ещё кусочек:

Прихожу в себя на рассвете. На тело наваливается волна боли: ноют изодранные колени и локти, дико болит каждая мышца измученного тела, словно я вчера два вагона угля разгрузил, мочевой пузырь готов лопнуть. Я нахожу в  себе силы улыбнуться:
- Здравствуй, боль, здравствуй, родная, значит, я еще не помер…
Лежу, укутанный в грубый шерстяной плащ,  скорчившись калачиком на груде тюков, прямо под обширным днищем полуопрокинутого обшарпанного фургона,  задранные в небо изломанные дышла которого сильно смахивают на заломленные в отчаянии руки живого существа.
Всю рожу сковала плотная корка засохшей грязи. С хрустом отдирая намертво всохшие в эту корку волосы, поворачиваю голову, чтобы оглядеться.
Открывшаяся моему взгляду картина поражает своим сюрреализмом.
Странные деревья, помесь вяза с дубом, окружают небольшую, почему-то показавшуюся мне ночью  гораздо большей, полянку. То тут, то там торчат, еле угадывающимися в густом молочном тумане кусками, острые, как гнилые, частично выбитые клыки в пасти давно умершего чудовища, переломанные обломки. Вокруг, насколько хватает взгляда в этом густом мареве,  валяются трупы каких-то животных – то ли эдаких сильно раскормленных и заматеревших зебу с мордой от бегемота и громадными рогами, то ли наоборот, - поджарых рогатых бегемотов, зачем-то обросших короткой и густой пегой шерстью. Кроме этого -  масса потоптанных человеческих трупов и несколько совсем уж сюрреалистических тварей, похожих на втрое увеличенных рабочих волов со старых картин о малороссийской жизни, но здорово «накачанных» и явно диких. Даже в мертвом, поверженном людским оружием и перетоптанном копытами сородичей виде, туши тварей преисполнены грозной, непередаваемой животной мощи.
О том, что каким-то неведомым образом я попал то ли в средневековье, то ли в какую-то совсем уж несусветную глушь, где до сих пор в ходу кольчуги и копья - и говорить не приходится. Факты, как говорится, на лицо - вот тебе, прямо под ногами, задом кверху поперёк окровавленной серой туши с надпиленными рогами и остатками деревянного ярма на шее, типичный кнехт в мешковатых шерстяных чулках до середины бедра и стёганом жаке с торчащей из прорех окровавленной паклей. А вот, совсем рядом, и его "орудие труда" в виде нехилого топора на длинной рукояти. Чуть поодаль - морда гораздо большего значения по социальной ступеньке - личность в потасканной и явно не единожды чиненой, но шикарно начищенной кольчуге из крупных, в пятак, бронзовых колец и обломком дрянного меча в судорожно сжатой руке. Правда,  как раз морду-то у оной личности разглядеть и нет возможности - от головы осталась только кровавая кашица на дне огромного, как столовое блюдо, отпечака копыта.
После того, как мне удалось проморгаться и разглядеть подробности окружающего пейзажа,  потихоньку стала вырисовываться примерная версия произошедшего вчера: на караван, сопровождаемый маленьким отрядом, возможно купеческий - об этом говорит количество телег и тюков - напало стадо диких тварей, более всего напоминающих сильно подросших и заматеревших, вымерших в нашей истории восточноевропейских туров, с которыми люди не смогли разминуться на узкой лесной тропе. Как результат - полтора десятка людских трупов, пяток нашедших свой конец под палками-копалками аборигенов и копытами сородичей животин, да изуродованные туши потоптанной, ни в чем не повинной, рабочей тягловой скотины…
От одной мысли о столь бредовой ситуации у меня, даже утяжелённые толстым слоем подсохшей грязюки волосы дыбом встают.
…Да-а-а…
Моя наивная надежда, что я набрел на лагерь совсем свихнувшихся на игре толкиенистов, в котором произошла какая-то трагедия, при виде этих мордатых гиппопотамов с чуть ли не полутораметровым рахмахом рогов, растаяла, словно дым. Все четче я начал осознавать: я все-таки помер, или, что там со мной сталось, но я уж точно не в нашем мире, либо же, если и в нём, родимом, но, по крайней мере, - явно не в своем времени…
Под ложечкой тошнотворно заныло:
- Ну что, Василь Михалыч, кто там по пьяни хвастался, что побывал и у черта на рогах,  и у негров-людоедов на званом ужине чуть ли не главным блюдом, и ничем вас, мол, после этого не удивишь, как вам такой выкрутас? 

…Как окаалось совсем немного времени спустя,  и это был не самый "весёлый" из сюрпризов  - настоящий ужас  ждал меня, когда я, мучимый позывами готового лопнуть мочевого пузыря, все же нашел в себе силы подняться, и, кутаясь в плащ, отойти в сторонку по малой нужде. Сунув руку в складки плаща,  я  привычно попытался нащупать свое «хозяйство»...
Рука наткнулась на полное отсутствие оного…
Едва сдерживая панику, я рванул с себя плащ, и первым, что я увидел, были две задорно торчащие в стороны, не вполне ещё оформленные, девичьи титьки с напрягшимися от контакта с грубой шерстью плаща и утреннего холодка сосками…
- НЕ МОЕ ТЕЛО!!!

Едва я осознал это, как оно отказалось мне повиноваться: ноги подкосились, руки обвисли...
Падая, я еще успел ощутить позорно растекающуюся по ногам теплоту…

***

Лан Марвин Кшиштов Вайтех, виконт, последний потомок когда-то славного, а ныне опального и почти забытого рода королей Болотских и Мокролясских - династии Вайтехов, угрюмо накачивался дрянным дешевым пивом в придорожной корчме, заливая свою обиду в компании ближайших друзей.
Это был рослый, массивный мужчина богатырских пропорций, слегка полноватый, с бычьей шеей, обладатель чудовищной ширины плеч и бездонного пуза.
Он явно нес в своём облике характерные черты той славной, ныне исчезающей  породы чистокровных мокролясских ланов: бесшабашных, удалых рубак, повелителей чудовищных бугай-туров. После гулльских войн этих непобедимых великанов не знавших поражений, самим бугай-турам под стать, почти не осталось - все полегли, отражая набеги гулльских орд, а после объединения Мокролясья с Преворийской Империей, остатки ланов, во многих родах которых и вовсе не осталось живых мужчин, быстро растворилась в крови пришлых нобилей.  Старые ланы, равно неутомимые как в бою, так и на пиру, способные в один присест поглотить порядочного подсвинка, и,  запив его бочонком вина, остаться трезвым и все еще слегка голодным,  полторы тысячи лет были опорой и оплотом Мокролясья.
Мало их теперь, чистых-то. Тем непривычнее в низеньком помещении таверны смотрелся этот гигант, словно сошедший с портретов четырёхсотлетней давности времён расцвета Королевства Мокролясского.
Одет Лан Марвин был неброско, но надежно, чисто и добротно - в типичный костюм небогатого представителя мокролясских дворян, извечная бедность которых, впрочем, как и болезненные гордость и честолюбие, в империи давно уж стали притчей во языцех.
  Крепкий, пусть и устаревшего, лет сто уж как, везде, кроме Мокролясья, фасона, суконный упелянд гербовых цветов дома Вайтехов с натянутым поверх него бархатным корацином. Потёртые розетки заклёпочных шляпок образуют на бархате корацина затейливый узор. Сам же корацин, если выразиться по-простому, являет собой просто приталенный распашной бронежилет с вшитыми изнутри крупными пластинами нагрудника и тонкими полосками подола, вставленными между слоями ткани, для вящей надёжности проклепанный многочисленными серебряными заклёпочками. На шее - широкое латное ожерелье с чеканым латунным кантом и нехитрой гравировкой. Вместо модных ныне среди "золотого" имперского дворянства рейтузов с гульфиком - широкие, тонкого полотна, шаровары, заправленные в добротные ботфорты из толстой  воловьей кожи с отворотами. С плеч свисал легкий, но теплый,  серовато-белый суконный плащ с капюшоном, скрепленный на груди массивной серебряной застежкой-фибулой. 
Выглядывая из-за уха массивной крестовиной рукояти, за его спиной мрачно поблескивал в  тусклом свете чадящих масляных ламп, великанских размеров старинный ланский меч с волнистым лезвием - родовая реликвия рода Вайтехов. По причине своей бесценности, клинок находился не в ременной петле, как обычно носили подобные клинки, а в богато инкрустированных «парадных» ножнах, подвешенных к мудреной  портупее, укреплённой поверх корацина.   
Обида, нанесённая славному мокроляссцу, жгла стольк сильно, что он ощущал настоятельную потребность притушить оную доброй толикой крепкого вина в приятной доброжелательной компании.
Пострадать лану Марвину довелось от неправедного поклепа: во время отсутствия законного супруга, жена местного герцога - сенора Ле Куаре - довольно пылкая и любвеобильная особа, отличающаяся, наряду с весьма тяжелым нравом, порочной слабостью к гренадерских пропорций особам мужеска полу, воспылала страстью к молодому, видному, и,  не смотря на многочисленные военные подвиги, по-детски простодушному красавцу-виконту. Тот же, как на грех, служил у ее мужа начальником дворцовой гвардии, и, по ходу службы, вынужден был каждый день попадаться на глаза высокопоставленной сладострастницы при разводе караулов во дворце.
Воспитанный в довольно пуританских условиях провинциальной глубинки, виконт шарахался от непристойных домогательств супруги своего синьора, словно черт от ладана, чем вызвал, в конце концов,  лютую ненависть отвергнутой герцогини.
К возвращению герцога из столицы, против непокорного капитана гвардии уже было состряпано грязное дельце, в котором тот обвинялся в совращении одной из фрейлин ее высочества - длинной, рябой, и, как смертный грех, страшной, троюродной кузины герцогини. Схема обвинения была проста, как ночной горшок: дескать, фрейлина, поверив грязным домогательствам виконта, отдалась ему, забеременела и вот-вот ждет ребенка.
Слабовольный герцог, безмерно любивший свою жену, волей-неволей прислушивался к мнению ее многочисленной  родни, что, слетевшись, ровно мухи на мед, после их свадьбы со всех концов гигантской Преворийской Империи,  давно уж прибрала под себя все мало-мальски значимые и доходные посты в герцогстве. А герцогинины родственички  довольно потирали руки от открывшейся возможности  сплавить давно уже подрастерявшую свою добрую репутацию девицу, да ещё и породниться с древней, и, не смотря на формальное поражение в Трехсотлетней войне сто пятьдесят лет назад, все еще очень популярной в Мокролясье фамилией Вайтехов. Пусть Вайтехи - прямые потомки древней династии королей Мокролясских и Блотских, долгие двести с лишним лет силами одной нищей провинции боровшиеся за землю предков с имперскими легионами - и не имели ныне ни кола, ни двора, но зато обладали в среде местного коренного дворянства огромный весом. Что, в нынешних нестабильных условиях, было крайне полезным свойством. Такой брак, буде он состоится, крепко упрочил бы в Мокролясье позиции пришлой из разных концов Империи родни герцогини, а нет - людям, думающим о благополучном будущем своего семейства в этом забытом богами сыром уголке, никогда не помешает избавиться от человека, в глазах черни и местного нобилитета имеющего больше прав на герцогскую корону, чем сам нынешний герцог.
Марвин, как начальник дворцовой стражи, коему частенько приходилось заниматься растаскиванием подгулявших обитателей дворца по покоям и утихомириванием чересчур расшумевших гостей, не понаслышке знал, когда, как, и при каких условиях забеременела вышеупомянутая фрейлина. Не первый год знающий нрав и характер двоюродной племяницы правительницы, весьма уважавшей поразвлечься со смазливыми мальчиками из дворцовой обслуги, виконт наотрез отказался пойти навстречу прихоти герцогини или покрывать чужой грех, за что окончательно впал в немилость.
           
