…Так случилось и на этот раз…
...Беззвучный крик терзаемой нелюдями старухи, разнесшийся над лесом, острым ножом полоснул по дремлющему в вязком, зеленом тумане безвременья сознанию, вырвав его из сна. Радостно хрипя, заворочался почувствовавший свежую кровь Демон, а рука сама потянулась к лежащей рядом угловатой дубине. Жуткое творение древних мастеров, искусно срастивших живое дерево, кость и камень в единое целое в те незапамятные времена, когда люди еще не знали железа, но зато могли напрямую влиять на рост и развитие растений и животных, найденное в логове оборотня возле останков погибшего в битве с порождением злых чар древнего богатыря и вновь, спустя столько лет напитанное живой силой, являло собой запредельно сложный по внутренней структуре и невероятно простой по сути убийственный артефакт. Тишину окруженного вековыми стволами логова Лесного Стража нарушил утробный вой воздуха, рассекаемого клыками пещерного медведя, частью вросшими прямо в тело кошмарного оружия, а частью – удерживаемыми плотным переплетением выросших при создании артефакта прямо из ствола, подобно щупальцам, корневищ.
Сделав всего десяток шагов по тайным тропам, доступным лесной нечисти, Гримли-молчун, преодолев при этом трехдневный путь обычного пешего человека, вломился, подобно призраку, прямо на место происшествия.
Он опоздал – на скользких от крови камнях, в последних рывках агонии пытаясь затолкать в распоротый, от паха до грудины, живот разбросанные по земле внутренности, трепыхался парящий кусок обезображенного, изрубленного мяса, бывший когда-то пожилой женщиной. Ее отрезанные груди валялись тут же, неподалеку, в пыли, среди рассыпавшихся алеющих ягод земаники, высыпавшейся из раздавленных туесков. Горло страдалицы с сипением издало предсмертный хрип, а единственный уцелевший глаз, белевший на изуродованном отсутствием содранной со лба при снятии скальпа, кожи, лице, бессмысленно смотрел на руки с размозженными обрубками пальцев, между которых всё время проскальзывали наружу сизые кишки…
Когда, продернутый белесой пеленой невыносимой боли, взгляд умирающей женщины коснулся возникшей из ниоткуда огромной фигуры, одетой в шкуру бьорха, в угасшем зрачке на миг вспыхнул проблеск сознания. Протянув к немо стоящему Стражу изуродованные руки, обезображенный, но пока ещё живой, труп проскрипел:
-Спа-ааси де…  -И обессилено рухнул в натекшую лужу собственной крови, с немым укором вперив окончательно погасший взгляд в опоздавшего защитника.
Из распахнувшейся от падения тела на бок развороченной брюшины, затихающими толчками хлынула кровь, гонимая последними, судорожными рывками большого, доброго сердца бессменной любимицы детей, старой бабушки Горпины, …
Не осознавая, что делает, не в силах сдержать впервые за пять лет заполонившей его собственной, а не демонической, ярости, Молчун, мягко прикрыв застывший в муке глаз покойницы остатками века, поднял её, практически невесомое, тело.
Бережно уложив его в продолговатую расщелину меж двух камней,  Страж закрыл импровизированную могилу большой каменной плитой, одним рывком вывороченной из земли тут же.
Когда бывший виконт, не смотря ни на что, так оставшийся настоящим рурихмом, выпрямился, завершив обряд упокоения безвременно ушедшего из жизни человека, в его облике не осталось ничего людского. Исходившая от него волна нечеловеческой ярости была такой силы, что, даже практически овладевший его телом незадолго до этого, демон-бьорх, скуля, словно побитая шавка, попытался уползти подальше, в темные глубины подсознания. Не тут-то было: выдранный из своего убежища в дальнем уголке души, он был, как простая легавая, воткнут носом в теплый след, оставленный скрывшимся извергом. Побежденный демон, почуяв абсолютную бесполезность сопротивления, уверенно потянул своего новообретенного хозяина вперед, вдогонку спешащему вслед за своими сотоварищами Оргою-Кровопийце…

