Интерлюдия

    - … Надо, наконец, покончить с  кровавым тираном! – Молодой  человек с растрепавшимися волнистыми  волосами энергично взмахнул  рукой. – Эта жуткая волна  арестов и безумных процессов  уже привела Россию к опасному  краю. Никто уже не может быть  спокойным  за завтрашний день. Вдруг и его объявят «шпионом Уругвая»…

    Оратор  обвел взглядом присутствующих. Молодые  люди в студенческих мундирах,  числом  около двадцати сидевшие вокруг стола  с самоваром и нехитрым чайным сбором, опустили глаза.  В большой  комнате, освещенной единственной семилинейной лампой * ( * - Интенсивность света керосиновой лампы измеряется шириной фитиля.  Семилинейная лампа – довольно мощная, с фитилем шириной 17,8 мм) под зеленым абажуром, наступила гнетущая тишина. Всем был памятен процесс над членами дома Романовых, когда бывшие великие князья и их близкие каялись в немыслимых грехах, рассказывали, как по заданию различных вражеских разведок специально урезали солдатские пайки, продавали армейское имущество и готовили покушение на императора. Показания давались безжизненными голосами, в зале суда, куда насильно были согнаны рабочие Московских заводов и солдаты столичного гарнизона, раздавались выкрики, требования «Казнить предателей немедля!» Это было ужасно!

    Но  прокатившаяся после этого волна новых процессов была еще ужаснее. Купцы и чиновники признавались в связях с нелегальными организациями, иностранными разведками, рассказывали, как по их заданиям вымогали взятки, поставляли некачественный товар и  каялись в том, что целенаправленно гноили зерно, готовили диверсии на железных дорогах, отравляли масло на маслобойнях и куриные яйца в деревнях,  какие принимали шаги с целью вызвать эпидемии чумы и холеры… И везде и всегда темные рабочие и солдаты в залах суда требуют расправы. Говорят, им перед началом процесса бесплатно раздают водку… Сатрапы!..

    - Но и это еще не все, –  растрепанный молодой человек  снова взмахнул рукой. – Тиран  стремится подкупить темный, неграмотный  народ, щедро раздавая подачки  в виде гарантированных восьмичасового  рабочего дня и размера минимального заработка. А тем временем, исподволь ведет наступление на истинные народные и человеческие ценности. Рушится основа коммуны – деревенская община,  в заводских школах учителя из грамотных унтеров вдалбливают рабочим ложь о незыблемости монархии, о ее необходимости в России. Уже сейчас разрабатываются новые учебные программы, и очень скоро даже в университетах начнут оболванивать молодежь!

    - Мы согласны, Аргунов* (*- Аргунов Андрей Александрович (Воронович, Кубов 19 октября 1866, Енисейск — 7 ноября 1939, Прага) — российский политический деятель), но хотелось бы услышать: что конкретно вы предлагаете? – спросил серьезный, насупленный юноша с прямыми волосами и темной бородкой.

    - Я вам отвечу, Кларк* (* - Павел Иванович Кларк (19 июня 1863, Уфимская губерния — 15 ноября 1935, Москва) — участник российского и австралийского революционных движений, искусствовед.).  Соглядатаи сатрапа рыщут повсюду, но здесь мы можем быть уверены друг в друге. Я предлагаю застрелить Николая. Если мы все возьмемся за револьверы, то не может быть, чтобы все мы промахнулись. Нужно просто дождаться выезда тирана из Кремля. Первые пусть стреляют по колесам «Жигулей». Они пневматические, так что попадания даже одной пули остановит их движение. А потом все разом – залпом по кровавому Николаю. Пусть он умоется кровью, которую сам так охотно проливает!

    Глава

    Рассказывает  Олег Таругин (Император Николай II)

    Часовые делают «на караул», и мы выезжаем из Кремля. Машина идет не более двадцати километров в час. Это не потому, что тачка не может или водитель не умеет ездить быстрее, а всего-то лишь потому, что иначе лейб-конвою за мной верхами не угнаться. Ну, да впрочем, сегодня они едут верхами еще и потому, что ехать нам не далеко: генеральный штаб я разместил, чтоб не путаться, на Арбатской площади. Если бы пришлось ехать, допустим, в штаб Московского военного округа, лейб-конвойцы поехали бы на двух автомобилях. Потому что я тащиться через всю Москву с черепашьей скоростью отказываюсь…

    Вот остался позади Манеж, к которому еще не приложил и, надеюсь, никогда и не приложит свои шаловливые ручонки «гениальный» скульптор – дитя Кавказа, и мы сворачиваем на Воздвиженку… Батюшки мои, светы, народищу-то, народищу!.. Нет, если так и дальше пойдет – придется, по методе ХХ века, расчищать улицы для проезда правительственного кортежа. Да и безопаснее будет…

    Именно  в этот момент, когда мне в голову приходит мысль о собственной  безопасности, на улице гремит выстрел. Кстати, не очень громкий: будь это  в ХХ веке, я бы решил, что это, скорее, хлопок движка, а не выстрел. Но тут… Ну, не газы же у какого-нибудь мерина отходят?!!

