Продолжение (предыдущий фрагмент на стр.15)

Конечно, это была авантюра, Александр это признавал. А с другой стороны, что еще мог сделать Эпинуа? Он наверняка бы столкнулся с братом, но есть разница — наткнуться на Рубе перед стенами Дюнкерка или за этими стенами.
В первом случае у него не было ни малейшего шанса — два полка на открытом пространстве не могут противостоять армии. За стенами Дюнкерка шанс был, и Пьер все сделал правильно. Разумно воспользовался выгодами ситуации и совершенно верно обрисовал магистратам их положение. Пусть Дюнкерк был занят принцем в результате случайности, Рубе никогда бы не поверил в такую правду, а обозленный Рубе — это виселицы по всему городу, это колеса на столбах у всех ворот. С милосердием у маркиза дело обстояло плохо, так что всеми силами помогать Пьеру отстоять Дюнкерк было в интересах, как магистратов, так и горожан.
И вот теперь новый губернатор Дюнкерка Пьер Эпинуа предлагал ему осмотреть город. Конечно, в город он войдет, но сначала нужно было завершить все дела.
— Благодарю вас, господин губернатор, — так же громко, как и Пьер перед этим, проговорил рувард и генерал. А потом уже другим тоном добавил: — Только не сейчас, Пьер, встаньте. Сначала надо собрать военный совет, да и дел полно…
«А Дюнкерк подождет», — мысленно добавил Александр. Дюнкерк не убежит, Дюнкерк не смоет волною — судя по картам, гавань порта была столь удобной, что надежно защищала город от любого буйства стихий. Так что с Дюнкерком он познакомится позже. А пока надо было разобраться со всеми делами по обустройству лагеря — Александр решил, что в Дюнкерк войдет только тот полк, что станет частью местного гарнизона. Надо было обойти полки. Надо было посетить раненых и умирающих. Надо было решить вопрос с погребением своих павших и зарыть погибших испанцев. И это тоже было не такое уж простое дело. За два последних года Александр узнал, что в прибрежной зоне водоносные слои располагаются довольно близко к поверхности, так что рыть могилы надо было так, чтобы по недосмотру не отравить воду. А еще надо было провести военный совет, получить рапорты полковников и определиться с дальнейшими действиями.
На все труды у него ушло не меньше трех часов. Александр чувствовал себя вымотанным, словно поднялся не с рассветом, а вообще не ложился три последних дня. Только упорство и осознание насущной необходимости завершить все дела заставляло его держаться на ногах. А еще понимание — где-то на задворках разума — что со стороны Дюнкерка за ними наблюдают сотни глаз и, значит, надо было оставаться решительным, бодрым и деятельным. Хотя, конечно, снять доспехи хотелось до одурения.
Шум привлек внимание генерала. Этот шум и суета были неправильными, неверными, такого шума и такой суеты не должно было быть в охваченном ликованием лагере, и Александр вдруг подумал, что если вина барабанщика, а судя по гулу голосов, провинившимся был именно он, не будет заключаться в мародерстве, он своей волей непременно помилует бедолагу, вернее, снизит наказание так, чтобы парень хотя бы смог выжить. Однако, услышав о вине парня, нахмурился.
Да, виновный был совсем еще юнцом, но если верить лейтенанту, он испортил свой барабан. Александр подумал о проводниках Рубе, об убежденности Диего, что его Янс — шпион испанцев, и помрачнел. Если мальчишка был предателем и сделал это осознанно, наказание за измену одно — смерть. Конечно, не такая лютая, как под кнутом, но неизбежная и скорая.
Он на миг прикрыл глаза, прежде чем отдать роковой приказ, а потом вспомнил, что как верховный судья Провинций все же должен выслушать и другую сторону. Лейтенант, смущенный и разозленный тем, что их нерадение стало известно командующему, в раздражении бухнул инструмент перед старшими офицерами. Александр в удивлении воззрился на то, что лейтенант назвал «испорченным». Барабан был целехоньким. Не считая, конечно, каких-то изображений на светлой коже. Сидя в седле, уставший и взмокший, с глазами, воспаленными от усталости, Александр никак не мог рассмотреть картинку, но что мог накарябать щенок на своем барабане, кроме голых девиц?
