Прошу прощения у коллег, за затянутое по времени произведение. Спешу сообщить, что очаровательная и "убийственно толерантная" Rose дала принципиальное согласие выступить моим соавтором в написании этой книги. Работа, не то, чтобы кипит, но уже ведется. Благодарю за терпение...
Выкладываю очередную главу:

Глава

«Вот уж никогда не думал, что придется допрашивать детей! – размышлял Глеб. – Сидит передо мной, упирается, героя из себя корчит! Дурачок, ты еще не понял, во что вляпался…»
- …Значит, ты сам прятаться надумал, так?
Четырнадцатилетний «государственный преступник» Тарас Коваленко исподлобья взглянул на Вазова и кивнул.
- Решил от набора в ФЗУ скрыться, так?
Арестованный снова кивнул.
- Хорошо, будем считать, что ты мне правду сказал. А вот скажи-ка мне, гражданин Коваленко: прошлым летом ты в колхоз к деду ездил?
На лице Тараса отразилась усиленная работа мысли. «Что отвечать? Зачем он спрашивает? Что за это деду будет», – все эти вопросы были точно написаны крупными буквами на лбу мальчишки.
- Да ты не мучайся, малый! Про это я уже знаю – Глеб закурил. – Ну, как: хорошо, небось, летом в деревне? На речку ходил, в лес по ягоды шастал, рыбку удил в свое удовольствие? Отдыхал, одним словом?
Коваленко совсем по взрослому усмехнулся:
- Отдыхал… Працювал усе лето, як скаженный у колгоспе…
- А зачем же ты, гражданин Коваленко, так надрывался? Поотдыхал бы лучше…
- Тю… Який же ж отдых, колы маты с сестренками кормить надо?
Глеб усмехнулся. В голосе мальчишки сквозила нешуточная обида. Глубоко затянувшись, он продолжил допрос:
- Неувязочка у вас выходит, Тарас Васильевич. Смотри, что получается: летом ты в колхозе ломался для того, чтобы пару мешков картошки да пшеницы матери добыть, так?
-Чому ж, пару? Картопли три мешка дали, да зерна – три, да сала…
- Ладно, ладно, убедил. Твои трудовые подвиги мне известны. Теперь смотрим дальше: после школы ты что обычно делаешь? Правильно, работаешь. Участковый милиционер говорит: сапожник на тебя не нахвалится. Ты и подметки прикинуть можешь, и дратву вощишь, и даже кроить помогаешь. И сколько ж ты за эту работу получаешь, Тарас Васильевич? А получаешь ты за нее, на все, про все – полтораста рублей. Так?
- Так, – Коваленко кивнул, не понимая, к чему клонит следователь.
- И ведь не на мороженом ты их проедаешь, и не на кино, и не на танцульках с девчонками. Ты все матери отдаешь.
- Так, сестренки ж малые… Им есть надо…
- А сам, значит, вон в латаном пиджачке ходишь?
- Иде ж на новый взять?
- Так тогда объясни мне, Тарас Васильевич, как же это так получается: ты матери так помогал-помогал, и вдруг – здрассте! Решил, что тебе ни новая одежа не нужна, ни триста рублей в месяц, ни питание казенное, а нужна тебе сибирская земля, и чтоб от матери подальше? Вот режь меня, Тарас Васильевич, не понимаю: как это ты за два месяца так перемениться мог?
Глеб потушил папиросу и молча смотрел, как побледневший Коваленко ерзает на стуле.
- Якие триста карбованцив? – голос Тараса дрожал. Трясущимися руками паренек вцепился в лацканы обтрепанного пиджака, – Яка одежа?! Вин же казав…
Вазов сделал вид, что не обратил внимания на оговорку Коваленко. Спокойно придвинул к себе стакан с чаем:
- То есть как это: «якие»? Такие. В ФЗУ не только учатся, а еще и работают. И за работу полагается стипендия – триста рублей. Каждый месяц. И форму там выдают. Ботинки, шинель, гимнастерку, брюки, фуражку. И жилье казенное, и кормят три раза в день. Особо, конечно, не шикуют, но жить можно. А ты разве не знал?
