Ведьма

Во время прогулки Юлька вдруг захотела есть. Ну, не покупать же ей хот-дог или гамбургер – обязательно замажется. Замазалась бы даже летом, а уж тем более сейчас, в своем теплом пальтишке – мы с женой всегда смеемся, когда надеваем на нее пальтишко: уж больно она похожа на маленького неуклюжего медвежонка.
Кафешка обнаружилась сразу за углом. Маленькое кафе в полуподвале, восемь ступенек наверх. Шесть столиков (седьмой, стоящий ближе к барной стойке – по-видимому, для своих) и улыбающаяся барменша, она же официантка. Я заказал две порции картошки и две отбивных.
- И сок, папа!
- И два томатных сока.
Официантка улыбнулась, что-то мило прощебетало Юльке, но мое дитя, обычно столь общительное, только насуплено промолчало. Официантка вышла на кухню, а Юлька отправилась рассматривать фотографии и картины, висевшие на стенах.
За соседним столиком (вернее, за двумя, сдвинутыми вместе) гуляла порядком уже подвыпившая компания. Лысоватый толстячок, покачиваясь, с трудом вылез из-за стола и громко сообщил, что он «пойдет курить». За столиком заржали, кто-то столь же громко заявил, что «Митька не сможет подняться по ступенькам».
- Смогу! – закричал багровый Митька. За столиком засмеялись и принялись делать ставки: сможет или нет.
Митька смог – и уже через пару минут вернулся странно протрезвевший.
- Там…. Там… Там большая собака! – видно было, что он очень напуган. Видно мне – но его приятели были уже в таком состоянии, когда абсолютно все воспринимается как юмор.
- Митька собаку испугался! – и пять мужских глоток разразились громоподобным хохотом; тот, кого называли Митькой, уселся за столик, трясущимися руками налил себе коньяка и залпом выпил. Спустя некоторое время он уже смеялся вместе со всеми.
Немного позже из-за дальнего столика выбралась молодая женщина – по-видимому, беременная; то ли тоже курить, то ли ей просто стало дурно – признаться, воздуха в подвальчика было как-то маловато. Она тоже вернулась раньше чем через две минуты, с бледным лицом и огромными глазами, и, чуть ли не добежав до столика, что-то забубнила своему спутнику, субтильному молодому человеку в больших очках. Он что-то ответил и сделал попытку подняться.
- Нет, посидим еще! – умоляюще – и громко – вскрикнула она, и они снова уселись.
- Через пару минут Ваш заказ будет готов! – подошедшая официантка прямо таки сочилась улыбкой – как горячий (и правильно приготовленный) чебурек – мясным соком.
В этот момент раздалось достаточно громкое цоканье; по лестнице спускалась женщина; пьяная комания в секунду затихла: все как один повернули головы в сторону лестницы и внимательно оглядывали спускающуюся женщину.
- О, милая! Какими судьбами? – просияла ей навстречу официантка и, быстро сообщив мне еще раз, что мой заказ будет «с минуты на минуту», отправилась обниматься и целоваться с гостьей. Вот уж чего никогда не понимал – так это всех этих женских «прикладываний щечки к щечке»: чмокаться на самом деле они не хотят – чтобы не смазать свою помаду, а для чего тогда все это… «деланье вида»?
- Катя, замени меня у стойки! – крикнула официантка – сейчас уже до меня дошло, что она, по-видимому, являлась и хозяйкой этого заведения, - и вместе со своей гостьей уселась за столик, ближайший к барной стойке – который я сразу определил как «столик для своих». С кухни выскочили две или три девочки, засуетились, накрывая на стол. Я исподтишка (за пьяной компанией я, честно признаюсь, наблюдал в открытую – им все равно было не до меня) поглядывал на хозяйку и ее гостью, а вернее – только на гостью. Роскошная это была женщина, черноволосая – я таких длинных и густых волос уже давненько не видел, фигура – закачаешься! Да и лицо под стать фигуре… Да вот только красота ее была какой-то неприятной. Высокомерной, что ли… Да нет, пожалуй, даже – злой. Впрочем – может быть, это была просто причудливая игра света: в кафе царил полумрак, который безуспешно пытались рассеять небольшие светильники, висящие над столиками.
Принесли заказ.
- Юля, иди сюда! – позвал я дочь. Но мой ребенок, обычно столь послушный – ну, как минимум – вне дома, - на папин зов не откликнулся. Она медленно, словно загипнотизированная, приближалась к столику, за которым сидели хозяйка со своей гостьей. Секунда – и она схватила со стола что-то длинное и розовое, что – мне с моего места было видно не слишком хорошо. И это моя дочь, которая не берет ничего без спроса, а тем более – у совершенно постороннего человека! Схватила – и быстро отбежала на несколько метров. Женщина, Юлю мою не заметившая, все же обнаружила пропажу всего через несколько секунд: она погладила место, где только что лежала странная палочка, и, обнаружив, что там ничего не лежит, быстро обернулась. Лицо ее затвердело, и она стала похожа на какую-то хищную птицу. Некоторое время – мне оно показалось вечностью, - она и моя дочь молча глядели друг другу в глаза. Взрослая женщина, хищная женщина с надменным красным ртом и темными пугающими глазами, и четырехлетняя девочка – беленький одуванчик, с глазищами в пол-лица.
- Отдай! – это был не крик даже, это быль вопль; так могло вопить раненое животное. В ту же секунду моя дочь сунула эту непонятную палочку себе в рот и плюнула в женщину сгустком непонятно чего. Та упала на колени. Эх, кто бы видел, как ее корчило! Ее то выгибало назад – так, что голова почти касалась высоких каблуков ее модных сапог, то скручивало; руки ее выворачивались под невозможными углами… потом она как будто подернулась мерцанием, и на ее месте возникла большая черная собака с горящими глазами («Она! Та самая собака!» - пискнули за столом, за которым гуляла пьяная компания; по-видимому, злополучный Митя увидел причину своего испуга). Потом – снова женщина, и снова собака…
Хозяйка кафе сперва застыла с недоумением на лице; потом – потом ее улыбка, казавшаяся приклеенной, словно сползла вниз; на мою дочь смотрело второе такое же хищное и злое (хоть и гораздо менее красивое) существо. А я сидел и не мог ни сдвинуться с места, ни кричать… Короче, ничего не мог. Хозяйка сделала шаг вперед, а моя Юлька – шаг назад. Потом – еще шаг, потом еще. Расстояние между ними сокращалось – все-таки у взрослой женщины шаги намного крупнее, чем у четырехлетнего ребенка. Но то, что парализовало волю остальных посетителей кафе, на мою дочь, похоже, не подействовало. Она снова поднесла трубочку – теперь я уже был уверен, что это трубочка, - ко рту и снова плюнула. Они корчились рядом – хозяйка и ее гостья; большая черная собака и большая белая крыса с голым розовым хвостом, и все вокруг застыло – ни звука, ни движения…
Меня привел в сознание топот множества ног: по ступенькам спускался отряд ОМОН. Или не ОМОН? Кто их тут теперь разберет? Все в камуфляже, все в черных шапках-масках… забыл с перепугу, как они называются. Несколько мгновений – и извивающихся женщин… или правильнее все же будет сказать – животных? – увели. Насколько я смог заметить – наручники на них не надевали. Просто главный омоновец по-особому щелкнул пальцами – и те застыли, словно будучи не в силах пошевелиться. Остальные омоновцы разбрелись (ну, «разбрелись» - это я слишком сильно сказал; не такое уж тут большое было помещение, чтобы по нему можно было «разбрестись») по залу. Несколько раз вспыхнули яркие голубые вспышки, после чего все посетители, трезвые (включая и веселящуюся компанию) и словно слегка приторможенные, встали, оделись и, оставив деньги поверх принесенных (кем? когда?) счетов, тихо удалились, не забыв вежливо сказать «спасибо» и «до свидания». Улыбающаяся и тоже по виду «отмороженная» официантка Катя собрала деньги, кивая всем и отвечая на одной интонации «Пожалуйста, рады Вас видеть, заходите к нам еще» и удалилась на кухню (там, кажется, тоже было несколько «омоновцев»).
