Пирамиды и коалиции (продолжение)

К «другим фронтам» относилась, в первую очередь, Италия. После заключения Пассарианского мира Республика активно перекраивала карту Западной Европы. Победы французского оружия вызвали к жизни многочисленные зависимые от Франции государства на восточных границах Франции и контролируемых ей территориях: Цизальпинскую, Анконитанскую, Батавскую, Цисрейнскую, Лигурийскую, Гельветическую и др. Зачастую эти «республики-сёстры» представляли собой не более чем небольшие территории вокруг небольших городов, как, например, Анконитанская – вокруг порта Анкона или Тиберинская – вокруг г.Перуджа близ р.Тибр. «Республики» эти были созданиями достаточно эфемерными, и статус их постоянно менялся. Так, к примеру, республика Болонская, не просуществовав и полугода, вошла в состав республики Циспаданской, которая сама, в свою очередь, вместе с республикой Транспаданской вошла в состав республики Цизальпинской.

Естественно, европейским монархиям не нравилось это «буйство республиканской поросли». Австрия уже в основном оправилась после нанесённых ей Бонапартом ударов, а Британия и без того никогда не прекращала войны с Францией. Французы же тоже не особенно стремились соблюдать сложившееся «status quo post bellum», явно намереваясь установить в Италии свою гегемонию, так, как это пытались сделать ещё Карл VIII или Франциск I, только под флагом не «династических прав», а «свободы, равенства и братства».

Военные действия начал генерал Александр Бертье. В качестве «casus belli» им было избрано произошедшее в конце декабря 1797 г. убийство Леонарда Матюрена Дюфо, французского посла в Риме. В качестве ответной меры Бертье вступил на территорию Папской области и в феврале 1798 г. вошёл в Рим. Через несколько дней к числу «республик-сестёр» добавилась ещё одна – Римская. Правда, при этом, как уже говорилось выше, пришлось ликвидировать Анконитанскую и Тиберинскую (которую тот же Бертье создал по дороге) республики. Папа Римский Пий VI был низложен и депортирован во Францию. Смена режима прошла мирно и даже с энтузиазмом, но дальнейшие отношения римлян с французами не заладились. Французы обложили граждан республики высокими налогами и массово вывозили из Рима культурные ценности. Доходило и до обычных грабежей, чего не могли пресечь до конца ни Бертье, ни сменивший его Жан-Этьен Шампионне. Причины этого были банальны – французская армия нуждалась в средствах на собственное содержание и взять их, кроме как с «союзных» республик, было неоткуда.

В войну решил вмешаться король Неаполя Фердинанд I из династии Бурбонов. Сам монарх не отличался особенной решительностью, но его «подталкивала» к действию его жена, королева Мария-Каролина. Командующий неаполитанской армией австрийский генерал Карл Мак в ноябре 1798 г. атаковал Рим и вынудил Шампионне эвакуировать оттуда французские войска. Успех неаполитанцев оказался, правда, только временным – Шампионне перегрупповал силы, нанёс поражение Маку и уже в декабре отбил Рим обратно. Примерно в то же самое время были оккупированы Пьемонт с Турином и Тоскана с Флоренцией. Попытки английского десанта в тосканском Ливорно закончилась неудачей.

Взяв Рим, Шампионне немедленно двинулся на Неаполь. 3 января под Капуей состоялось сражение между французами и неаполитанцами. В неаполитанских рядах возникла паника, только усилившаяся после решительной штыковой атаки французов. Мак просил о перемирии, но ему было отказано. Французы осадили Капую, которая сдалась через примерно неделю по условиям перемирия с неаполитанцами. Одним из условий перемирия было изгнание всех врагов Французской Республики, так что несчастный Мак был вынужден покинуть Неаполь и по соглашению с Шампионне выехать в Германию. Правда, позже Директория не утвердила этого соглашения, по дороге Мак был арестован и отправлен в Париж.

Перемирие было, однако, нарушено неаполитанскими «лаццарони» (неаполитанскими городскими низами), отряды которых напали на французские аванпосты. В ответ Шампионне возобновил наступление. В Неаполе началось восстание республиканцев, что позволило Шампионне занять Неаполь без боя. Король и королева бежали на Сицилию на английском корабле, а в городе была провозглашена очередная республика, получившая название «Партенопейской», по древнему греческому названию города.

Положение республиканцев осложнялось, однако, финансовыми проблемами, ибо Шампионне требовал денег от Партенопейской республики точно так же, как от республики Римской. Контрреволюция между тем не складывала оружия. Кардинал Фабрицио Руффо поднял роялистское восстание в Калабрии. Его «Христианская Армия Святой Веры» (или «санфедисты» от итал.«santa fede» – «святая вера») продвигалась к Неаполю, в то время, как республиканцы так и не смогли создать полноценной армии.

Но это было ещё полбеды. Как уже говорилось, после высадки французов в Египте в войну вступила Турция. Уже в октябре войска Али-паши Янинского напали на принадлежащий французам город Превеза в Эпире. Этот город с прилегающей областью отошёл Франции после раздела «венецианского наследства» в Пассариано. Обладая более чем десятикратным превосходством в силах, турецко-албанская армия практически вырезала несколько сот французских гренадёр и местную греческую милицию. Войско вернулось в Янину с отрезанными головами защитников Превезы на своих пиках.

После этого турки захватили ряд небольших островов (Киферу, Занте, Кефалонию, Итаку, Левкаду, Китиру) и, наконец, в феврале 1799 г. высадились на острове Корфу. Остров был хорошо укреплён ещё со времени, когда принадлежал Венеции. Турки высадились на острове и захватили небольшой городок Гуино. Они установили несколько батарей, которые начали обстрел укреплений, но через некоторое время французы произвели вылазку и уничтожили их. У французов было много доброжелателей среди дружественного им греческого населения острова, поэтому командующий обороной генерал Шабо знал обо всех манёврах противника. После неудачи с обстрелом турки решили вначале захватить с моря лежащий неподалёку островок Видо, также укреплённый. Здесь, однако, их ждала неудача. Гарнизон Видо одбил атаку превосходящих сил, а французская эскадра (меньшая по численности, но превосходящая по выучке) искусно маневрируя, артиллерийским огнём сильно повредила турецкий флагман «Бурж-у-Зафер» так, что тот не смог продолжать бой. Вторая попытка турок захватить Видо закончилась для них потерей ещё одного корабля. Видя очередную неудачу врага, гарнизон крепости предпринял вылазку, снова принесшую французской стороне успех и несколько турецких пушек. Наконец, турецкий командующий вице-адмирал Кадыр-бей пришёл к выводу о бесперспективности штурма укреплений острова и отплыл, спалив жилые постройки вокруг крепости. Корфу остался за французами.

Но главное сражение должно было разыграться не на море, а на суше. В Италию и Швейцарию вторглась австрийская армия. Войну Франции вновь объявила Швеция. Против Республики образовалась уже вторая коалиция.

Отредактировано Московский гость (28-01-2015 19:32:42)

День Духа Наполеона Бонапарта

В Париже царило беспокойство. Директория, как уже говорилось, продемонстрировала свою неспособность остановить врага. Враг, если можно так сказать, «остановился сам», вернее, его остановили генералы Республики. Кроме того, режим Директории был крайне коррумпирован – и это было общеизвестно.

Популярность правящего режима упала практически до нуля. Если Вандемьерский переворот приветствовала большая часть уставших от якобинского террора «умеренных», если подавление Термидорского восстания рабочих приветствовали широкие круги буржуазии, если подавления Фримерского мятежа роялистов встретило поддержку масс республиканцев, то теперь, в середине брюмера VII года Республики (конце октября-начале ноября 1799 г.) режим стоял на страже уже исключительно самого себя, своих собственных интересов. Причём «собственных» в данном случае обозначало именно «собственных интересов директоров», а не всей Директории в целом. Директория состояла из пяти человек, права которых были, с формальной точки зрения, совершенно равны. Тем не менее, абсолютно неофициально, хоть по факту несомненно, двое среди них были «более равны, чем прочие» – Эммануэль Сиейес и Поль Баррас. Первый имел репутацию великого теоретика (известность его памфлета о Третьем сословии в начале Революции говорила сама за себя), второй же – великого «практика», участника и вождя чуть ли не всех политических «землетрясений» от Вандемьера до самого последнего момента.

Первый, отдавая себе отчёт в шаткости основ, на которых стоит Директория, готовил смену режима на военную диктатуру (с собой в качестве её политического вождя, само собой). Второй также прекрасно понимая степень непопулярности правительства, в котором он участвовал и которым де-факто руководил, пытался установить контакты с «противной стороной», ведя переговоры с тайными эмиссарами короля Людовика о его мирном восстановлении на троне в Париже (разумеется, при условии адекватных «отступных» ему, Полю Баррасу).

План первого был близок к осуществлению, но вмешалась судьба: генерал Жубер, изъявивший уже согласие стать «шпагой» Сиейеса, незапланированно погиб в битве при Нови и поиски пришлось начинать сначала. План второго не увенчался успехом по причинам сугубо политическим. Во-первых, Бурбоны, уже вполне «освоившиеся» в своих новых американских владениях, были не готовы предпринять активных действий в «старом королевстве» после отзыва из Европы армии Конде и начала эвакуации вандейцев. Во-вторых, британское правительство, будучи через своих шпионов в Париже, в курсе интриг директоров, видело угрозу в восстановлении власти короля Людовика XVIII «на двух континентах». Общественное мнение Британии относилось к идее «французской Реставрации», скорее, настороженно. Так, наряду с карикатурами на «кровавых якобинцев», в английской прессе появилась и знаменательная карикатура на Людовика XVIII, где тот в разорванных по шву штанах пытается, стоя одной ногой в Канаде, через океан дотянуться другой ногой до Парижа. Ходили слухи, что британцы не просто так, но с умыслом пропустили через свою блокаду «Каррер» с Бонапартом и его людьми.

Так или иначе, режим был непопулярен, а популярен был вернувшийся генерал Бонапарт. Популярен, несмотря на разящее нарушение субординации. К слову, Директория вовсе не была слепа и это нарушение субординации заметила. При обсуждении известия о самовольном возвращении командующего Египетской армией на её заседании обсуждался вариант ареста генерала и суда над ним (с последующим расстрелом, естественно). Правда, этим обсуждением всё и закончилось – директоры не решились применить к генералу каких-либо санкций сразу, ну а потом было уже поздно. Как будут говорить через столетие после этих событий – «поезд ушёл».

Итак, Бонапарт вернулся во Францию не как трус, убежавший от поражения, а как герой и спаситель Отечества. И в качестве «спасителя» приступил к конфиденциальному обсуждению планов «спасения» с доверенными (и вообще заинтересованными) людьми. Заинтересованных людей оказалось неожиданно много – в их числе оказались, кроме уже упомянутого Сиейеса, министр иностранных дел Шарль-Морис де Талейран-Перигор (масон, как и Сиейес) и министр полиции Жозеф Фуше. Правительство, таким образом, само помогало собственному свержению. Даже Баррас – и тот ничего вёл конфиденциальные беседы с египетским генералом.

В результате машина заговора пришла в движение. Тем не менее, заговорщики не хотели, чтобы новая, уже какая там по счёту, «революция» выглядела обычным военным путчем, они стремились провести всю свою акцию, не выходя (ну разве что чуть-чуть, в крайнем случае) из «конституционного поля». По большому счёту, план переворота принадлежал не столько Бонапарту, сколько Сиейесу, видевшего именно себя во главе «новой Республики».

Заговорщики приступили к реализации этого плана в самом конце VII года Республики, в один из дополнительных дней-«санкюлотид», не принадлежавших никакому месяцу. 16 ноября 1799 г., в «день Доблести» («Fête de la Vertu») рано утром во дворце Тюильри собрался Совет Старейшин («Conseil des Anciens») приступил к обсуждению известий о «грозном заговоре, угрожающем Республике». После краткой дискуссии были приняты два решения: о назначении генерала Бонапарта командующим вооружёнными силами Парижа и округа и о переносе заседаний Законодательного корпуса из Парижа в Сен-Клу (пригород столицы). В тот же день подали в отставку члены Директории: состоявшие в заговоре Сиейес и Роже Дюко –сами, Баррас – после убедительной беседы с Талейраном, а Луи-Жером Гойе и Жан-Франсуа Мулен – уже поздно вечером, убедившись, что Директория больше не функционирует из-за отсутствия кворума.

На следующий день, «день Духа» («Fête du Génie») в «деревне» Сен-Клу началось заседание Законодательного корпуса. К этому времени депутаты уже начали понимать, что «что-то тут не то» и начали задавать «странные» вопросы о цели всего происходящего. Если Совет Старейшин дал кое-как убедить себя, то Совет Пятисот («Conseil des Cinq-Cents») оказал сопротивление (несмотря на то, что его председателем был брат генерала). Когда Бонапарт пробовал обратиться к депутатам с речью, те атаковали его (дошло даже до неудавшегося покушения на его жизнь) и вынудили бежать, после чего объявили о своей верности Конституции III года (т.е. конституции якобинской).

Положение спас генерал Мюирон. Преданный товарищ Бонапарта ещё с Первого Итальянского похода, он, увидев «помятый» вид своего старого командира, обратился к солдатам с призывом «спасти своего генерала». До сих пор неизвестно, был ли это искренний порыв или же Мюирон действовал «по расчёту», опасаясь «пойти ко дну» вместе со своим шефом. В любом случае, Наполеон Бонапарт не успел произнести ни единого слова (он, по воспоминаниям современников, вообще был в прострации после провала в Совете), как его солдаты с его бывшим адъютантом во главе бросились в зал заседаний. Перед вооружённой силой депутаты, даже наиболее якобинские из них, оказались бессильны. Они просто разбежались в разные стороны, кто в двери, а кто в окно. Позже их пришлось «вылавливать» по одному по дороге в Париж, чтобы они уже задним числом подписали постановление о назначении комиссии трёх консулов в качестве правительства Республики и ещё двух комиссий для разработки новой конституции. День духа Наполеона Бонапарта завершился успехом. Следом за ним шёл День Труда.

Действительно, консульскому режиму предстояло изрядно потрудиться, чтобы «выплатить» предоставленный ему «кредит доверия». Страна (а в первую очередь широкие круги собственников: буржуазии и крестьянства) ждали от нового правительства в первую очередь стабильности. Это консулы были вполне готовы предоставить – состав правительства принципиально не изменился (что неудивительно, раз важнейшие министры старого правительства сами участвовали в заговоре против него). Шаг в сторону национального примирения консулы сделали и когда освободили арестованных министром полиции противившихся «перевороту духа» депутатов Совета Пятисот.

Но неизменность правительства была лишь второстепенной мерой. Главным было дать гражданам Республики ощущение стабильности их собственности. Собственности, в первую очередь, новоприобретённой. В процессе революции очень многие люди (в первую очередь, разумеется, на селе) обогатились на продаже «национальных имуществ» (т.е. бывших феодальных владений). Разумеется, они сильно опасались «Реставрации», в первую очередь, как реставрации старых владельцев их недвижимости. Городская буржуазия, совсем наоборот, опасалась возвращения якобинского «максимума» и различных версий «уравнения» в духе покойного Гракха Бабёфа. Собственники желали возможности стабильно пользоваться своей собственностью, и эту возможность Консульство было готово им предоставить.

«Консульство» – это означало в первую очередь «Наполеон Бонапарт». Сразу после «дня Духа» первым среди троих равноправных консулов по умолчанию считался Сиейес – как старший и более опытный. Он же взял на себя разработку новой конституции. Тем не менее, его проект не прошёл, будучи раскритикованным Бонапартом, который представил свой собственный проект. «Конституция VIII года» или «конституция Бонапарта» была, скорее, рабочим документом, чем классическим Основным Законом государства.

Единственное, что она определяла очень конкретно, это полномочия Первого Консула (в тексте документа он упоминался по имени, как и двое других консулов, Жака-Режи де Камбасереса и Шарля-Франсуа Лебрена). Во всех вопросах решающим считался голос именно Первого Консула, голоса двоих прочих были лишь совещательными. Избирательное право (в отличие от проекта Сиейеса) распространялось на всех мужчин, но оно было непрямым – граждане сами по себе не голосовали за конкретных лиц, но за состав окружной комиссии, которая, в свою очередь, утверждала «окружной список» локальных нотаблей, которые, опять же, утверждали «департаментский список», из которого выбирались члены администрации департамента. Нотабли департаментов утверждали «национальный список» кандидатов в депутаты органов законодательной власти.

Такая многоступенчатая система делала фиктивной всю систему «выборов». Действительно, в дальнейшем Первый Консул лично назначал префектов, супрефектов, членов генеральных и муниципальных советов.

Законодательные органы (Законодательное собрание и Трибунат) и судебные (Сенат) тоже были лишь фасадом, маскирующим личную власть Первого Консула – из-за сложной системы ротации членов, позволявших исключать из их состава «неправильных» членов. Конституция была утверждена плебисцитом, при том что её проект не был выставлен на обсуждение, а сам плебисцит прошёл, фактически, уже после введения её в действие.

Теперь на повестке дня было окончание войны. Первый Консул обратился к странам. С которыми он воевал: к Австрии. Британии и Швеции с письмами, где предлагал прекратить военные действия. Положительный ответ пришёл только из Швеции – Фредрик-Вальдемар II убедился, что дальнейшая война с Францией не сулит ему особых успехов и согласился на сохранение «статус-кво». Прочие державы Второй коалиции пока что не желали мириться.

Но в Европе были не только они. На востоке, в Киеве, внимательно присматривались к событиям на берегах Сены. Уже упоминалось, что общественное мнение Цесарства Многих Народов было вполне готово к примирению с Францией. Установление Консульства большая часть общества рассматривала, как позитивное явление, особенно, когда из Франции стали приходить известия о прекращении революционного хаоса и «восстановлении порядка». Сама «революция Духа» (из-за своего «мистического» звучания название быстро прижилось) виделась с берегов Днепра как аналог своей собственной «стальной революции», что делало французского Первого Консула ещё более симпатичным – многие распространяли на него те позитивные качества, которые видели в покойном «благословенном» цесаре. Теперь к сторонникам возрождения «горизонтального» союза присоединились, вслед за канцлером Винницким, цесарева-мать Мария-Кунигунда, маршал Сейма Пётр Волынский и даже противник канцлера по всем прочим вопросам старый гетман Браницкий.

Поэтому, когда в мае 1799 г. в Киев прибыл из Парижа посол Первого Консула Французской Республики Арман-Огюстен-Луи де Коленкур с поздравлениями по поводу именин Его Величества Цесаря Многих Народов Станислава I (8 мая), он встретил в польской столице исключительно тёплый приём. Тем более, что французский маркиз никоим образом не напоминал хамского вида санкюлота с газетных карикатур. Казалось, в отношении Франции и Польши всё возвращается «на круги своя». Или же наоборот – наступают новые времена.

Гегемония и свобода

Люневильский мир коренным образом изменил положение дел в Европе. Теперь Франция больше не имела на континенте никого, кого она могла бы назвать «достойным противником». Великобритания на континенте была бессильна, любая попытка высадить десант собственными силами неизбежно завершилась бы неудачей, без помощи континентальных союзников безнадёжным представлялось даже удержание принадлежащего лично королю Георгу III Ганновера. Составить же коалицию представлялось абсолютно невозможным: побеждённая под Страделлой и Гогенлинденом Австрия боялась новой войны, «как чёрт ладана», а ни одно из мелких германских государств не решилось бы вступить в войну с французами, неоднократно подтвердившими свой статус «непобедимых», без участия на их стороне Австрии. Фредрик-Вальдемар II Шведский по-прежнему «дулся» на британцев из-за Мальты, а что касается Цесарства, то сразу же после получения в Киеве известий из Люневиля цесарь Станислав, точнее, фактически правивший за него Государственный Совет («Rada Stanu»), сам направил в Париж посольство для переговоров о возобновлении «старого союза».

Переговоры шли успешно, ибо делить обеим сторонам было нечего, вернее, всё, что можно было делить, принадлежало другим. Фактически Франция и Польша имели перед собой огромный германский «пирог», которым он были готовы поделиться «по справедливости». Все разногласия, которые могли возникнуть в процессе этого раздела выглядели настолько незначительными по сравнению с его масштабами, что обе стороны даже и не подумали хотя бы в общих чертах формально определить свои сферы влияния, ограничившись общим обязательством «урегулировать все возможные разногласия в процессе взаимных консультаций». В любом случае к середине 1801 г. Горизонтальный Союз можно было считать вполне восстановленным и даже больше – были все основания считать континентальную Европу находящейся под гегемонией этого возрождённого французско-польского альянса.

Для Британии вопрос стоял просто: «вписаться» в этот франко-польский (в ближайшей к Острову части Европы – чисто французский) «новый порядок» или же «самоизолироваться» от континента. Последнее представлялось в Лондоне крайне рискованным шагом, могущим подорвать основу экономики Британии – торговлю с континентом. Поэтому новый кабинет Генри Эддингтона вступил в переговоры с Французской Республикой о заключении мира. Переговоры закончились подписанием в октябре 1801 г. в Лондоне предварительных условий мира, а 17 марта 1802 г. в ратуше г. Амьен – окончательной редакции мирного договора.

