– Господин майор, – спросил Злотопольский у командира "молниеносных", – Вы не представите мне господина… капитана?
– Да? А я почему-то считал, что Вы уже знакомы, – при желании Красницкий тоже умел делать своё лицо наивным, – Имею честь представить: Борис Ницеевский, – показал он рукой на Бориса, – капитан батальона "Błyskawica". Вальдемар Злотопольский, – так же церемонно показал он на киевского гостя, – полковник Управления Безопасности Речи Посполитой.
Он посмотрел на киянина и почтительно склонил голову. Тот медлил с ответом.
– Капитан? – скептически посмотрел он на Бориса, – Мне почему-то казалось, что Вы ВЫШЕ званием.
Борис собрался ответить, но его опередили.
– Насколько мне известно, в батальоне "Błyskawica" господин Ницеевский имеет звание капитана, – майору Красницкому явно нравилась роль версальского аристократа, – Или у Вас, господин полковник, есть на этот счёт какие-то иные сведения?
Злотопольский потёр виски и вдохнул воздух. Похоже, даже хвалёная выдержка киевской "убеции" имеет свои границы.
– Господин майор, – теперь киянин имел вид рассерженного Юпитера, – этот человек находится в розыске по обвинению в государственной измене. Как Ваш начальник, приказываю немедленно его арестовать!
Огненные стрелы не произвели на майора никакого впечатления. Неудивительно – в конце концов он сам был "молниеносным".
– Так точно, господин полковник! – ответил он, не вытянувшись, однако, по стойке "смирно", – Указанный Вами офицер "Błyskawicy" будет немедленно арестован. Как только я увижу законным образом оформленный ордер на его арест. Могу я на него взглянуть?
Ну что, съел? Красницкий был готов защищать "своего" Бориса от "чужого" Злотопольского, не щадя живота своего. А уж нервов гостей из Киева – и подавно.
– Борис Ницеевский не является офицером Вашего подразделения, – продолжал настаивать киянин, – Он не имеет права на ношение этой униформы!
Ну что же, и солнце не без пятен. Если бы Вальдемар Злотопольский служил когда-нибудь в "молниеносных", он знал бы, что наступать на их любимую мозоль, по крайней мере, неразумно. Мозоль носила название "честь мундира". Когда кто бы то ни было со стороны начинал угрожать носителю орла с молнией, его товарищи бросались на его защиту всей стаей. А уже только потом начинали выяснять, из-за чего весь этот шум и кто в этом деле прав, а кто виноват.
– Как офицер батальона "Błyskawica" свидетельствую, что присутствующий здесь Борис Ницеевский начал службу в батальоне "Błyskawica" раньше меня, – чеканному голосу майора Красницкого могла бы позавидовать не одна иерихонская труба, –  Также свидетельствую, что знаю присутствующего здесь капитана батальона "Błyskawica" Бориса Ницеевского, как офицера с большим опытом и отличной подготовкой, в связи с чем я и привлёк его к сегодняшней операции.
– Как командующий операцией приказываю Вам, – выкатил тяжёлые орудия киевский полковник, – отстранить Бориса Ницеевского от участия в операции!
Да, умение заставить выйти из себя невозмутимого полковника Злотопольского – несомненный талант. Какие же ещё таланты зарывает в землю его бывший (или уже не бывший? или ещё не бывший?) товарищ по оружию?
– Прошу прощения, господин полковник, – теперь майор снова был воплощённой любезностью, – но в кадровых вопросах отдавать мне приказы может ТОЛЬКО командир батальона "Błyskawica" и никто другой.
Он снова склонил голову в учтивом поклоне. Теперь только тонкая грань отделяла Вальдемара Злотопольского от признания своего поражения в этом поединке. И Красницкий её проломил.
– Возможно, Вам стоит обсудить этот вопрос лично с полковником Нововейским, господин полковник. Уверен, он прислушается к РАЗУМНЫМ аргументам Управления. Вас соединить? – услужливо вынул он из кармана телефон.
Вот теперь всё кончено! Нокаут! Для Вальдемара Злотопольского он более недосягаем. Командир "Błyskawicy" пошлёт куда подальше любого "убека", пытающегося распоряжаться в его единоличном курятнике. И не только Злотопольского, но и кого повыше. Даже сам "в морду" не имеет права приказывать "молниеносным", тем более, в их внутренних делах. Это позволено исключительно Начальнику Управления Безопасности. Но вот в том, что он захочет лично разбираться в тонкостях назначения какого-то там капитана, у Бориса Ницеевского были большие сомнения. Вальдемар Злотопольский их, похоже, тоже полностью разделял. Поэтому и не взял протянутый ему аппарат.
Не можешь победить врага – присоединись к нему. Поэтому киевский полковник прямо на глазах успокоился и перешёл на деловой тон.
– Господа офицеры! Предлагаю обсудить план операции по освобождению Собора. Господин майор, покажите, что у Вас есть.
Майор Красницкий шагнул к штабной "Росомахе". "Молниеносные" офицеры пододвинулись ближе. Чтобы не стоять с киянином вплотную, Борис вклинился между двумя соседями слева.