А Юля продолжала стоять посреди зала и, по-моему, ее-то общий «ступор» никаким образом не коснулся.
Главный омоновец – хоть я и понимал, что на самом деле к «ОМОНу» эти люди не имеют никакого отношения, но все же продолжал мысленно называть их именно так, - подошел к ней и присел на корточки рядом.
- Отдашь мне палочку?
- Плювалку? – нисколько не боясь, спросила моя дочь. – На! Только осторожно – она… она плохая! Злая.
- Не бойся, она мне ничего плохого не сделает, - главный погладил Юльку по голове; она, похоже, не возражала.
- Идем-ка к папе и поговорим.
Они подошли; я кое-как кивнул: меня не только не держали ноги – шея, похоже, тоже пока была не готова слушаться.
Рассказ его очень напоминал пересказ какого-то фантастического романа: не то «Ночной дозор», не то «Гарри Поттер»: если верить ему, рядом с нами жили самые что ни на есть настоящие маги, и магов этих было просто до черта. Маги были хорошие, маги были нейтральные, маги были злые – те, которые накапливали «темную» энергию для достижения своих целей. И – самое невероятное, - магом, врожденным магом была моя дочь, магом сильным, обладающим почти неисчислимым потенциалом.
- Понимаете, вот эта самая плевалка – она изготавливается в момент рождения девочки – потомственной, так сказать, темной ведьмы и служит своего рода накопителем энергии. Наполнять его может только владелица, и воспользоваться им может только сама владелица – в тех случаях, когда у нее не хватает собственных сил для, скажем так, решения проблемы. Это не просто заряженный амулет, которым, в принципе, может воспользоваться любой. Это настроенная вещь. Это, - он пощелкал пальцами, подбирая слова, - Простите, Вы кто по профессии?
- Программист, -  интересно, зачем ему? Он что, будет объяснять мне принципы действия совершенно иррационального устройства с точки зрения принципов разработки программного обеспечения?
- О, тогда я поясню Вам на примере электронной почты или, скажем, доступа к программе. У Вас есть свой пароль и свое это, как его… имя пользователя, так?
Я кивнул.
- Так вот, под вашим именем и с вашими правами доступа никто в программу войти не сможет, кроме Вас. До тех пор, пока этот самый пароль не будет взломан. Но только если с точки зрения программы хакер взламывает пароль, и потом он доступен всем тем, кому этот самый хакер удосужится его сообщить, то в нашем случае этой самой плевалкой – кстати, она называется люмифактум, - так вот, ею может пользоваться либо сам хозяин, либо очень сильный маг, мы их как раз и называем магами-хакерами, чья сила не в разы – на порядки превосходит силу владелицы люмифактума. И ожидать, что такой силой может обладать маленькая девочка, необученная…
После этого он еще долго рассказывал о том, что могло ожидать нас всех, не окажись Юлька столь сильным прирожденным магом, и о том, что ее способности надо обязательно развивать дальше… Я почти не слышал. Такой жизни для своей дочери я не хотел. Тоже мне, нашли мракоборца пяти лет.
- Я, конечно, не имею права настаивать…
Вот за эту фразу я и ухватился, как за спасательный круг.
- Ну, если не имеете – то и хорошо. Я бы не хотел продолжать этот разговор. По крайней мере, пока. Пускай вырастет для начала, если у нее эти способности проявятся потом, в более зрелом возрасте, когда она сама сможет сделать выбор, то, если она захочет…
Главный погрустнел.
- Что же, я действительно не имею права настаивать. И самое обидное – я даже не могу Вам сказать «подумайте, и, если передумаете, то…», потому что я обязан сейчас стереть Ваше воспоминание о данном инцеденте.
- И Юлькину.
Он кивнул.
- Само собой. Иди-ка сюда! – он поманил мою дочь, прыгавшую по кафе на одной ножке, как будто ничего и не произошло. Она подбежала. Он поднял руки над ее головой; от пальцев исходило хорошо видное ярко-голубое свечение. Несколько секунд – и моя малышка начала оседать. Главный подхватил ее.
- Она спит, - сказал он индифферентным тоном. – Когда проснется – ничего не вспомнит. Хотя, конечно, жаль.
Он еще раз пристально взглянул на меня. Я пожал плечами. Он вздохнул и, снова подняв руки, направил голубое свечение на меня.

Очнулся я в машине. Мы с малой сидели на заднем сидении, вернее, я сидел, а она лежала, положив голову мне на колени, и сладко посапывая. Спит. Разговорчивый водитель что-то увлеченно рассказывал, а я не мог сообразить, где нахожусь и с какой это радости мы добираемся домой не маршруткой, а машиной. Я напрочь не помнил, как ловил машину, платил ли деньги… Наверное, нет – обычно оплачивают «при выходе». Вообще последние, - я глянул на часы, - последние примерно полтора часа как-то стерлись из памяти. Юлька нудила, хотела кушать – помню. В кафешку зашли – помню. А дальше? Что заказывали? Поели ли? Судя по ощутимой пустоте в желудке – вряд ли. Но почему тогда малая заснула? Обычно заставить ее заснуть на голодный желудок практически невозможно…
- Ну, вот почти и приехали! – весело сказал водитель. Я глянул в окно – действительно, оставалось только повернуть и проехать метров пятьдесят. Только вот как спросить его, давал ли я ему деньги? Или лучше не спрашивать, а просто дать?
- Сейчас я Вам сдачи дам, - останавливаясь, сказал водитель и, сунув руку в бардачок, достал бумажник.
Забрав сдачу, я принялся выбираться из машины. Теперь бы как-то еще Юльку вытащить! Но, к счастью, она проснулась сама.
Машина уехала; взяв дочь за руку, я направился к дому, раздумывая над тем, что сказать жене. А что тут скажешь, если ничего не помнишь?
- Папа, а злой лети больше не будет? – вдруг спросила дочка.
- Какой злой тети? – от неожиданности я остановился. Может, в кафе была невежливая официантка, и поэтому мы оттуда ушли, не пообедав?
- Ну, той, с плювалкой!
- Какой тети с плевалкой? – интересно, что это такое ей приснилось?
- Ну, той, черной, что в собаку превращалась! – и моя дочь подробно рассказала мне все, что случилось с нами в кафе. Сначала – сначала я слушал это как сказку (ну, мало ли что может присниться ребенку пяти лет!), потом вдруг – именно вдруг, внезапно, - я понял, что все это было на самом деле. Понял, вспомнил – понимайте как хотите. Понял – и ужаснулся. Ведь главный «магический омоновец» обещал мне стереть этот кусок воспоминаний!
- Папа, дядя взаправду хотел, тобы мы с тобой забыли, - дергая меня за руку, заявила дочь, - только у него не получилось. Ну, ты вспомнил потому, что я тебе рассказала, так бы ты не вспомнил. Ну, без меня. А со мной – вспомнил!
Было не совсем понятно, но ожидать более внятного и более связного объяснения от пятилетнего ребенка не приходилось.
- Не сердись на дядю! Он правда хотел, чтобы я забыла. Но не смог! Я сильная – сильнее, чем дядя!
Ох, только этого мне еще не хватало!
- Папа, папа, а когда я вырасту – стану мракоборцем! – гордо заявила моя дочь.
- Ты же хотела стать принцессой, - осторожно напомнил я.
- А теперь хочу быть мракоборцем. Только маме не говори, она испугается! – совершенно по-взрослому ответила Юлька.
Гм, не говори. Если малая на каждом углу станет заявлять, что хочет быть мракоборцем, и это при том, что никаких фильмов о Гарри Потере она пока не смотрела – наша мама обязательно потребует объяснений! Пожалуй, нужно показать дочке фильм…
- Гм, маме не скажем, говоришь? А что же мы тогда ей скажем?
- А мы ей скажем, что очень-очень хотим кушать! – ответила Юлька и потащила меня к подъезду.

Лебедь

Сказка эта про купца и трех его дочерей, которые, как и положено, жили-были. Итак, жили были купец-вдовец по имени Ерофей Иванович, да дочерей трое, и дочери у него были несовершеннолетние совсем: одной двенадцать лет, другой – десять, а младшей, Машеньке – и вовсе шесть. Поэтому не заказывали они батюшке ни самоцветов искристых, ни уборов парчовых, ни даже цветочков аленький, а заказывали только, чтобы вернулся тятенька поскорее, да конфет заморских побольше привез. Женился купец рано – по настоянию своего батюшки, который выбрал ему справную девку, дочку своего компаньона, женился – и женился, раз батюшка сказал – стало быть, так надобно. Жена спустя шесть лет померла; купец погоревал – все-таки за шесть лет привязался к жене, хоть и без любви женился, - а на все уговоры своего отца (старик еще был крепок и дела своего купеческого не оставил, поэтому, к счастью, встречались отец с сыном нечасто – то один в разъездах, то другой, - а то, может, и до драки бы дело дошло) жениться снова отвечал, что нет на свете расчета такого, чтобы он своим деточкам ненаглядным в дом мачеху привел.
- Да женись хоть по любви! – один раз не выдержал отец и заорал на сына, даже кулаком по столу грохнул. Крепок был Иван Тимофеевич, добро стол дубовый был – другой бы удара молодецкого и не выдержал, а этот – ничего, стоит. – Видано ли это дело – мужику молодому без бабы жить! От того разные мысли вредные в голове заводятся, и не бывает от того ничего хорошего – как для здоровья, так и для ведения дел!
Но Ерофей Иванович тоже крепок был – в отца удался, да силушка – возрасту сообразная, да и разозлился – тоже кулаком по столу хватил, тут стол, хоть и дубовый был, не выдержал и рассыпался. Тогда Ерофей Иванович отцу своему спокойно так и говорит:
- Дорогой батюшка, я уже один раз волю твою исполнил, по расчету женился, будь так любезен – более в жизнь мою личную не вмешивайся.
У Ивана Тимофеевича от голоса того тихого мурашки по коже пошли – пуще чем когда стол развалился! Зарекся он  тогда в сыновнюю жизнь вмешиваться, да на всякий случай из города уехать поспешил, хотя ранее собирался у сына еще с недельку прогостить.
Настала пора и Ерофею Ивановичу в путь-дорогу собираться. Позвал он дочерей своих разлюбезных и говорит им:
- Дочери мои милые, пришла пора мне в путь-дорогу отправляться! Чего вам привезти из стран дальних? Только конфет не заказывайте, а то зубы попортятся – никто замуж потом не возьмет.
Старшая подумала: «Да и не надо мне замуж – всю жизнь буду при папеньке любимом, заботиться о нем стану…» Но конфет все же не попросила – мало ли, как там потом жизнь сложится?
- Привези, - говорит, - тятя мне ниток шелковых, разноцветных – хочу вышивать учиться.
- А мне, - говорит средняя дочь, - привези книжек разных, с картинками да без.
- А мне, - говорит самая младшая, - привези лук и стрелы – я, как Иван-царевич из сказки, выстрелю, лягушка стрелу поймает, ты ее расколдуешь – и она в царевну превратится, будет нам мамой!
Ничего не ответил дочерям купец, поклонился им и отправился в путь-дорогу, да не один, а с товарищами со своими.
Долго ли, коротко ли путешествовали они, раздобыл купец для старшей дочери ниток шелковых, разноцветных – ста разных цветов!, - пусть вышивает, лапушка ненаглядная. И для средней дочери раздобыл, что она просила – книжек разных, и с картинками, и без, да и не только на родном языке, но и на аглицком, да франкском, да голландском – пускай изучает! Вырастет – будет отцу помощницей, а торговать в какой стране – так и язык той страны знать надобно! Ну и что, что женщины купцами не бывают? А его дочь – будет! Зря, что ли, она считать и читать так рано научилась?
А вот для младшей дочери не нашел он подарка – не изготавливают нигде луков такого размера, чтобы шестилетний ребенок пользоваться мог, да и не нравилась Ерофею Ивановичу идея эта, а что младшенькой дочке взамен привести – он никак решить не мог.
Поэтому, когда караван отправился обратно, Ерофей Иванович свой товар да подарки двум старшим дочерям надежному человеку доверил, а сам решил задержаться да посетить окрестные царства-государства – глядишь, и найдется, чего Машутке в подарок привезти.
Спустя неделю забрел Ерофей Иванович в небольшое государство, называемое Тридевятым. То есть он сначала даже и не знал, куда забрел. Просто перебрался через неглубокую речушку, испытывая удовольствие от того, как прохладная чистая вода ласкает его уставшие потные ноги. Перебрался, да прямо на берегу и спать улегся. А проснулся – обул сапоги на ноги (отдохнули, слава тебе, Господи!) и отправился в ближайший город. Если есть город – стало быть, есть и базар. А где есть базар – там не может не быть оружейных лавок. А ежели оружейные лавки есть – может, и подыщет он подарок доченьке младшенькой. А нет – может, на чем другом взгляд остановится… Базар всегда предполагает полное отсутствие ограничений фантазии, тем более для купца…
Арестовали его буквально минут через десять после того, как он в первой же попавшейся лавочке спросил, где здесь находятся оружейные ряды. Схватили, руки вывернули и поволокли, ничего не поясняя. Даром кричал купец, что ни в чем не виновен, даром просил людей добрых вступиться за него, горемычного – приволокли, да в темницу и бросили. Так и остался бы Ерофей Иванович в неведении, за что повязали его и свободы лишили, да, благо, стражник ему попался – добродушный да разговорчивый.
- Ты, мил человек, оружие хотел приобресть, а у нас в государстве ношение оружия только стражникам дозволено, да особо высокородным особам! – стражник захихикал, довольный своим каламбуром.
Второй стражник, мрачный здоровяк, осуждающе вздохнул:
- Че ты радуисся-то? Человеку вон к смертушке готовиться надобно, а ты ржешь…
- Как так – к смертушке? – растерялся Ерофей Иванович, - За что? Только за то, что я спросил, где лавка оружейная находится? Да я ж его не применил, оружие-то это, будь оно неладно, да и не купил даже! Неужели за один только вопрос? Да как же так? Я-то – вообще иноземец, откуда я могу ваши порядки знать? К смерти… Да у меня три дочери маленьких, а жена померла – как же они без меня? И главное – за что? Вот глупость-то!
Оба стражника только вздыхали.
- И кто это у вас такой закон дурацкий придумал? Что у вас за царь – прям ирод какой-то!
- Тссссссс! – оба стражника приложили заскорузлые пальцы к губам и начали испуганно оглядываться; затем старший, приблизив голову к клетке, в которой был заперт Ерофей Иванович, начал шепотом рассказывать:
- У нас – не царь, царь вот уже годков семь как помер… царствие ему небесное… характерный был мужчина, строгий…
- Но уж и законов при нем таких дурацких не было, - буркнул мрачный, он, похоже, боялся немного поменьше, чем его пожилой товарищ.
- Не было, - согласно вздохнул тот. – А вот как помер царь-то наш, так на престол его дочка-то и села, царевна-Лебедь, дочь его единственная, да и вообще единственная наследница престола… Да…., - и стражник снова испустил целую серию тяжелый вздохов.
Мрачный сердито зыркнул на него и принялся рассказывать сам, понижая голос, но все же не совсем уж шепотом.
- А девчонке всего двенадцатый годок-то шел… Ну, понятно, что она в одиннадцать годков соображает-то, в государственном управлении особливо… Ну, дьячок думный, Афанасий, на себя заботу взял – вводить юную государыню в курс дела…. Его это рук дело, изверга кромешного!
- Тише! – невольно возвысил голос и пожилой стражник.
Оба немного помолчали; спустя некоторое время продолжил пожилой, оглаживая рукой длинные усы:
- Ну, стало быть, обратились они к волшебнику одному, и тот для царевны нашей головной убор сконструировал, из перьев лебединых…И вроде как убранство это позволяет царевне верные решения принимать.  Ежели кто с просьбой обращается, а перья вверх подняты – стало быть, просьбу ту удовлетворить надобно. А ежели перья вниз опускаются – стало быть, в просьбе – отказать.
- А ежели перья и вовсе сложатся, - перебил мрачный, - стало быть человека того – казнить без суда и следствия. Сколько невинных душ загубили! И не верю я, что тот убор действительно волшебный, а просто действует он как-то… по воле дьячка…
Разговор затянулся еще надолго (стражники, перебивая друг друга, рассказывали о том, что творится в их царстве-государстве), но Ерофей Иванович случал уже вполуха. Стало быть, поведут его к царевне-Лебеди, и ежели перья сложатся – то спасения никакого нет. Сбежать? Да как же сбежать-то отсюда: решетка крепкая, стражники ему помогать точно не возьмутся – своя жизнь дороже, да и куда? Он ведь даже не знает, как ему из государства-то этого выбраться…
Однако лица милых дочерей, то и дело всплывающие у него перед глазами, принуждали к действию, и Ерофей Иванович все же решился: бежать! Бежать, причем не из темницы, а когда его к царевне поведут, или от царевны - обратно в тюрьму.
На следующий день стражники около его клетки сменились, и Ерофей решил с ними не разговаривать – дабы, ежели бежать будет, не особо мучила совесть, что хороших людей подставил, и они за его побег отвечать будут. А так: не разговаривать – стало быть, и не узнает, хорошие ли они люди или не очень. Поэтому весь день пролежал Ерофей в соломе, исподтишка наблюдая за стражниками, резавшимися в карты, да искал в их облике черты неприятные (каковые, кстати, сразу же нашлись, и даже в очень большом количестве), а перед сном помолился – чтобы в день, когда его к царевне поведут, именно эти стражники при нем были.
Да не суждено молитвам его было исполниться.
На следующий день, когда стража снова сменилась и заступили его знакомцы, примерно в обед пришел высокий надменный человек в узком кафтанце, с узким лицом и узкими губами, и стражникам бумагу-какую-то передал.
- Велено тебя к царевне-Лебеди вести, - вздохнул старший стражник, как только узкий ушел. Вот сейчас пообедаешь – и пойдем. Видал? – и он дернул головой в сторону двери, за которой скрылся узкий, - племяш дьяков…
- Все, гады, на теплые местечки попристраивались! – зло сказал мрачный.
У Ерофея Ивановича захолонуло сердце, но про удивившее его – все же спросил.
- А вот он бумагу принес. Знал, стало быть, что кто-то из вас – грамоте разумеет?
- Да как же! – завздыхал старший стражник, - у нас-то в государстве – каждый грамоте разумеет, акромя, конечно, детей малых, да, может, кого-никого из стариков совсем уж стародавних.
- Наш царь-батюшка покойный, - буркнул мрачный стражник, - Он-то как на престол воссел, так почитай в первый же год указ и издал: учиться-де всем грамоте.
И оба, вздохнув, перекрестились.
Ерофей Иванович – тоже: уж больно ученых людей уважал, а уж такого правителя, который решил, что лучше просвещенным народом править, чем темным – и подавно.
Но тут же у него и следующий вопрос возник.
- А как же вы,  - говорит, - просвещенные такие весь этот произвол терпите?
Тут старший стражник совсем уж испугался, а мрачный шепотом сообщил:
- Да уж… переполнится-то чаша терпения скоро…
А старший, снова крестясь, добавил:
- Девчонку жалко… Все-таки дочь государя-батюшки покойного… Да и не повинна она в творящемся….
А Ерофей вдруг подумал, что теперь его и в самом деле есть за что казнить: крамольные речи вел? Вел. Стражников с пути истинного совращал? На путь свержения существующего строя подбивал? А не приведи Господи, где-нибудь в углу устройство волшебное расположено, позволяющее слушать, о чем стражники с заключенными говорят! И Ерофей твердо решил, что бежать ему надобно всенепременно, да вот только как быть – уж больно стражники приятными людьми оказались, и подставлять их головы совсем не хотелось. Поэтому Ерофей решил для начала к принцессе сходить, а там и поглядеть можно – что, как и когда делать.

- Отведут тебя к царевне, и ты ей все, как на духу, выложи. Может, и помилует она тебя, - сказал пожилой стражник и вздохнул, выпуская Ерофея из клетки.
- Как же, помилует, - мрачно сказал здоровый и принялся связывать ему руки.
- Я тебе легонько завяжу, - сказал он шепотом, - а ты уж, мил человек, гляди – авось, ежели захочешь, так и распутаешь.
Ерофей Иванович благодарно кивнул.
- Ежели что – помянете, мужики, честна купца Ерофея Калашникова, Иванова сына!
- Помянем, помянем! – успокаивающе закивал пожилой.
- Может, и не придется еще поминать-то! – со значением сказал мрачный, - А я – Тихон Еремин, сын Прокопия.
- А я – Кузьма Егоров, и по отчеству – Егорович! Вот и познакомились!
- С хорошим человеком завсегда приятно познакомиться, - буркнул мрачный Тихон, подталкивая Ерофея к выходу.
«Теперь уж точно никак мне нельзя сбежать!» - думал Ерофей, пока они петляли длинными коридорами, сперва темными и сырыми, с низкими потолками, а позже – все более и более светлыми и сухими, - «Теперь, когда они мне – знакомцы, я буду последней скотиной, ежели их головушки под топор подставлю, свою вызволяючи».
Привели его в светлую большую залу с высоченными потолками. А ж какая роспись-то на потолках! И цветы, и травы, и звери диковинные! Ерофей Иванович хоть и шел чуть ли не на казнь, а все же не смог на такую красоту не залюбоваться. А краски, краски-то! А лазоревый, и нежно-алый, и вино-красный, именуемый в созвучии с одним из франкских вин «бордо», и яично-желтый, и лимонный! Ерофей Иванович так засмотрелся на красоту (и как это только в таком дворце злые люди обитать могут!), что не заметил появления царевны и ее свиты. А заметил только, получив короткий тычок в спину от старшего стражника (не хватало еще, чтобы казнили за «оскорбление Величества», еще до того, как сделали бы хоть слабую попытку разобраться в его деле!).
Согнул Ерофей Иванович спину в поклоне, а как разогнул, да глянул царевне в лицо – так и онемел. Ожидал увидеть пресыщенную, тупую девку, готовую выполнять все, что ей скажут. А увидел – чудо расчудесное красоты неописуемой. И, может, не столь уж красавицей в общепринятом смысле этого слова была царевна Лебедь – уж больно худенькая, да бледненькая, а в краях Ерофея Ивановича красавицами считались статные девки – кровь с молоком, да с румянцем во всю щеку, да с горделивой осанкой, - а вот только глаза, глаза! Темно-синие озера – да и не бывает глаз-то такого цвета, - необычайные не только по цвету, но и по размеру, - глянули Ерофею Ивановичу в самую душу, зацепили ее, растревожили, на изнанку вывернули. А в глазах – тоска смертельная, какую только раз Ерофей и видал – мальчишкой еще, у попавшей в капкан волчицы… Так и стоит Ерофей Иванович – дурак-дураком. Ни слова молвить, ни глазом моргнуть. Только и видит, что глаза огромные, да тоненькую жилку, что бьется на белом до прозрачности виске. Только и мысли – взять ее на руки, да и унести куда подальше, от этих, с жадными ртами и руками, которые – сразу понятно! – издеваются, не дают жить, дышать…
А эти-то, с жадными ртами и руками, вокруг трона столпились, кафтанцы узенькие – по последней моде, шапки высоченные – чуть не до потолка. Один из них вперед выступает и говорит:
- Молви, злоумышленник, кто ты таковой и с какой целью оружие купить собирался? Не иначе – извести нашу государыню, всемилостивейшую царевну Лебедь, удумал!
Ерофею бы поклониться – а нет, сощурился зло и говорит прямо в рожу ненавистную:
- Чужеземец я, честной купец Ерофей Иванович Калашников, оружие купить хотел – сознаюсь, потому как законов ваших знать не знал и ведать не ведывал, поскольку только за ночь до того происшествия в царство-государство ваше попал.
- Ага, сознаешься, стало быть, что оружие купить хотел! – взвизгнул еще один, с прыщавым лицом, стоявший справа от царевнина трона. – Матушка-царевна, преступный замысел – налицо, он в нем почти уже сознался!
- Ни в чем я не сознавался, - говорит Ерофей спокойно (ох, кто бы только знал, какой ценой ему это спокойствие далось!), - А только подтвердил, что оружие хотел купить – странно было бы, ежели я бы это отрицать принялся – мой вопрос человек тридцать народу слышать могли, который я на базаре задавал!
Узкокафтанные снова зашевелились, закричали, руками махать начали, а Ерофей уже снова ничего не слышал – глядел только в небывалые глаза.
- Колесовать его! Колесовать! – орал один, с длинным извилистым носом.
- Поддерживаю! – гудел второй, с пузом, похожим на бочонок.
- Прошу пощады! – произнес нараспев высокий белобрысый молодец с красивым самодовольным лицом; сразу же все остальные смолкли, подобострастно глядя ему в лицо, - Возможно, что подсудимый не так уж и виноват. Поэтому прошу такую жестокую, как колесование, казнь заменить на повешение.
Ерофей Иванович самым краем глаза вдруг заметил, как медленно – страшно медленно! медленно и страшно! – складываются перья ее головного убора. Стало быть, казнить. И вдруг – о чудо! – маленькие белые ручки в кисейных рукавах поднялись вверх, и головной убор с усилием был снят с головы, и Ерофей Иванович с удивлением заметил, что царевна лебедь была черноволоса – это при синих-то глазах!, - а еще с большим удивлением заметил, что вовсе не думает о том, что жить ему осталось, может, считанные минуты, а о том мысли все его, что никогда на свете не видал он еще красоты такой.
- Подойди ближе, чужеземец, - прозвучал тихий мелодичный голос, - и расскажи мне все с самого начала. Только, гляди, ничего не утаи!
Ноги сами понесли купца поближе к резному трону, а взгляд – взгляда своего он так и не оторвал от прекрасных синих глаз. Однако рассказывать пытался связно; он рассказывал, царевна задумчиво морщила чистый лобик, а узкокафтанные даже и не пытались вмешиваться – уж больно, видно, удивлены царевниным поступком были.
- Я оглашаю свою волю, - сказала царевна, важно выпрямившись, когда рассказ купца был окончен, вопросы заданы и ответы на них получены, - Сей чужеземец ни в чем не повинен, а, стало быть, и казнить его не за что. Поэтому мы его отпускаем (Ерофей обратил внимание на перекосившиеся после этих слов лица узкокафтанных) и приносим свои извинения. А также, ради прощения, просим принять иноземного гостя от нас подарок, - она что-то шепнула отроку лет четырнадцати, стоявшему прямо за ее креслом и глядевшим на царевну с безмерным обожанием – Ерофей его ранее-то и не приметил).
Отрок убежал и через несколько минут вернулся, неся в руках что-то завернутое в кусок парчи. «Что-то» оказалось настоящим луком со стрелами, а по размеру – как раз для ребенка! Царевна встала с трона, подошла к Ерофею и протянула ему лук. Ерофей Иванович, поклонившись, принял лук, да только забирая его – ненароком руки царевниной коснулся. И – как током ударило!
- А дабы иноземный гость чувствовал себя в нашем государстве уютно, и дабы никто его более не обидел или не заподозрил в нехороших помыслах только оттого, что не обязаны иноземные гости все наши порядки знать, - назначаю стражников Тихона и Кузьму везде нашего гостя сопровождать, покуда он на территории нашего государства находится, - царевна снова устроилась на троне. Купец, отвесив земной поклон, пятясь вышел из залы вместе со стражниками, и большая белая дверь закрылась.
- Надо же, по именам нас знает! – озадаченно сказал старший стражник.
- Жалко девчонку! – неожиданно добавил мрачный, - а ты, Ерофей Иваныч, не боись – мы тебя в обиду не дадим! Это она правильно придумала – что охорона тебе надобна…
- Идем, мы тебя на постоялый двор отведем, да горелочки выпьем – за чудесное спасение! – Кузьма довольно потер руки.
Ерофей согласно кивнул – за спасение, конечно, стоит! Да и вообще – люди-то хорошие, не жалко и угостить!
Однако не успели они далеко отойти от дворца, как их нагнал давешний отрок, который царевне для Ерофея лук принес.
- Царевна сказала, - шепнул он, - чтобы ты поскорее государство-то наше покинул. Не простят ей самовольства, а на тебе – отыграются.
- Погоди! – сказал Ерофей, - Как так – не простят? Кто – не простит! Она ж – царевна, законная правительница…
- Законная-то законная, но на самом деле – никакая не правительница, - шепнул отрок еще тише, - заместо нее правят… А ей житья не дают…
- Погоди, парень! – Ерофей был настроен решительно, - идем-ка с нами, пива попьем – ты заодно и расскажешь поподробнее, а то я, если честно, ни черта не понял!
- Ага, я с вами пойду, а она там одна, - насупился отрок, сдвинув светлый брови.
- Ух ты, защитник какой! – удивился Тихон, - А ежели ты при ней, значит, будешь – стало быть, никто с ней ничего сделать не сможет?
- Умру, а не дам госпожу в обиду! – решительно выпалил отрок; потом подумал с добавил, махнув рукой:
- Ладно, ненадолго можно и пойти. Может, вы чем и помочь сможете…
Хлебнув пива, отрок принялся рассказывать. По его словам выходило, что жизнь царевны во дворце напоминает ад. Разве что только не бьют ее, бедняжку, а так… уж лучше бы, наверное, били.
- Почему же она терпит все это? – изумился Ерофей; жалость тисками сдавливала его сердце, так что ему даже трудно было дышать.
- Не знаю… Есть какая-то тайна, чем-то они держат ее, а чем? – отрок поднял тоскливые глаза, - Если можете – спасите ее. А не можете – то хотя бы убирайтесь поскорее из нашего государства, чтоб она хоть из-за Вас не переживала….
- Надо народ собрать! – стукнул увесистым кулаком по столу Тихон, - Соберем народ, расскажем, что да как; народ – он завсегда…
- Тише, - перебил его осторожный Кузьма, - народ собрать мы завсегда успеем. Сперва подумать надо, что да как делать, а то как бы хуже не вышло. А ты, парнишка, может, сможешь узнать, что за тайна-то такая – из-за чего царевна-то наша, лапушка, терпит гнусоту эту поганую?
Отрок глубоко вздохнул.
- Может, и смогу… Да вот только на то не один день надобен…
- Вот что, отрок, - решил Ерофей, - я через часик царство-государство ваше покину, - лица у обоих стражников вытянулись, а отрок – тот вообще чуть не заплакал, - а ночью, - он наклонил голову прямо к соломенной голове отрока, - ночью назад вернусь. А ты царевне на ухо шепни, дескать, купец Ерофей Иванович челом бьет, благодарит еще раз за подарок, да просит попрощаться от его имени, потому как домой отправился, по безотлагательному делу. Да так шепнешь, чтобы еще кто-никто услыхал, к примеру, белобрысый такой, уж не знаю, кем он там приходится.
