В углу комнаты ещё занавеска, а за ней... Да, такого он никогда не видел...
...Свое первое знакомство с уборной Гиан вспоминать не любил. Уже тогда понимал, каким дураком и дикарём выглядел. И потом, когда уже ему приходилось кого-то знакомить с этим, старался сделать процедуру как можно короче, а если позволяли условия, то и нагляднее. Этот вариант, кстати, давал наилучший результат, но, к сожалению, был не всегда применим. Айя, надо отдать ей должное, справилась неплохо. Он всё понял и запомнил с первого раза.
Гиан оглядел убранную кухню и пошёл в комнату. Спрыгнув с этажерки, Золотинка последовала за ним.
В комнате светло, просторно, пахнет цветами. Пушистый ковер на полу, живые вьюнки, оплетающие окна и двери, усыпаны мелкими нежно-розовыми, голубоватыми и белыми цветами, широкая низкая тахта застелена блестящим, приглашающим поваляться покрывалом, на полочке у изголовья две изящные статуэтки с Дорсая и грубый необработанный камень с одной из безымянных планет, где он проходил практику. Камень искрится, бросая цветные блики на статуэтки, и они кажутся шевелящимися. Ещё две картины, не голографии, а написанные по-настоящему, молекулярными красками на натуральном холсте-паутинке – подарок одноклассника. Его подлинного имени никто выговорить не мог: в слишком многих языках оно походило на ругательство, и мальчишку прозвали Глазастым. Подружились они не сразу, но потом несколько лет составляли неразлучную пару. На углублённый курс изображений ходили оба. Но он остался хорошим ремесленником, а Глазастый стал Художником. Теперь-то его родная планета согласна, да что там, жаждет его возвращения, Глазастый в его прошлый приезд рассказывал, как к нему засылали визитёров...
... – А ты?
Глазастый смеётся.
– Максимально вежливо выставил за дверь.  Во-первых, мне не нужны судебные споры. А во-вторых, я не хочу.
– Это во-первых, – поправляет он Глазастого.
– Верно понимаешь, Гиан, – Глазастый салютует ему стаканом. – Сколько звёздочек на воротник прибавил?
Теперь смеётся он.
– Ни одной.
– Чего так? – искренне обижен за него Глазастый.
– Слишком многих верно понимаю.
– Бывает, – понимающе кивает Глазастый, – посмотри, – и показывает очередную картину, – решил попробовать в этой манере. Как тебе?
Он рассматривает чёрное в разноцветных крапинках небо и несоответственно ярко-белую землю. Посередине сложный многогранный неправильный кристалл, от которого разбегается множество теней.
– И многих он сожрал?
– Ты увидел! – радуется Глазастый, – ты увидел, что он живой! Понимаешь, я хотел...
– Заткнись, – перебивает он Глазастого, – изображаешь ты лучше, чем говоришь.
– Это верно, – совершенно не обижаясь, соглашается Глазастый. –  Как думаешь, если я это предложу к продаже...
– Предложи императору с Кирцефы,  денег у него много, и решит он, что это портрет его тёщи. Доставь ему удовольствие.
– А его тёща, – с ходу подхватывает Глазастый, – решит, что это портрет зятя, и доплатит мне за эту тварину. У-у, кровопивец!...
...Уточнять, кого имел в виду Глазастый, рисуя живой хищный кристалл, он не стал. Зачем? У каждого он свой.
Золотинка сосредоточенно возилась в своем домике-дуплянке. Вытаскивая какие-то обрывки и обломки, трясла их и запихивала обратно или взмахом головы отбрасывала на середину комнаты. Устраивала она такое только в условиях полной безопасности. Гиан подозревал, что это как-то связано с гормональными циклами размножения, но углубляться в эту проблему не хотел. Да и Золотинка сердилась, когда её отвлекали от столь волнующего занятия. Сегодня она не стала шипеть и фыркать в ответ на его взгляд, а только распушила кончик хвоста, показывая, что просит не смотреть.
Гиан кивнул.
– Ладно, у меня свои дела.
В углу стоял обыкновенный рабочий стол с клавиатурой и мониторами. Придать ему какой-то маскирующий его сущность облик Гиан не хотел. Вещи хороши, когда их внешность не противоречит сущности. В Звёздном Мире это противоречие настолько часто, что у себя дома он старался его избегать.
