Имя, имя. В честь друга? Это можно одним предложением обыграть.
Как считаете?
Циновка ему приснилась. Хотя...
Насчет временных матрешек надо подумать.
Спасибо!

«Я слова найду такие нежные,
Что завидовать начнут красавицы…»
Динамики хрипят, и от этого мне кажется, что певец страдает астмой. Музыка. Так это здесь называется. Официантки выставили колонки на улицу – это должно создавать интимную обстановку. Так они думают. Хрипящий голос ввинчивается вам в мозги, и вы должны наклоняться к собеседнику, чтобы услышать его.
Официантка с несчастным лицом ставит перед нами чашечки кофе. Вид у нее такой, словно завтра ее расстреляют. Муса хмыкает, она пожимает плечами и удаляется, шаркая ногами.
- Чему ты смеешься?
- Этот парень влюбился в крокодила, если его возлюбленной должны завидовать красавицы, - весело говорит Муса.
Мой брат сегодня в отличном расположении духа. Я провожаю взглядом сутулую спину нашей официантки и выразительно поднимаю брови. Девушка наверняка приняла его смешок на свой счет, и теперь думает о нас плохо. Брат прихлебывает кофе и закуривает. Мы пьем уже по третьей порции, а еду не заказываем. Приморский город, кафе возле вокзала. Приезжие волной вытекают на привокзальную площадь и бросаются к этому кафе, занимают столики под тентом, заказывают жареную картошку и набрасываются на еду так, словно не ели неделю, хотя в поезде они только тем и занимались, что поглощали жареных куриц, вареные яйца и соленые огурцы.
Мне не хочется кофе. Это не кофе, но как-то же нужно это пойло назвать. Я смотрю на поверхность круглого пластикового стола. Она выглядит так, будто ее использовали вместо наковальни и рубили на ней проволоку зубилом. «В этом сезоне мы намереваемся оздоровить пять миллионов отдыхающих». Почему я запомнил эти слова из интервью? И где я его слышал?
- Пей кофе, нам пора.
Я смотрю на ряд машин у тротуара. Все приехали «по делу», но хозяева машин не торопятся отъезжать. Идет ловля пассажиров. По кольцу площади катится синий жигуленок. Нам действительно пора. Подзываем официантку. Вид у нее еще более несчастный, если это вообще возможно. Такое впечатление, что она за эту минуту успела узнать о смерти двух своих бабушек.
Муса расплачивается и признается ей, что отродясь не пробовал такого кофе. Я с ним полностью согласен. Мы подходим к синей шестерке в тот момент, когда она притормаживает перед зеброй. Садимся. Рядом с водителем сидит Марат.
- Тебя только за смертью посылать, - бурчит Муса вместо приветствия.
- Я тоже рад вас видеть, - отвечает Марат.
Мы снова вместе.
Руслан - так зовут парня за рулем. Он нам как брат. Его отца зовут Марат, и этим все сказано. Наши отцы - больше чем братья. Они друзья. У меня есть братья, а вот друга нет. Друг - большая редкость. Отцу повезло. Он говорит, что братья от родителей, а друзья от бога. Я ему верю.
Руслан весело смотрит на меня в зеркало и подмигивает. Я улыбаюсь в ответ.
Марат перебрасывает через спинку сидения небольшой сверток. Что-то небольшое, завернутое в мешковину. Сверток лежит между нами, я смотрю на Мусу, а он на меня. Мы знаем, что это такое. К горлу на секунду подкатывает комок. Это ножи Тимура. Комок исчезает, Тимур умер хорошей смертью, и я надеюсь, что мне повезет так же, как и ему. В свое время. В глазах брата я вижу отражение своих мыслей.
"Мы их нашли" - шепчет Марат, и я знаю, что у нас все получится.

