Сказ о шахматной доске
Часть 1

Жил некогда свинопас. Нет, не красный, одноглазый, однорукий и одноногий. Обычный парень. Хотя, пожалуй, примечательный. Оборвыш он был, каких поискать. Да и пастух не самый прилежный. Стадо пасется, а он спит себе. И как его не сожрали? Нет, не волки - свиньи. Да, такая в Мунстере порода - страшней местного хряка зверя нет. Ну, разве еще мать за поросят вступится... Право, если б в бою с Кухулином Морриган обернулась не волчицей, а нашенской хрюшкой, осиротел бы Улад пораньше. Но пастуха свинтусы не трогали. Видно, считали за своего.
Так и в тот денек было: пастух спит, стадо  само о себе заботится. Желуди ищет, гнезда птичьи зорит. Лепота... Только чует парень сквозь сон - брюхо у него по-особому чешется. Не блохи, не муравьи, не кузнечики - что-то шлепает по впалому пузу, и это что-то никак не меньше заячьей лапки. А еще, над самым ухом, голоса. Спокойные, негромкие. Один - словно мужчина важный говорит. Другой - вроде, девчонка озорная отвечает.
- Ты куда лезешь? Это десятая линия!
- Поле есть, на него и хожу. И вообще, кто доску потерял? Ты, меднобровая, или я?
- Я-а... Ну, потеряла. Со мной бывает. Сам знаешь.
- Знаю. Золото Рейна до сих пор аукается... Ну как так можно - раз, и с концами, навсегда? Камбрийцы даже слово специальное придумали. Мол, все "теряют". А ты - "заховываешь". И не надо мне тут песнь валькирий петь. Это хорошо мародеров на поле битвы распугивать. А с меня как с гуся вода. А кто копье Нуады посеял? Может, из-за этого мы сынам Миля две битвы проиграли.
- Не посеяла, а припрятала. Вот от таких, как ты! Единственная память об отце, - тут наш пастух явственно расслышал шмыганье носом, - и ничего в нем особого нет. Копье как копье. Древко - ясень, наконечник вообще медный. Даже не бронзовый еще! Тупится, гнется... Шах!
Тут пастух почувствовал, что на нос ему что-то поставили.
- Эй, ты куда залезла?
- Куда по правилам положено. На черное поле!
- Нос - черное?
- Конечно! Глянь, какой чумазый...
- Тогда это - белое.
- Согласна. И где свинопас в побелке перемазался?
Пастух приоткрыл левый глаз. Осторожно-осторожно. Видит сквозь ресницы: сидит на траве богатырь, весь в багреце и золоте, улыбается... Закрыл парень левый глаз, в правом щелочку разлепил. Сидит дева в платье цвета морской зелени с серебряной ниткой. А уши у обоих острые... Сиды! И оба что-то по его, пастуха, телу переставляют. Оба глаза приоткрыл. Глядь, а на пузе, на груди и даже на носу - фигурки. Самоцветные, на солнышке так и блестят. Те, корорыми девица ходит, все рубиновые, которыми богатырь - те изумрудные. И скачет эта лепота по его лохмотьям быстро да ловко, словно блохи. С прорехи на заплатку, с потертости на штопку, с масляного пятна - на ягодное.

Моргнул - нет сидов, словно приснились. А рядом - лепешка. На вид обычная, не овсяная даже, ячменная. Припомнил парень -  у сидов в холмах овес не родится. Оттого волшебный народ при первом случае овсяную муку выменивает. Когда один к трем - радуется, а уж один к двум за редкую удачу считает.
- Могли, и монетку оставить, - проворчал пастух. Знал, что сидовское золото может сучками да листьями прелыми обернутья. Но надеялся всучить богатею, какой не обеднеет... А медь и серебро и от волшебных существ можно смело брать.
Запустил парень в лепешку зубы. А та, пусть и ячменная, да вкусней любой еды, что бедняку пробовать доводилось! Подобрел пастух. Прилег досыпать денвные сны. Но для себя решил: если еще такая удача приключится, что сидам от него чего понадобится, непременно монетку просить.
Назавтра, он однако, отспал весь день спокойно: от рассвета до заката. И так шесть дней. И только неделю спустя снова почуял, как на впалом животе фигуры к игре становятся. Открыл глаза, и говорит:
- Соседи добрые да любезные! Играйте, хоть до вечера, мне не жаль. Но если желаете, чтоб я лежал смирно, и не помешал игре, даже если муравьи меня будут грызть, а блохи щипать, уплатите мне монетку. Хотя б самую маленькую медяшечку.
Переглянулись сиды.
- Я кошель забыл, - говорит красный.
- А я поиздержалась, - жалуется зеленая, - ни медяка не осталось.
- Волшебное сделай.
- Не умею!
- Это же просто...
Тут взял богатырь камешек, на ладонь положил, подул - глядь, а у него в руке солид золотой, новенький!
- Запомнила? - спрашивает.
Взяла девица камешек. Подула... Тот с ладони ручейком стек. Понурилась.
- И так всегда, -  говорит, - потому и поиздержалась. Я-то всегда настоящим плачу. И хорошим людям, и плохим... А сейчас и нет ничего. Только вот лепешки, перекусить взяла.
Сид кивает. пастуху говорит:
- Выбирай. Волшебное золото или ячменная лепешка.
Тот рад-радешенек. Хвать монету поскорей!
- Золто, - говорит. - А вы играйте, а я посплю.
Так и вышло. Сам не заметил, как занул. Проснулся, свиней обратно в деревню погнал. И все думал, кому монету подсунуть. Решил с приятелем посоветоваться. Тот, прямо скажем, тоже был оболтус - но не такой горький. Да и семья побогаче... Зашел разговор. Вынул наш пастух из-за щеки солид.
- Вот, - говорит, - сиды дали...
И солид у него прямо на ладони камешком оборачивается!
- Дурачина! - шипит приятель. - Пока не разменяешь, холмовых жителей поминать нельзя! И имя Господне произносить.
Почесал пастух затылок.
- Неловко вышло, - признал, - да зато ты мне теперь веришь.
- Что да, то да, - согласился дружок. - Слушай, хочешь настоящую монету? Не золотую, медную. Не новую, потертую. Ну и не сидовскую. Мою.
- Хочу, - сказал пастух, - давай сюда.
И ладонь лодочкой подставил.
- Не за так. И не сегодня. Видишь ли, я сидов хочу посмотреть.
- Так они вряд ли тебе покажутся. Я же, все-таки, свинопас.
- Ради того, чтоб на сидов поглядеть, и я на денек свинопасом стану...
Сказано - сделано. Приходят сиды играть, а на месте прежнего оборванца другой парень лежит. И рубаха на нем целая, вместо прорех и заплаток углем и мелом разукрашена. Ничего, расставили фигуры.
Долго ли, коротко ли, а проиграла зеленая. Говорит красному:
- Это из-за доски! Тот дрых, этот подсматривает.

German
Ну. Кстати. Кто еще мог ТАК посеять золотые тавлеи?