Утро началось часов в шесть, если не раньше, с жизнерадостных криков разбуженных манипуляционными медсестрами детишек. Застонав, я перевернулся на другой бок, пытаясь заснуть, но уже через пару минут понял, что сделать это будет, мягко говоря, нереально. Месяц говорите? В палате спать? Ну-ну…
Дождавшись прихода заведующего отделением, я представился, сообщил, что готов приступить к выполнению профессиональных обязанностей… но только после обеспечения минимальных жилищных условий. Поколебавшись несколько секунд, завотделением кивнул и повел меня поселяться. Куда? Да просто через дырку в заборе на идущую вдоль больничного двора улицу Садовую. К некой Ксении Денисовне, у которой, как выяснилось, частенько квартируют приезжие врачи. Квартируют за баснословную сумму в 20 (двадцать!) гривен. Эх, почему они безвозвратно ушли, эти всеми нелюбимые девяностые?! Я снова хочу снимать комнату за двадцать гривен в месяц, хочу!!! Я уеду туда на все лето с ноутбуком и напишу лучшую в моей жизни книгу. Только разрешите мне... впрочем, лирика все это…
Ксения Денисовна встретила заведующего прохладно, но и в койке молодому доктору не отказала. К койке, точнее полуторному дивану, прилагалась комната метров восемнадцати, стол с несколькими стульями, шкаф, старенький буфет и кошка-подросток по имени Ксюша. Очень милая и ласковая, хоть и с глистами, которых я порешил вывести при первой же возможности. Да, и еще красной пластмассы телефон на случай экстренного вызова в больницу – оная возможность была оговорена и обозвана мудреным термином «ургентация по отделению».
В качестве неоплачиваемой Минздравом надбавки к моему нынешнему местоположению добавлялся премилый дворик, утопающий в тени виноградной арки и нескольких деревьев, летний душ, какие-то сараи, виноградник и, естественно, летний санузел, чья деревянная будочка со скрипучей дверью располагалась в аккурат на краю последнего. Вполне мило. Жаль только, что ложатся в поселке рано, а задарма жечь хозяйское электричество, например, читая книгу, было как-то стыдно. Хотя, уезжая, и я оставил «бабушке Ксении» больше денег, чем задолжала больница…
Поселившись, я переоделся, прихватил почти не измявшийся халат и бросился «осваивать фронт работ». Ближайшие несколько недель мне предстояло выполнять роль педиатра на приеме в детской поликлинике – именно так порешил в итоге заведующий детским отделением. Придавались мне и две медсестры, сорокалетняя Ольга Петровна и молоденькая Наталья. Отчества последней я не знал, как не знала и она, что вскоре сменит свою фамилию на «Горошкова»…
В этот поворотный день, в утреннюю смену работала именно Наталья. И это было очередным в моей Тарутинской эпопее, знаком Судьбы…
Итак, я зашел в кабинет – сейф без замка, ростомер, два стола буквой «Г», врача и медсестры, кушетка, пеленальный столик - в сопровождении заведующего педиатрическим отделением… и замер. Прошло двенадцать лет, а я до сих пор помню эту картину. ОНА стояла спиной, помогая очередной мамочке запеленать орущее грудное чадо, у столика. Водопад каштановых, почти черных волос ниспадал ниже поясницы, коротенький халатик предлагал оценить стройность ног, обутых в розовые туфли на низком каблучке. Завотд кашлянул, и она оглянулась…
И – всё. Я пропал. Нет, не нужно говорить мне о литературных штампах насчет любви с первого взгляда. Не, пока никакой любви еще не было и в помине. Я просто пропал. Утонул в бездонных озерах ее глаз, волшебным образом меняющих цвет в зависимости от времени суток. Прикипел к стройным обводам девичьих ног. Захлебнулся в водопаде струящихся по плечам волос. Запутался в белом шелке простын… блин, медицинского халатика…
А потом начался прием. Жаждущие приобщиться к медицинской науке, надо признать, шли косяком: слух о «новом докторе из Одессы» уже расползся по поселку, стараниями, как я понимаю, тех самых, встреченных мной на обочине улицы Красной, лаборанток. Наверное, в двухтысячных это бы меня порадовало. В конце девяностых – наоборот, напугало. Я еще не был готов. Да и не буду, если честно. В две тысячи пятом я уйду из медицины. Уйду, поскольку так и не сумею заставить себя брать деньги у больных людей… уйду, ибо буду считать ЭТО неправильным. И отговорки насчет «нужно кормить семью» меня не трогают, сразу говорю. Я ее – семью, в смысле – и сейчас кормлю. Без взяток и благодарностей. Как-то уж получается, знаете ли… Ну, уж так вышло, простите, коллеги. Хотите поспорить? Так милости прошу. Я вас жду, господа, и жду во всеоружии контраргументов. Я – готов дать вам бой. Или – послать, как сделал бы мой друг Леша Ивакин. За семь лет в Интернете я здорово насобачился… Вот только не здесь, не в этой теме. Поскольку это – память, и ничего более.