Французы брали на себя обязательство эвакуировать свои войска с территории Рима и Неаполя, а также острова Эльба. Союзная Франции Батавская республика обязывалась компенсировать Оранской династии потери в связи с потерей ей власти в Голландии. Англичане обязывались вернуть Франции и Батавии (т.е. Голландии) большую часть их колоний в Ост- и Вест-Индии и эвакуировать все захваченные ими острова в Средиземном море, в т.ч. Мальту, а также Египет (французские войска под командованием генерала Мену капитулировали в Александрии ещё в августе 1801 г. и были эвакуированы на британских судах во Францию). Главное же, Британия обязывалась не вмешиваться в дела «республик-сестёр» в Европе, фактически признавая их бесспорной сферой влияния Французской Республики. К этому добавился договор с Турцией, признававший французскими семь островов Ионического моря («Sept-Îles» или по-гречески «Επτάνησοι»).

Для Первого Консула это был триумф – после блестящих побед наступило время блистательного мира. Франция ликовала, популярность Наполеона Бонапарта взлетела до небес.

Воспользовалось французскими победами и Цесарство Многих Народов. Ещё в 1801 г. оно навязало Бранденбургу и Саксонии договора о «гарантии нейтралитета», позволявшие цесарским войскам размещаться на территории этих герцогств «для защиты от внешнего врага». Необходимость подобной «гарантии» обосновывалась попытками Австрии (ещё до заключения мира с французами) втянуть оба герцогства в антифранцузскую коалицию. Теперь же их нейтральность должны были гарантировать размещённые на её территории польские гарнизоны. Фактически это означало «бархатную оккупацию» Восточной Германии, противопоставить которой никто ничего не мог: ни император Франц II, только что побитый Наполеоном и не могущий позволить себе на конфликт с его союзником, ни осторожный герцог саксонский Фридрих-Август, ни тем более меланхоличный и нерешительный Евгений Понятовский, до сих пор неуютно себя чувствовавший без направляющих советов своей матери и переживающий после смерти в 1798 г. своего отца.

Единственным, кто выступил против польских «гарантий», был молодой и горячий курпринц Фридрих-Август Понятовский, сын Евгения, в знак протеста покинувший с несколькими близкими друзьями владения своего отца и эмигрировавший во Францию. С формальной точки зрения это было, однако, не «бунтом», а всего лишь «путешествием» молодого принца, так что никаких официальных последствий это неподчинение не имело. Канцлер Винницкий (именно он был автором проекта «гарантий нейтралитета») предпочёл делать вид, что верит в объяснения смущённого герцога Евгения (в мае 1802 г. тот прибыл в Киев официально на очередные именины Станислава I, а фактически – чтобы подтвердить свою безусловную лояльность своим польским протекторам) и не замечает явно враждебных Цесарству реплик о «тлеющем огне немецкой свободы, который не потушить польской тирании», звучащих в парижском салоне принца Фридриха.

Зато канцлер распространил свою «гарантию» ещё и на Мекленбург. Росток превратился в базу польского Балтийского флота. Это сильно взволновало короля Швеции – теперь Шведская Померания оказывалась зажатой между польскими владениями и польскими союзниками. Вместе с тем превентивная война с Цесарством не принималась в расчёт – даже в союзе с Англией (к которому всё больше и больше склонялся двор в Стокгольме) перспективы наступательных действий оценивались достаточно скептически без помощи какой-либо континентальной державы.

Таким образом Алоизий Винницкий смог показать себя в Киеве, как «сильная личность», способная расширить сферу влияния Цесарства без войны. Газеты либерального направления были полны панегириков в его честь. Но не только.

Второе Регентство и правление (все понимали, что чисто номинальное) Станислава I показало, что государство может существовать и без «стальной руки цесаря». Смерть Александра Благословенного не привела ни к смуте, ни даже к сколь бы то ни было значительному кризису. Наоборот, внутри Цесарства продолжался экономический рост, а на международной арене оно одерживало успех за успехом. Это постепенно приводило часть общественного мнения к фактической «реабилитации», казалось бы, окончательно похороненных идей «золотой вольности».

Разумеется, речь не шла о полном перевороте в умах и осуждении «стальной революции» – цесарь Александр оставался великим человеком даже для либералов. Но нюансы уже были другие. Предполагалось, что «золотая вольность» в её «просвещённом» варианте (а либералы были все, как один, сторонниками Просвещения) должна основываться не на низведении монарха до уровня «золотого идола» («złotego idolu»), т.е. до чисто представительских функций, но до равного с «национальным представительством» («reprezentacją narodową») уровня. Иными словами, если в александровскую эпоху Цесарский Сейм играл фактически консультативную роль при цесаре (позже – при Регентском Совете, а ещё позже – при Государственном Совете), то теперь либералы рассчитывали превратить его в орган, совместно с цесарем определяющим внешнюю и внутреннюю политику государства.

Это означало неизбежный конфликт с Государственным Советом, который при таком раскладе неизбежно потерял бы какую бы то ни было самостоятельную роль. Вместе с тем, некоторые члены Совета (в первую очередь, естественно, популярный в среде либералов канцлер Винницкий) сами были заинтересованы именно в такой эволюции государственных институтов и поддерживали программу либералов. Сгруппировавшихся вокруг канцлера либералов (их наиболее яркими представителями были в то время литвин Игнатий Потоцкий и москворус Александр Радищев) их противники называли «англоманами». Те возражали им в печати (в газетах и брошюрах), объявляя себя поклонниками английского парламентского строя, а не английской внешней политики.

