Рысенок
Имянно!
И некоторое время ходил без шкуры.

Отредактировано ВЭК (07-10-2009 23:52:42)

???
Ну опечатка...

Скоро копья облились алым, а пули рассекли черепа. Трижды Мунстер плакал над героями, что пали в усобице, трижды сходились рати, но победа не давалась ни Кашелю, ни Лох-Лейну. И вот все вассалы призваны, все наемники наняты - но силы сторон равны. Тогда Финген и обратился к народу десси. Дружбу предложил, и не только. Сказал, если десси выставят больше воинов, чем положено по вассальному договору, он возьмет за себя королевну из народа десси, и кровь десси перемешается с кровью Эоганахтов. Наш народ принял условия, и скрепил сделку брачным пиром.
Настала четвертая битва. Эоганахты ставят войска свои на правом фланге, почетном, а вассальные - на левом, поплоше. По замыслу, это должно предотвратить кровопролитие между родичами, но в каждой из трех битв вассалы обеих сторон бежали, и героям Кашеля и Лох-Лейна пришлось становиться друг против друга.
Отчего так выходит? Нетрудно сказать. У Эоганахтов, что тех, что других, и доспех получше, и дружины живут службой. А у вассалов и доспех поплоше, если вообще есть, и люди привыкли жить землей. Или, как десси, морем. Опять же, кашельцы и лейнцы за свою власть и славу бились, а вассалы - повинность отбывали. Ну и кто кого погонит?
Но в четвертую битву не так вышло. Против Лох-Лейна встали десси. Не дружина короля, а все. Опять же, знал король Кашеля, кого почтить союзом: десси живут морем, а моряку за меч хвататься приходится почаще, чем землеробу и даже пастуху. Всякий мореход немного рыбак, немного торговец - и немного пират. И хоть пошли герои Лох-Лейна на десси, как штормовой вал на берег - так же и разбились, так же и отхлынули. Не как от скал, но как с песчаной косы: много песчинок на дно опало. Много спеси у Эоганахтов. Друг другу спину показать за позор считают, а тут вассалы! Яростно они бились, крепко, умело. По три жизни за каждую из своих брали. Но нас, десси, что песка, и мужества нам не занимать. И дрались мы за свою девчонку, да за то, чего у ней в пузе еще и не завелось. Мы выстояли - а вассалы лейнцев бежали. И кашельцы ударили врагам в спину. Им слава, нам смерти - таков счет битвы.
Но что хотели - получили. Наша курносенькая стала королевой пятины. И уж мы знали, что детям она расскажет, что значит тянуть сети, и ворочать весло, и биться на палубе, мокрой от воды и крови разом... Ох, как мы гуляли - тризна, возведение, да и недопитое на свадебном пиру, перед походом, сполна добрали. Все пиво на год вперед выпили. Радовались.
А Финген не радовался. Когда к посоху Мунстера рвался - хороша была ему наша королева. А как свое получил - сразу подурнела. Простецкая, говорил, слишком. И толстовата, и курноса. Такую крепкому хозяину в дом, а не королю пятины! Но договор есть договор, так чего ныть? Тем более, помимо жены, в Ирландии и другие женщины есть.
Но у королей не все просто. Заглядишься на знатную - или родня разорит и на шею сядет, или шум поднимет. Им-то только честь, а вот королю... Если король не больно праведен, вот, к примеру, жене изменяет, на это свалят и вражий набег, и недород, и худой улов, и червяка в яблоке, и сливки скисшие. А простолюдинки да рабыни... Эти будут молчать, но рожи у них... Та, что надела пурпурный плащ, хотя бы перестала пахнуть рыбой!