…
– Вставай!
Тянут за руки, ноги теряют опору. Встать. Не упасть.
– Иди!
Шаг вперёд. Ещё один. Неудобно. Не споткнуться.
– Не туда! В иную сторону!
Повернуться обратно. Два шага. Дальше некуда – стол.
– Дверь видишь? – разворачивают вбок, – Туда!
Два шага вперёд. Не споткнуться. Ещё два шага.
– Пошла! Быстро! Слышишь ты, дура? – толкают в спину, – Не сюда, в дверь! Дверь видишь? Пошла!
Что это мешает идти? Посмотреть вниз. Женщина. Сидит на полу. Смотрит на неё. Отводит глаза.
– Мама!
Знакомый голос. Откуда?
– Молчать! Сидеть! Сидеть, я сказал!
Бася Ницеевская замотала головой, чтобы разогнать туман перед глазами и в голове. Получилось. Ева её звала. Где её Ева?
– Ева!
– Молчать ты, сучка лядская!
Кто-то больно толкнул её в спину. Дыхание перехватило. Барбара упала на четвереньки, ловя ртом воздух.
– И не вставать, ясно! Кому говорю! Кто встанет, получит пулю! Вот так-то, это вам не скользячку трескать, со мной шуток нет!
– Nie leż na mnie, babo. Nie mogę oddychać.258
– Przepraszam Pana,259 – извинилась Бася и на четвереньках поползла дальше, туда, где ей осторожно махала рукой Ева.
Несколько раз на кого-то наступив коленом, несколько раз попросив у кого-то прощения и несколько раз выслушав тупые шутки охранников о тяжёлой заднице тупых ляшек, она наконец-то добралась до своей дочери.
– Мама! Ты жива! Ты просто не воображаешь себе, как я рада! – быстро-быстро зашептала дочка, – когда ОНИ тебя забрали, я думала, что сама умру, так было страшно.
Она сидела на полу в том же самом месте, где они расстались – около первого ряда скамей, так что можно было опереться о него спиной.
– Надо было устроиться дальше, ряду во втором-третьем, – невпопад ответила Барбара,  вертя головой, – тогда с обеих сторон была бы хоть какая защита от осколков…
Барбара всё ещё никак не могла прийти в себя после того, как… после того, как она… после всего ЭТОГО. Все вокруг смотрели на неё и только на неё. И шептались только о ней, о том, как она… как её… А когда она решалась поднять глаза на них, они отводили взгляд…
– Прости, мама, – смутилась Ева, – я боялась отсюда уйти. Я боялась, – она изо всех сил прижалась к матери, – что тогда ты меня никогда не найдёшь. Я тебя очень люблю, мама! Я очень боялась за тебя, – она заревела.
Басе очень хотелось разрыдаться, так же, как её маленькая дочь. Больше всего хотелось выплакать всю боль, всю грязь, весь стыд и всю тяжесть на душе. Но ничего не получалось – глаза были сухими. И светлых мыслей в голову тоже не приходило: единственной вещью, о которой могла думать Барбара Ницеевская, был тёплый душ. Она мечтала о тёплых тугих струях воды, смывающих с неё всю эту грязь, всю эту холерную мерзость. Смыть! Смыть всё ЭТО, пусть ОНО стечёт по трубам вместе с мыльной пеной. А потом намылиться ещё раз – мягким мылом с цветочным ароматом…
С ароматом? О, Боже, она же насквозь пропахла ЭТИМИ… да, запахами ЭТИХ! А Ева сейчас здесь – и она всё ЭТО чувствует! Нет-нет-нет, так нельзя! Так просто невозможно! Из глаз брызнули слёзы.
Две сидящие на полу женщины, обнявшись, рыдали навзрыд.
-----
258 Не лежи на мне, баба. Не могу дышать. (польск.)
259 Прошу прощения. (польск.)

Только рекомендую с начала, а не только то, что здесь выложено. 

А если с конца - то ни того ни другого не будет. 
Так что сижу и жду.