Все прошло…

Прошел запал битвы, в которой впервые, не борясь с приобретённой темной сущностью, а полностью растворив ее в себе и сам, превратившись в демона мщения, бывший виконт Марвин Вайтех, забыв обо всем, крушил не имевших права на существование тварей в людском обличье; прошла острая боль от пронзившей грудь насквозь пики, направленной тем самым нелюдем, замучившим в попытке отыграться за сопротивление деревенских охотников старуху. Вместе с вытекающей из смертельной раны кровью, неотвратимо уходила из него и та самая кровавая жажда смерти, присущая засевшей в нем частице оборотня.
Погружаясь в постепенно сгущающийся вокруг него серый туман посмертия, Марвин вдруг осознал, что этот последний, без малейшей надежды на победу бой, полностью переродил его, окончательно примирив его с самим собой и окружающим миром. Переродилась и та часть его души, где раньше обитал вселившийся в него демон. Ощущавшийся ранее, как черная, веющая ледяным холодом, клякса, раковой опухолью засевшая в глубине души Зверь казался теперь, после взаимного поглощения друг другом, дружелюбным и преданным псом, готовым исполнить любую волю хозяина.
Лишь израненное тело, практически оставленное смирившейся с приближением смерти, душой, словно подталкиваемое кем-то извне, продолжало бороться. Почему-то перестала идти кровь, затянув неотвратимый конец до позднего вечера, и помутневшим глазам виконта, раскрывшимся при судорожном вдохе, подмигнули столь холодные и далёкие, бездушные звезды…
В момент выхода души из тела, в ушах умирающего громом ревел протяжный, гуляющий эхом по опустевшей оболочке последнего потомка мокролясских королей, жалобный вой. Подобное иногда можно услышать в деревнях старой земли – так воют собаки по умершему человеку, так воют баньши, оплакивая исчезающую с каждым годом всё быстрее зелень бывшего когда-то Изумрудным, острова. Чудовищная, кровожадная сущность рожденного магией демона, переродившаяся в последнем бою благодаря слиянию с душой одного из последних чистокровных рурихмов, познавшая человеческие эмоции, оплакивала своё прекращающееся существование и скорбила о потере хозяина.
Зависнув в паре вершков над валяющейся на земле опустошенной, сдувшейся грудой тряпья, оболочкой на тонких, чуть видимых нитях, словно пуповина связывавших ее с телом, душа, стремящаяся покинуть свое бренное обиталище, нетерпеливо ожидала, когда острые крючья мараккашей оборвут последнюю связь с опостылевшей плотью.
Усиливавшийся шелест их приближения слышался все отчетливее…
Не имеющая глаз, но, отделившись от тела, обретшая возможность видеть всё в окружающем её сером мире духов, личность того, кто был прежде Марвином Вайтехом, теперь отчетливо различала приближающееся в мертвенном хороводе кольцо серовато-бурых теней, вооруженных кривыми, сильно смахивающими на гарпуны, крючьями, свитыми, казалось, из самой тьмы.
Когда лезвие крюка ближайшей тени уже было коснулось одной из нитей, на его пути вдруг выросла маленькая, ярко светящаяся звездочка. Свет, испускаемый ею, был так ярок, что мараккаши, растерянно закрываясь своими баграми, попятились, на пару локтей раздвинув петлю своего круга. Быстро сориентировавшись, серые тени попытались оттеснить нежданную противницу от своей законной добычи, но неведомая звездочка-защитник, презрев опасность, сама бросилась на них, и, рассеяв своим светом одного и обратив в бегство еще двоих, разорвала вновь сдавившееся кольцо.
Мараккаши, не смея восстановить разорванный ярким светом чистой души круг, злобно шипя и шурша  подолами тьмяных балахонов, без следа растворились в сгущавшихся тенях приближавшихся сумерек, волоча за собой воющие от страха и боли загарпуненные тьмяными крючьями души убитых гулей трепыхающиеся на них, как нанизанные на кукан караси…

Отредактировано Бьярни (27-01-2012 14:37:43)

финал предыдущей главы:

На поляне вновь воцарилась тишина.
Сияние спасительного пламени, совершившего до этого небывалое – обратив в бегство бестелесных слуг повелителя подземного царства, мигнув, словно задуваемая свеча, погасло, и в клубящийся туманом мох, заменяющий траву в Мире Духов, упал тускло рдеющий уголек перегоревшего детского сердца…
- Кррук! Кррук! – раздался над поляной, четко слышимый в обоих мирах, не то смех, не то боевой клич огромного, покрытого тонкой серебряной вязью то ли инея, то ли седины на перьях, Ворона.
Тяжело сорвавшись с ветви старого дуба, древняя птица величественно заскользила по воздуху к висящей уже на одной–единственной, безмерно истончившейся, нити, душе и камнем рухнула на нее сверху. От тяжести удара, обрушившегося на душу, та вздрогнула, словно застывшая в промозглой воде подтаявшая льдина, и медленно стала опускаться вниз, в объятия осиротевшего тела, под громкое пыхтение радостно взвизгивающего Зверя.
Загнав непокорную, уже почувствовавшую долгожданную свободу, сущность обратно в плоть, и напоследок хорошенько наподдав ей, пытающейся вырваться, крепким, вороненой сталью поблескивающим клювом, птица, все так же величественно и неторопливо, направилась к сиротливо рдеющему под тонким слоем серого пепла среди сизого мха, огоньку. 
Громко издав свой клич, ворон, вестник Керуна, захлопал крыльями, раздувая совсем было погасшее пламя маленького светила. Словно в ответ на его крики, вдали гулко пророкотал молот его господина и повелителя – громовержец отвечал своему посланцу. Жарко разгоревшийся от осторожных, заботливых взмахов крыльев мудрой птицы, огонек, снова превратившийся в сияющую, ярко пульсирующую звездочку, благодарно мигнул и вывалился из серого тумана Мира Духов.
Соответствующий неведомой лесной полянке участок обители теней, с исчезновением чудного огонька утратил последние краски - остались лишь потревоженные, поникшие пряди сизого туманного мха, да забытый в спешке, оброненный кем-то из бежавших в панике мараккашей, крюк-гарпун, свитый из сгустка тьмы…

Что-то тапков не видать . Ну вот никак не верится мне в столь замечательную мою грамотность.

Добиваем текст дальше:

Начальник форта Зеелгур, шестидесятилетний вице-легат Четвертого, Его Императорского Величества Отдельного Кримлийского Легиона - его высокоблагородие Мирчек Такеши Хирамону, с кислым видом взирал с бревенчатой стены старенького укрепления на стоящих внизу ходоков.
Вновь прибредшие к нему со своими бедами выборные старосты из непомерно разросшегося под стенами фортеции лагеря фронтирских беженцев, просили его все о том же, а он опять не знал, что им ответить.
Человек, от слова которого на время отсутствия певого легата всего парой месяцев ранее зависели судьбы практически всех жителей провинции, нежданно оказался такой же беспомощной жертвой обстоятельств, как и пришедшие просить его покровительства оборванцы.
Еще сегодня утром, до разговора с прибывшими из Беербаля – самого большого города провинции Кримлия, фуражирами, он считал себя хозяином положения, а теперь…
Теперь ему оставалось лишь, сохраняя лицо, передать страшную весть искавшим его защиты людям.
Весть, принесенная посланцами из кримлийской столицы, доконала старого вояку: кримлийский Сейм – пародия на имперский сенат, являвший собою собрание наиболее влиятельных в провинции личностей - нобилей, купцов и жрецов, при первых же известиях о беспорядках в Превории, объявил о выходе провинции из состава Империи.
Хуже того: из многочисленных донесений верных империи людей следовало, что преобладавшие в кримлийском Сейме халдеи вступили в тайный сговор с гуллями, пообещав тем крупный выкуп и безопасный проход через свои земли дальше в глубь терзаемой гражданской войной за власть страны. Каган-Башка благосклонно принял предложение изменников, потребовав лишь одного: отдать ему всех искавших в Кримлии спасения от гуллей фронтирцев.
Фронтирским рурихмам, принявшим на себя первый удар варварских орд, удалось совершить невозможное: горстка кое-как вооруженных лендлордов с наспех собранным ополчением, засев в маленькой крепостице, защищающей перевал, два долгих месяца сдерживала нашествие многотысячной орды. Это позволило спастись бегством большинству населения, но это же дико взбесило Каган-башку, рассчитывавшего на богатый ясырь. В свете последних донесений, самоотверженная жертва фронтирской знати и вовсе грозила стать напрасной…
Толпы людей, заполонившие все дороги Фронтирского тракта, стремясь как можно скорее покинуть места ожидаемого удара и сея вокруг себя дикую панику, волнами хлынули в Кримлию. За их спинами катилась черная волна наиболее массового, со времен Ок-Келинской битвы, нашествия дикарей.
Таким положением вещей не преминули воспользоваться науськиваемые халдейскими жрецами-харисеями ушлые кримлийские бароны, никогда не брезговавшие наживой, в том числе и наживой на чужом горе. 
Спешно организованные ими отряды баронской милиции, которых иначе, чем бандами, и не назовешь, засели на всех дорогах и тропах так, что и мышь не могла просочиться мимо.
Мотивируя свои действия поиском лазутчиков – гулей, и пользуясь тем, что практически все фронтирцы, способные защитить себя и имеющие право держать в руках оружие, остались защищать отход своих родных и близких, кримлийцы беззастенчиво обыскивали багаж и грабили обозы спасающих свои жизни и имущество людей. Этот неприкрытый грабёж беженцев издевательски именовали «взиманием пошлины на проезд через земли благородных сеньоров».
Правом свободного, беспошлинного проезда пользовались лишь особы благородного происхождения да сопровождающие их слуги. Для простолюдинов расценки за «топтание земли», мостовой налог, и цены на постоялых дворах стали вдруг столь высоки, что, не имея денег на продолжение пути, большинство беженцев, в основной массе своей полунищие крестьяне, застопорилось на первом же пограничном кордоне провинции. Сбившись в огромный, бурлящий, словно котел на огне, лагерь, они требовали защиты своих прав у Имперского Легата.
Выслушивая потоки жалоб от запомнившихся ему когда-то степенными и преисполненнми своей собственной важности, фронтирских йоменов, теперь мало чем отличающихся от нищих оборванцев из преворийских трущоб, пожилой командир маленького гарнизона, попавший в центр чудовищного водоворота лжи, крови, денег и предательства, именуемого развалом великого государства, как никогда был близок к отчаянию.
Ситуация, о которой ничего не знали стоящие у хлипких ворот знававшего лучшие времена старого форта, хмурые бородачи, просившие «Лана Ле Хирамону» о восстановлении справедливости, была практически безнадежна.
За те два месяца, прошедшие после отправки им первого известия о нападении гулей на Фронтиру, из Превории не пришло ни единого указания к дальнейшим действиям. 
Вкупе с полным отсутствием вестей из центральных провинций, вызывающее поведение и прежде не особо лояльных халдейских купцов и барончиков могло говорить лишь об одном: колосс на глиняных ногах, в который превратилась блистательная Превория после обрыва правящей династии, все-таки обрушился.