В конечном итоге либеральное течение польской общественной жизни получило наименование «золотой партии», ставшее популярным после опубликования одним из противников «англоманов» Тадеушем Выссоготой-Закржевским памфлета против либералов «Золотая партия или символ веры англоманов» («Złota partia czyli credo anglomanów»), где довольно неуклюже критиковал базовые положения «золотой вольности».

«Золотая партия» быстро оформилась в организационном плане, выделив из себя общепризнанных вождей (её возглавил упомянутый Игнатий Потоцкий) и выставив своих кандидатов на выборах в сеймы и сеймики разных уровней. Соответственно, в Цесарском Сейме 1803 г. оказалось достаточное количество послов, относящих себя к Золотой партии (теперь уже без кавычек). Вместе с тем консерваторы-«браничаки» («braniczacy», т.е. сторонники Браницкого), по привычке не придавая значения Сейму во всех вопросах, кроме чисто финансовых, договорились реорганизовать Государственный Совет, удалив из него Винницкого. Узнав об этих планах (которые «браничаки» особо и не скрывали), Золотая партия подготовила свой «ответный удар». После опубликования официального решения Государственного Совета о своей реорганизации и отзыва Алоизия Винницкого с должности канцлера по требованию «золотых» было созвано внеочередное заседание Сейма.

«Золотые» полностью доминировали на этом заседании, испугав своих напором «браничаков» (которых было в целом немного) и потянув за собой колеблющихся (которые составляли подавляющее большинство). В результате Сейм принял решение об упразднении Государственного Совета и повторном назначении Алоизия Винницкого канцлером. Даже больше, по английскому образцу канцлеру Винницкому было от имени Цесарского Сейма предложено сформировать новое правительство. Вечером того же дня 18 июня 1803 г. Винницкий в новом качестве главы правительства и Потоцкий в качестве вождя сеймового большинства прибыли на аудиенцию к Станиславу I, где молодой цесарь (не особенно понимая значения своих действий, но поддавшись на вкрадчивый и уверенный голос Потоцкого), подписал номинацию канцлера на главу правительства. Золотая партия триумфовала – в самом деле, ведь она с ходу стала самой влиятельной политической силой в государстве.

На политическую арену с блеском вернулась «золотая вольность».

Отредактировано Московский гость (30-11-2015 02:24:17)

Чёрное и белое

Воспользовавшись заключённым с Великобританией миром в Амьене, Первый Консул решил восстановить контроль метрополии над своей колонией на острове Сан-Доминго.

На острове было неспокойно с самого начала Революции. Первые выстрелы прозвучали здесь в октябре 1790 г., когда мулат Венсан Оже, хозяин плантации сахарного тростника, поднял восстание, требуя для мулатов равных прав с белыми. Повстанцы Оже требовали равных прав только для 30 тысяч «цветных», не затрагивая вопрос об отмене рабства (или тем более равноправия) для полумиллиона негров-рабов. Восстание мулатов было подавлено в феврале 1791 г., но это был ещё далеко не конец революции на «сахарном острове».

Новое обострение ситуации произошло 22 августа того же 1791 г., когда на севере Сан-Доминго восстали уже непосредственно негры-рабы. Из их среды выделился харизматичный вождь по имени Франсуа-Доминик Туссен-Бреда . К моменту начала восстания он был уже, впрочем, свободен, даже более, сам являлся хозяином нескольких рабов, принадлежа, таким образом, к элите среди негров. Тем не менее, а возможно, наоборот, благодаря этому, Туссен-Бреда стал одним из, а затем и вообще неоспоримых вождей восстания. В 1793 г. он сменил фамилию с «Бреда» (по названию поместья, где он когда-то был рабом) на «Лувертюр» («L’Ouverture» – «открывание», вероятно в смысле «тот, кто открывает брешь в рядах врагов»).

Отряды Туссен-Лувертюра (всего его импровизированная чёрная армия составляла примерно 2-3 тыс. чел.) отличались высокой дисциплиной. В 1793 г. он на короткое время заключил союз с Испанией (в то время – членом антифранцузской коалиции), вторгшейся на западную, французскую часть острова, но быстро разорвал его, перейдя на сторону французских республиканцев, после того, как якобинский Конвент объявил об отмене рабства. Тогда же он получил свою полную «легализацию» в качестве бригадного, а затем и дивизионного генерала армии Республики. Однако и с Республикой его отношения укладывались далеко не гладко. Когда в 1797 г. на Сан-Доминго решением Директории вернулся из Франции комиссар («председатель гражданской комиссии») Леже-Фелисите Сонтонакс, Туссен-Лувертюр силой посадил его на корабль и отправил обратно в метрополию.

В 1798 г. Туссен-Лувертюр добился крупного военного и политического успеха: ему удалось подписать с британским генералом сэром Томасом Мэйтландом конвенцию об эвакуации британских войск с острова и открытия портов Сан-Доминго для торговли, в том числе и с британцами. Это решение вызвало резкие возражения назначенного Директорией губернатора Габриэля де Эдувиля, но Туссен не прислушался и к нему, изгнав его с острова так же, как и до этого Сонтонакса.

Перед тем, как покинуть остров, губернатор Эдувиль сделал «ход конём», освободив генерала Андре Риго  (вождя местных мулатов, контролировавшего юг острова) от обязанности подчинения Туссену. В ответ Туссен начал наступление на Юг и к июлю 1800 г. взял его под контроль, уничтожив при этом несколько тысяч мулатов.

