Мир с позиции силы

Итак, Арнемский протокол положил конец противостоянию «роялистов» и «республиканцев» – обе стороны скрепя сердце признали право конкурентов на существование. «Западная империя» и «восточная», принципы монархии и принципы свободы, разделённые океаном, нашли своё modus vivendi. И те и другие прекратили бесплодные попытки низвергнуть друг друга. Франкоамериканцы могли отныне посвятить все свои силы решению их собственных американских проблем (о них ещё будет речь ниже), французы же европейские теперь могли пользоваться плодами своих побед на полях битв, не беспокоясь об опасности «реставрации Бурбонов».

Действительно, победы Первого Консула принесли Европе мир. Мир почти что всех и почти что со всеми. Мир царил между Францией и Швецией, между Францией и Австрией, между Францией и Испанией, между Францией и Неаполем, между Францией и Цесарством. Отношения между последними, причём, всё больше и больше напоминали «горизонтальный альянс» старых времён.

Это не на шутку пугало кабинет в Вене – Австрия всё больше и больше чувствовала себя, как железный прут между французским молотом и польской наковальней. Посему там возобладали настроения «не до жиру – быть бы живу», иначе говоря – победил прагматический подход.

Во главе новой политики встал тот же самый человек, что стоял и во главе старой – граф Кобенцль. Если раньше венский кабинет делал всё, чтобы подавить французскую революцию или, по крайней мере, максимально ослабить Францию, то теперь тот же самый Кобенцль делал ещё больше, чтобы уверить Францию в своей самой искренней дружбе. Этот «прагматический подход» осуществлялся в два этапа: первый заключался в том, чтобы убедить Первого Консула и его министра Талейрана в самых добрых намерениях Австрии, а второй – в том, чтобы убедить их же (а по возможности – и прочих французов) в том, что добрые намерения Австрии добры в гораздо большей степени, чем аналогичные намерения двора в Киеве. Иными словами, австрийцы намеревались стать в глазах французов большими их друзьями, чем поляки.

А у подданных цесаря тем временем царила атмосфера праздника. Получив власть, «Золотая партия» делала всё, чтобы убедить сограждан в своём патриотизме и разорвать ещё сохраняющиеся ассоциации между «вольностью» и хаосом. Во-первых, всячески прославлялось имя покойного Александра I «Благословенного», что должно было избавить «золотых» от образа «ниспровергателей», и примирить приверженцев старых идей «Стальной революции» с новыми порядками. Во-вторых, в столице и крупных городах регулярно организовывались различные торжества и праздники, что должно настроить широкую публику на оптимистический лад. И наконец, в-третьих, правительство постаралось реально упрочить международное положение Цесарства, реализовывая самые смелые проекты на международной арене, благо победы Первого Консула успешно «вывели из игры» противников «горизонтальной коалиции».

Одним из следствий установления французской гегемонии в Западной Европе стало «упорядочивание» Германии, так называемая «медиатизация». Она предусматривала «укрупнение» существовавших до сих пор германских государств, в частности, ликвидацию независимых (точнее, формально подчинявшихся только императору Священной Римской Империи) вольных городом, епископств и аббатств, кроме некоторых, а также ликвидацию многих мелких феодальных владений, остававшихся в таком «полунезависимом» статусе со времён Вестфальского мира. Князья упраздняемых владений получали, однако, компенсацию в виде повышения своего юридического статуса – отныне они с формальной точки зрения были равны по положению новым суверенам их бывших земель. Ликвидация германской чересполосицы оказывалась, таким образом, весьма на руку великим державам, получившим возможность увеличить свою территорию без всяких войн и даже без больших усилий.

Первый Консул таким образом усилил своих главных сателлитов в Германии – Баден и Вюртемберг. Свой «кусочек» от медиатизации получила также Австрия: её прагматическая дружба с Францией окупилась приращением принадлежащей ей Баварии (в её состав вошли, между прочими, Аншпах, Аугсбург и бывший «вольный город» Нюрнберг. Проблемы с медиатизацией начались, однако, в Германии восточной.

Цесарь Станислав был к этому времени уже давно совершеннолетний (требуемых законами 14 лет он достиг иже в 1800 г.) по-прежнему не проявлял интереса ка государственным делам, что, естественно, чисто явочным порядком привело к перераспределению власти в пользу канцлера и Сейма. При том, что и канцлер и маршал Сейма принадлежали к той же самой партии и реализовывали ту же самую программу, такое положение дел устраивало всех. Цесарь устраивал торжественные приёмы, раздавал ордена и торжественно открывал в разных городах памятники своему великому отцу, в то время, как канцлер и маршал занимались политикой. Политика внутренняя считалась успешной, поэтому вся активность крутилась вокруг политики внешней.

