1. Утро, когда кончилась вечность…

"Будут ли дни, когда захочется не жить, а нежить? Когда это будет? Кто это сказал? Я старею? Почему здесь?" - БЕЗсвязные мысли стелились, ровно дым кальяна над пастбищем диванного плюша.
Однако кальяна не было, как не было давно и того дивана, и тех книг, и той нежности.
Зато был ром и кубики льда, и белые, в кровавых прожилках, крылья, сквознячно подметали пыльный пол...
Можно ли быть ангелом, если некого хранить? Ангел ли ты, если не уберег? Хранитель ли ты, если разучил себя летать? Как нудно болят крылья...
Ему на плечо легла прохладная узкая ладонь. "Ровно дрожащий лепесток ветра" - глянул ангел внутрь себя, ничуть не удивившись прикосновению.
А чему удивляться, если это происходило каждую минуту и сотни раз в этой вечности?
Ладонь исчезла, и вот уже напротив Ангела, полмгновения тому назад или вперед, а это не имело никакого значения, ибо вокруг не было ни времени, ни пространства, сидела Муза.
Это она, осененная замыслом когда-то своего Творца, создала этот бар - место, где они еще могли быть. Не собой, не вместе. А именно быть.
Неопрятная, с облупленными румянами на щеках, густыми комочками туши на ресницах, нелепо намазанной помадой - она была все еще привлекательная для тех, кто понимал толк в творчестве. Но такие уже давно исчезли, и Музе приходилось отдавать себя, отдаваться, за гроши, можно было бы сказать, за кусок хлеба, если бы она ела хлеб...
Муза... Шлюха. Проститутка. Блудница. И медленно спивающийся Ангел-бывший-Хранитель. Хорошая компания для очередного вечно потерянного вечера.
- Все пьешь? - без тени укоризны спросила она.
- Все трахаешься? - в тон ей ответил он.
Реплики были расписаны уже давно, и не требовался суфлер, чтобы расставить акценты. Не нужен был режиссер, потому как зрители давно покинули провинциальный театр, и на сцене привычно репетировали свою жизнь два заштатных актера, понимающие, что их никто никогда не услышит, и не будет ни роз, ни аплодисментов, ни дешевого коньяка...
Только ром. Единственное молоко солдат, холостяков и циников.
- А что делать? - пожала она плечами, и серая пудра сальной перхотью осыпалась на давно поникшие плечи.
Подняв бокал, Ангел молча посмотрел на нее сквозь янтарь.
- Ну не могу я не отдавать себя! - вздохнула Муза. - Конечно, без любви это совершенно не то... Ну а что мне делать?
Ангел промолчал. Он не хотел выслушивать ее стоны, как не хотел летать. Но и не хотел лгать, как не хотел жить. Потому он молчал, ибо это единственное, что остается, когда не можешь обидеть. Не можешь, да... Потому что нечем обижать, если некого любить.
-Вот и отдаюсь каждому, кто хочет проникнуть внутрь творчества...- горько вздохнула Муза. - А разве это творчество? Разве это искусство? Навалить кучу дерьма, обмазать им всех, кого можно и даже кого нельзя, а в итоге оказаться самим этим дерьмом...
"Копрофилы..." - привычно подумал Ангел.
- Копрофилы... - скучно сказала Муза.
И продолжила:
- А тут еще новенький появился. Требовал от меня, чтобы я приходила к нему в школьном платье. И чтобы непременно две косички, и непременно белый бант. Детский писатель, блин.... - Муза брезгливо передернула плечами. - Налей-ка мне тоже! Только коньяка...
Ангел лениво приподнялся и прошел за резную барную стойку, где в таинственном полумраке манили сотни эликсиров любви и жизни. Искусственной любви и фальшивой жизни.
Хотя бы так, хотя бы так... Иначе уже невозможно.
Когда Муза придумала этот бар, то сразу же уговорила Ангела быть в нем барменом и охранником одновременно. Однако охранником Ангел называть себя не любил. Это слово слишком напоминало ему то, как он когда то не сумел охранить Ее. Вышибала. Да, именно вышибала. Но так как посетителей в баре никогда не было, то основным занятием Ангела-вышибалы было вышибать мозги Ангелу-бармену. Иногда ромом, иногда приступами нелепой, бессмысленной лени, иногда мыслями о несбывшейся жизни.
Коньяка он плеснул щедро. Крепкого, ароматного, грубого. Именно того, что так нехватало Музе.
Они без труда читали сердца друг друга, но попытки говорить были единственной соломинкой, которая еще держала их на плаву, но вот-вот могла переломить хребет каравану верблюдов, что брели где-то там, по растрескавшейся, иссохшей, исстрадавшейся по дождю земле.
И потому они говорили. Единственная ниточка жизни. Единственный звук. Единственная...
- За надежду! - подняла бокал Муза.
- За нее родную! - подмигнул Ангел и жидким огнем полыхнуло горло.
- Ангел! - после паузы сказала она. - Послушай, Ангел... Я вот подумала...
Ангел удивился. Это не входило в обычный сценарий. Тем паче, что думать Муза не умела. Не ее это дело думать. Ее дело вдохновлять на подвиги самовыражения.
- ...Я вот подумала и поняла простую вещь. Вот я хочу отдать себя без остатка. Всю. Понимаешь?
Ангел успокоился. Ничего нового. Просто смена формы, не задевающая содержание. Можно переодеться в школьное платьице, но предательски мудрые глаза не смогут скрыть разочарования и победы тысячелетий и по-наивному широко распахнуть доверчивую душу огромному свежему миру.
- Пусть бы мой Человек выпил бы меня без остатка. - Муза лихо замахнула древний коньяк ровно молодую водку и для убедительности перевернула бокал вверх дном. Как всегда. Без остатка. Она протянула Ангелу бокал за следующей порцией. Ангел молча поставил на стойку замшелый пузырь вороненого стекла. Муза нахохлилась и с сомнением посмотрела на бутыль. Потом махнула дрожащей рукой и хрипло засмеялась...
"Опять уснет под столом..." - отстраненно подумал Ангел.
- Опять усну на столе! - натужная в своей веселости произнесла Муза. - Так вот, я готова, что бы Человек взял меня, я хочу этого. Хочу чтобы взял один раз и больше не отпускал бы меня. Или не Человек. Человечица. Но если меня не берут, но пользуют, значит проблема во мне? Значит я не могу дать то, что они хотят?
Ангел замер. Вот теперь начиналось действительно что-то новенькое.
- Конечно! - плеснула горечью Муза. - Кому я нужна? Рыхлая, толстая бабища в грязном хитоне. Разве такой я была, когда помогала слепому видеть больше, чем знали зрячие? