Миниатюра

Это было всегда. Только вот я этого не знал раньше, но это было всегда. Когда мы ходили рядом, когда смотрели друг на друга, но видели только неуклюжие манекены, погруженные только в себя.
Это было всегда.
Это будет везде.
Расступается пространство, и ты подходишь ко мне, и мы молчим друг у друга в руках. А небо распускается тишиной и тянет лунными руками к стакану с водой на подоконнике.
Но в пустых зеркалах памяти начинают вдруг мелькать чьи-то нелепые, чужие отражения.
У луны, растворившейся в талой воде - вкус опала. Мы пьем это вино по очереди, и ты читаешь под него мне стихи. И заколдованный лес начинает хрустеть темнотой…
Я летал, а ты флейтой плакала в этой тишине.
Не бойся небес! Лети со мной! Я хочу с тобой. Быть. Не казаться счастливой семьей, но быть друг другом друг в друге.
Ты знаешь, я могу выпарить себя и испариться. Испариться, взлететь и тут же осадиться тучей.
Я буду грустью проливаться моросящим дождем в твой лес. И сбегу ручейками с твоих склонов, превращусь в реку и мощным потоком впаду в море.
Морем мне откроешься ты.
Знаешь, если спрятать глаза - то тогда исчезнет все плохое. Но исчезнет и солнце, исчезнем и мы. Не хочу тушить мое солнце.
Я кричу от испуга, я бьюсь о мерзлые осколки пустых зеркал. Тебя вдруг нет, и я начинаю где-то далеко внутри стонать от бессилия.
Но вдруг прохладная узкая ладонь ложится мне на лоб, и я слышу из твоей глубины моего космоса: «Я здесь, я с тобой, мой хороший…»
Нежных рук легкость ласки и губ долгожданный покой…
Это было везде.
Это будет всегда.

Занимательная морфология

Странные люди мне попадаются сегодня… Не люди даже, а существа, слепленные кое-как сами собой из частиц, предлогов, причастий и глаголов…
Первым мне встретился странный человек с китайскими, видимо, корнями. Он постоянно сомневался во всем и причитал - то Ли то, то Ли это. Что же выбрать? Или? Трудно жить между когнитивным диссонансом и свободой воли.
А навстречу Сомневающемуся Ли - Вечно-Поперечный Не. То ему не так, и это неправильно, и пиво - это плохая водка, а все женщины… Ну сами знаете… И хоть бы раз он, если бы не я, то кто…
А вот и толстый ленивый Бы. Ему все лень и все некогда! Вот если бы… Кабы… Мне бы…
Впрочем, есть и междометийные собратья.
Вот, например, вечновосторженная, словно новогодняя елка, Ах. Все бы ничего, радует ее оптимизм, но порой доводит он ее до невероятного Ой-ей-ей. И далеко не каждый может пережить трагизм бытия в разлитом чае, как и не каждый может эйфоризовывать пикирование пчелы к твоему глазу. Забавно, но как правило Ах-Ой-ей-ей всегда под руку с подругой - расфуфыренной фифой Фи. Вечно недовольной, но блестящей червленым золотом дамой неопределенных лет, выражение лица, которой, напоминает куриную гузку, а рот - ужатый рыбий пуп.
Подруг ужасно - он такой мерзкий! - раздражает кривляка Хи. Для него нет ничего святого, ничего ужасного, он над всем и всеми надшучивает, но делает это настолько высоко, скользя по поверхности умственных вод, что его никто не понимает, воспринимая лишь как неизбежную в полдень, назойливую тень. Впрочем, и сам себя он мало понимает, скорее по привычке делая вид, что ему смешно, но по другому он не умеет, боясь устать жить по новому, хотя и по старому он жить уже не может… Поэтому часто он превращается в непонятого Хе-Хе, а то а в брутального Ха-«три раза». Но лишь не в противного Ух-Ху-Ху-Ху…
Однако оставим односложных, пользующих друг друга разными местами имен, междучастичных односложных и перейдем…
А куда тут переходить то?
Мы же уже совершили переход к рыночной экономике, и вокруг уже одни числительные величества. Причем по все законам базара, числительные делят друг друга на совершенных и несовершенных. Совершенные - это те, кто уже совершил над собой акт купли-продажи. А вот несовершенные… Несовершенные они и есть. Да что о них много говорить. Числительные, одно слово лишь бы лишнюю циферку приписать. И желательно сзади...
Хотя многие могут и спереди.
Налицо обратный переход качества в количество, хотя я очень надеюсь на оборотный процесс, но пока идет отрицание соглашения, по кА мы причастны к мнениям, но, увы, не дееспособны в действиях, так, пожалуй, и обречены путаться в сомнительных бесполых наречиях…
А тут уже и предлоги понабежали! На! В! От! К! И попробуй не отпраздновать какой-нибудь предлог, он моментально становится приставкой к какой-нибудь идиотической идиоме. И тут же начинает копаться в твоих союзах, чтоб, выкрасив их в ЖЖелтый цвет, предать по законам гласности на условную без права на свободу молчания.
И начинают сыпаться со всех сторон комментные прилагательные, обсуждающие признаки того самого неизмеримого ни кем качества. Сосчитательные, вспомогательные, отшибительные творчество начисто.
Ну а как же?
Ведь они чужие, эти прилагающие к нам оценки, слова! А мы же не такие! Мы глаголами «жжом» чужие сердца и радуем чужие глотки, не догадываясь о наличии своих собственных бревен и верблюдов. В конце всех колец мы надеваем, невзирая на лица свидетелей и не пОнятых понятЫх, парадные слова… Солагательно наклоняясь, причастно к таланту, мы не замечаем, что мы животные. Общественные ли, частные ли, но животные. Конечно же, социальные! Что тут спорить... Желательно бы конечно, социалистические, если к нам, но ни как не буржуинские - это просто не возможно! - если от нас.
Что-то я отвлекся и все уже разбежались… Сущность не найдена, а ведь так решительно настраивался на поиск истины…
Значит ли это, что я не по праву именуюсь существительным?
Значит ли это, что мое имя собственное?
Стану ли я нарицательным, а если стану, то каким?
Вот такие вот, намекательно-злые стихи получились…

Первый секс.

Пахнет котлетами.
Тонкий силуэт у окна.
Вчера она узнала, все что хотела. Хотя мама и просила - много не пить. Но так хотелось узнать. А спросить и узнать - это разные вещи...
Хорошо быть маленькой - не грузить себя этим. Мама тоже, наверное, не грузится. Только сейчас и узнала...
Об этом все поют? Об этом сны смотрят? Об этом читают?
Какая же это ерунда...
Ты была нежной феей, ты подарила ему раковину, полную жемчужин. Ты очень старалась.
Ты думала - это нужно тебе? Оказалось ему... Ему больше ничего и не надо. Вернется, конечно. Но не скоро.
Здравствуй, безумие...
Секс - это грязное дело. Любовь - чиста. А тот кто любит - смотрит в бездну. А дружба это слишком... Жизнь - настоящая жизнь - смертная скука.
Тонкий силуэт у окна.
Пахнет котлетами.
Лето кончилось.

Отредактировано Годзилко (08-07-2009 02:11:57)

ПАУЛИС

Буфеты на вокзалах...
Одна из самых странных вещей, придуманных человеком. Эзотерическая штуковина. Место силы, где сходятся люди со странными судьбами. Впрочем, у кого из нас судьба — не странная?
Когда-то мы мечтали перевернуть весь мир, и нам не нужна была точка опоры. Когда-то мы хотели этот мир спасти, и не важно, что мир не нуждался в юных спасателях. Когда-то нас ждала Большая Любовь, Распахнутые Ветра, Непокоренные Вершины, Тайны Мироздания. Когда-то у нас были Мечты.
Теперь мы сидим в буфете на провинциальном вокзале, пьем дрянную водку, заедаем ее вареными яйцами и заскорузлым бутербродом с копеечной колбасой.
Мы выпиваем свои сто пятьдесят, коротая время до поезда между мирами и делимся своими Мечтами, оказавшимися на поверку, среднестатистической зарплатой, среднестатистической семьей и среднестатистической квартиркой.
Мы тоскуем, глядя в стаканы и роняем невидимые слезы, оставаясь в душе наивными детьми с трехдневной небритостью на щеках.
И хором сирен, гудят электровозы, маня транзитных Одиссеев в неизведанные дали.
А что там, скажите мне, неизведанного-то? Фаллосы всепроникающей торговли растут башнями на просторах Вселенной — и это все чего мы добились.
А так хочется бросить сейчас чемодан с накладными, счетами-фактурами и прочей белибердой. Бросить в урну и поджечь ее. А рядом разбить об угол ноутбук с презентацией нового, никому не нужного товара и зашагать в теплолюбивые объятия патрульного сержанта.
Но нельзя.
Не потому что проснешься утром с разбитой дурным похмельем головой и будешь проклинать станционную отраву. Проклинать-то, конечно, будешь. А потом заплатишь штраф и вернешься домой, жалуясь начальству на ограбление — надо же как-то выкручиваться.
Нет, не поэтому.
И даже не потому, что тебя ждут дома — та самая Большая Любовь, на которой ты когда-то женился по счастливой глупости ли, по глупому ли счастью. А еще ждут два результата этой самой Счастливой Глупости. Девочка и мальчик. Или мальчик и мальчик. Или... Да какая в сущности, разница? Нет, не поэтому ты не можешь разорвать паспорт и радостно помочиться на него.
Держит тебя надежда. Хотя ты ее не ощущаешь. Ты думаешь, что она уже давно умерла, но она есть. Как есть Марианская впадина, идолы на острове Пасхи, сфинкс в пустынях Марса... Ты их не видел никогда и никогда не увидишь. Но они есть.
Так и с надеждой.
Она — есть.
Именно эта надежда и держит тебя.
Поэтому, ты заказываешь еще сто пятьдесят. И еще одно яйцо. Нет, бутерброд не нужен.
Заранее зная, что утром ты проснешься с дурным выхлопом и головной болью.
Но именно сейчас, за этим грязным столиком, тебе все равно, что там на самом деле будет завтра. Ты — надеешься. Нет. Не так. Ты — НАДЕЕШЬСЯ! Что завтра все будет не так, как сегодня. И серый, совершенно не ласковый, дождь, больше никогда не повторится.
-Разрешите? - к столику подошел мужчина. Среднего такого роста. Светловолосый. Нос картошкой. Свитер в красную клеточку. Средняя такая внешность. Таких раньше в КГБ брали. А может и сейчас берут?
Ты пожимаешь плечами:
-Да за ради Бога! - по привычке отвечаешь, хотя сам в Бога не веришь.
-Едешь куда-то? - спрашивает он.
Ты неопределенно киваешь. Мол, еду.
-А я живу тут... - мужик кривится брезгливой полуулыбкой, кивая на окно.
За окном хмурное небо среднего сентября средней полосы. Все среднее. Все.
-А куда, если не секрет? - спрашивает мужик.
-За Урал, - снова неопределенно отвечаешь ты.
-А здесь чего застрял? - удивляется тот.
-В командировке. Заезжал в отделение конторы нашей, бумаги забросить, да и вообще. Через час поезд.
-Баба здесь? - понимающе ухмыляется мужик.
У тебя здесь бабы нет. У тебя вообще нигде нет бабы. У тебя есть жена и ты ее, наверное, любишь. Ты — добропорядочный семьянин. Ну не считать же за баб случайных одноразовых подружек в случайных провинциальных городишках? Это же просто следование инстинкту самца, который стремится расширить свое жизненное пространство путем оплодотворения доступных самок. А что? Хорошее такое оправдание! Главное — триппер из командировки не привезти. Но ты же осторожный, да? Ни разу не привез ничего такого, кроме опустошающей пустоты в душе. Но это не заразно, не заразно...
Но ты киваешь в ответ. Неопределенно киваешь. «Да, мол, не без этого...» И так же неопределенно улыбаешься кривоватой полуулыбкой.
-Паулюс! - протягивает тебе руку мужик.
-Что? - не понимаешь ты?
-Па. У. Люс. - по слогам повторяет мужик. - Латыш я.
-Серьезно? - удивляешься ты. - В честь Сталинграда, что ли назвали?
И тут оказывается, что ты ослышался. Не Паулюс, а Паулис. Пашка, в общем.
-А как тебя сюда занесло-то? - интересуешься ты. До поезда еще пятьдесят пять минут.
-Папа — полковник! - гордо говорит Паулис. - Мотались по всему Союзу, в конце концов, здесь осели.
-Ну... за родителей! - поднимаешь ты граненый стакан с выщерблинкой на ободке.
И вы отпиваете. Ты немного, потому как уже принял дозу. Он отпивает половину. Потом вы треплетесь о чем-то совершенно не значащем.
-Как там в столицах?
-Да никак!
-А что?
-Да так...
И вдруг, ни с того ни с сего, ты начинаешь рассказывать о том, что летом тебе так и не удалось скататься в отпуск. Половина фирмы лежало на больничных, потому что смог, жара и все такое. А ты пахал за двоих, за троих, за восьмерых. На самом деле, это ты провалялся на больничном целых три недели, просиживая утренние зорьки с удочкой, не забывая продлевать у знакомого врача свой мифический бронхит... Но это же вокзальный буфет. Здесь все живут той жизнью, которой пожелают.
Паулис кивает тебе.
-За встречу?
-За знакомство!
Он допивает свое. Ты тоже. Он повторяет. А ты берешь местного пива. Потому как еще водки — будет лишнее. А до поезда еще сорок минут.
-А ты русский? - внезапно спрашивает Паулис.
Ты механически киваешь. Можно, конечно, рассказать, что бабушка твоя татарка, а вторая еврейка, а один дед — немец, а второй украинец. Но ты-то русский! И даже немного завидуешь латышу, который латыш не только по паспорту.
-Женат?
Ты киваешь.
-А я развелся недавно, - говорит Паулис.
Ты снова киваешь.
-Понимаешь, я все понял. Знаешь, зачем мы нужны бабам?
Ты вопросительно приподнимаешь брови.
-Бабы — они паразиты. Натуральные. Они живут твоей жизнью. Ты постоянно решаешь их проблемы. А как ты их решаешь — им на это наплевать. У них инстинкт такой. И они живут по этому инстинкту. А вот как только ты не можешь их проблемы решать или находится кто-то, кто их проблемы решает более эффективно — ты им становишься не нужен.
Ты неопределенно хмыкаешь.
-Заманивают они к себе одним. Тем, чего у нас нет. Междуножием своим. А как только привяжут к себе... Все. Только по праздникам. Еще и, твари, притворяются, что ты, типа, самый лучший любовник и все такое. Да все это вранье. Паразиты. Глисты сосущие.
Паулис горячится и в его речи все больше проскальзывает знаменитый прибалтийский акцент. До поезда еще полчаса.
-Вот вы, русские, такие же паразиты.
От неожиданности ты давишься пивом, долго кашляешь, но Паулис хлопает тебя по спине. Когда кашель проходит — он продолжает:
-Зачем вы оккупировали нас?
-Лично я никого не оккупировал, - бормочешь ты. Но собеседник тебя не слышит, потому, что в этот момент неразборчивым бесполым голосом объявляют отправление какого-то поезда. Не твоего.
-Я бы сейчас жил в своей стране, а не в этой дикой тайге.
Из всей тайги за окном виден только куст акации. Пожелтевшей уже.
-Послушай, Паулис, - спокойно говоришь ты. - Ну какая тайга? Какая оккупация? Мы сейчас не в Риге! Мы сейчас в России. Самой что ни есть глубине России. Если уж кто тут оккупант — так это ты!
-Я? - оскорбляется Паулис.
Понимая, что сейчас латыш кинет в твою голову стаканом, ты примирительно поднимаешь обе руки. Шучу, мол.
-Да если бы не ваша Советская власть, я бы сейчас в своей стране жил!
Ты пожимаешь плечами:
-А кто мешает вернуться в Латвию?
-Родственники, - мрачно говорит Паулис и отворачивается. - Они там захапали все жилье и не пускают меня. А где я жить буду, а где работать?
-А здесь где работаешь? - интересуешься ты.
-Раньше инженером работал на химзаводе. Сейчас бомблю по городу, - горько говорит Паулис. В глазах его слезы.
-А родители?
-Умерли уже.
-Так продай квартиру и купи там себе жилье. Работу найдешь...
-А могилы мне тоже туда перевезти? - горько отвечает Паулис. А в голосе его звенит великоросская тоска. - Оккупанты вы проклятые...
И ты соглашаешься. На самом деле, он прав. Если бы не ты, не твои предки — ну разве стал бы папа Паулиса полковником Советской армии? Разве мотались бы они по всему Союзу? Разве получил бы сам Паулис высшее свое образование? Разве стал бы он работать  инженером в какой-то лаборатории какого-то химического завода? Жили бы себе и жили бы в каком-нибудь хуторке в какой-нибудь Латгалии.
А еще больше ты соглашаешься, потому как не хочешь конфликта и драки за двадцать минут до поезда. Что-то его не объявляют?
-Завод обанкротился, что ли? - сочувственно спрашиваешь ты.
-За пьянку вы... Ушел я сам. Не стерпел глумления над свободной личностью! - гордо отвечает Паулис.
-Самые свободные личности — бомжи, - парируешь ты.
Паулис пьяно качает стаканом:
-Самые свободные личности — это латыши. Потому как мы вне условностей. Мы пережили и немцев, и русских. И всех, кто нас оккупантует... оккупирует — мы всех переживем.
-Мне кажется, что вы сами себя... Ик! - купируете! - внезапная икота от теплого пива нападает на тебя.
-Это тебе спьяну кажется, - отвечает Паулис, дружественно икая. - Все русские — прирожденные алкоголики. За Латвию, страну вечной свободы!
И поднимает стакан с остатками водки.
Бесполый голос отвечает ему:
«Скорый поезд «Москва-Владивосток» прибывает на первый путь первой платформы. Стоянка поезда — две минуты. Внимание...»
-Внимание! - кричит Паулис и с грохотом бьет стакан об пол.
Тот не разбивается. Стакан русский, он привыкший.
Буфетчица ругается
Ты поспешно хватаешь свой командировочный чемодан. Еще не хватало за десять минут до поезда угодить в отделение.
Паулис, покачиваясь, бредет за тобой и кричит на весь вокзал:
-Я тебя провожу!
Ты снова киваешь, мечтая сейчас только об одном — скорее бы в поезд.
На перроне он кричит о несправедливости, об отомщении и еще что-то неразборчиво. Кричит и шатается от своего крика. Иногда падает. Ты отходишь от него в сторону.
Был Вечный Жид. А сегодня ты встретил Вечного Латыша.
И уже когда ты заскакиваешь в свой вагон, Паулис распрямляется и, вытирая слюнявые губы, говорит тебе, грозя грязным пальцем:
-Мы ещчо фернемсо, русска сволоч!
Ты снова соглашаешься. Вернись уже скорее.
А потом Паулис внезапно твердо куда-то шагает. Бросив взгляд в сторону из открытого окна купейного вагона ты видишь милицейский патруль, неторопливо приближающийся к луже блевотины, расползающейся желтым пятном на перроне.
Когда поезд трогается, ты идешь в свое купе, протягиваешь билет проводнице и забираешься на верхнюю полку, чтобы всласть похрапеть.
Сквозь начинающуюся дремоту, ты слышишь разговор двух мужиков, мерно вкушающих коньяк:
-А жаль, что Союз развалили!
-Да... Жаль...
Вдруг ты понимаешь, что и тебе жаль. И не жаль. Одновременно.
Потом ты вдруг засыпаешь. И поэтому не видишь... Чего не видишь? Да ничего не видишь. Не видишь, как медленно набирающий скорость поезд плывет мимо сбитого машиной мужика в красноклетчатом свитере.
Мужик жив. Он лежит и кричит, схватившись за ноги. Водитель растерянно машет руками. Двое патрульных вытирают пот со лба. Тетки с семечками бурно обсуждают происшествие.
Где-то из ворот станции выскакивает «Скорая помощь».
Где-то твоя жена ведет из школы младшего.
Где-то в офисе заканчивают последние приготовления к твоей презентации.
Где-то допекают хлеб, который ты завтра будешь кушать на обед.
Где-то выходят на демонстрации, забивают гвозди, играют на скрипках, делают новых людей, голосуют против, стерилизуют скальпели...
И все это для тебя.
А ты спишь. Да, ты спишь, несмотря на стук колес.
И тебе спокойно.
И ты не хочешь просыпаться.