей, и запел еще более красиво и прихотливо, судя по всему, решив проявить к здешним завсегдатаями благосклонность.
Жорж-Мишель слушал пажа Тассиса и размышлял, что своим поведением тот больше всего напоминает меняющую свой цвет ящерицу из южных земель — он даже хотел когда-то привести себе такую диковинку из Испании, но ящерица не пережила дороги. Впрочем, возможно, эти дерзость и переменчивость были всего лишь робостью провинциала — и кролик в минуту опасности способен кусаться. Ничего, через пару недель юноша поймет, кому и как следует кланяться.
Еще он подумал, что догадался о причине появления пажа в спутниках испанского посла. Скорее всего, Тассис, наконец, понял, что лучший способ для него обзавестись наследником —  усыновить какого-нибудь родственника. Что ж, хоть что-то хорошее в свой жизни маркиз сделает. Конечно, он выбрал самого красивого и талантливого из родичей —  мальчику повезло с внешностью и голосом, и, конечно, он скоро поймет, что быть сыном маркиза намного приятнее, чем простым идальго.
А еще он разглядывал пажа Тассиса и вновь размышлял, насколько разной может быть красота. Он помнил своего друга совсем юным, но помнил также и то, что того невозможно было принять за девушку, даже с дурацкой пудрой на лице. И его взгляд всегда был открытым и прямым, и именно эта открытость и решительность во взоре, горделивые манеры тогда обратили на себя его внимание и положили начало их дружбе.
Паж Тассиса был до невозможности красив, но было в его взгляде и манерах что-то, что никак не позволяло принцу представить того в виде ангела или аллегории добродетели. Вакх? Вакха паж тоже не напоминал. Вернее, так — вот сейчас, с этой веселой песенкой он мог представить себе мальчишку в венке из виноградных листьев, с гроздью плодов в одной руке и чашей в другой. Но тот, что пел о Сиде — это был какой-то другой юноша… Точно! Мальчишку можно написать Амуром. Но не тем купидончиком, что любят изображать на новомодных полотнах, а вскормленным львицами сыном Венеры и Марса, чьи стрелы равно разят богатых и бедных, знатных и простолюдинов... Амура, еще пока только пробующего свои стрелы, но уже могущего разить, не разбирая и не задумываясь, несут ли его выстрелы радость или горе.
Рядом кто-то кашлянул, деликатно привлекая его внимание. Луаньяк. Телохранитель короля приглашал его к Генриху. Неужели предсказание д’О сбывается? Вот уж не хотелось бы…
Жорж-Мишель с некоторым сожалением подумал, что с большим удовольствием дослушал бы представление мальчишки, чем очередные жалобы Генриха, но отказать королю было совершенно невозможно. А еще, проходя мимо Тассиса, он вдруг заметил, что тот своим видом ничуть не напоминает доброго дядюшку, впервые представлявшего своего отпрыска ко двору и закономерно гордящегося удачным дебютом. Более всего Тассис походил на чуткого охранника, либо офицера на службе, напряженно ожидавшего приказа сеньора. Это было очень странно…  Таким всегда надменного маркиза принц Релинген еще не видел.
Впрочем, возможно, так у дона Хуана проявляется волнение. Зря он беспокоится, его племянник своим пением уже завоевал благосклонность придворных его христианнейшего величества, а отсутствие шпаги на поясе мальчишки надежно ограждает того от лишних неприятностей.

Продолжение следует...