- И чего ты, Марвин, полез на конфронтацию с этой стервой? – глядя осоловелыми глазами на хмурого друга, пробормотал маленький, смешно одетый человечек, один из сидевших за столом, - Ну, отодрал бы ты ея Высочество разок-другой, глядишь, она бы и остыла…
Лан Марвин с трудом поднял тяжелую голову и вперил мрачный взгляд в говорившего:
- Да-а-а?!!!… - разнесся по трактиру медвежий рык лана, невольно заставив, вместе с всколыхнушимися язычками пламени в светильниках содрогнуться и вжать голову в плечи остальных посетителей придорожного заведения. .
-Ну …, может, и не разок, - продолжил собеседник виконта, - но через месяц она бы точно остыла, ты ведь знаешь ее "ветреность", если не сказать хуже…
А теперь вот,- или женись на этой шлюхе Фируллине, или суй шею в петлю, как совратитель « девы благородного сословия», а благородства в той деве - что молока у козла... Тьфу!!  Вспомнить даже эту шлюху противно...
- Ну, нет!!! –  пудовый кулак, с иную голову размером, с грохотом опустился на замызганую столешницу. Массивный, сколоченый из прочных дубовых плах в расчёте на годы службы и частые кабацкие драки, предмет мебели жалобно хрустнул, на соседних столах подпрыгнули кружки с пивом.
Бедняга-трактирщик, и так крайне обеспокоенный столь сложными посетителями, судорожно вздрогнул, выронив из рук уже четверть часа натираемую плошку,  разговоры в помещении мгновенно стихли. Все с удивлением и опаской внимали звучному, словно иерихонская труба, басу виконта:
– Девиз Вайтехов: - «Честь и верность!!!»  И  никто…  Вы слышите?!! - Никто и никогда не подтолкнет истинного Вайтеха на действия, способные бросить пятно на его честь!!! Лучше смерть!!!
Неведомая сила  подорвала слегка шатающегося гиганта резко встать, но маленькое зданьице не было рассчитано на столь рослых посетителей -  в наступившей сразу за пламенной речью лана Марвина гробовой тишине,  особенно громким показался раздавшийся сразу за звуком отодвигаемой лавки треск перебитого крепким лбом низенького стропила, проходившего на приемлемом для низкорослых крестьян, но никак не для огромного лана, уровне…
Яркий, пылающий взгляд мокроляссца медленно потух, затягиваясь мутной пленкой беспамятства, гордо топорщившиеся под крупным носом пышные соломенные усы - гордость истинного лана - печально обвисли, и он, всем весом своей неподъёмной туши,  мощно рухнул обратно на лавку.
Та  жалобно заскрипела,  угрожающе прогнулась и  с треском подломилась. Сам же виновник переполоха с  грохотом, всколыхнувшим всю таверну и замерших в ужасе посетителей, рухнул на пол.   
Вскочившие товарищи лана Марвина, столпившись в кучу, с трудом приподняли его, очумело трясущего головой, под руки вывели на улицу. На дворе бывшего капитана гвардии уже ,вполне отошедшего от двойного, о стропило и пол, удараголовой, который вполне способен уложить в долгий нокаут более хлипкого человека,  поджидал усиленный наряд до зубов вооруженной дворцовой стражи.