После реализации «гарантий нейтралитета» для Бранденбурга, Мекленбурга и Саксонии (поточно называемых «księstwami gwarancyjnymi» – «гарантийными княжествами»), правительство Винницкого стало активно использовать эти государства в качестве своих орудий, выступая как бы от их имени, но, естественно, в своих собственных интересах. «Бархатная оккупация» позволяла, кроме того, и нейтрализовать слабые и редкие попытки Станислава I проявить «самостоятельность». Так, когда одна из его многочисленных фавориток начала слишком настойчиво просить своего царственного любовника о какую-нибудь «тёплую» должность для своего брата, то канцлер (узнав об этом от своих людей среди слуг цесаря) решил этот вопрос раньше, чем монарх успел его об этом попросить – приказом военного министра этот брат получил повышение в чине и должность военного коменданта Ростока. Таким образом, канцлер продемонстрировал, что просить о чём бы то ни было его лучше, чем цесаря.

Вообще назначения в Восточную Германию на военные и дипломатические должности достаточно часто использовалось правительством, чтобы «купить дружбу» влиятельных фамилий. В результате важные должности в «гарантийных княжествах» занимали в большинстве своём случайные люди, больше озабоченные собственным положением, чем проведением единой государственной политики. Наоборот, государственная политика всё чаще и чаще шла «на поводу» частных интересов. Так официальное присоединение к Цесарству владений умершего в апреле 1804 г. не имевшего прямых наследников герцога Ноймарка в качестве очередного воеводства Короны было произведено в первую очередь для того, чтобы «умаслить» влиятельную новгородскую семью Строгановых, представители которой получили там ряд важных должностей (включая должность воеводы) и торговых привилегий.

До поры до времени это, однако, не играло особой роли. В самих княжествах не было сил, способных бросить вызов «польской супрематии», французы до поры до времени считали эти земли законной польской сферой влияния, австрийцы, как уже говорилось, без поддержки Первого Консула не решались предпринять против Цесарства каких-либо конкретных шагов, не считая систематических жалоб на поляков из уст посла в Париже князя Клеменса фон Меттерниха. Кроме того, антипольскую (точнее, прогерманскую) кампанию продолжал вести пребывающий в Париже наследный принц Бранденбурга Фридрих Понятовский. Бранденбургский принц был менее сдержан в выражениях, чем австрийский посол, поэтому Талейран неоднократно получал ноты от посла Цесарства с требованиями «приструнить» принца. Талейран вежливо обещал довести до сведения Первого Консула и принять меры, но не делал ничего, предпочитая иметь «карманного принца» при себе «на всякий случай».

Винницкий тем временем старался максимально использовать свою «добрую карту» и хорошую оказию в виде медиатизации. На западной границе Саксонии находились княжества Саксен-Гота, Саксен-Веймар, Ройсс и другие, а на запад от Бранденбурга – союзный английскому Ганноверу Брауншвейг, а также Анхальт-Дессау, Анхальт-Бернбург, Анхальт-Кётен и Анхальт-Цербст (родина покойной Софии Понятовской). Все эти владения канцлер намеревался в рамках медиатизации присоединить к Саксонии и Бранденбургу, а, соответственно, и распространить на них польские «гарантии нейтралитета». От самих княжеств, понятно, в этом деле зависело очень мало и тамошние князья начали безропотно готовиться к переезду в Берлин и Дрезден.

Но неожиданно появилась загвоздка. В Киеве намеревались медиатизировать в пользу Саксонии не только Ройсс и прочую феодальную «мелочь», но и княжество Байройт, вытягивавшееся «языком» от саксонской границы до Нюрнберга. Одновременно такие же самые намерения имела и Австрия, претендовавшая на Байройт в рамках медиатизации в пользу принадлежавшей ей Баварии. Винницкий проигнорировал все письма графа Кобенцля, будучи уверенным, что ни на что серьёзнее письменных протестов Австрия не решится. Но вышло по-другому. Кобенцль сделал «ход конём»: в ноябре 1804 г. он обратился к Бонапарту, как к «верховному арбитру Европы» – именно такую формулировку употребил в разговоре с Первым Консулом посол Меттерних. Талейран отправил в Киев письмо, где вежливо предлагал посредничество Франции в разрешении «байройтского казуса». Винницкий был вынужден его принять.

Отредактировано Московский гость (02-10-2016 22:03:55)

Хочешь рассмешить Бога, расскажи ему о своих планах

Хортицкий собирался (согласно плану Министерства Войны) взять Байройт с ходу, а если не удастся – осадить его. В Министерстве исходили из того, что Австрия, увидев решимость Цесарства «взять своё», уступит, опасаясь получить войну на два фронта. Предполагалось, что Первый Консул может воспользоваться занятостью Австрии войной с Цесарством для атаки на неё или, по крайней мере, использует сложившуюся ситуацию для давления на Вену. Соответственно, австрийские войска в Байройте, посопротивлявшись «для очистки совести», отойдут, оставив княжество полякам. На случай «непредвиденного упрямства» гофкригсрата предполагалось нанести удар в Богемии, после чего капитуляция императора Франца II предполагалась делом решённым.

Поэтому тот факт, что Мак-таки упредил Хортицкого в занятии Байройта, представлялся последнему мелочью, не способной изменить общего (успешного для поляков) положения дел. Но это (как оказалось позже) было далеко не так, позднейшие историки, оценивая манёвр Мака, часто называют его «соломинкой, переломившей хребет верблюду». Ну или же «последней каплей». Об этом стоит рассказать подробнее.