    Машину  резко бросает вправо. Черт, нам  что – скат продырявили?..  Вот  ты ж бляха-муха!.. Сзади гремят выстрелы, слышен дикий казачий посвист. Это  лейб-конвой  вступает в игру. Интересно, а я чего сижу, как засватанный? У меня ведь тоже оружие есть! Вот я сейчас…

    Додумать  я уже не успеваю. И хоть что-нибудь сделать – тоже. Дверцы «Жигулей распахиваются одновременно с обеих  сторон, и в салон влетают Шелихов  и урядник Брюшкин. Они мгновенно валят меня на пол салона, и, прикрыв своими телами мою царственную особу, хором орут на водителя:

    - Назад! В господа бога, душу, мать! Назад!

    Но  водила и без их ора уже сдает  назад и продырявленных скатах рвется прочь, надо полагать – к Боровицким воротам.

    Все, что я успеваю сделать, так  это полузадушено мявкнуть, что, мол, нападающих не худо бы живьем взять. Как  ни странно, Егор услышал меня, и  тут же во всю мощь своей луженной донской глотки репетует приказ:

    - Живьем брать извергов! Живьем!

    Этот  вопль живо напоминает мне сцену  из фильма «Иван Васильевич меняет профессию» и я умудряюсь даже похихикать, пока «жигули», жуя покрышки и уродуя диски, несутся к Кремлю.

    Возле дворца меня, наконец, отпускают и  позволяют сесть на сидение. Я отряхиваюсь, и пытаюсь сообразить: сильно ли пострадала машина? Однако! В лобовом стекле – пара пробоин, в корпусе – еще пара. Брюшкин зажимает окровавленное левое плечо рукой, в которой до сих пор остается «клевец». Ого! А у меня-то, у меня!.. Судя по всему, именно тогда, когда я собирался вступить в перестрелку, и прилетела эта пуля, оставившая аккуратную дырку в моих шароварах. Ни хрена мне?! Пару сантиметров в сторону и… Интересно, местные эскулапы сумели бы остановить кровотечение из разорванной артерии на бедре?..

    - Любимый! ЛЮ-БИ-МЫЙ!! – к машине  вихрем несется, наплевав на  все условности, Татьяна.

    Полетев к машине, она вцепляется в меня и начинает тормошить и ощупывать:

    - Ты ранен? Скажи, где у тебя  болит? Что они с тобой сделали?  Кто это сделал?!

    Неожиданно, ее взгляд натыкается на Брюшкина. Она  расширенными глазами смотрит на кровавое пятно, расползающееся по рукаву чекменя, и вдруг бледнеет и начинает медленно оседать. Я подхватываю  ее:

    - Родная, все хорошо. Умоляю тебя, не волнуйся! Все уже хорошо!

    Одновременно  я ухитряюсь прошипеть в сторону  Егора:

    - Какая сука сообщила ей о  покушении? Отыщу – семь лет  лечиться будет! И не вылечится!..

    К вечеру все, наконец, успокаивается. Командующий  Московским военным округом, генерал-лейтенант  Келлер, отменяет введенное в суматохе военное положение; начальник моей личной охраны, генерал-майор Гревс, наконец, переводит Кремль с чрезвычайного режима охраны, на усиленный, а ведомство Васильчикова уже приступило к работе с арестованными.  Интересно, кто на сей раз постарался? Хронокаратели, англичане, недорезанные анархисты-социалисты? Или просто местная «Бабушка с автоматом»?..

    Интерлюдия 

    Боль  в скованных руках становится нестерпимой. И еще этот яркий  электрический свет, бьющий прямо  в глаза:

    - Господин Аргунов, я еще раз спрашиваю вас: перечислите всех участвовавших в подготовке и проведении покушения на государя девятого апреля.