Гиан сел к столу, тронул клавиатуру. Сначала... как всегда проверим резервы. Временные и финансовые. Итак, время. Следующая экспедиция через двадцать дней. Если, конечно, не возникнет что-нибудь срочное и экстраординарное. Тогда могут дёрнуть. Отчёты... он, в основном, свалил. Здесь главное не запускать. Впритык возвращаться не стоит, ещё день туда-сюда, пятнадцать дней в полном его распоряжении. Теперь финансы. Девиз цивилизации: «Денег не хватает!». Гиан вздохнул, вглядываясь в аккуратные строчки на мониторе. Что он может себе позволить?...
... – Зачем ты копишь, Гиан?
Рыжие брови топорщатся ветвистой щетиной над белыми в красном крапе глазами. Жгуч нарывается на ссору. Но ему ссориться, тем более драться неохота. Да и Жгучу ссора нужна для последующего примирения с выпивкой. А пить тоже неохота. Поглаживая свернувшуюся на его коленях в клубок Золотинку, он отвечает.
– Поурт тоже копит.
– Он хочет вернуться домой богачом, – Жгуч презрительно кривит нос-хоботок, – а ты? Ты же звёздник, тебе некуда возвращаться. Зачем тебе деньги?
– А ты надеешься умереть в экспедиции?
Жгуч хмуро шевелит рубчатыми губами. Это его больное место. Он старше их всех, и мысль, что однажды медико-физиологический контроль выдаст предупреждение, а значит, не наймут, и экспедиция, где полное обеспечение, плата за работу, премии за находки и прочее, уйдёт без него, конечно, тревожит Жгуча. Пенсии Звёздный мир выплачивает только звёздникам, а остальным по страховке, а Жгуч свою регулярно пропивает или проигрывает. Но... не задевай других и тебя не тронут. Он Жгуча за язык не дёргал.
– А ты думаешь, богатому умирать легче? – наконец язвит Жгуч.
– Богачу легче жить, – вмешивается Поурт, – и неважно где.
– Да, – кивает маленький сморщенный Кьен, – с деньгами везде родина.
С троими сразу Жгуч связываться не будет. К тому же Поурт и Кьен сохранили свое гражданство, их планеты всегда примут их, а у Жгуча, похоже, и с этим проблемы. Вредный характер – не скафандр, не снимается...
...Так, сколько он может выделить на поездку? Ехать надо обязательно. В это его возвращение Лиа не связалась с ним. И на мониторе в видеопосылке были только изображения Малыша. Хотя... всё понятно и объяснимо. Надо ехать, и не выяснять, а услышать и сказать то, что давно понятно им обоим. И решить судьбу Малыша.
Он снова тронул клавиатуру, убирая расчёты и вызывая линии связи. «Линия перегружена, ждите обходного канала». Подождём. И дело не в дороговизне прямого соединения, просто пока ждёшь, успокаиваешься и говоришь тогда уже обдуманно, а не сгоряча...
...Первая ночь на новом месте. И в одиночестве. До этого с ним всегда кто-то был. Ночь – время духов, и ребёнка нельзя оставлять одного. Даже взрослые старались лечь вместе. С ним была кормилица, нянька, Дядька, один раз отец взял его с собой на охоту и тогда он спал с ним. Даже лорд Гаргал, который должен был убить его, не оставлял его ночью одного. А здесь... он один и в постели, и в комнате. Айя подождала, пока он разденется и ляжет, и ушла, сказав ему.
– Спи. Завтра утром я приду к тебе.
Она вышла, и сразу стало темно. И у него ни оберега, ни кинжала. Ему нечем защититься от духов. Огонь, металл и оберег. Воины, ложась спать у костра, кладут с другого бока обнаженный меч и вытаскивают из-за ворота обереги, чтоб лежали на груди, сверху. А у него ничего нет. Он залез под одеяло и свернулся там, хотя холодно не было. И как здесь тихо. Как... как в могиле. И тут он сообразил, что для того мира он умер. Здесь мир Сумеречных, и духам до него не добраться. Сумеречные сильнее. Если бы его хотели отдать духам, то уже бы сделали это и не дали бы ему ни одежды, ни еды. Подумав о еде, он сразу вспомнил чёрные сладкие ломтики в одной из мисочек. Сначала он подумал, что это просто сгоревшее мясо, но все-таки попробовал. И они оказались такими вкусными, что он обрадовался её отказу доесть. Конечно, его бы не стали кормить такой вкуснятиной, если бы хотели убить. Зачем-то же он нужен Сумеречным? А Сумеречные сильнее духов. Это хорошо, а то он почему-то не может вспомнить ни одного заклинания от духов. А он их знал много, заучив со слуха от нянек и Дядьки. И молитву Творца он забыл, а учил его ей отцовский Книжник. «О Ты, Создавший твердь и сушу...» А как дальше, не помнит. Что это с ним? Почему он всё забыл? Он не хочет забывать, он хочет помнить. Всё-всё. И всех.