- Ни, – Тарас замотал головой.
- Странно. Участковый сказал, что тебе повестку прислали честь по чести, с памяткой. А в памятке все прописано…
Коваленко сидел, понурив голову. Глеб помолчал, затем спросил:
- Тарас Васильевич, чаю хочешь?
Паренек помотал головой
- С сахаром. Совсем не хочешь? Знаешь, я все-таки велю чашку принести. А уж пить или не пить – твое дело. Договорились?
Через пару минут перед Коваленко стояла чашка с чаем, на блюдечке – два куска рафинада.
Глеб опять отпил из своего стакана:
- А расскажи-ка мне, Тарас Васильевич, вот что: кто тебе про ФЗУ рассказывал? И что рассказывал?
Коваленко съежился на стуле:
- Никто мени ничого не казав…
«Кого пацан может выгораживать? Мать? Мать может, но зачем матери мешать ему идти в ФЗУ? Если ей кто-то что-то наплел, то… Нет, с матерью не выходит» – размышлял Глеб, разглядывая Тараса.
- Да ты пей чай-то, Тарас Васильевич.
Коваленко кивнул, отпил глоток и откусил крошку сахара.
«А если не мать, то кто? Девушка? Может быть, но тогда почему «вин казав»? Дед? Вообще-то, по собранным данным, дед – активно работает в колхозе, во время оккупации помогал партизанам, но… Да нет, не может быть!» – Глеб мотнул головой.
Он вспомнил, как дед Тараса стоял с понурой головой, когда перепуганного мальчишку втаскивали из подпола. Как шептал тихонечко: «Я ж казав, я ж казав!..» Вспомнил висевшую в хате фотографию сына – отца Тараса: в красноармейской форме, с петлицами сержанта… Нет, не мог такой дед отговаривать внука от ФЗУ!
- Что ж ты сахар-то в чай не положишь, Тарас Васильевич? Давай-давай, не стесняйся. Тебе, может, теперь не скоро чай внакладку попробовать доведется…
От этих слов Тарас еще больше съежился. Губы его зашевелились, словно бы он произносил молитву… Глеб пригляделся. Помянув недобрым словом свое незнание молитв, попытался прочесть по губам. Черт его знает, может и угадал… Рискнуть? Придется…
- Да и Христину свою, тоже, наверное, не скоро увидишь…
Тарас подскочил на стуле, словно его ударили:
- Ни! Вона не знала! Ничого не знала! Все он… – Коваленко осекся и затравленно посмотрел на Глеба.
- Ну, друг ситный, пирог с капустой, ты уж давай, договаривай, раз начал.
Тарас молчал. Глеб приподнялся, перегнулся через стол:
- Дурень ты, Тарас Васильевич! Дурень набитый! Ну, вот сам посуди: если она тебя любит – чего ж в Сибирь загнать хотела, а? Или, может, она ЕГО боится?
Тарас часто-часто закивал головой.
- Ну а кто этот ОН?
Коваленко молчал, не поднимая глаз.
- Ну, пойми ты, голова садовая: мы ж его все равно найдем. Через Христину твою и найдем. Но ведь если ты нам помогать не будешь – наказать тебя все равно придется. И вот представь себе: поймали мы его, судим, наказываем, а он сидит и радуется, что хоть одного безвинного человека он все-таки сгубил, шкура бандеровская. Зачем ты его радовать собрался, а? Ведь его даже твоя Христина боится…
От каждого слова Тарас все глубже и глубже вжимал голову в плечи. Глеб почувствовал, что паренек вот-вот сломается и принялся безжалостно его дожимать:
- Ты еще вот о чем подумай, Тарас Васильевич: а ну как он твою Христину порешит? Свободное дело. Решит, выродок, что это она его выдала – и все. А мы и помочь ничем не сможем, и остановить не успе…
- Это крестный ее! Христинин крестный! Трохвимом звать!
