Евгений. 1906

В Москву Белугин уезжал с Николаевского вокзала. Сонный проводник с усталым лицом, стоявший на перроне у входа в вагон, равнодушно взглянул на протянутый билет и молча отодвинулся, пропуская Евгения. Пассажиров было немного. Большинство из них находилось в коридоре и оживлённо прощалось с провожающими, разыгрывая настоящие пантомимы возле плотно закрытых окон. Евгений протиснулся между ними, нашёл своё купе и, скинув пальто, аккуратно повесил его на крючок. Шляпу и саквояж положил на диван сиденья. Глянул в слегка запотевшее окно. Люди на соседнем перроне махали уезжающим, говорили что-то на прощанье, но слов было не разобрать – только облачка пара вырывались изо ртов.
Из коридора потянуло холодом. Белугин, поморщившись и зябко поведя плечами, плотно прикрыл дверь. Не хватало ещё после недавнего ранения подхватить простуду.
«Как только тронемся, надо будет спросить чаю. И непременно с лимоном! - решил Евгений, прислушиваясь к звучащим сигналам к отправлению поезда. – О, третий». - Вагон дёрнулся и, постепенно наращивая скорость, двинулся в путь, мягко покачиваясь.
Какое-то время Белугин бездумно глазел в окно, наблюдая за тем, как городской пейзаж медленно уплывает назад, уступая место разнокалиберным домикам и сараюшкам пригорода. Затем как-то вдруг сразу, в один миг пропали и они. Потянулись ровные ряды  сбросивших листву деревьев, кое-где совсем близко подступавших к железной дороге, угрюмо черневших под низким серым небом, набухшим мрачными тучами.
Темнело. Белугин задёрнул занавеску и энергично потёр озябшие ладони, разгоняя кровь. Достал из саквояжа блокнот и карандаш. И только сейчас сообразил, что так и не заказал чаю. Хотел было подняться, но поленился и, решив, что проводник всё равно ещё заглянет, решительно открыл блокнот на заложенной странице.
Окажись в этот момент рядом с ним какой-нибудь посторонний человек, вряд ли он что-нибудь понял в нагромождении странного вида символов и закорючек, густо покрывавших бумагу. Ещё бы, корни этого алфавита лежали совсем под иным небом и временем. Пожалуй, ближайшим аналогом в этом мире можно было бы считать – с известной натяжкой, разумеется – японскую письменность.   
Именно поэтому Евгению не требовалось прибегать к излишним премудростям, чтобы зашифровать свои записи. Впрочем, для Белугина этот язык тоже не являлся родным. Просто в своё время в службе решили, что данный вариант будет наиболее оптимальным и с тех пор все отправляющиеся на задание оперативники тратили малую толику своего времени на изучение дополнительного предмета.
Рассеянно пробежав глазами свои записи, Евгений задержался у одного из пунктов. Речь в нём шла о структуре и составе ячеек московского отделения организации. Ничего не скажешь, аналитики постарались на славу – картина потаённой революционной паутины, опутавшей древнюю столицу России, открывалась во всей красе. Самым удивительным при этом было внешне хаотичное, но, на самом деле, весьма стройное переплетение партий совершенно, казалось бы, разного толка. Вряд ли кто-то даже из самых осведомлённых чинов тайной полиции империи представлял в полном объёме механизм взаимодействия людей, поставивших себе цель изменить существующий порядок вещей.
Эсэры, кадеты, социал-демократы, анархисты – все эти и многие другие организации пронизывали насквозь тысячи невидимых глазу ниточек, сплетающихся, расходящихся и вновь соединяющихся, несущих в себе информацию, деньги, оружие и, разумеется, кровь. Много крови. Больше всего это напоминало чудовище, медленно растущее в недрах страны, постоянно требующее жертв и готовое вот-вот вырваться на свободу, круша всё и вся на пути. В какой-то момент Евгений поймал себя на мысли, что испытывает лёгкое чувство зависти от того, что служба практически не имеет отношения к появлению столь изощрённого революционного аппарата – все заслуги принадлежали непосредственно аборигенам. 