    - Я еще раз отвечаю вам, господин  следователь: я считаю этот  вопрос оскорбительным. Если бы  у меня не были скованы руки, я бы отвесил вам пощечину, как сделал в подобной ситуации покойный Нечаев…

    Удар  обрушивается из темноты. Он оглушает и ослепляет болью. Когда сознание проясняется, скованные за спиной руки заломлены и вывернуты вверх. Рядом стоит широкоплечий детина с нагайкой в руке:

    - Послушайте, Андрей Александрович, вы ведь еще так молоды. Вы все равно скажете нам все.  Но если нам придется прибегнуть к экстраординарным методам допроса, это очень сильно скажется на вашем здоровье. А ведь приговор будет отнюдь не мягок. В лучшем случае – каторга. В худшем – бессрочная каторга. Но даже во втором случае у вас останется надежда лет через пятнадцать-двадцать выйти на свободу, честным трудом доказав, что вы…

    Говори, говори… А какие слова-то знает  господин опричник! «Экстраординарный» – надо же!..

    - Я не боюсь вас, господин  палач. Мне не страшно умереть  за свободу своего народа! У  нас есть примеры. Нечаев, Желябов,  Перовская, Кибальчич, Тютчев, Лазарев* (*Николай Сергеевич Тютчев (10 августа 1856 Москва — 18 января 1924 Петроград) — русский революционер-народник, народоволец, землеволец, эсер. Многолетний инсургент, террорист, политкаторжанин; историк, литератор, мемуарист — автор воспоминаний, содержащих ценные сведения о революционном движении, интереснейшую информацию о ссылке и «тюремных загадках», — включающих разоблачения многих провокаторов, осведомителей и других секретных сотрудников III отделения. Егор Егорович Лазарев (1855, с. Грачевка Бузулукского уезда Самарской губернии, Российская империя — 1937, Прага, Чехословакия) — видный деятель русского революционного движения, эсер, политэмигрант)…

    - М-да? Ну, что ж… Возможно вас  переубедит сам господин Лазарев?

    Что это? Кто это? Скрюченное существо, от которого несет мочой и экскрементами. Безумные глаза, трясущийся рот…

    - А ну-ка, представьтесь-ка нам, любезнейший…

    - Лазарев, Егор Егорович – торопливая  скороговорка, рыдающий голос. –  Вывезен тайно из Швейцарии.  Предстал перед судом за антироссийскую  подрывную деятельность. Вину признаю  полностью, только умоляю вас,  господин следователь, больше не надо…

    Существо  инстинктивно прикрывает пах и скрючивается еще больше. Голос срывается от ужаса…

    - Прекратите! Немедленно прекратите! Я не верю вам, это – не  Лазарев!

    - Да что вы, любезнейший господин  Аргунов! Полноте, не ужели  мы стали бы предъявлять вам подставного? А хотите – посидите с ним в одной камере? Хоть денек? Он вам расскажет, что могут сделать с «героическим революционером», «несгибаемым террористом» пара недель интенсивной… м-м-м… интенсивного лечения. Ведь мы тут, господин Аргунов, сродни врачам. Лечим, так сказать челове…

    Ага! Удачно я попал! Плевком в самую  харю! Что это? Что вы делаете?  Нет, не смейте меня бить!.. Палачи!.. Сатрапы!.. А-а-а!!!

    … Мрак, темнота, боль…

    …Боль…

    …БОЛЬ…

    …БОЛЬ…

    … Из темноты всплывает усталое лицо в пенсне…

    - Господин Аргунов. Вы признаете  себя виновным?

    - Нет! И тут же оглушающий  удар.

    … Мрак, темнота, боль…

    …Боль…

    …БОЛЬ…

    …БОЛЬ…

    - Господин Аргунов. Вы признаете  себя виновным?

    - Не… Да, я виновен! Только умоляю  вас, больше не бейте!

    - Как-то вы не четко отвечаете…

    … Мрак, темнота, боль…

    …Боль…

    …БОЛЬ…

    …БОЛЬ…

    - Господин Аргунов. Вы признаете  себя виновным?

    - Да!

    - Кто ваши соучастники?

    Боже  только бы не забыть кого-нибудь! Я больше не выдержу этого!

    …

    - Ну, что Аргунов? Всех выдал,  иуда?

    Это Кларк. С ним Махонин, Мельгунов, Шипицын, Берг. Я – иуда. Иуда? А тебя пороли нагайками? А тебя били сапогами по ребрам? А тебя собирались выхолостить как мерина? Я – иуда? Сам-то как запоешь?..