Мак заперся в Байройте, Хортицкий, потерпев неудачу при первом штурме города, перешёл к регулярной осаде. Осаждавшие и осаждаемые без спешки копали апроши и контрапроши, практически не предпринимая активных действий, кроме периодических обстрелов города и нескольких вылазок разной степени успешности. В Мюнхене между тем столь же неспешно собиралась армия для деблокады Байройта.

В отличие от военных действий дипломатические манёвры разворачивались стремительно. Меттерних в Париже добился приёма у самого Первого Консула и, чуть ли не плача, попросил помощи против «ничем не спровоцированного вероломства цесаря». Талейран попытался организовать «примирительную встречу» между представителями обеих формально союзных Франции империй. Но эта инициатива натолкнулась на откровенное противодействие польской стороны. Издембский, как уже было сказано, к этому времени уже покинул французскую столицу, а польский посол Александр Ходкевич не имел, по его словам, полномочий обещать что-либо конкретное в байройтском вопросе. Из опубликованной позже дипломатической переписки стало ясно, что это было частью плана Винницкого – канцлер планировал тянуть время в ожидании того, как успехи цесарского войска поставят Бонапарта перед свершившимся фактом.

Ввиду того, что молниеносного захвата Байройта не получилось, было решено привести в действие вторую часть плана. Генерал Костюшко 18 мая 1805 г. вторгся в Богемию, без боя заняв Острау. Он планировал перейти в решительное наступление в направлении Ольмюца и далее на Брюнн, но после того, как 21 мая австрийцы помешали ему переправиться через Одер у Манкендорфа, ему пришлось задержаться в поисках более удобного места для переправы. Кроме того, его сильно беспокоили партизанские действия венгерских гусар на его флангах. В результате наступление цесарских войск выдохлось и все военные действия свелись к вялым манёврам вдоль Одера, занявшим несколько месяцев, ставших для судьбы войны ключевыми.

Пока войска противоборствующих сторон находились в состоянии оперативного пата, международное положение коренным образом изменилось – и не в пользу Цесарства. Главным фактором этих изменений оказались события, происходившие на противоположном конце Европы и, казалось, не имевшие никакого отношения к польско-австрийскому противоборству.

После провала надежд на стабильный мир с Британией, Наполеон сделал ставку на её окончательный разгром в результате высадки на Острове. Для этого он сосредоточил в уже упомянутом лагере под Булонью главные силы своей армии в ожидании подхода главных сил своего флота, чтобы перевезти её через Ла-Манш. Будучи хорошо осведомлённым от своих многочисленных агентов о приготовлениях Первого Консула, британское Адмиралтейство делало всё, чтобы не допустить этой высадки. Французский Атлантический флот был блокирован в Бресте, флот Леванта – в Тулоне. Тем не менее флоту Леванта удалось прорвать английскую блокаду и соединиться с союзным испанским флотом в Кадиксе. После этого разработанный французами план предусматривал поход объединённой эскадры к побережью Америки. Это, в свою очередь, должно было заставить главные силы Royal Navy покинуть Ла-Манш и отправиться на защиту находящихся под угрозой британских владений на Антильских островах, вследствие чего для размещённых в Булонском лагере сил Армии Берегов Океана («l'Armée des côtes de l'Océan») открылась бы возможность для десанта в Южной Англии.

Первый Консул надеялся также привлечь к операции базировавшийся на острове Сан-Доминго флот Бурбонов (официально – «Французского Королевства»), пообещав им передачу всех захваченных английских колоний в согласии с духом Арнемского протокола. Соответствующие послания были направлены как в Порт-о-Пренс губернатору Сан-Доминго герцогу Ришелье, так и в Монреаль непосредственно королю. Следует отметить, что Первый Консул обращался к королю, как к «Его Величеству Людовику XVIII, королю Обеих Франций» («À Sa Majesté Louis XVIII, roi des Deux Frances») (именно так звучал официальный «американский» титул Людовика). На таком соблюдении формальностей настоял Талейран, полагая, что подобная лесть поможет перетянуть давнего конкурента на сторону Франции. Бонапарт рассудил, что одно только титулование ни к чему конкретному его, как Первого Консула, не обязывает, и это письмо подписал.

В Монреале обращение Первого Консула (хоть и строго конфиденциальное) было встречено, в основном, с удовлетворением. «Реверанс» с титулом сыграл в этом свою роль. Со стороны (особенно со стороны «Monsieur» графа Артуа) всё выглядело так, как будто Первый Консул склоняется перед величием королевской короны и признаёт себя чуть ли не королевским наместником «Старого Королевства». Однако войну против Англии двор начинать не спешил. В значительной мере на это решение повлияли письма в Монреаль от Ришелье. Герцог предостерегал перед опасной авантюрой, настаивая, что возможный (именно «возможный», а не «гарантированный») захват нескольких островов не скомпенсирует Королевству ущерба от полномасштабной войны с Британией и нарушению торговли с ней, а уверениям Первого Консула (по-прежнему – «Республики», подчёркивал Ришелье) о быстром взятии Лондона нельзя слишком доверять – это не первый и, вероятно, не последний случай, когда дипломаты выдают желаемое за действительное.

В результате Бонапарт так и не получил в ответ от короля ничего более конкретного, чем заверения в «Нашей благосклонности» и разрешения набирать воду и закупать продовольствие в портах Новой Франции. Впрочем, последнее в условиях дальнего похода было вещью весьма полезной, чем и воспользовался французский адмирал Пьер де Вильнёв, загрузив запасы и оставив больных матросов в портах Гонаив, Кап-Франсэ и Сан-Доминго (бывшей столицы принадлежавшей некогда Испании части одноимённого острова). Тем не менее, карибский поход Вильнёва оказался неудачным – адмирал, хоть и некоторое время маневрировал в районе острова Ямайка, а позже – острова Барбадос, не предпринял никаких активных действий, кроме бомбардировки столицы Барбадоса г. Бриджтаун, не решившись, впрочем на полноценный штурм. В результате ему так и не удалось убедить британского командующего адмирала Нельсона в серьёзности своих намерений и в начале мая 1805 г. принял решение вернуться в Европу.

Увы, волей судьбы стало так, что близ Азорских островов эскадра Вильнёва была замечена фрегатом «Феникс», который вовремя доставил информацию об этой встрече адмиралу Нельсону. Британец рассудил, что франко-испанский флот идёт в Брест и решил перехватить его в Бискайском заливе. 10 июня флоты Вильнёва (20 кораблей) и Нельсона (25 кораблей) встретились в районе мыса Финистерре у берегов испанской Галисии. Фатальное невезение Вильнёва продолжалось: не считая численного превосходства англичан и их лучшей подготовки (самые подготовленные кадры французских морских офицеров в основном перешли на службу Бурбонам в Америку), ему «изменил» ветер. Флот Нельсона оказался с подветренной стороны по отношению к нему, чем англичанин и воспользовался для атаки франко-испанцев.

Бой у Финистерре завершился полным успехом Нельсона – французский флот был разгромлен (12 кораблей были захвачены призовыми командами англичан), сам Вильнёв был убит во время абордажа его флагмана «Бюсантор». Французский флот был уничтожен почти полностью. Наступившая темнота позволила испанскому адмиралу Федерико Гравине увести три из оставшихся испанских кораблей в порт Ферроль, а двум сильно повреждённым французским кораблям уйти в порт Виго.

Получив известие о катастрофе при Финистерре, Бонапарт понял, что шансы на завоевание Британии исчезли надолго. Оставалось сконцентрироваться на наведении порядка в Европе, всё в большей степени «отбивавшейся от рук». Осада Байройта продолжалась долго и нудно – Винницкий предпринял несколько попыток штурма, Мак их все отбил, после чего всё осталось, как было. В Богемии чересчур осторожный Костюшко был заменён генералом пехоты Михалом Кутузовым, получившим строгий приказ возобновить наступление, перейти Одер и взять Брюнн.

«Старый союзник» – Цесарство Многих Народов превращалось в явную угрозу европейскому порядку, своим неповиновением подвергая сомнению доминирующую позицию Франции Бонапарта. Первому Консулу ничего не оставалось, как устами министра Талейрана предъявить Ходкевичу ультиматум: если польская армия не прекратит враждебных действий против Австрии и не вернётся в пределы Цесарства, Французская Республика объявит Цесарству Многих Народов войну. Инструкции послу из Киева были ясными – не идти ни на какие уступки. Соответственно, Ходкевичу ничего не оставалось, кроме как потребовать у Талейрана паспорт и покинуть пределы Франции.

Пока шли переговоры Талейран-Ходкевич, Первый Консул не бездействовал. Раз поражение Вильнёва при Финистерре выбило у него из рук меч против англичан, он обнажит его против поляков. Польша несколько веков была полезна Франции, как союзник, теперь она стала врагом. Против врага дозволены все средства, поэтому Армия Берегов Океана должна теперь быть использована против поляков. Соответственно, ей нужно новое название: не «Армия Берегов» – «берега Богемии» существуют только у Шекспира, но Великая (или «Большая») Армия («la Grande Armée»). Великая Армия немедленно выступает из Булони и её части, распределившись по разным дорогам и не мешая друг другу, следуют на главный театр военных действий в Богемию.

Сказано – сделано! Французские колонны маршировали на восток. В середине августа они перешли французскую границу и продолжили марш через Вюртемберг, через австрийскую Баварию, через собственно Австрию, через Богемию. По дороге французское вмешательство решило судьбу осады Байройта. При приближении к городу армии генерала Дезе Хортицкий снял осаду и отошёл в пределы Саксонии. Теперь, впрочем, старые границы уже не имели значения, так что войска Дезе-Мака вступили в Саксонию вслед за ним. Хортицкий отступал на Цвиккау, но Дезе перехитрил его, обойдя с севера и перехватив дорогу, после чего 15 августа 1805 г. разбил вблизи городка Вайшлиц, что позволило ему продолжить наступление вглубь беззащитной Саксонии.