- Это племянник дьяка, - лицо отрока прояснилось, - Афанасий, дьяк-то, хочет, чтобы царевна наша за него замуж вышла…
- Так я видал племянника дьяка – узколицый такой, губ нету – как будто он их сжевал давно… Он позади толстого стоял…
- Да у дьяка нашего, будь он неладен, племянников этих – пять человек, от двух сестер… - отрок сплюнул, выражая свое отношения к дьяковым племянникам.
- Так вот, а вечером, когда царевна уже спать пойдет, - ты же имеешь доступ к ее опочивальне?
Парнишка гордо выпрямился:
- Да я… на пороге сплю… чтобы никто…
- Погодь, парень, погодь, послушай лучше, что тебе умный человек говорит, - Кузьма сжал парнишкин локоть.
- Так когда уляжется – скажешь ей, что я поговорить с ней хочу, и проведешь… сможешь в тюрьму провести? Где я сидел? Там вроде нового постояльца нет пока?
- Лучше в конюшню, - быстро сказал Тихон, - вот там ночью точно никого не бывает. А нам туда тебя проще провести будет.
- Ну, значит, в конюшню. Сможешь?
У отрока загорелись глаза:
- Да я… Да заради царевны…
- Как звать-то тебя, отрок?
Отрок почему-то насупился:
- Василием.
- Ого – царев тезка! – Тихон весело хлопнул отрока по плечу, - Ну, здрав буди, царев тезка, и успеху тебе!
Когда отрок, просветлев лицом, наконец ушел, принялись обсуждать, как Ерофею Ивановичу беспрепятственно в царскую конюшню попасть, да чего дальше делать.

Еще засветло Ерофей Иванович перебрался через мостик, соединяющий берега пограничной реки. Попрощался со стражниками, поклонившись в пояс. Все, как положено. И пошел, насвистывая. Говорят, есть такие трубки волшебные – позволяют видеть в пять раз далее обычного. Так ежели кто за ним в такую трубку глядит – пускай убедится: ушел купец, и ушел.
Вернулся, когда уже совсем стемнело; долго плутал, но все же вышел к месту, где была назначена встреча с Тихоном. Ему бы идти да размышлять, что делать дальше, а у него перед глазами – личико бледное, да косы темные, да глазищи синие. Эх! Надо собраться, а то так недолго и пропасть ни за что, ни про что.
Царевна ждала его в конюшне. Поклонился Ерофей Иванович земным поклоном, а что говорить – и не знает: язык словно к гортани прилип. И царевна – глядит на него, да молчит. Помолчали они, а потом царевна Лебедь и говорит:
- Зря ты вернулся, купец. Ты мне ничем помочь не сможешь, да и сам тут голову сложишь, деток своих осиротишь.
- Пойдем со мной! – говорит купец, - Пойдем – искать станут, не найдут!
- Не могу, - качает головой царевна, - найдут, обязательно найдут! Я им нужна – они хотят власть не просто так узурпировать – а то давно бы уже Афонька-дьяк на престоле сидел, - они хотят ее законным способом получить. А ежели Афонькин племянник на мне женится – стало быть, он и есть законный царь-государь.
- Чем же они держат тебя, ласточка моя? – спрашивает купец, а сам и не замечает, как к царевне обращается – настолько естественно такое обращение получилось.
Царевна помолчала, синие глаза потемнели, став совсем черными, потом едва слышно шевельнула губами:
- Батюшка мой… царь… он ведь не помер… Чары на него наложили, обессилили, да схватили, да в каземат заточили… Вместо него преступника одного схоронили: дьяк Афонька – он черной магии обучен, да еще и в сговор вступил с одним волшебником, очень могущественным. Ну, по крайней мере, он так говорит. Так вот – Афонька на того преступника заклятие наложил, чтобы он на батюшку похож был. Его и похоронили. А батюшка – в камере тайной сидит, бедолашный. А мне пригрозили – ежели не буду делать, чего скажут, то помрет батюшка мой лютой смертью, да такой лютой, что самой смерти ждать будет, как избавления…
Бледна была царевна, когда говорила все это, но не расплакалась – только губу нижнюю в кровь изгрызла. Ерофею так и подумалось – взять бы ее, голубку, на руки, да унести куда подальше от этого ада.
- Вот – убор этот проклятущий придумали, - продолжала царевна, - Вроде как он сам реагирует на людей – хорошие ли они, плохие ли. А на самом деле в зале, за перегородочкой особой, дьяк Афанасий сидит, да слушает все; он головным убором и управляет, с помощью магии своей черной. Не нравится ему кто – перья-то и складываются, стало быть – и казнить того надобно: а что же, это же не человечья воля, а воля бога, через убор выраженная… Эх, если бы не батюшка – давно бы из окошка вниз головой, но как подумаю, что они ему потом сделают…
- А точно ли ты знаешь, что жив батюшка твой? – осторожно спросил Ерофей, не желая причинять девушке дополнительную боль.
Она кивнула:
- Каждую неделю хожу его навещать. Правда, разговаривать с ним мне не дозволяют…
- А как бы удостовериться, что это – точно батюшка твой, а не кто-нибудь еще… ч наложенными чарами?
Царевна сдвинула тонкие брови:
- А ведь действительно, может, и не батюшка… Да как узнаешь? А рисковать его жизнью я не могу…
- Будь спокойна, голубка, придумаем мы что-нибудь, и батюшку твоего освободим, и дьяка-аспида … обезвредим…
Ерофей быстро коснулся рукой волос девушки, потом так же быстро поклонился и вышел; и ни одной мысли, как в такой ситуации поступать надобно, у него не было.

Однако через два дня нежданно-негаданно выход из положения, как Ерофею Ивановичу показалось, нашелся. На постоялом дворе, в котором прятался Ерофей (Тихон сказал – хозяин постоялого двора человек абсолютно надежный) остановилась целая компания купцов – да все Ерофеевы знакомцы! И старший над ними – Панкратий, старинный Ерофеев приятель, который у Ивана Тимофеевича купеческому делу учился.
Открылся Ерофей Панкратию, да ситуацию обрисовал. Панкратий был человек дкйствия – тотчас засобирался во дворец вместе со своими товарищами: дескать, они сейчас мигом законного царя освободят, а узурпатора Афоньку – вздернут! Так что Ерофею Ивановичу пришлось еще какое- то время успокаивать пыл своего беспокойного друга. Порешили на том, что завтра, когда купцы пойдут представляться государыне, они возьмут с собой загримированного Ерофея, да оружие на всякий случай с собой захватят. А там видно будет.
Наутро, загримированный под раба-арапа, Ерофей тащил вместе с другим арапом (настоящим) огромный кованый сундук с какими-то дарами. Принимали их в той же самой зале, в которой Ерофей впервые увидел царевну Лебедь. Сегодня она была бледней обыкновенного, глаза сухо блестели. Однако купцов приняла приветливо, поинтересовалась, как добирались, да в каких странах были, да что видали интересного. Панкратий, приложив руку к сердцу, рассказывал, а Ерофей – выжидал, сам не зная, чего именно. Наконец Панкратий закончил свою речь, поклонился и махнул «арапам» рукой – дескать, несите сундук. Поставив сундук перед царевной, Ерофей на секунду замешкался – не опустился вовремя на колени, как это сделал настоящий арап, да только, похоже, никто того не заметил – всех узкокафтанных чрезвычайно интересовало, что в сундуке. Панкратий откинул крышку – и сундук явил миру хранимые им сокровища: отрез золотой парчи, лиловый бархат, вышитый серебром, рубиновое ожерелье и – совершенно неожиданно, - маленький медный кувшин, заткнутый пробкой.
- Осмелюсь обратить особое внимание Вашего Величества на вот этот предмет, - Панкратий возвысил голос, указывая на кувшин.
- А что в нем? – царевна все же была женщиной: и замученная, и уставшая, и перепуганная, а любопытство – все равно свое берет! Вон, даже щечки порозовели!