Генерал выдохнул с облегчением. Конечно, дурно было украшать символ воинской доблести срамными картинками, но господа протестанты в своей ревности временами перегибали все палки, жезлы и пушечные стволы. Да, розги парень заслужил, но не более того, тем более что уголь легко стирается простой водой.
Слова об угле и воде командующий произнес вслух и уже было набрал воздух, чтобы закончить фразу приказом взгреть мальчишку, но в меру, как «художник» перебил генерала:
— Это серебряный карандаш и его не смыть!
Кажется, мальчишка, устрашенный словами лейтенанта, явно приготовился умирать, иначе у него точно не хватило бы духу спорить с командующим. Или он дерзит нарочно, в надежде заслужить более легкую смерть?
Да, кажется, юнец делал все, чтобы спасти его не было никакой возможности, и Александр с досадой подумал, что эти двое — лейтенант и мальчишка — все-таки сумели испортить день их триумфа, и вот за такое, пожалуй, лейтенанта стоит разжаловать. Не мог решить свои дела тихо? Лейтенант-католик просто надрал бы мальчишке уши или дал бы подзатыльник, на чем бы дело и закончилось, а это устроил судилище, словно поймал шпиона!
О том, что рувард, ввязавшийся в плевое дело, выглядит глупо, он тоже подумал и очень пожалел, что вот сейчас с ним нет Мартина и его «китобоев», которые непременно избавили бы командующего от необходимости что-то здесь решать. А потом, чтобы протянуть время, генерал потребовал поднести испорченный барабан ближе, чтобы рассмотреть рисунок… И замер, ощутив вдруг, что не может дышать.
Мальчишка нарисовал на гладкой коже не срамные картинки, какие обычно рисуют для скучающих солдат. Нет, юноша изобразил на обеих сторонах барабана картины их сражения с испанцами. Вот Рубе штурмует стену, расцвеченную пушечными залпами… Вот разрывает их пушку… Вот испанцы бегут, спасаясь от фламандской ярости... Вот ополченец пронзает своей косой солдата Рубе, чтобы минуту спустя рухнуть от меткого выстрела… А вот и генерал милостиво протягивает руку новому губернатору Дюнкерка, и одно перо в его плюмаже срезано шальной пулей…
Это было живо и ярко, а еще грозно и величественно, он даже не думал, что на маленьком рисунке можно так все это передать, и возблагодарил Небеса, что друг научил его разбираться в искусстве и видеть лес в одной ветке.
Опомнился только, вдруг услышав звенящую тишину вокруг, и понял, что все ждут его слова. Но он произнес не то, что все ждали:
— Зачем ты это сделал?
Мальчишка мог не говорить, он знал ответ, мог произнести его сам, почти слово в слово, и все-таки…
— Я не мог, —  выпалил мальчик, — не мог не сделать это! Все было так… так…
Да, этот юноша, несомненно, был не очень образован и не мог найти слов, чтобы выразить чувства — восхищение, восторг, благоговение… Все в одном... Эти рисунки были «Te Deum» юного фламандца, до того пребывающим в упоении от одержанной победы, что взялся за первое, пригодное для рисования, что подвернулось под руку. Глупо было уже спрашивать, откуда у барабанщика серебряный карандаш. Александр сам мог бы легко пересказать нехитрую историю мальчишки, наделенного даром художника и сбежавшего из дому, чтобы накопить на учебу.
— Пьер, в Дюнкерке ведь найдется картон и карандаши, —  негромко осведомился он у Пьера и кивнув довольно. Губернатор, кажется, понял, что это не было вопросом.
Потом он распорядился перевести мальчишку в свое распоряжение. Нет, ради их победы казни отменяются, барабанщика высечь за дерзость, лейтенанта разжаловать за беспорядок в лагере, барабан оставить в полку, как есть — в знак победы в дюнах.
И еще один час Дюнкерку пришлось ждать руварда. Ничего, Дюнкерк подождет. Знакомство с тем, кто способен запечатлеть их победу и сможет рисовать карты, стоило этого ожидания.
А потом ему под ноги бросились здешние магистраты.