Но одновременно с этим войска Цесарства одержали победу в Богемии. 16 августа Кутузов при Дойч-Еснике разбил противостоявшего ему Карла-Филиппа цу Шварценберга, переправился через Одер и занял наконец-то Ольмюц, создав угрозу Брюнну. В случае падения Брюнна могло бы стать реальным наступление непосредственно на Вену, так что сложившаяся ситуация крайне беспокоила гофкригсрат. Остатки побитой армии Шварценберга сосредоточились в окрестностях Брюнна, намереваясь, получив подкрепления из Праги и Вены, дать Кутузову решительное сражение. Но главной надеждой австрийцев были не столько собственные силы (их оценка в соотношении с силами Цесарства не вызывала у австрийских генералов особого оптимизма), а спешащие на помощь французские войска во главе с самим Первым Консулом.

Так же оценивал ситуацию и Кутузов, намереваясь разбить Шварценберга до подхода французов. Он двинулся на Брюнн. Находясь в г. Вишау и получив данные разведки о местоположении австрийской армии на запад от г. Аустерлиц, он на следующее утро двинулся туда. Когда во второй половине дня 28 августа 1805 г. польская и австрийская армии вошли в соприкосновение, австрийские войска заняли позицию на высотах Працен фронтом на восток. Часть своих войск Шварценберг разместил вдоль речки Литава (фактически большого ручья), чтобы не дать обойти себя с левого фланга. Позиция имела то преимущества, что с юга в районе Сачан, Тельниц и Сокольниц её обход был невозможен из-за расположенных там больших прудов.

Тем не менее Кутузов, воспользовавшись своим превосходством в артиллерии, вначале опрокинул этот левый фланг Шварценберга, а затем и его самого сбросил с Праценских высот. Наступившая ночь прекратила кровопролитное сражение. Поляки Кутузова заняли старые австрийские позиции на высотах Працен, а австрийцы Шварценберга отошли немного (примерно 3 км) на запад, за ручей Гольдбах. Боевой дух австрийской армии после второго уже поражения от поляков был надломлен и единственное, что удерживало Шварценберга на месте, были курьеры от Наполеона, обещавшего своё прибытие уже утром следующего дня. В свою очередь Кутузов, хоть и не знал наверняка о местоположении Первого Консула и его армии, рассчитывал, что ему удастся разбить австрийцев до того, как французы успеют вступить в битву, после чего он намеревался дать им бой и разбить своими превосходящими (после выхода из игры Шварценберга) силами.

Утром 29 августа 1805 г. (11 фрюктидора XIII года Республики) сразу после рассвета поляки начали атаку на позиции князя Шварценберга. Основной удар наносился на его правом фланге, чтобы отрезать его от дороги на Вену. Уже к десяти утра стало ясно, что австрийцы терпят поражение (уже третье за эту кампанию) от Кутузова. Австрийский левый фланг и центр были опрокинуты и отступали.

Но в этот момент, как «deus ex machina» вмешался Первый Консул. Вначале во фланг наступавшим полякам ударили только что подошедшие французские дивизии, отбросив их. Далее на штурм высот Працен двинулся генерал Мюирон, захвативший их и установивший там свои орудия. Попытки так не вовремя спустившихся вниз поляков отбить свои старые позиции обратно успеха не имели – артиллерия Мюирона косила взбиравшиеся по склону полки, а когда примерно в час дня Кутузов отозвал наступавшие на Тельниц и Сокольниц полки, чтобы-таки отбить с их помощью потерянные высоты, в контрнаступление перешёл и, казалось бы, разбитый Шварценберг, прижав польские войска к непроходимым прудам. А примерно в два часа дня был убит (вероятно, одним из вышедших в тыл польского войска егерей консульской гвардии) сам Кутузов, после чего войско Цесарства обратилось в паническое бегство. Первый Консул одержал одну из самых своих блистательных побед.

Отредактировано Московский гость (21-03-2017 18:05:22)

Судный день Цесарства Многих Народов (продолжение)

Но польскую доминацию ненавидели не только в Саксонии. Выше уже говорилось, что резко антипольскую позицию занимал курпринц Бранденбурга Фридрих Понятовский. В Киеве морщились, но старались не обращать на внимания на его весьма недвусмысленные заявления в адрес политики Цесарства в парижских салонах и на весьма критические в отношении того же Цесарства памфлеты, тем более, что все ответы французских официальных лиц на соответственные ноты польского посольства были исключительно уклончивы. Все тексты принца, впрочем, распространялись исключительно в списках, поскольку ни одна типография во Франции не решалась их напечатать без согласия министерства полиции, каковое, в свою очередь, такого согласия не давало, ибо Первый Консул не желал до поры до времени портить только что налаженные отношения с двором в Киеве.

Теперь после окончательного разрыва положение резко изменилось. Профранцузски и антипольски настроенный наследник трона Бранденбурга был именно тем, кто был нужен Первому Консулу в данный момент. Ещё до начала военных действий, когда Бонапарт только начал переброску войск из-под Булони в Богемию, Фридрих был официально принят министром иностранных дел Талейраном и министром финансов Годеном, от которых он получил все необходимые документы и деньги для путешествия в Берлин инкогнито. При помощи «архишпиона Наполеона» Карла-Людвига Шульмайстера и его людей путешествие принца в Бранденбург прошло незамеченным для разведки Цесарства.