Тарас кричал, кричал изо всех сил. Его худенькое тело содрогалось, глаза расширились от ужаса. Глеб понял, что у парнишки началась истерика:
- А ну сядь! Сядь, я сказал! Чай пей! Пей, я сказал! Что ты мне тут устроил, словно девка под венцом?! Трофим, а отчество? Фамилия?..

…Через полчаса тревожная группа в составе сержанта Бисноватого и пяти бойцов ехала вместе с Глебом. Они направлялись к Христине Горобец – той самой девушке, чей крестный по имени Трофим, то ли Непейвода, то ли Нелейвода, агитировал молодых ребят против набора в ФЗУ. Адреса его Коваленко не знал, а, стало быть, просто необходимо его узнать.
К дому Горобцов они добрались уже в сумерках. Чтобы не спугнуть возможных гостей, машину оставили подальше. Повинуясь безмолвному знаку Глеба, солдаты сноровисто разбежались, охватывая дом широким кольцом. Вот последний из них занял позицию, приложился к автомату и замер. Пора…
Вазов подошел к дому, радостно сверкавшему ярко освещенными окнами, постучался:
- Откройте!
В доме внезапно погасли все огни. За дверью что-то зашуршало, кто-то завозился, но дверь так и не открылась. Глеб постучал сильнее:
- Откройте! Госбезопасность!
Нет ответа. Вазов пожал плечами и чуть посторонился, пропуская вперед Бисноватого. Тот примерился ударить в косяк прикладом, замахнулся…
Дверь начала открываться. Так медленно и осторожно, словно была из мыльного пузыря, и тот, кто ее открывал, боялся, что пузырь сейчас лопнет…
Глеб толкнул дверь, и отпрянул за косяк. Бисноватый повторил маневр своего командира.  Выждав несколько секунд, оба одновременно метнулись в дом.
Вазов чуть не сбил с ног какую-то женщину средних лет, чувствительно приложился об косяк незамеченной в темноте двери тут…
Тьма взорвалась злобным лаем парабеллума. Выстрел, второй, третий… Глеб мгновенно ушел из-под выстрелов, и тут же показал кулак Бисноватому, вознамерившемуся полоснуть очередью по неведомому стрелку.
- Эй, стрелок! Брось дурить! Выходи с поднятыми руками, а то из автоматов покрошим!
В ответ еще два выстрела и сразу же – звон разбитого стекла. Бисноватый кинулся было вперед, но Глеб удержал его: вражина мог просто бросить табуретку в окно, а сам остался на месте…
На улице коротко фыркнул ППШ,  потом резкий выкрик и звучный шлепок, словно кто-то ударил лопатой по навозной куче…
- Товарищ капитан! Здесь он!
Вазов и Бисноватый вихрем пронеслись через комнату, выпрыгнули в окно со снесенной рамой. На заднем дворе стояли двое автоматчиков, а у их ног извивался, точно большой червяк, человек. Руки извивавшегося были очень грамотно связаны вместе с ногами, а один из концов узла – длинная веревка, шла вверх, захлестывая петлей горло связанного. Эту-то петлю «червяк» и пытался ослабить, но своими судорожными дерганьями только затягивал ее сильнее.
- Эй-эй, вы чего, обалдели? Ишь, разыгрались! А ну-ка, немедленно глотку освободить, а то еще задавится, сердешный…
Солдаты нагнулись над связанным, он взвыл, но тут же смолк и вздохнул с облегчением.
- Так, ребята, а ну-ка подняли этот кусок дерьма. Закинем-ка  его в дом, там еще обыскать все надо. Заодно и поговорим…

Отредактировано Серб (01-04-2010 19:55:03)