- А это, - громко сказал Панкратий и, наклонившись прямо к царевнину уху, принялся что-то шептать.
Из дальнего угла зала быстрыми шагами приближался худощавый человечек среднего возраста и навзрачной наружности. Дьяк Афанасий, понял Еремей. Ни черта ему там не слышно, вот и пришел поближе – полюбопытствовать.
Заметив приближение Афанасия, Панкратий, как бы ненароком, положил кувшинчик обратно в сундук.
- Дозволь, государыня, я гляну, - худосочная спина Афанасия склонилась над сундуком: дождаться разрешения от царевны, которого он только что спрашивал, пуская даже и формального, - ему и в голову не пришло. И, как только наклонился Афанасий к сундуку, Панкратий, шевельнув пухлыми губами, крышкой сундука ему по голове и приложил. А Ерофей выхватил свой пистоль – то, что у рабов-арапов за широкими красными поясами были заткнуты длинные пистоли, никого не удивило, потому как завсегда купцы старались своих слуг понаряднее да подороже обрядить, - и быстро выстрелил белобрысому царевниному «жениху» прямо в лицо.
Что тут началось! Узкокафтанные схватились за оружие, купцы – тоже, отроки, в обязанности которых входило охранять царевну, с перепугу попрятались за трон. Ерофей заряжал свой пистоль, стрелял, кому-то въехал в зубы кулаком, кого-то зацепил по голове рукояткой пистоля… Когда, наконец, все утихомирилось и купцы-молодцы под предводительством Панкрата начали связывать своих пленников, Ерофей обнаружил, что царевны Лебеди нигде нет. Не было и отрока Василия, хотя вроде же только что был здесь – стоял прямо возле царевнина престола, по правую руку…
- А ну гляди – все тут? – весело скомандовал Панкратий. Ерофей поглядел – все. Не было только прыщавого дьякова племянника, того, кто был вторым в очереди на руку царевны – предусмотрителен был Афонька, на всякий случай и такой вариант рассматривал, что случится что-то со старшим его племяшом.
- Видел! – дверь в залу распахнулась, и вбежал стражник Кузьма; его, такого всегда неторопливого и рассудительного, было не узнать.
- Видел! – задыхаясь, прокричал он, - Прохиндей этот безгубый царевну-то нашу в самую высокую башню поволок! Через подземный ход!
И не помнил Ерофей, как побежал следом за Кузьмой, и где повстречал Тихона, и бежал бы, покуда до самой царевны не добежал, да только споткнулся. В узком коридоре, перегородив его, лежал отрок Василий, голова его была запрокинута назад, а волосы светлые от крови слиплись.
- Малец… да как же так? – растерянно протянул Кузьма, становясь около отрока на колени и прикладывая ухо к его груди, - Мальца-то за что? Звери…
- Быстрее, - Тихон дернул Кузьму за рукав, - тут мы уже не поможем, а этот изверг может то же самое и с царевной нашей сотворить.
И снова – безумный бег, споткнулся, поднялся, побежал, кто споткнулся – какая разница...
Крута была лестница, ведущая в башню, а и ее одолели в два счета – и не только Ерофей да Тихон, но и Кузьма, который, вообще-то, уже пятый десяток разменял.
- А ну, открывай! – Тихон ударил ножищей в дверь и прибавил ругательство, настолько длинное и заковыристое, что даже Ерофей, в разных странах бывавший и ругань разную слыхавший, подивился.
- Ты что – там ведь царевна! – Кузьма, похоже, в любой ситуации не терял рассудительности.
- Я ее сейчас прирежу! – раздался из-за двери высокий прерывающийся голос. – Только подойдите к двери, и ей не жить.
Тихон как занес ногу для следующего удара по двери – так с поднятой ногой и застыл, а потом тихонько на пол поставил.
- А что делать-то?!
- Надобно узнать, чего он хочет, - шепнул Кузьма и уже вслух – голоском нежным, елейным:
- А ты, мил человек, чего хочешь-то?
За дверью помолчали, потом что-то стукнуло и тот же срывающийся голос проорал:
- Ах, ты, сучка, еще и кусаться!
Потом слышна была какая-то возня, после все стихло.
- Так надобно-то чего? – грубо проговорил Тихон, - Или тебе ничего не надобно, так и будешь там сидеть до скончания веков?
- Это вам надобно – царевну вашу назад получить, живой и здоровой, вот стойте и молчите, - огрызнулись из-за двери, - А надобно мне вот что… Пускай в царской сокровищнице ковер-самолет достанут, да на него сложат три мешка с золотой казной, да пускай человечек какой-нибудь… кто-нибудь из отроков царевниных, да помладше – лет чтобы десяти был! – садится на этот ковер да к окну башни летит. Мы с царевной на ковер взойдем – я отрока отпущу. А через границу перелетим – я и царевну отпущу, пускай себе живет! Только вам на все про все – до полудня времени, а иначе царевне вашей не поздоровится! Всю косу ее по клочкам вырву для начала!
- Вы бегом – его указание исполнять, - решил Еремей. – а я тут останусь, на всякий случай. Ковер-самолет как причалит, пускай отрок погромче крикнет – дескать, готово, я попытаюсь дверь сломать.
Время тянулось мучительно медленно; за дверью не было слышно ни звука. Ерофей весь покрылся холодным противным потом. Да и как было не покрыться, когда там его лапушку ненаглядную злодей лютый мытарит?
Через целую вечность услыхал Ерофей звонкий детский испуганный голосок:
- Готово!
И в ту же секунду принялся ударяться всем телом в дверь проклятущую, которая никак не хотела поддаваться. А когда вышиб дверь да вбежал в комнату – она уже была пуста. Птички выпорхнули из клетки. А под рукой – ничего!
- Эх, лови, честной народ! – крикнул Еремей собравшимся под окном людям да из окошка-то и сиганул. Внизу ахнули, но еще с детства обожал Еремей забираться на высокие деревья да с них вниз прыгать, так что такая высота была ему не страшна; приземлился на ноги (правда, удар от приземления отдался не только в мозгу, но и в зубах), глянул вверх – чуть выше башни парил ковер-самолет, а на нем – испуганный парнишка, да прыщавый дьяков племянник – накрутил на руку смоляную косу царевны Лебеди, у той аж голова запрокинулась.
- Ты обещал отпустить ребенка! – крикнул Ерофей.
Сверху раздался неприятный смех:
- Раз обещал – отпускаю! Секунда – и только ноги несчастного ребенка сверкнули в воздухе.
- Изверг! Ребенка сбросил! – крикнул кто-то; завизжали бабы. Дальнейшее Ерофей видел как бы со стороны, причем очень замедленно. Вот он падает на землю, вытягивая руки, чтобы поймать перепуганного пацана. При этом глядит он вверх, на ковер, а царевна, воспользовавшись тем, что мучитель отпустил ее косу, дабы сбросить вниз отрока, встает на ковре во весь рост и изо всех сил бьет своего мучителя по подколенкам; тот теряет равновесие и падает навзничь, царевна вцепляется ему в волосы, а ковер между тем поднимается, поднимается…
В этот самый момент Ерофей почувствовал в своих руках худенькое тельце мальчишки, и на секунду его взгляд оторвался от происходившего в небесах. И именно в эту самую секунду раздался душераздирающий крик, даже, можно сказать, вой. Так не мог кричать человек, но кричал именно человек – царевна сбросила-таки своего мучителя с ковра, и он стремительно падал, расставив руки и ноги во все стороны. Глухой удар тела об землю – Ерофей отвернулся, чтобы не смотреть на кровавую кашу, которая еще недавно была щеголем в узком кафтане…
Кто-то бросился Ерофея обнимать, какая-то баба рыдала, какая-то визжала, а может, и не одна, кто-то хлопал его по плечу – а Ерофей смотрел, как плавно опускается на землю ковер-самолет и как идет к нему та единственная, глаза которой он будет видеть теперь во сне каждую ночь…
Весь следующий день Ерофей проспал. Наутро проснулся – а в ногах его постели отрок Василий сидит, а на Василии – шапка с собольей опушкой. Тут Ерофей спросонья решил, что либо он еще спит, а умерший отрок ему снится (что, стало быть, к дождю), или и сам он, Ерофей, тоже умер, да на том свете с Василием и повстречался.