Зато прибытие Фридриха Понятовского в Берлин утром 25 августа 1805 г. незаметным назвать было никак нельзя. Его сторонники заранее получили известия о прибытии курпринца частично через агентов Шульмайстера, частично – через слуг самого принца. Несомненно, в польском посольстве и командовании цесарского контингента в Бранденбурге также были прекрасно осведомлены о планируемом возвращении «путешественника», но не предприняли ничего для какого бы то ни было противодействия.

Въезд курпринца в столицу герцогства был торжественным. Его сторонники встретили его ещё за воротами города, и при входе в Берлин составили ему почётный эскорт. Среди них было много офицеров, которые прибыли во главе своих частей, так что шествие Фридриха по Унтер-ден-Линден к замку герцога сразу приняло вид триумфального похода. Герцог Евгений встретил «блудного сына» у входа и обнял его на глазах восторженной толпы. После этого отец с сыном прошли в покои замка, где имели между собой долгую беседу один на один.

Никто, естественно, не знал её подробностей, но, выйдя из своего кабинета, герцог Евгений Понятовский со слезами на глазах объявил о своём отречении от трона в пользу своего сына, после чего удалился во дворец Сан-Суси в Потсдаме.

Что же касается нового герцога Бранденбурга, то он вышел в сопровождении своих сторонников на балкон и объявил собравшимся там берлинцам, после того, как стихли их овации: «Господа, солнце свободы взошло над Германией!». Толпа ответила ему новыми овациями. К ним домешивались звуки выстрелов – вокруг расположенных в районе Шпандау казарм «гарантийного» цесарского войска начались столкновения между польскими и бранденбургскими солдатами.

Изданным в тот же день эдиктом герцога Фридриха было объявлено о создании «фольксштурма» (народного ополчения). Запись добровольцев в фольксштурм началась немедленно. Ополченцы вооружались частично ружьями из берлинского арсенала, частично – приходили с собственными пистолетами и охотничьими ружьями. Польское командование, как говорилось выше, не предприняло заранее никаких мер, чтобы занять арсенал и стратегические пункты города, так что польский гарнизон в Берлине сразу оказался в окружении бранденбургских войск и частей фольксштурма. Хуже того, польская оборона сразу оказалась «разрезана» на части, превратившись в серию осад и штурмов отдельных зданий без связи между собой. Гарнизон каждого дома не имел никакого понятия о том, что делается вокруг, о том, что в городе есть и другие очаги сопротивления, он мог иметь представление исключительно по доносящейся со стороны стрельбе, так что никакой координации действий между различными командирами не было.

Бранденбуржцы имели огромное превосходство в артиллерии, тем более, что часть польских орудий было захвачено уже во время первого дневного штурма казарм. Оказавшись под обстрелом бранденбургских пушек и не имея возможности ответить, многие польские подразделения сдались или были уничтожены уже вечером 25 августа. Ночью остатки цесарского гарнизона Берлина решили прорываться из Шпандау на север через Ораниенбургские и Гамбургские ворота. Но герцог Фридрих (он лично командовал своими войсками) предвидел это заранее и разместил напротив угрожаемых ворот своих егерей и артиллерийские батареи. Картечь и пули в упор поражали пытавшихся прорваться через узкий проход поляков.

Уйти не удалось никому, дословно никому. Жалкие остатки цесарского гарнизона оказались прижаты к городской стене, окружённые разъярёнными бранденбуржцами, не имея возможности не только сопротивляться, но и просто бежать. Когда к ним вышел сам герцог Фридрих Понятовский и предложил сложить оружие под своё слово, они сделали это без раздумий – у них просто не было другого выхода.

Этот эпизод триумфальной для немцев «Августовской ночи» (как стали называть победу восстания 25 августа 1805 г.) был запечатлён в десятках, если не сотнях, гравюр, акварелей и картин маслом, созданных свидетелями событий и теми, кто знал об этом лишь понаслышке, по горячим следам и столетиями позже. Как минимум, три из них висят в специальном «августовском зале» берлинской Национальной Галереи. Центральное место на всех них занимает герцог Фридрих: иногда в полный рост, иногда – со спины, иногда – с поднятой саблей, иногда – со скрещёнными на груди руками, иногда – с белым платком. На всех художники прекрасно передали красный цвет пожаров, освещающих эту истинно апокалиптическую сцену. В этом огне власть Цесарства над Бранденбургом сгорела дотла.

Именно после «Августовской ночи» герцог Фридрих Понятовский получил к своему имени приставку «Великий». Учитывая, что в тот момент даже сам Наполеон не знал о битве при Аустерлице – вполне заслуженно.