Два года страдал Финген. А потом, охотясь в лесу, малость от свиты оторвался - и повстречал девку. Волосы нечесаны, из одежки - рубаха рваная. Свиней пасет. Но лицо! Но руки! Ни солнце, ни ветер, ни мороз, ни грязная работа не скрыли изящных черт. А рубаха скрыть тонкий, гордо выгнутый стан и не пыталась. Вот прекрасная замарашка смотрит на короля... Нет, сквозь! И, не говоря ни слова, не поклонясь, гонит стадо дальше. А у свиней на боках клеймо королевы.
Вернулся Финген с охоты, да у жены и спрашивает:
- А с чего твои, Айфе, пастушки мне не кланяются?
- А, эта... - тянет королева. - Так безумная она. Приблудилась дня три назад. Велела я ее приставить к работе, пропадет ведь, бродяжничая. Но коровы ее слушать не стали, и козы, и овцы. Сегодня решили свиней попробовать. Смирные были, говоришь? Удивительно! Они ж и на мужчин, бывает, бросаются.
- Ну-ну, - сказал Финген, - пусть остается, раз к делу приставлена. Только вели ее отмыть, да дать одежку подобротней. Пусть никто не скажет, что я слуг в черном теле держу.
- Ладно, - отвечает жена, - с утра распоряжусь. Что-то ты сегодня хозяйственный...
Распорядилась. И думать забыла о полоумной пастушке. Финген же отправился в объезд, а Мунстер - это вам не Глентуи. Это больше Диведа. Так что не было короля в Кашеле тридцать дней и еще три дня. Возвращается - глядь, а во дворце, перед очагом, давешняя пастушка. На ней старое женино платье, копна на голове в хвост собрана. Сидит, в огонь смотрит. Внимательно, словно за петушиным боем. Только на лице не азарт - тоска, мечта, ласка. Совсем не безумный вид! А - домашний. Уютный, как от любимой собаки. Если б жена-десси хоть иногда бывала такой...
Но не станет же владыка Мунстера радоваться за какую-то пастушку? Насупил Финген брови, пальцем ткнул:
- Что ЭТО здесь делает?
- Греется, - отвечает Айфе, - псам можно, почему ей нельзя? А еще сдается мне, что, пока она смотрит в очаг, она помнит. Если не прежнее имя, так хотя бы то, что у нее тоже когда-то был дом.
- И часто она тут?
- Каждую пятницу. Загонит свиней, придет, уставится на пламя... Сидит ровно стражу. Как караул сменится, так и она поднимется, тихонько выскользнет во двор. И неделю ее не видать. Вреда же от нее нет.
- А если и будет, так вина на тебя ляжет, - объявил король, который все уже решил, - согласна?
- Пусть будет так, - согласилась королева. Эх, не знала Айфе, какую яму себе вырыла. Да при всем дворе!

