Емельян Борисович Зайцев обожал свою бородку. Такую черненькую, кучерявенькую, всегда аккуратно подстриженную и надушенную.  И хотя большинство его коллег и друзей считали, что она ему не идет – он ее просто обожал. Холил и лелеял.
Емельян Борисович был деятелем науки. Преподавал в одном известном, уважаемом институте и слыл грозой среди студентов.  От студента, садившегося к нему отвечать билет, требовалось не смотреть по сторонам, а твердо глядеть доценту Зайцеву в глаза. Ну, или в соседнюю с глазами область. И если бедолага не мог удержаться от улыбки, глядя на бородку – участь его, увы, была решена.  Завалить студента Зайцеву не составляло труда. Он ставил ему в зачетку жирное «два» и царственным жестом посылал из кабинета вон на пересдачу.
Ибо не было в жизни Емельяна Борисовича более важных вещей, чем наука и бородка.
С женщинами вопрос был решен уже давно, когда много лет назад его бывшая жена ультимативным тоном потребовала бородку сбрить, а в последующем скандале выяснилось, что он «дебил» и никакой бородой его «дебильство» не скроешь. Конечно, они развелись. А как он мог с ней дальше жить? Где ей, дуре, было понять, что бородка – важный признак его академического статуса? Плодить свои неудачи в семейной жизни он больше не стал и кашу по утрам ему по прежнему варила мама, которой было все равно – лежит ли ее Емелюшка с голенькой попкой в своей кроватке или он уже бороду отрастил. Дети возраста не имеют.
В институте он работал много лет, коллеги давно к нему привыкли и ни он сам, ни его борода не привлекали особого внимания.
Жизнь его шла своим заведенным раз и навсегда чередом, пока не произошел несчастный случай: доцента свалила простуда. У него начался озноб, поднялась температура и вышестоящее начальство сочло за лучшее отменить его лекции, чтобы доцент отлежался и не заражал окружающих.
Зайцев ехал домой. В полупустом троллейбусе.  Была середина рабочего дня и в общественном транспорте катались только пенсионеры, курьеры и мамочки с детишками.
Гражданский долг не позволял ему чихать на пассажиров и потому Зайцев деликатно встал на задней площадке – чихать и кашлять подальше от окружающих.
Окружающими были:  пяток бабулек, дедушка с коляской стеклотары и молодая мамочка с девочкой лет пяти.
Дети, как известно, бывают разные. И никогда неизвестно – что из какого ребенка вырастет. Вот что получится из этой девочки лет через двадцать? Не знает никто. А пока она громогласным голосом на весь троллейбус мучала мамашу.
- Мааам, я хтю есть!!!
- Сейчас домой приедем, и …
- Ну, мааам! Я умираю с голоду! (И где она выражений-то таких нахваталась? Шекспир отдыхает)
- Ну, хорошо…
Мама, не в силах слышать это хныканье, полезла куда-то в сумочку.. долго там рылась и, наконец, извлекла на свет пару печенюшек в пакете.
На секунду нытье прекратилось, ребенок изучил поданное ему печенье и вынес свой вердикт: - А чиво оно такое мокрое и разваливается? Ты где его нашла? На кладбище, что ли?
Устами младенца глаголет истина…Бабульки с интересом, открыв рты, наблюдали за происходящим. Дед и Зайцев тихо хмыкали в бороды.
И тут, к счастью мамы, внимание ее драгоценного чада переключилось на… чихающего солидного бородатого мужчину на задней площадке.
Девочка замолкла и долго пристально смотрела на Зайцева. И без того мокрый от простудной испарины доцент, покрылся дополнительным потом, предчувствуя неладное.
Новый вердикт изучающего мир чада не заставил себя ждать. Она ткнула в Зайцева пальцем и громко, на весь троллейбус, произнесла:
- Мам! А вон у того дяди борода, как у тебя – пиписька!