А Василий, заметив, что Ерофей уже не спит, и говорит ему:
- Вставайте, Ерофей Иванович! Сегодня день такой – торжественный, Вас награждать будут, а Вы и не умывались еще!
- Так ты ж вроде мертвый? – на всякий случай переспросил Ерофей.
Василий засмеялся.
- Нее-е-е! Как есть – живой! Вот только раненый крепко! – он стащил с головы шапку, и Ерофей увидел на голове его повязку, всю в бурых пятнах засохшей крови.
- А за что же меня награждать-то? – вставать с кровати совсем не хотелось, и Ерофей решил слегка потянуть время.
- Ну, как же, Вы же – спаситель Отечества! Сам царь-батюшка сказал!
- А царь, стало быть, тоже жив? – Ерофей все таки вылез из постели и принялся натягивать штаны.
- Живой! – снова засмеялся Василий, - Исхудал сильно, да кашляет, а в целом – нормально все!

К полудню на площади около дворца собралось если и не все население государства, то уж все население столицы точно. Царь Василий лично (когда он появился на крыльце, народ ахнул, потом грянуло мощное «ура!») кратко пересказал все позавчерашнего дня, а также – все, что им предшествовало, а затем, развернув свиток, зачитал указ «О присвоении торговому гостю Еремею Ивановичу Калашникову звания «Почетный гражданин» с вручением новоучрежденного ордена «Спаситель Отечества». А также – что стало для всех совсем уж неожиданность, - объявил во всеуслышанье, что отрок Василий, который проявил такой героизм, спасая царевну, является его сыном, пусть и незаконнорожденным, но самым что ни на есть настоящим, и именно он объявляется наследником престола. Василий от новости такой в обморок свалился, словно красна девица, и его унесли во дворец.
Потом, как водится, был пир горой, на котором все ели-пили-веселились. Только два человека не были на нем веселыми: купец Ерофей Иванович Калашников и царевна Лебедь.
Ерофей мучительно раздумывал – сказать царевне или нет о своих чувствах. Не сказать – означало поступить как трус. Сказать – зря растревожить девичью душу. Кто она, и кто – он? Разве такой ей муж надобен? Она – царская дочь, рожденная повелевать. Пускай она не наследница престола – все одно: быть ей замужем за каким-нибудь принцем иноземным, жить во дворце, в холе и в роскоши. А что он может дать ей? Если он предложит ей выйти за него замуж – она, должно быть, согласится: из чувства благодарности. А зачем она ему, эта благодарность? В первый раз женился без любви, второй – жениться на любимой, единственной, обожаемой, но на той, которая не сможет ответить на его чувства? Нет, решил купец, он завтра уедет пораньше, и весь сказ.
А во главе стола, сидя рядом с царем-батюшкой, грустила царевна. Неужели же купец уедет, так и не сказав ей о своих чувствах? Ведь он любит ее, она же видела, как он на нее смотрел! Она насилу уговорила батюшку официально признать Василия и объявить его своим наследником – а ведь никогда и нигде такого не бывало, чтобы незаконный царский сын на трон усаживался. Стало быть, никакого долга по отношению к государству на ней нет. Ну, позови, позови, тебе ведь нужно просто сказать нужные слова и позвать – и я пешком пойду за тобой на край света! В конце концов, не ей же первой признаваться в своих чувствах! Неужели не хватит у него решимости вслух сказать то, что и так у него на лице написано? Ведь он такой смелый, не побоялся, переворот устроил, да с башни с высокой спрыгнул, да и вообще… Нет, он – настоящий герой. Но почему же он ничего ей не говорит? Боится? Или просто показалось ей, что глаза его светиться начинают, когда на ее лице останавливаются? Нет, любит, любит он ее – в том не может быть ни капли сомнения! А раз любит – стало быть, обязательно об этом скажет! Вот сейчас прямо подойдет и скажет! Но купец молчал, и царевна начала терять надежду.
Наутро Ерофей уехал. Ехал он верхом на подаренной лошади – редкой, надо сказать, красоты аргамак был! – и размышлял о том, что он трус и тряпка, и что так ему и надо. Ну, что же, вырастит он своих девчонок, да замуж повыдает – причем обязательно за тех, кого они сами выберут! Будет только для них и жить, а его личная жизнь на этом закончилась….
Долго ли, коротко ли ехал купец, а все же до дома родимого добрался. По дороге на него два раза разбойники нападали – отбился от всех, но даже страха при этом не испытал. Одно сплошное равнодушие – как будто умерла его душа, одно тело осталось.
- Нет, не умерла душа, - сказал себе Ерофей Иванович, - не умерла. А просто осталась она там, рядом с царевной, глядит вместо меня в глаза ее прекрасные. А здесь – одно лишь тело и осталось, оболочка бренная…
Подъехал к дому, дочери его навстречу повыбегали, он их по головам гладит, а радости – настоящей радости оттого, что дома он, и что с детьми все в порядке, и что дочки подросли – вон, старшая совсем скоро заневестится! – не испытывает.
- Идем, батюшка, мы тебе что-то покажем! – тащат его дочери за руки в дом.
- Погодите, дайте передохнуть, устал я сильно, - улыбка получилась какая-то натужная. Еще бы – это ведь в человеке душа улыбается, а когда души нет, а одно только тело и осталось – поди улыбнись по настоящему! Нет, губы, конечно, растянуть можно, да только не улыбка это будет!
- Нельзя погодить, у нас для тебя сюрприз! – кричит младшая, Машутка.
Ну, негоже дочерей расстраивать – вон как обрадовались, что отец вернулся! Зашел купец в дом, а в горнице – женщина какая-то, обернулась ему на встречу, да и выронила, что в руках держала. Выронила – и тут же поднимать бросилась. Что за женщина – со света и не разглядишь: в горнице намного темнее, чем на улице – занавески девчонки позадергивали. Хоть  и не разглядел купец, что за женщина, а бросился помогать – строго в этот отношении батюшка Иван Тимофеевич воспитал! Наклонился, поднял бусину, а женщина – вот она, совсем рядом, и глаза уже к свету такому привыкли. Поднял взгляд купец – и наткнулся на глаза синие, небывалые. И – бусину уронил, которую только что поднял.
- Ничего не хочешь сказать мне, Ерофей Иванович? – улыбается царевна Лебедь, а губы ее дрожат, и пальчики дрожат, - Нет? Я-то посмелей тебя буду – не дожидаясь, покуда ты решишься, сама приехала. Или мне самой тебе все сказать?
Но ничего не сказал ей Ерофей Иванович, а просто молча крепко-прекрепко обнял.
Через две недели обвенчались они, причем гостей на свадьбе было видимо-невидимо! Тут уж старик Иван Тимофеевич, на радостях, что сын его наконец себе жену по сердцу нашел, расстарался – пир устроил такой, что про него потом еще долго песни слагались да сказки разные.
А ковер-самолет, на котором царевна прилетела, купеческим дочкам остался; старшая, Настасья, к нему неодобрительно отнеслась, а средняя да младшая – Дашутка и Машутка, - те на нем часто катались, да ребятишек соседских катали.
У купца с Лебедью Васильевной народились еще дети – трое сыновей. И жили они долго и счастливо; дочки Ерофеевы к Лебеди крепко привязались, стала она им заместо матери родной.
А дочка Машутка, когда выросла, за Василия, сводного царевнина брата, замуж вышла. Но это уже совсем другая история.

Все, читайте пока, остальное у нее сильно объемное, сюда не загрузишь.
От Тани всем привет!