Эвакуация англичан отдала в ему руки весь остров целиком, включая испанскую его часть, чем чёрный генерал не преминул воспользоваться, заняв её в марте 1800 года своими войсками. За месяц до этого он получил всю официальную власть на острове – Первый Консул назначил его капитан-генералом Сан-Доминго. Чуть позже Туссен-Лувертюр принял конституцию, которая провозглашала его «пожизненным губернатором». Хотя это и не было открытым разрывом с метрополией, было ясно, что «губернатор», склонный к личной власти ничуть не меньше, чем Первый Консул, никогда не согласится быть под чьей-либо командой, кроме своей собственной.

Итак, Первый Консул принял решение подавить мятеж своего капитан-генерала и направил на Сан-Доминго экспедиционный корпус своего шурина Шарля-Виктуара-Эммануэля Леклерка  (высадился в Кап-Франсэ на северо-западе острова в феврале 1802 г.). Одновременно, его войска высадились и в других портах как западной, французской, так и восточной, в прошлом испанской части острова. Туссен-Лувертюр был вынужден отступить вглубь страны. Войска Леклерка занимали город за городом, сопротивление повстанцев, даже столь упорное, как при осаде города Крет-а-Пьерро (посередине дороги между Порт-о-Пренсом и Кап-Франсэ) в марте 1802 г., не приносило результата.

Поэтому генералы повстанцев один за другим «меняли фронт» и переходили на сторону победоносного Леклерка, оставляя «генерал-капитана» Туссен-Лувертюра в одиночестве. В значительной степени, сами они воспринимали это как классическое «освобождение от тирана», ибо вождь повстанцев правил на острове, как неограниченный диктатор, «первый среди чёрных», как писал он в посланиях Первому Консулу, именуя того, в свою очередь, «первым среди белых». На сторону французов перешли чёрные генералы Кристоф, Дессалин, в конце концов в мае сложил оружие и сам Туссен-Лувертюр. Что касается мулатов, то они приняли французскую сторону сразу же (к примеру Александр Петион после бегства с захваченного неграми Юга во Францию вернулся вместе с войсками Леклерка).

Итак, к маю на острове Сан-Доминго всё успокоилось. Но, как оказалось, ненадолго. 4 прериаля X года Республики (24 мая 1802 г.) Первый Консул подписал закон о восстановлении рабства в тех колониях, что были возвращены Франции по Амьенскому миру. На Карибах под этот закон подпадали острова Сен-Люсия, Тобаго, Мартиника и Гваделупа, куда (конкретно на Гваделупу) также был направлен контингент французских войск под командой генерала Ришпанса (одного из героев Гогенлиндена).

Известия о событиях на Гваделупе разрушили только что восстановленный на Сан-Доминго мир. Туссен-Лувертюр оставаясь под наблюдением французов в своём доме, тайно отправлял письма своим сторонникам, призывая их оставаться в готовности к действию. Зная, как «первый среди чёрных» относится к присланным из Франции губернаторам, Леклерк решил действовать превентивно и в июне выслал вождя повстанцев во Францию, где тот вскорости умер в крепости Фор-де-Жу близ границы со Швейцарией от воспаления лёгких в непривычном для него климате. Климат же самого острова сыграл злую шутку с самим Леклерком – в его армии началась эпидемия жёлтой лихорадки, унёсшая в течении пары месяцев почти пятнадцать тысяч его солдат. Воспользовавшись таким ослаблением французских войск и видя, что дела на острове идут в плохом направлении, в октябре поднял восстание вождь мулатов Петион, а через небольшой промежуток времени к нему присоединился снова сменивший фронт Дессалин. В ноябре 1802 г. от жёлтой лихорадки умер и сам Леклерк. И таким вот образом недоразумение, связанное с недостаточно точной формулировкой (в тексте закона указывались территории, где рабство восстанавливалось, но не указывались те, где в силе оставалась прежняя отмена рабства) привело к возобновлению войны, имевшей крайне важные последствия для последующей истории Северной Америки.

Камешком, сдвинувшим лавину последующих событий, оказался один из предводителей восстания мулатов Андре Риго. После подавления его выступления он бежал в Новый Орлеан, а позже перебрался в Монреаль. К слову, плыл он туда не морским (вокруг земель «атлантистов»), а речным путём вверх по Миссисипи, потом вверх по Огайо, затем на лошадях до озера Эри, позже опять по земле вокруг Ниагарского водопада и, наконец, через озеро Онтарио и реку Св.Лаврентия попав в королевскую столицу. Это путешествие произвело на ранее не покидавшего свой остров мулата огромное впечатление и сильно укрепило его в мысли обратиться за помощью к монарху, владеющему столь обширной страной.

Правда, сам Людовик XVIII его не принял, но зато Риго был внимательно выслушан его братом. Граф Артуа пришёл к выводу, что присоединение к королевским владениям острова Сан-Доминго является вещью вполне реальной и притом не требующей выделения каких-то совсем уж невероятных сил. По словам Риго (эта беседа состоялась ещё до высадки Леклерка), мулаты (хоть и побитые Туссен-Лувертюром) готовы перейти на сторону короля немедленно после прибытия на остров его людей, что же касается негров, то многие из них весьма недовольны «тиранией Туссена» и тоже готовы перейти на сторону королевского губернатора, если тот, разумеется, привезёт с собой королевский эдикт о полном и безусловном запрещении на острове рабовладения.