Итак, мы пришли в бар. На ней была красная блузка-распашонка (я не силен в этих материях, посему прошу женщин-читательниц не сильно плеваться в мою сторону) и черные замшевые туфельки на невысоком каблуке. Гардероб дополняли шикарные распущенные по плечам волосы цветы воронова крыла (неа, я не ошибся – она именно перекрасилась, как выяснится много лет спустя – для меня) и… все.
Мы чинно сели за стол, заказали по кофе и шоколадку, попросили пепельницу – к этому времени я уже, наконец, знал, что она курит. Да вот именно так. Раскрылась. Первый шаг к… будущему. К нашему будущему…
Несколько минут сидели, перебрасываясь ничего не значащими фразами и потягивая кофе, а вот затем… затем меня прорвало. Нет, не так: сначала заиграла популярная в ту осень Катя Огонек – ага, именно «Я ревную тебя», что ж еще? - и я, посчитав это хорошим знаком (как и оказалось), впервые в жизни открылся.
Я выложил всё, что накопилось на душе и в душе за эти годы. Я рассказывал ей мою судьбу, всю мою странную жизнь домашнего мальчика, внезапно столкнувшегося с таким непостижимым понятием, как любовь, от и до. Вообще всю. Без утайки. Как там говорилось: «оковы пали»? Вот-вот… От первого курса, когда я встретил свою роковую… нет, не любовь, что вы – страсть – и до нынешнего лета. Кто читал мои прошлые «всплески души» - поймет. Кто не читал – не важно. Она слушала. Молча. Она вообще оказалась слишком хорошим слушателем. И это меня добило. Или сразило. Или было последней каплей.
Я окончательно и навеки растворился в ее прекрасных и немного грустных глазах…
А Катя все еще пела.
Эта песня вообще была очень популярной летом и осенью девяносто восьмого года. Уже сейчас, весной десятого я так и не смог простить себе, что так и не встретился с ней. С человеком, ставшим поворотным этапом моей странной судьбы. А ведь мог…
Потом я проводил Наташу до общежития. Смешно, конечно, говорить «проводил», скорее уж «перевел через дорогу», благо располагалось оно почти напротив бара, и, попрощавшись, отбыл по месту жительства.
По дороге я думал. Перед сном – тоже. Как сейчас модно говорить на интернетовском падонкаффском языке: йа многадумал. Да и сон в эту ночь был очень… неоднозначный. А утром понял: я сделал свой выбор. Самое смешное, через много лет я спросил Наташу – ждала ли она меня в ту ночь? Мог ли я зайти… и остаться? Она ответила «нет». В смысле, зайти мог, но остаться – нет. Сначала мне было обидно. А затем стало как-то наоборот легко: значит, тогда я не ошибся, не стал торопить события, не опошлил зарождающееся Чувство…
Несколько следующих дней прошли почти привычно. Я знал, что к ней приезжала мать (и, опять же, только через несколько лет я узнал, что мои ненавязчивые хождения мимо общежития «за хлебом» к автостанции не остались незамеченными – более того, будущая тёща, завидев меня через окно, безапелляционно сказала: неужели не видишь, он тебя увидеть хочет? Влюбился доктор…).
Мы встречались на приеме и вежливо улыбались друг другу. А затем я предложил ей прогуляться вечером. В смысле, когда стемнеет. Поскольку раньше было опасно. Тарутино – не Одесса. И лишних глаз было бы куда больше, нежели в миллионном городе. Может, Вена и вправду город шпионов. Может быть. Но здесь шанс спалиться куда выше, а Штирлицем я себя вовсе не считал. Как и она себя радисткой Кэт с чемоданом и парой детей. Нет, я, конечно, снова шучу, потому что потом был…
…потому что потом был парк.
НАШ ПАРК.
Прелюдию я опущу… я ее просто не помню. Честно. Выбило. От избытка эмоций. А может и не выбило, но… воспоминания начинаются лишь на скамейке при входе в этот безымянный поселковый парк с неизменным бронзовым Лениным на центральной аллее, разумеется. Неподалеку от автостанции.
Скамейка.
Дощатая такая, еще советских времен. Облезлая, как оставшийся нам в наследство фантом великой Страны. Но – на бетонных несокрушимых основаниях, что символично…
Ночь.
Угрюмые в предчувствии грядущей зимы кроны деревьев.
Мы.
Я – и она.
Олег и Наташа.
Наташа и Олег.
Уже не коллеги.
Уже не врач и медсестра.
Но еще и не любовники.
Тонкая грань; рубеж, который мы вот-вот перейдем.
И звучащая где-то на самой грани подсознания песня:

Я ревную тебя, когда дождь,
Когда снег, когда ветер,
Когда чёрная долгая ночь,
Не даёт мне уснуть…

Я до сих пор помню запах ее неизменной мятной жвачки во рту.
И непривычный для мужчины вязкий привкус ее помады на моих губах.
Та, прошлая – о, нет, отнюдь не жена – целовалась без помады.
Да, этот странный и притягательный вкус я помню до сих пор. Равно как и запах «Орбита». Ну, или, «Стиморола».
Целовались мы долго. Целовались так, как я еще никогда не целовался. Страстно… жестко… взахлеб… задыхаясь друг другом… будто в последний – или в первый - раз…
Потом мы гуляли еще и еще. На следующий день, и на следующий от следующего. А однажды она заперла меня в своей комнатке в общежитии – чтобы никто из соседей, само собой, меня случайно не увидел. И мне жутко захотелось в туалет. Почти как тогда, в первом в моей жизни автобусе. Смешно… Теперь – смешно, тогда не очень… Какие мы, все-таки, были наивные, глупые… и – какие искренние! Казалось, жизнь еще не началась; казалось – все впереди. А то, что было раньше – это так, ошибка… вернее – генеральная репетиция. Как ни странно, так оно, собственно, и оказалось. Мы не ошиблись.
А еще во время одной из прогулок мы сидели на дереве – ага, именно на дереве - и говорили. Обо всем. Она спросила меня – совершенно, кстати, справедливо – почему я показывал ей фотографии жены. Я не смог ответить. Мне хотелось плакать и смеяться одновременно. Мне было хорошо. И потому затем мы пошли к ней в гостиницу.
Мы не покупали модных ныне мартини, коньяка или даже шампанского. Мы любили друг друга, и нам не были важны никакие внешние атрибуты «вечера на двоих». Их просто не было. Во-об-ще. Мы просто шли молча в ее комнатушку. Мы поняли и признали, что пора пришла. Пора сделать наш последний шаг туда, за грань; оставить первый робкий след на дороге, ведущий в пока еще неведомые дали. В новую жизнь. В будущее.
В эту ночь у нас ничего не вышло. Я не смог переступить через себя. Я все еще находился под спудом неверных и ошибочных стандартов и догм. Я верил в лживые обещания, данные чужими мне людьми. Или же я был попросту глуп…
Она это поняла. По-женски поняла. И дала мне второй шанс. Накануне – точнее, в ночь, - моего отъезда. И это была самая прекрасная ночь моей юности. Юности, которая неожиданно и сладостно завершилась на рассвете.
Ибо утром в автобус, все тот же задыхающийся ЛАЗ, сел иной человек.
Свободный.
Вольный.
Любящий.
Ждущий.
Я - Человек, нашедший свою Судьбу.
Я нашел ее в первый день осени одна тысяча девятьсот девяносто восьмого года…
И терять не собираюсь…

P.S. Конечно, о многом я не рассказал, да и нужно ли? О чем? О присланном мне в помощь интерне Валере и его девчонке Наташе, вместе с которой моя судьба прикатила в Одессу; о молодом вине Ксении Денисовны, от которого мне стало плохо; о написанных накануне возвращения домой стихах; о письмах, что я писал каждый день с октября по май; о том, как почтальонша спросила мою любимую «за что сидит твой парень?» - ведь каждый день любимым пишут лишь зэки; о моих тайных приездах в Тарутино, когда все думали, что я на ночном дежурстве в больнице; о гостинице «Аркадия» в декабре и санатории «Куяльник» в феврале, но… стоит ли?
Наверное, нет.
Не стоит.
Это уже - слишком личное.
Слишком…

В твоих глазах – глубины Мирозданья,
И боль прозрачной каплей в уголках,
И пыл любви, и холод расставанья,
Надежда – и невысказанный страх…

Тарутино-Одесса, 1998-2010 г.г.

Отредактировано Барон фон Тар (01-04-2010 20:50:36)