Ночью Финген к ней не пришел. Это было обычно. Утром велел собрать весь двор и всех заложников. Такое случалось нечасто, и означало, что королю нужны свидетели чего-то очень ваажного. А потом король вывел ко двору сумасшедшую пастушку. И бросил на пол простынь с кровавым пятном.
- Ныне ночью я не сумел сдержать страстей и возлег с этой девой, - сообщил. - И господь вернул ей память. А потому - кланяйтесь все благородной Мор из лейнских Эоганахтов, дочери и сестре королей! Гонцов в Лох-Лейн я уже послал. Скоро они подтвердят, что сестра их - нашлась, и волей провидения стала мне женой. А раз я христианин, не гоже мне иметь двух жен.
И Финген снял с Айфе пурпурный плащ королевы, и сорвал у нее с пальца кольцо.
- Ты худородна и некрасива, - сказал, - а а дружба с десси стоит недорого, когда я могу получить приязнь Лох-Лейна. Потому - уходи.
И вот нет в зале пастушки, есть Великая Мор, облаченная в пурпур, королева Мунстера. А напротив нее - Айфе, которая переводит взгляд с бывшего мужа на его новую жену, и никак не может понять, что ничего у нее больше нет - ни власти, ни чести, ни мужа, ни дома. Только...
- Во мне же твой ребенок растет... - прошептала.
- Не мой, - отрезал Финген, - на стороне пригуляла! Иначе не случилось бы чуда, и настоящая невеста, с которой я пойду в церковь, не нашла бы меня теперь. А теперь замолчи. Если ты произнесешь еще хотя бы слово, то останешься без языка.
- Убей ее, - сказала новая королева, - эта грязная десси посмела приставить меня к скотине!
- Она была мне женой, - возразил Финген, - а потому, десси, не десси, жива останется. Да и беременных убивать - против правды.
- Тогда накажи!
- Хорошо, - сказал король, - какое наказание за позор будет достойным?
Но знаток законов, королевский оллам встал рядом со свергнутой королевой.
- Никакого, - сказал, - если Айфе кого обидела, то не дочь Эоганахтов. Иначе пришлось бы признать, что владыкам Мунстера пристало свиней пасти!
- Я была безумна, - отвечала Мор.
- Откуда мне знать? - ухмыльнулся оллам. А надо сказать, законников королям Мунстера искони поставляли именно десси. Ну не родятся у нас поэты, да и священники в проповедях не блещут. Зато крючкотворы - что надо! Говорят, когда святой Патрик на Страшном суде будет судить народ Ирландии, по правую руку его будет стоять оллам-десси. Чтоб закон священный толковать. Чтоб ни единого ирландца Сатане не досталось.
- Это очевидно, - сказал король, - если бы Мор не была безумна, она не согласилась бы пасти свиней! Говорить иначе - наносить мне оскорбление.
- Отлично, - сказал оллам, - но раз она согласилась, Айфе и подумать не смела, что у нее в пастушках служит Мор из Лох-Лейна! Она-то с ума не сходила.
- И все же эта десси сделала то, что сделала! - вскричала новая королева. Потом чуть поутихла. - Хорошо. Не смерть. Наказание. Позорящее.
Оллам спорил. Но как ни старался, а лучшего, чем "око за око", не выторговал. Пришлось беременной Айфе день пасти коров, день - коз, день - овец. А на четвертый отправили ее к свиному стаду. Еще на тридцать три дня, да еще на один! Пришла, а те злые. Челюстями щелкают, зубы скалят, рычат, что твои львы.
Призвала Айфе Господа, чтоб не ее, так хоть ребенка защитил. И тут самая наглая свинья получила по носу посохом. Посохом оллама.
- Я больше не королевский законник, - объявил тот, и подмигнул, - десси обязаны поставлять ко двору мудрых людей, да. Но, я думаю, раз благородные дамы и ученые юристы здесь вынуждены пасти свиней, то в палатах Кашеля уместен свинопас. Я уже отписал нашим, так что моя смена наверняка в дороге. А резным посохом можно укоротить норов хрюшки не хуже, чем суковатой дубиной...
Вот с тех пор вместо ученого законника к королю Мунстера, из какой ветви он бы не происходил, от десси едет сущий шут. Позор? А куда уж больше. Но бунтовать мы не можем, стопчут. Что же до новой королевы Мунстера, то у нее всю ночь под окном плакал баньши, красная в белом. Королева пыталась холмовую жительницу разговорить, да куда там. Та лишь отмахивалась, с ладошки слезы брызгали. Ждали беды - но никто не умер. И вообще - ничего не случилось.
Финген, что с братьями Мор воевал, умер, года не прошло. Как раз, когда супружница прибрала все ниточки в свой станок. Первенцу, правда, успел порадоваться. И чуть-чуть не успел избавиться от жениной опеки, пока та после родов отходила.
Второй муж великой королевы, Катал из Глендамайна, власть уже в приданое к жене-красавице получил. Братья королевы тоже рвались в короли, но брат мужем быть не может, так что, пришлось им забыть про власть над всей пятиной. Катал спокойный был, охотился да детей жене делал. Та его любила. Только больно любила, попрекая, первого поминать: мол, и красивей был, и как мужчина хоть куда, и умен. Задумался Катал, в чем ум королевский. Вот и помер. В хрониках велено писать, что сам. А ветер носит, что вслед за Фингеном отправился, по дорожке, злыми травками устеленной.
Третьим стан Куан из Айне. При нем баньши еще раз показалась королеве. Явилась в опочивальню, устроилась при кровати.
- Я виновата, - сказала, - слишком рано выпустила беду девушки Мор. Она не справилась. Но виновата я.
Королева рассмеялась.
- Ты не права, женщина из холма! Я величайшая из Эоганахтов, и в Мунстере все мое, а боится меня даже муж. О моей красоте слагают песни. Я родила семерых сыновей, и вот восьмой - в животе.
- Знаю, - острые уши пошевелились, - знаю. И что срок тебе - завтра. И что в животе у тебя - дочь. И о величии твоем, и о нивах, и о стадах. И о том, что ты прекрасней любой земно женщины, тоже. Но разве ты - моя Мор?
- А то кто же?
Баньши развела руками.
- Не знаю. У тебя тело Мор. У тебя память Мор. Но души Мор у тебя нет. Когда отлетела - не знаю. Думаю, когда безумная бедняжка смотрела на огонь, душа Мор еще цеплялась за тело. Но когда ты отдала беременную женщину свиньям на съедение... Мне осталось только оплакать Мор!
Королева захохотала. Но девочка у нее в животе повернулась и пнула мать - изнутри. У владычицы Мунстера на глаза слезы навернулись, но крик она сдержала. Только зашипела глухо. И снова заговорила не сразу.
- Ты говоришь, что виновата, фэйри?
- Да. Очень.
- Так слушай. Ты, пусть и древняя - слабая и глупая дура. Я - сильная. Это я - Мор, от прозрачных пальцев на ступнях, до изогнутых ресниц. Я - справилась. Хочешь, прощу тебя? Не просто так, но служба будет невелика. Сглазь мне человечка-другого. Имена сейчас назову.
Банши дернула ухом.
- Не трудись. Мне не нужно прощение, да и не у тебя мне его просить. Я ведь пришла объяснить.
И замолчала.
- Объяснить что? - спросила королева.
- Почему завтра мои глаза будут сухи...
Тут королева поняла, о каком сроке говорила подземная жительница. Хотела схватить кинжал, что всегда лежал у нее в головах, броситься. Она ведь не простая смертная, а и обычный человек может при удаче ранить одну из Туата де Дананн. Но руки и ноги отказались слушаться. Закричать хотела, стражу крикнуть - язык отнялся.
Закончилось все почти так же, как и началось. Король Мунстера Куан натащил полную комнату людей - свидетельствовать, и живые стены стояли вокруг роженицы так, что деревянных и не увидать. А там... Ну, может, воздуха не хватило. Что говорит добрый чужеземец? Нет, Куан как раз был весьма доволен, что сморщенный красный комок вовсе не похож на мать. Потому принял на руки и отдал нянькам очень неохотно. Сказал, сам займется воспитанием. Сыновья, мол, не его, матери. А эта - ему!
Сейчас королевне двенадцать лет. Говорят, она видела баньши. Та очень удивилась, что отвод глаз не сработал. Только и сказала:
- Все хорошо, не бойся.
А у самой кулачки сжаты. Крепко-крепко!