Идея представлялась графу Артуа весьма перспективной не только с точки зрения «чести королевского имени», но и чисто коммерческой. До Революции и последующей войны Сан-Доминго был основным поставщиком сахара в Европу (не только во Францию). Соответственно, восстановление производства сахара сулило превратить Людовика XVIII ещё и в «сахарного короля» с соответственным увеличением его доходов. Граф приступил к неофициальным переговорам с теми, от кого зависело принятие такого решения – со своим братом Людовиком, который должен был отдать приказ о направлении на Сан-Доминго эскадры с десантом и с депутатами Ассамблеи Новой Франции, которые должны были эту операцию профинансировать.

Сам король Людовик отнёсся к идее экспедиции в Карибское море достаточно осторожно, вместе с тем, дав понять, что подпишет все необходимые приказы в случае, если Ассамблея выделит на это предприятие необходимые средства. Депутаты-популяры (т.е. представители класса буржуазии) проект поддержали достаточно горячо – от нарисованных в одночасье ставшим популярным Риго соблазнительные картины морской торговли между американскими и карибскими владениями «доброго короля Луи» захватывало дух. Вместе с тем сеньоры, в отличие от популяров, не особенно интересовались дальними предприятиями, интересуясь больше собственными локальными проблемами. Кроме того, увеличение доходов короля, как и расширение его владений многим из них представлялось угрозой независимости их собственных доменов. Но и среди сеньоров организованной оппозиции «карибской экспедиции» не было, тем более, что войска для «экспедиции» планировалось набирать не из числа личных отрядов сеньоров, но среди «оставленных».

Проблема была в другом. После первоначального энтузиазма пришли известия об успешной высадке войск Первого Консула и «умиротворении» Сан-Доминго. Настроения изменились, реальной полномасштабной войны с «республиканцами» популяры желали ничуть не больше сеньоров. Но сообщения об эпидемии, новом совместном восстании мулатов и негров против армии Бонапарта, а, главное – о смерти командующего (в чём многие весьма религиозные жители Новой Франции увидели «божью волю») вновь подняли «карибскую экспедицию» на гребень волны. 15 декабря 1802 г. Ассамблея утвердила выделение средств на «восстановление королевского знамени на острове Сан-Доминго и иных колониях Карибского моря». Командующим королевской эскадрой был назначен старший сын графа Артуа Луи-Антуан герцог Ангулемский. Командование «карибским корпусом» (примерно 15 тыс.чел.) было возложено на Армана-Эмманюэля до Плесси, герцога Ришелье.

Ещё до отплытия корпуса Ришелье (немедленно после принятия закона Ассамблеей) на Сан-Доминго отплыл Риго с декларацией Людовика XVIII к «своим добрым подданным на острове Сан-Доминго и иных островах Карибского моря», где он напрямую брал на себя обязательство отменить «на вечные времена» рабство там, где оно существует и не восстанавливать его там, где оно уже отменено. Первым эту декларацию прочитал своим солдатам Петион, позже – Дессалин. Известие о скором прибытии «карибского корпуса» вызвало новый всплеск восстания. Войска республиканцев (после смерти Леклерка командование принял его заместитель Рошамбо, в прошлом освободитель Бостона от англичан) оказались зажаты в нескольких ключевых портах, в то время как вся территория вокруг них контролировалась повстанцами.

Ришелье высадил свой корпус в Порт-о-Пренсе в феврале 1803 г. Окружённый гарнизон республиканцев сложил оружие под обязательство Ришелье не препятствовать его эвакуации во Францию. Не так гладко пошло в порту Гонаив. Если в Порт-о-Пренс вошли вместе с Ришелье войска Петиона, то в Гонаив его союзником был ненавидящий белых генерал Жан-Жак Дессалин, люди которого не считали для себя обязательным соблюдение условий капитуляции, напали на пленных и попытались перебить их. Дошло до столкновений между солдатами Ришелье и Дессалина. Жан-Жак, впрочем, не стал провоцировать эскалацию конфликта и успокоил в конце концов своих подчинённых.

Узнав о прибытии Ришелье, продвижении его на Север, а также о событиях в Гонаив, Рошамбо и французы окончательно потеряли присутствие духа. Ещё до этого они были в значительной степени деморализованы ужасным (по меркам европейцев) климатом, засадами повстанцев за каждым кустом и жёлтой лихорадкой, потери от которой превышали потери от боевых действий. Теперь своё положение виделось Рошамбо исключительно в чёрных тонах, сопротивление – совершенно бесперспективным, а соглашение с герцогом – единственным способом избежать бесславной смерти от рук дикарей. Поэтому, когда королевские войска и их союзники подошли к стенам Кап-Франсэ, Рошамбо буквально на следующий день отправил в штаб Ришелье парламентёров, которые предложили королевскому губернатору (эдикт Людовика XVIII назначал Ришелье губернатором «Сан-Доминго и прилегающих островов») позволить его людям свободно покинуть остров и отплыть во Францию. Ришелье, никоим образом не желающий нести дополнительные потери, на это так же немедленно согласился. 15 марта 1803 г. между представителями Французского Королевства и Французской Республики было подписано соглашение о капитуляции войск последней. Сан-Доминго, а также острова Гонав и Тортуга в западной (изначально французской) части острова официально вошли в состав Новой Франции.

В восточной, изначально испанской, части пока что сохранялось присутствие войск Республики под командой генерала Керверсо, но дни их власти там были сочтены – Ришелье намеревался взять под свой контроль весь остров. Однако он, как и прежде, стремился избежать чреватого ненужными потерями прямого военного столкновения. Поэтому в своём очередном письме графу Артуа он предложил брату короля план дипломатической комбинации, которая, в случае успеха, сулила коренным образом изменить отношения двух Франций.

Отредактировано Московский гость (22-12-2015 00:17:16)