Я говорю - раз, я говорю - два, я говорю - три.
Поначалу это кажется смешным, но я знаю, что скоро мне будет не до смеха. Я  нахожусь в упоре лежа, словно собрался отжиматься на кулаках, но отжиматься не надо. Надо просто стоять. Никаких усилий. Дядя сказал, что вернется через час. У меня вагон времени.
Я говорю - триста, я говорю - триста один.
Пять минут. Это совсем мало, это почти ничего, если вы что-то делаете. И это очень много, когда вы просто стоите. Есть, о чем подумать, но думать не получается. Получается метаться мыслью. Оказывается, что в голове полно мусора, сплошной хаос, шум. Начинает чесаться тело - в самых разных местах. Нужно лишь встать на колени, завести локоть за спину и почесать это место между лопатками. А потом встать опять на кулаки и продолжать стоять. Нет, даже не продолжать, а начать заново. Просто нужно подтянуть брюки, они очень неудобно сидят на поясе, сдавливают живот. Да, все поправить, почесать между лопатками и тогда отстоять столько, сколько нужно.
Я знаю, что сейчас происходит. Это протестует ум, он не хочет быть неподвижным, ему надо двигаться. Он ведет себя, как кролик в клетке, когда к ней подходит лис. Он мечется. Но я охотник и продолжаю стоять. Все еще только начинается.
Я говорю - шестьсот.
Хорошо, что я снял рубаху. Спина покрывается испариной. Теперь я снова могу думать. О чем подумать? Я не знаю, пытаюсь найти в голове мысли, но не нахожу. Мышцы живота гудят, как басовые струны. Начинают болеть костяшки на руках. Да, думать. Я стою здесь не потому, что не захотел отдать ножи. Ножи лишь предлог, а я стоял бы в любом случае. Теперь я понимаю это так ясно, словно стоять на кулаках - мое собственное решение, а не дяди. Иначе и быть не могло. Меня начинает потряхивать - по телу пробегает первая волна дрожи.
Я говорю - тысяча.
Меня уже колотит вовсю. Иногда кажется, что сейчас я разобью колени о камни. Это только кажется, надо не обращать внимания на тряску. Легко сказать. Иногда мне приходит в голову, что я сбился со счета, что все время повторяю одно и то же число, иду по кругу. А дядя просто спрятался неподалеку и злорадствует. Нет, я знаю, что он сейчас сидит в хижине и гоняет чаи со стариком. Пот собирается большими каплями на лбу, скатывается по носу и собирается на кончике. Я потряхиваю головой - капли падают на камень, что подо мной. Я уже знаю этот камень, изучил каждую трещинку на нем. Теперь там образовалась небольшая лужица. Я представляю себе, что это озеро в каменистой стране, а я смотрю на него с высоты птичьего полета. Не получается, я знаю, что это мой пот. От тряски мое дыхание сбито, я уже не могу его контролировать. Дышу часто и отрывисто, как Султан в жару. Начинают неметь кисти.
Я говорю - две тысячи.
Тряска уже происходит волнами. Это напоминает всхлипывание ребенка, который только что плакал, а теперь засыпает. Все тело как бы всхлипывает - несколько секунд тряски, а потом минута тишины. Кистей я уже не чувствую. Левое предплечье распухло, ремни впиваются в тело, кожа становится багровой. Теперь я думаю, что дядя, возможно, хотел мне добра, предлагая снять ножи - он знал, что меня ждет. Но сейчас уже не имеет смысла об этом говорить или думать. Пот просто течет с меня, я весь покрыт огромными каплями, которые непрерывно скатываются по рукам, падают с лица. Я будто вылез из воды и теперь она с меня стекает, образуя лужу на земле. Никогда не думал, что во мне столько жидкости. Одно плохо - пот ест глаза. Бывает, что глаза щиплет, когда в них попадает мыло, но это не сравнить с потом. Он едкий, как кислота, а все потому, что я ем всякую гадость.
Я говорю - три тысячи.
В какой-то момент тряска исчезает совершенно. Звенящая тишина - в теле, в уме. Кисти как будто взрываются теплом и оно волной прокатывается по рукам, спине, ногам. Пустота, я уже не стою на кулаках, а парю над землей. Теперь мне кажется, что так можно стоять вечно. Никаких мыслей, я вижу ее лицо.
- Время, - говорит дядя где-то рядом, и я не замечаю, как оказываюсь стоящим на ногах.
Он все так же улыбается. Я жду, что он скажет. Дышу так, будто бегал весь этот час. Ветер приятно холодит тело, пот испаряется и кожу стягивает, будто ее намазали клеем. Я знаю, что это не все, но не могу себе представить, что еще тут можно придумать. Дядя ничего не придумывает, он идет по давно проторенному пути.
- Ты не хочешь присесть один раз?
Я понимаю его сразу, и приседаю, как на уроке физкультуры.Когда я начинаю подниматься, он знаком приказывает меня остановиться - в самом неудобном положении, когда бедра параллельны земле. Я замираю. Он кивает головой и уходит.
Я говорю - раз, я говорю - два, я говорю - три...

Спасибо, Расул!
Быстрее не получается.
Я буду стараться!