– Ничего нельзя забывать, – Книжник бережно разворачивает на пюпитре свиток, – вот, это самое главное сокровище мира. Немногие им владеют. Но ты научишься этому.
Книжник учил его читать и писать. Было смешно и странно смотреть на значки и... и будто какой-то голос у тебя в голове произносит слова. А когда уничтожают род, свитки тоже сжигают? Или их вместе с оружием мужчин и украшениями женщин забирают в сокровищницу Властителя?...
...Гиан улыбнулся. Конечно, забирают. А как же иначе создаются королевские богатства. Если королевство доживает до цивилизации среднего уровня, сокровищница становится музеем, а если нет, то гибнет вместе с королевством, в лучшем случае растекаясь по сокровищницам победителей.
Как там со связью? Время ещё есть. Удивительно, как быстро в воспоминаниях проходит информация...

Отредактировано Зубатка (30-03-2010 15:21:37)

50cobra
Возможно и скорее всего будут. Вот только... представления об опасности зачастую настолько разные... Бывало: описываешь ужас, а читатель тебе говорит:"Ну и что?", описываешь обычное заурядное событие, будничную рутину, а читатель приходит в ужас и просит больше такого кошмара не писать.

...Айя не мешала ему, но как-то всё время оказывалась рядом и молча внимательно смотрела на него, и по её неподвижному белому лицу было не понять, одобряет или осуждает она его. Он не знал, сколько они пробыли в саду: чувство времени у него ещё не было развито, но долго, а свет... свет оставался прежним, и почему-то не было теней. Он не сразу обратил на это внимание, а, заметив, обернулся к Айе.
– Айя, почему?
– Что почему?
– Светло, а тени нет, – он огляделся, – ни у чего нет.
Нянька бы ему ответила, что раз так, значит так и надо, Книжник – что такова воля Творца, Дядька – что воину нечего об этом думать, это хорошо, что тень тебя не выдаст, а почему и думать нечего, а что ответит она?
– Это...
Следующего слова он не понял и переспросил.
– Что-что?
– Ну... здесь всё небо светится. Не одно солнце светит, а всё небо.
Он кивнул и попытался повторить непонятное слово: аэрофлуоресценция. Она будто не услышала его попытки и не поправила, хотя он и сам слышал, что ошибся. И тут ему пришла в голову новая мысль.
– Айя, а бывает не одно солнце?
Она улыбнулась.
– Бывает.
– Ты мне покажешь?
На этот раз она ответила с явной заминкой.
– Может быть...
... Теперь он понимал, что именно тогда решалась его судьба, и заминка Айи была как раз и вызвана тем, что она не знала решения. Не знала, куда его отправят из Резерва. И её отчёты значили очень много, но не всё. И хорошо, что он тогда не знал этого. А просто жил.
Гиан заложил лихой вираж, выруливая на скоростную трассу: передвижение в любых измерениях и плоскостях должно регулироваться и подчиняться правилам. Впереди несколько часов лёта над океаном, а потом, потом верхом. Выигрыш не так во времени, как в удовольствии. А ездить верхом он любил...
...Высокий боевой конь с сединой на морде неподвижно стоит, опустив голову. Дядька подхватывает его под мышки и поднимает.
– Цепляйся.
Он сам ухватывается за седло и, подтянувшись, усаживается уже плотно. Берёт поводья.
– Пошёл.
Молодой воин берёт коня под уздцы и ведёт по двору. Дядька идёт рядом, чтобы подхватить его, если он начнет падать.
– Я сам, – протестует он.
Дядька кивает, и воин, ухмыляясь, отпускает повод. Конь сразу останавливается. Он пытается послать его вперёд, дёргает повод, бьёт пятками, но конь, не обращая на его усилия внимания, начинает дремать. Воин хохочет от души, ухмыляется и Дядька, смеются – он знает это – глазеющие из окон слуги. Ну почему пони его слушаются, а боевой конь, хоть и старый, а не хочет? Наконец удачным ударом ноги, но, кажется, помог и Дядька, пнув коня в зад, ему удается сдвинуть коня с места.