Продолжение следует...

Конечно. Он еще будет действовать и не только в романе.

Продолжение

Первым порывом Александра было поднять стариков и спросить, кто посмел причинить им обиду. А потом он замер на месте, потому что разглядел в руках одного из горожан алую подушку с двумя ключами. Эти ключи оказали на него почти парализующее действие, и он принялся усиленно соображать, что еще забыл сделать с этим Дюнкерком. Он даже оглянулся на Пьера в надежде найти хоть какую-то подсказку на его лицо, но вид довольного губернатора стал еще одним потрясением для руварда.
Таким своего друга Александр не видел больше года с тех давних времен, когда Пьер еще не потерял Турне и Кристину. И это довольство принца стало вспышкой молнии, которая осветила все вокруг, в том числе и давнее воспоминание Александра — богатую коллекцию ключей от городов в библиотеке Жоржа. «Вот увидишь, дружище, — говорил тогда Жорж, — у тебя будет собрание не хуже». Он тогда заспорил, уверяя, что не собирается брать города, а только их защищать, а друг улыбался и твердил, что он еще очень молод…
И вот теперь, вопреки всякой логике, он получил сразу два ключа — один от города, а второй… Со вторым предстояло разобраться позже.
Александр с раскаянием подумал, что прошло почти полдня, как он приветствовал Эпинуа, а он до сих пор не вошел в Дюнкерк. Судя по всему, Дюнкерк устал ждать. Судя по всему, Дюнкерк настойчиво приглашал его вступить в город, а он так и не успел переодеться. Жорж наверняка разразился бы негодующими речами, напоминая, что не дело ходить на таком ветру в насквозь промокшей рубашке. Но когда бы он успел переодеться?
Выручил Эпинуа, с важностью заявив магистратам, что рувард Низинных земель принимает их подношение и теперь дозволяет им приготовить все необходимое для своего визита.
Рувард с облегчением вздохнул — он все же сможет сменить рубашку. Да и Пьеру стоило бы переодеться. Слава Богу, у него имелась не одна рубашка про запас.
И все же по быстрому переодеться не удалось. Как только сменивший рубашку Александр вознамерился сесть в седло, чтобы покинуть лагерь, к нему заявился встревоженный Шатнуа и с совершенно несвойственной для себя обидой заявил, что не только полк Сент-Эньяна заслуживает памятную награду — разрисованный барабан, но все полки отличились в битве при дюнах и имеют право на награду.
Александр задумался. Готье был прав. И пусть он не рассматривал барабан как награду, его армия поняла все именно так. И значит, мальчишке вновь придется взяться за карандаш. Еще бы понять, где сейчас мальчишка…
К счастью, пока он общался с магистратами и переодевался, бывшего барабанщика успели не только высечь, но и доставить в его палатку. Выслушав распоряжение генерала, юнец растеряно захлопал ресницами:
— Но ведь я не дорисовал… — попытался что-то сказать мальчишка. «Ларс, — напомнил себя генерал, — его зовут Ларс. Ларс ван Бик».
— И хорошо, — идея оформилась в стройную систему, и генерал подумал, что теперь это станет обычаем армии. — Ты оставил один незаполненный квадрат — в нем ты нарисуешь герб со знамени полка. Шатнуа, — распорядился генерал, — проследите, чтобы каждый полк доставил сюда один барабан и знамя. Установите очередность и проследите за порядком. Отчитаетесь по моему возвращению. Сент-Эньян, на вас весь лагерь.
Шатнуа решил вмешаться, значит, Шатнуа и разбираться со своей идеей. «Это правильно, это справедливо», — думал Александр. А он теперь мог отправляться в Дюнкерк в сопровождении Эпинуа. И, судя по поднявшейся вокруг суете, раньше завтрашнего полудня ему лучше не возвращаться…