Вперед выступил слащавый, напомаженный и разряженный, словно гулящая девка, в шелка и бархат,  офицерик - явно один из холуйствующих дворянчиков, из ближайшео окружения герцогини:
- Лан Марвин Кшиштоф Вайтех? 
Поддерживаемый с боков друзьями, слегка контуженный стропилом виконт, разом, словно обретя второе дыхание, стряхнув с себя и оцепенение, и сгрудившихся вокруг него товарищей, резко выпрямился:
- К вашим услугам! С кем имею честь?
- Я, новый капитан дворцовой гвардии, Корвус Ле Бонн, направлен сюда, чтобы арестовать вас! Сдайте ваше оружие и следуйте за мной, вас ожидает скорый и справедливый суд герцога…
Его речь прервал тихий звенящий шелест клинков, мгновенно покинувших при этих словах ножны ланов, сопровождавших виконта.

… Ле Бонн заткнулся на середине фразы, подавившись невысказанным словом, его холеное, румяное личико, с выщипанными по последней моде в тоненькую нитку, бровями, мгновенно посеревшее, перекосила гримаса ужаса:
- Вы… Вы не посмеете…  Я…  Я представляю здесь самого герцога, сеньора этого края… Это… Это просто возмутительно!
Лан Марвин выступил вперед, успокаивающе вытянув руку к ощетинившимся клинками друзьям:
- Други! Ле Бонн прав, герцог все еще наш сеньор, мой дед лично принес оммаж его предку перед угрозой еще более страшной, чем Империя, я обязан подчиниться воле господина…
Он снял перевязь с мечом и передал его стоящему позади молодому рыцарю с горящим взором и до крови закушенной губой:
- Береги его, Ламек: пока этот меч держит рука мокролясского лана, наш многострадальный край все еще имеет надежду…  Хотя,  я не верю, что наш герцог настолько уж пропитался ядом, источаемым семейством Ле Куаре, что позволит свершиться неправедному суду… 
  Я в вашем распоряжении, господа!  Он благодарно кивнул гвардейцам, которые за все время разговора с Ле Бонном даже не подумали обнажить шпаги против своего бывшего начальника, а теперь дружно вскинувшим клинки в торжественном салюте, отдавая честь благородству виконта.

Так, сопровождаемый почетным караулом из обнаживших свои клинки в салюте гвардейцев и, вертевшегося вокруг них, словно побитая шавка,  злобно зыркавшего, пытаясь запомнить лица свидетелей своей трусости, Ле Бонна, последний из Вайтехов, с гордо поднятой головой, двинулся в направлении бывшей резиденции своих предков, а ныне замка герцога мокролясского.   
         

На время воцарившаяся в трактирчике тишина, взорвалась людским гомоном:
- Это что же деется, други! – раздался писклявый визг какого-то щуплого фермера, отмечавшего кружкой пива удачную распродажу привезенной в столицу свинины
- Клятые черняки всех наших добрых ланов тихонько перерезали или позасылали, кто после войны выжил, их земли прибрали, так теперь и до праправнука Вайтеха Славного добрались?
Вопли пьяного свинопаса нашли бурный отклик в душах завсегдатаев таверны, его подержали дружным пьяным ревом сидевшие в дальнем углу мастеровые из цеха скорняков и просто забредшие этим вечером в трактир горожане:
- Хватит!!! Доколе можно терпеть этот произвол! На волю лана Марвина! Бей черняков, пока нас всех не передушили! Позор герцогу! На кол черняков! Бей Ле Куаре!

Надо сказать, что жители столицы души не чаяли в благородном и строгом к себе и окружающим виконте, за короткий срок своей службы в роли начальника гвардии, сумевшего навести железный порядок в городе. Толпа из трактира выплеснулась на улицу и, захватывая в свой водоворот все новых сочувствующих, с ревом покатилась по улицам древней столицы Мокролясья - Багомля…

примечания: (черняки -  пренебрежительный термин, обозначавший среди светловолосых и голубоглазых мокроляссцев всех жителей южных областей империи, людей преимущественно смуглого типа, наподобие земных итальянцев)

Отредактировано Бьярни (18-01-2010 22:20:04)