Что ж, Белугину и его коллегам оставалось лишь подтолкнуть этого зверя в направлении, выгодном им. О благополучии местных обитателей думать не приходилось. Да и стоило ли? В конце концов, они сами сделали почти всё для того, чтобы облегчить решение задачи крохотной горстке многоопытных кукловодов, притаившихся за спинами тех, кто простодушно считал себя творцами нового мира.
В дверь купе негромко постучали.
- Открыто, - бросил Евгений, досадуя, что кто-то отвлёк его от размышлений.
- Позвольте билетик, - кондуктор самым внимательнейшим образом изучил жёлтый квадратик картона и, прицелившись, ловко пробил его. – В Москву следуете, милостивый государь? Не боитесь?
- Чего? – удивился Белугин, убирая билет во внутренний карман пиджака.
- Так шалят там, - охотно пояснил кондуктор, радуясь, по всей видимости, возможности почесать языком. – Заметили, поди, что пассажиров нынче не шибко много? Боятся людишки.
- В самом деле? – заинтересовался Евгений. – Мне казалось, что прошлогодние беспорядки остались в прошлом.
- Так-то оно так, - вздохнул кондуктор. – Да только носится в воздухе нечто эдакое, - он неопределённо взмахнул рукой, - того и гляди заново полыхнёт. Осерчал народишко не на шутку. Кажный божий день то забастовки, то стрельба… Нет, помяните моё слово, скоро опять красного петуха узрим! – последние слова он произнёс с затаённым злорадством. Хотя, может это только показалось. В любом случае, Белугин решил не продолжать этот скользкий разговор – к чему лишние неприятности?
- Что ж, надеюсь, правительство разберётся со смутьянами, - сказал он сухо, давая всем видом понять, что тяготится беседой.
- Ну-ну, - криво усмехнулся кондуктор. – Счастливого пути! – Дверь в купе громко стукнула.
«Занятно, - лениво подумал Евгений, - а есть ли у царя шансы избежать новой революции? – И тут же ответил сам себе. - Ну, положим, если разогнать ко всем чертям Думу, повесить – непременно повесить! – сотни две-три самых рьяных болтунов, разогнать или запретить любые партии, пообещать людишкам все мыслимые и немыслимые блага… пожалуй, на какое-то время взрыв можно и отсрочить. Хотя, как ни крути, это лишь временные меры. Нечто вроде Октябрьского манифеста – дали демократические свободы, а действия администрации в новых условиях не обеспечили. Правда сообразят, что лопухнулись позднее».
Почувствовав, что окончательно замёрз, Белугин поднялся с дивана и сделал несколько энергичных движений, разгоняя кровь. Но тут же болезненно поморщился – простреленное плечо противно заныло, намекая, что ещё рано давать организму полную нагрузку. Чертыхнувшись, Евгений решил пройтись по вагону. Дошёл до тамбура, поймав по дороге запыхавшегося проводника, наконец-то попросил сделать чаю и вышел в тамбур. Не торопясь закурил душистую папиросу, радуясь, что нет рядом зануды-медика, пилившего его день и ночь за эту пагубную привычку, и бездумно уставился в окно.
Колёса выстукивали свой ритм, вводя в подобие гипнотического транса, и Белугин даже не заметил, что стоит в тамбуре уже достаточно долго. Опомнился, когда выкуренная папироса обожгла пальцы, вздрогнул от неожиданности, опять помянул нечистого и, выбросив окурок, направился обратно в купе, решая заодно, а не добавить ли к чаю ещё небольшую рюмочку конька. Представил, как доктор, узнав о его планах, снова начал бы длиннющую лекцию о негативных последствиях алкоголя, негромко хихикнул, точно шкодливый гимназист. С улыбкой потянул ручку двери, сделал шаг внутрь и… замер на полдороге – на его месте сидела, небрежно закинув ногу на ногу, одетая в длинное тёмно-синее платье Ольга, а в руках у неё был его блокнот, который она изучала с живым любопытством.
- Эжен! – воскликнула она, поднимая голову и просто-таки лучась радостью. – Что же ты остановился? Проходи, - она опустила блокнот и Белугин с холодком, проскользнувшим по позвоночнику, увидел, что в другой руке она сжимает маленький чёрный пистолет.

Рысенок
Спасибки!   

svtsar

Точно! Вот что значит несколько лет уже не курить - подзабыл ощущения

Ага, точно - в первую минуту она примерно так и выглядела.         Но только в первую, а потом...