Отредактировано Московский гость (23-03-2017 00:27:20)

Судный день Цесарства Многих Народов (окончание)

Первый Консул во главе своей «Великой Армии» после небольшой задержки в Острау 7 сентября перешёл границу Цесарства в Тешине и двинулся в направлении Кракова. 10 сентября 1805 г. он занял город Бельско на территории собственно Короны. Известие об этом достигло находившегося в Кракове Костюшко на следующий день. Тот имел все основания полагать, что целью французов является именно столица Коронной комиссарии. Разумеется, это и раньше считалось основным вариантом развития событий, но именно сейчас стало ясно наверняка, что Бонапарт не намерен ждать соединения с  Дезе. Вплоть до сообщений из-под Лигница командование армии Короны рассчитывало на успех Суходольца в столкновении с французами и на удержание им Силезии, поэтому за западное направление в Кракове не беспокоились. Стоит отметить, что силезское направление в силу тех же причин (связывания армии Суходольца борьбой с Дезе) не волновало и главу Французской Республики, так что обе стороны сконцентрировались на противоборстве друг с другом.

На территории Короны располагалась ещё одна группировка войск – Армия Познань во главе с генералом дивизии Викентием Строгановым (младшим братом нового министра войны, именуемым также Строгановым-младшим). По плану министра (ещё старого) она должна была выполнить роль стратегического резерва, чтобы в случае необходимости усилить Силезскую армию в случае, если бы она потерпела поражение от французов или австрийцев. Но теперь, после поражения при Аустерлице стало несомненным, что угроза со стороны Силезии является лишь второстепенной, а главной опасностью является наступление французов непосредственно на столицу Короны. К сожалению, ранее полученные «младшим» инструкции из Киева даже не рассматривали такой возможности – в Киеве исходили из того, что Кутузов если и не разобьёт противника, то, по крайней мере, сможет, соединившись с войсками в Короне, успешно защитить столицу комиссарии.

Раздумья генерала Строганова заняли некоторое время (примерно неделю), пока, наконец, получив ответ из Кракова и установив план совместных действий с Костюшко 8 сентября он приказал Армии Познань выступить в направлении Калиша. 13 сентября, когда генерал наблюдал за проходом своих войск через город, туда на взмыленном коне прискакал курьер из Вратиславии с сообщением о поражении Силезской Армии и гибели (так было написано в полученном им донесении) генерала Суходольца под Лигницем.

Получив это известие, «младший» засомневался в правильности своих действий. Ведь теперь после его ухода французы получали в своё распоряжение прямую дорогу на Познань и возможность установления своего контроля не только над Силезией, но и над Великопольшей. Какое-то время заняла Строганову высылка конных разъездов и сбор информации о движении войск Дезе. Деятельность эта не принесла особых результатов, поскольку, как мы уже знаем, французский генерал в это время был занят не наступлением на север, а установлением вместе с австрийскими союзниками контроля над территорией, ранее именуемой «Силезская комиссария», а ныне «Коронный Край Герцогство Северная Силезия» («Kronland Herzogtum Nordschlesien»).

Таким образом, потеряв без пользы (если не считать отдыха войск) несколько дней, Строганов продолжил дальнейшее движение, выделив, однако, из своей армии корпус генерала Яна-Хенрика Володковича для сдерживания возможного вторжения французов, ослабив тем свои силы.

В распоряжении Костюшко находилось около ста тысяч солдат, примерно столько же было и у французов. В то же время, проанализировав предыдущие действия Первого Консула, польский командующий начал опасаться за судьбу своей армии. Бонапарт, как стало ясно, всегда делает ставку на разгром сил противника в генеральном сражении, при этом превосходя своих конкурентов в «тактическом чутье». По воспоминаниям современников, Костюшко весьма опасался того, что знаменитый француз «переиграет» его точно так же, как переиграл он под Аустерлицем Кутузова. Он (как и большая часть подчинённых ему генералов) считал, что арифметическое равенство сил недостаточно для достижения решительной победы над Бонапартом и именно поэтому для Армии Короны нет иного выхода, кроме скорейшего соединения с Армией Познань.

Будучи в постоянной переписке с познанским командующим, он имел уверенность, что Строганов-младший уже движется к нему. Чтобы сократить делящее их расстояние, Костюшко приказал двигаться к нему навстречу. Краков, как бы это ни было прискорбно, неизбежно пришлось оставить, поскольку расстояние от Кракова до Познани более чем в три раза превосходило расстояние от Тешина до Кракова. Исходя из этой стратегической необходимости, двое командующих назначили себе встречу в районе Ченстоховы. Место встречи было хорошо тем, что там (на месте старого католического монастыря) располагалась мощная крепость Ясна Гура с мощными стенами и большими запасами продовольственных и боевых припасов, а кроме того, оно находилось как раз примерно посередине между исходными районами сосредоточения обеих армий

Первый Консул со своей стороны предвидел такое развитие событий. Поэтому он также начал марш на Ченстохову, выслав под Краков только одну дивизию (генерала Луи Фриана). Бонапарт рассчитывал не на взятие Фрианом столицы Короны, но на её блокаду до победы над Костюшко. В случае, если его расчёты окажутся неверны и Костюшко к Ясногурской крепости по какой-либо причине не пойдёт, Первый Консул всё равно оказывался в выигрыше, не допустив соединения двух вражеских армий и получив возможность разбить их поодиночке во взаимодействии с контролирующим Силезию Дезе или же с контролирующими Богемию (точнее – Моравию) австрийцами.