Империя, вступившая за два года до описываемых событий в решающий этап войны с заморским Мосулом за Южные Колонии, славившиеся своими золотоносными копями, абсолютно не была готова к нашествию с востока. В то время, когда львиная доля победоносных легионов находилась далеко на юге, успешно громя разбитые и разрозненные остатки мосульского экспедиционного корпуса, оставшиеся практически беззащитными северные провинции оказались беспомощными перед ударом. Абсолютной неожиданностью стало нашествие как казалось ранее, надежно прикормленных золотом и подачками, и, вроде бы, даже союзных, гуллей.
Его высокоблагородие, в последние дни придавленный внезапным крахом всего того, чему он верой и правдой служил всю жизнь, как-то резко осунулся и постарел. Собравшись с мыслями, он тяжело вздохнул и уныло махнул рукой привратникам:
-Пропустите!
Тотчас же, едва замолк грохот цепей подъемного моста, и внутренний двор фортеции заполонила гомонящая толпа фронтирцев, по плацу разлилась гробовая тишина. Во дворе, стоя у крыльца огромного, на мокролясский манер выстроенного, богато украшенного вычурной резьбой терема, вместо прославленного в боях легата, прозванного за твердость характера извечными врагами империи - мосульцами «Керман – Ага», их ждал превратившийся в согбенную обрушившимся невыносимым грузом развалину, старец. Лишь пара непривычно тонких, изогнутых фамильных мечей рода Хирамону, заткнутых за традиционный для горцев-оригаев, к коим наполовину принадлежал вице-легат, да выстроившийся, сверкая начищенными лориками, почетный караул из ветеранов Легиона подтверждали, что этот старец и есть тот самый прославленный воевода.
Чуть заметно кивнув фронтирским старостам в знак приветствия, старый легионер, знаком пригласив их следовать за собой, похромал через выложенной дубовыми плашками двор внутрь здания.
Когда ходоки, рассевшись на длинных, укрытых пушистыми коврами лавках вдоль стен, наконец, угомонились, легат Хирамону надтреснутым голосом произнес:
- Господа! Я собрал вас здесь, чтобы сообщить вам пренеприятнейшее известие: исходя из доступных мне данных, Преворийской Империи больше нет – в столице идет вооруженная свара между сенаторами, а крупные герцоги и бароны один за другим объявляют о своей полной независимости…
…Степенные мужики, внимая его словам чинно восседавшие вдоль увешанных гобеленами и добытым в бою разнообразным оружием стен, враз превратилась в толпу растерянно гомонящих, потерявшихся людей:
- Это как же так!?
- Что же деется, люди добрые?
- А мы?! Что с нами будет-то???
- Гули! Гули идут! Какая свара, они что там, в Сенате – с ума все посходили?
Пожилой легат, оставив попытки перекричать поднявшиеся шум и гомон, кивнул дюжему центуриону, стоявшему по правую руку от его кресла, и тот, вдохнув во всю мощь своих богатырских легких, выдал так, что зазвенели слюдяные пластинки в окнах:
-ТИХО!!!
Отчаявшиеся, совсем было ударившиеся в панику беженцы, вмиг испуганно заткнулись. Легат примиряюще поднял вверх руки:
- Это еще не все, господа – кримлийцы предали нас. Цена безопасности халдейских земель – три тысячи талантов золота и все задержанные на границе провинции беженцы…
То есть, вы…

( 1)(Фронтирский Тракт - длинная цепь постоялых дворов, мелких латифундий и фортов, защищавших и обслуживавших долгий, обходной путь в самую отдаленную провинцию Срединной Империи – Фронтиру. Тракт причудливо вился по узкой зеленой полосе между  предгорьями Чертовых Шеломов и засушливыми солончаками, вдоль кромки обрыва невысокого плато, которым обрывался край зловещего горного массива, обращенный к имперским землям)

мощные болота не там же,  а значительно западнее - в дельте Одуора. Загрузите в яндекс-мапсе карту Украины, представьте себе нижнее Поднепровье, но пороги Днепра не в районе Хортицы, а перекрывающие дельту в районе Херсона, из-за чего река разливается на бесконечное количество рукавов и болот, Карпаты и Подол - без изменений, вместо Средне-русской возвышенности имеется некий аналог Гималаев, полностью отсекающий северные ветра. Со стороны Харькова через Луганск идут отроги Лемцульих гор, затем Чёртовы Шеломы (примерно по линии Мариуполя-Николаева) Мокролясье находится на территории Полесья, захватывая, впрочем, и значительный кусок Черниговской и Сумской Областей, Вместо Крыма - небольшой остров, а узенькое плато на юг от южных отрогов Чертовых шеломов вдоль Сиваша - и есть тот самый Мокролясский (он же Фронтирский, в зависимости откуда куда идти) тракт. Солончаки на Сиваше вас не удивляют?