– Давай, давай, – кивает Дядька. – Заворачивай.
Он дёргает поводом, пытаясь отвернуть коня от дверей конюшни, и опять Дядька, шлёпая коня по щеке, помогает ему...
...Связавшись с конюшней и договорившись об аренде, Гиан выключил связь. Верховая прогулка совсем не плохо. И Малыш будет в восторге. Его самого посадили верхом намного раньше, но здесь всё-таки не там...
...Сильный хорошо выезженный боевой конь идет ровной рысью. Он уже не клонится в седле и не сползает на бок. Стремена подтянуты ему под рост почти к седлу, но он уже упирается в них и может достать пяткой бок коня. В бою руки заняты оружием, и надо управлять только ногами, но бросать повод нельзя: конь должен чувствовать руку всадника. Дядька едет рядом на своём коне.
– К тому дереву. Быстрей.
Он уже знает сигналы и сразу переводит коня в галоп. И Дядька отпускает его на полкорпуса вперёд. На вершине холма с приземистым раскидистым деревом он с первого рывка останавливает коня.
– Что видишь? – требует Дядька.
Он добросовестно перечисляет, но Дядька сердито мотает головой.
– Не то. Смотришь, а не видишь. Что в деревне не так?
– Всё так.
– Не всё! – сердится Дядька. – Куры где?
– Да, – удивляется он, – не видно.
– А где ж они?
– Загнали?
– А может, отловили?
– Нет, – соображает он, – мы б кудахтанье слышали.
– То-то. А чего их днём загнали?
– А! – наконец находит он решение. – Торговцы едут!
– А может, проехали? – смеётся Дядька.
Дороги к замку отсюда не видно, но он отвечает уверенно.
– Ещё нет, – и сам объясняет, – мы б услышали, как воротную цепь крутят.
И Дядька удовлетворённо кивает...
...Гиан улыбался воспоминаниям. Дядькина наука не раз потом выручала его. Смотреть и видеть, слушать и слышать, лишнего не спрашивать, узнанное держать при себе, пока не понадобится, – всему этому Дядька учил. А ещё владеть ножом и мечом, стрелять из лука, метать каменные шары и ременную петлю, прикрываться щитом и уворачиваться от чужих шаров и стрел. Воинская наука сложна и жизненно необходима. Даже Звёздному Разведчику. И он, ещё не зная о грядущем, стремился овладеть этой наукой как можно скорее. И случалось, в своем усердии подставлял Дядьку...
...На воинском дворе толпа, шум, гомон. Приехали посланные вперёд предупредить, что поход был успешен, убитых совсем нет, и раненых немного, а добыча большая. Пусть в замке готовятся к радостной встрече, будет большой пир и раздача наград. Он вертится среди воинов, жадно слушая разговоры. Отец возвращается! С победой! А он... он поедет ему навстречу. Но его конь в конюшне, а Дядька выспрашивает про своих племянников. Он внимательно рассматривает бродящих по двору, отфыркивающихся боевых коней, выбирает одного из них и подходит. Конь как раз подбирает клочок рассыпанного по двору сена, и ему легко удаётся ухватить его за узду. Конь удивлённо, но, не сопротивляясь, идёт за ним к водопойной колоде. И пока конь пьёт, он с колоды взбирается в седло, ухватывает поводья и усвоенным сигналом посылает коня вперёд, к воротам. Кто-то сзади вскрикивает, свистит, конь шарахается, несётся к воротам, и сам вылетает наружу. Дорога одна, и он направляет коня по ней. Крики сзади подгоняют коня, и он, крепко держась за повод, впервые ощущает бьющий в лицо ветер полного боевого хода. Впереди появляется тёмная надвигающаяся громада боевого отряда с трепещущими на ветру гордо вздыбленными флагами. Кто-то отделяется от отряда и скачет навстречу, прямо к нему. Его конь пугается и, шарахнувшись в сторону, скачет по полю. Не в силах ни завернуть, ни остановить коня, он крепко держится за поводья, упираясь животом в высокую для него переднюю луку и думая только об одном – не упасть. Конь несётся бешеным галопом, но сзади нарастает ровный топот, и вот уже поравнявшийся всадник властно хватает его коня за узду и подчиняет себе, заставляя уравнять скорость. Он осторожно поворачивает голову. Отец?! Забрало поднято, и лицо отца в обрамлении шлема строго и невозмутимо, но, встретившись с ним глазами, отец кивает ему и говорит.