В результате обе армии начали марш почти одновременно. Это «почти» (французы выступили из Бельско утром 11 сентября, а поляки из Кракова – только 12-го пополудни) сразу поставило французов в лучшее положение. Именно они владели инициативой, приведя в действие заранее разработанный Первым Консулом (и его начальником штаба Луи-Александром Бертье) план кампании, в то время, как Костюшко и ещё в большей мере Строганов были вынуждены только реагировать на их действия в меру своих возможностей. Великая Армия шла из Бельско по дороге на Освенцим и Мысловице, войска Костюшко маршировали через Олькуш и Заверче. Гарнизон, оставленный цесарским командующим в Кракове и генерал Фриан в предместье Казимеж, отделённые друг от друга рукавом Старой Вислы, выжидали развития событий на главном театре, не предпринимая каких бы то ни было штурмов и вылазок.

Бонапарт и Костюшко двигались по параллельным дорогам, сходившимся вместе вблизи небольшой деревни под названием Почесна (примерно тринадцать километров от крепости) на берегу реки Варта. «Великой Армии» удалось занять его первой и тем поставить Костюшко перед выбором – пробиваться к крепости через реку и французские порядки или же отступить в направлении Кельце, оставив Ченстохову, а тем и всю Малопольшу с Краковом на милость Бонапарта. Примерно в 3 часа дня 17 сентября к берегу Варты подошли авангарды Костюшко.

Река Варта в этом месте представляет собой небольшой поток шириной примерно 3-4 метра, который в принципе можно преодолеть в брод, если повезёт не завязнуть в илистом дне. Разумеется, здесь существовал деревянный мост, соединявший расположенные друг напротив друга деревни Почесна и Ракув, но, как раз напротив него французы установили батарею своих орудий. В то же время сапёры «Великой Армии» использовали свою временную «фору» с толком, найдя вверх и вниз по течению удобные места для наведения собственных мостов.

В то время, как цесарские войска строились в боевой порядок для форсирования реки, к ним пришло известие о том, что французы сами перешли через Варту по наведённому мосту и обходят с севера деревню Ракув. Предпринятая атака не принесла желаемого эффекта – под картечным огнём артиллерии генерала Мюирона польская кавалерия понесла тяжёлые потери, а в то же самое время через мост начала переходить пехота генерала Сульта и разворачиваться на другом берегу. Суматоха среди не успевших развернуться цесарских войск переросла в панику, когда с тыла в районе деревни Порай в хвост подтягивающейся к Варте колонне ударили кирасиры генерала Мюрата.

В польских рядах начался хаос. Всюду раздавались крики «Измена!», «Окружают!», «Спасайся, кто может!». Попытки Костюшко вернуть своих людей под контроль успеха не имели. Наоборот, когда Сульт повёл в атаку своих гренадёров, солдаты Цесарства поддались панике окончательно и бесповоротно, кинувшись врассыпную, пытаясь скрыться от французов в лесу. Костюшко пробовал лично останавливать бегущих и организовать хоть какое-то упорядоченное отступление, но был ранен и попал в плен. Его армия просто разбежалась и в значительной степени была перебита кавалерией Мюрата и Ланна. К наступлению темноты 17 сентября с Армией Короны было покончено.

Уже той же ночью, узнав о разгроме Костюшко и не ожидая никаких «чудес» от Строганова, капитулировал ясногурский гарнизон. Ченстохова стала надёжным тылом Великой Армии, которая могла теперь спокойно выступить против Армии Познань.

Та между тем на момент битвы при Почесной (в польских источниках обычно используется термин «битва при Ченстохове», возможно из-за большего благозвучия) только ещё выходила из Калиша на Серадз. Только на полпути из Серадза на Велюнь Строганов получил донесение от начальника гарнизона Пётркува. Сам пётркувский майор узнал о произошедшем от разрозненных беглецов из-под Ченстоховы, рассказы которых о событиях звучали достаточно противоречиво, так что он не решился послать какое-либо донесение до тех пор, пока сам не понял, что именно произошло на берегу Варты. Прямая же дорога из Ченстоховы в Калиш была занята армией Первого Консула, который, само собой, не пропускал польских курьеров, да и посылать их тоже было особенно некому.

В результате Строганов узнал, что соединяться ему больше не с кем, Ченстохова пала, а навстречу ему идёт отнюдь не Костюшко, а сам «Буонапартиус» со всей своей силой. Генерал никогда не чувствовал в себе особых стратегических талантов, должность свою он получил не из-за каких-то особых способностей, а исключительно вследствие влияния в Киеве своей семьи, не имел никакого специального плана действий против лучшего полководца Европы и, что греха таить – просто боялся встречи с «Корсиканцем». Поэтому не доведя свою армию до Велюня, он развернул её обратно на Серадз, а далее – на Лодзь и Скерневице, а далее – до Варшавы, где намеревался укрыться за Вислой. Когда Фриан через парламентёра сообщил эту весть гарнизону Кракова, столица Короны тоже открыла перед ним ворота.

Итак, на запад от Вислы за небольшим исключением больше не осталось войск, способных оказывать сопротивление захватчикам. Огромная страна беззащитной лежала перед Первым Консулом Французской Республики, внимательно глядевшего на неё своим хищным взглядом.

Отредактировано Московский гость (27-04-2017 03:01:23)