***

Дюнкерк встретил руварда и генерала пустыми улицами и закрытыми ставнями. На безлюдных мостовых стук копыт казался почти громом, а с подвыванием ветра оставлял и вовсе жутковатое впечатление. И все же Александр полагал, что это пустота была не признаком немого протеста горожан, а, скорее, понятным опасением вызвать каким-нибудь неосторожным жестом или словом неудовольствие регента Низинных земель. Дважды за год пережив смену власти, горожане напоминали тех людей, что, обжегшись на молоке, начинают дуть на воду, и нельзя сказать, будто их опасения совсем уж не имели под собой основания.
Они продвигались от ворот к центру города, а Эпинуа объяснял, почему ключей на подушке было два. Один от главных ворот Дюнкерка, второй — от цепей городской гавани. Логично.
Эту гавань и хотел прежде всего осмотреть рувард, но Пьер долго и упорно демонстрировал ему крепкие дома и надежные мостовые, церкви, более всего напоминающие крепости, высоченные сторожевые башни, новехонькую ратушу, оказавшуюся моложе его самого и которую, как оказалось, отстроил французский маршал де Терм, и, конечно, мосты… Дюнкерк был крепким и богатым городом, и Александр признавал, что даже без гавани он станет надежной опорой Генеральным Штатам и избранному королю, так что его возвращение под сень Фландрии было не меньшей удачей, чем стало бы возвращение Турне.
И все же главной ценностью «Церкви в дюнах» были гавань и море. Александр чувствовал, что море совсем близко, он ощущал это по изменившемуся запаху и ветру, такому знакомому и ставшему уже родным. Он готов был следовать за зовом моря и пустить коня в галоп, но Пьер вновь свернул назад.
— Ваше высочество еще не осмотрели укрепления, — объявил губернатор.
Очень хотелось выругаться, но браниться на губернатора в присутствии офицеров, было по меньшей мере неблагоразумно. Александр сдержался, безмолвно следуя за вельможным проводником. Солнце садилось, и они неожиданно уперлись в мрачный тупик, в один миг оказавшись в тени мощной крепостной стены.
Их ждали. Их приветствовали. Им держали лошадей, пока они спешивались. А лестница на стены делалась не иначе как для великанов. Эпинуа указал рукой направление, и Александр вновь ощутил знакомый запах. Прошел два десятка шагов по стене, а потом понял, почему Пьер привел его сюда.
Гавань раскинулась перед ними во всем великолепии, сверкая в лучах заходящего солнца. Оно окрашивало водную гладь, расцвечивало фантастическими красками облака и дюны, раскрашивало камни крепостной стены и лица сопровождавших его людей. Как и при виде рисунков на барабане Ларса, Александр вдруг ощутил, что ему нечем дышать — потому что лесом мачт гавань заполняли корабли!
Не привычные ему ботики и гукоры, не торговцы, спешно переделанные для военных целей, а настоящие корабли — большие, грозные и прекрасные.
— Но как?.. — только и мог вымолвить Александр.
— А это второй ваш ключ, — довольно отозвался Пьер. — От цепей в гавани…
В Генте тоже использовали цепи, чтобы не пропускать вражеские корабли. А здесь цепи помешали уйти испанским каперам. Когда-то он довольно пренебрежительно отзывался о такой преграде, свято уверенный, что ее не так уж и трудно обойти, и вот сейчас увидел, что цепи оказались не менее надежными, чем стены.
Это какие же цепи отковали здешние кузнецы!
— Это ваши корабли, ваше высочество! — торжественно провозгласил Эпинуа.
— Корабли Генеральных Штатов, — поправил все еще пребывающий в потрясении Александр.
— Генеральных Штатов, — покладисто согласился Пьер. — Но все равно ваши. Вы хотели, чтобы у нас был флот — вот и он.
Александр считал корабли, любовался мачтами и думал, что это только начало. «Строить корабли и создавать флот» — вспомнил рувард слова из папской буллы и подумал, что его святейшество, передавая ему пергамент, прекрасно отдавал себе отчет в том, что флот может пополниться не только тяжким трудом корабелов, но и военными призами.
У них была армия. У них будет флот. А адмирал у них уже есть!

Продолжение следует...