– Держись.
Описывая широкую дугу, они уже рысью приближаются к воротам замка, откуда высыпали встречающие. Отец останавливает своего коня, и вынужденно останавливается рядом и его. Он гордо выпрямляется в седле. И так, вдвоём, под крики – отец продолжает держать его коня за узду, и тот стоит спокойно – они поджидают остальной отряд. Всадников, пехотинцев, телеги с добычей. В толпе он видит свою кормилицу с сестрой на руках, и няньку с младшим братом, и Дядьку. Подходит отряд, и они въезжают под воротной башней во двор. Там уже стоит мать, она склоняет перед отцом голову и принимает повод его коня. Отец спешивается, за ним спрыгивает и он. Конюший забирает их коней. Отец мимоходом кивает матери и оглядывается, находит взглядом в толпе Дядьку, и тот, виновато понурив голову, подходит к отцу и встаёт перед ним на колени. Становится очень тихо, даже ласточек не слышно.
– Ложись, – негромко говорит отец.
Дядька, стоя на коленях, вытаскивает из штанов рубаху, задирает её себе на голову, оголяя спину, и ложится ничком. Отец взмахивает плетью. В полной тишине плеть с чмоканьем ложится на спину Дядьки, оставляя багровую, сразу вспухающую полосу. И ещё одну, и ещё, и ещё, и ещё... После пятого удара отец командует.
– Встань.
Дядька встаёт, не заправляя рубахи.
– Это за то, что не доглядел, – говорит отец и снимает с пальца золотой перстень, – а это за то, что выучил в седле держаться, – и отдаёт перстень Дядьке.
Дядька, кланяясь, берёт перстень и целует отцу руку. И сразу радостный шум и гомон, и в общем ликовании отец идёт в замок. Начинается суета подготовки к пиру...
...Отец был строг, но справедлив. Как и положено главе рода, хозяину родовых земель, судье и полководцу. Наказывали в замке нечасто и всегда за дело, строго соблюдая обычаи. Согрешившей служанке наголо остригали волосы, но совратитель женился на ней или платил виру, которая шла в приданое грешнице. Провинившегося воина наказывал только отец, а деревенского мужика мог выпороть и Управитель. Пойманного на воровстве били обкраденные им, если ловили на месте, но семья за него не отвечала. Не вернувший в срок долга отрабатывал его, а задолжавший замку отдавал в счёт долга кого-то из детей, который становился потом слугой или воином. И ещё, и ещё, и ещё... Обычное право характерно для раннего уровня цивилизации. Раз в год паломничество в Храм Творца. Но если недосуг, или нет сил, или ещё что, то надо заплатить. Раз в год в замок приезжает монах, собирает паломников и плату с тех, кто отказывается от паломничества. Дети не в счёт, а увечные и параличные платят половину. Говорят, старший в роду Медведей выстроил свой храм в замке и держит трёх монахов. Но Медведи следующие по счёту на власть, вот и чудят...
... – Еще Властителем не стал, а уже норов показывает, – укоризненно качает головой Дядька.
– Узнает Властитель когда, не поздоровится Медведям, – соглашается один из десятников.
– Если ополчение созовут, – подхватывает брат Управителя, – то и нам перепадёт. Медведи богаты.
– Не будет Властитель из-за этого ополчение созывать, – отмахивается Дядька. – Пошлёт своих сотни три, и всё.
– И Святейший не заступится?
– За кого? Монахов-то не тронут.
– Медведь Властителем станет, посчитается.
Он лежит на ложе за спиной Дядьки, закрыв глаза, будто спит, и слушает неспешный разговор. Десятники – друзья Дядьки, а брат Управителя... ну, брат тоже кое-что может.
– Вот помню, Цапли тоже зачудили. Ещё при старом Барсе было. Тогдашний Властитель ополчение созвал. И где те Цапли теперь? Нам-то от них только Голубое болото перепало, но помню...
– Вспомнил! Тогдашний Властитель рубиться любил. И другим дозволял. А нынешний...
– Цыц! – командует Дядька, – разбудите ненароком, а он памятливый.
И все  сразу начинают говорить о другом.  О Кривом,  что не сумел отбрехаться и должен теперь жениться на сапожниковой уродке.
– Он Кривой, она Уродка! – хохочет брат Управителя, – то-то детки пойдут.
– Ты-то сам которой уже приданое сделал? – ехидничает кто-то из десятников.
И дружный негромкий гогот...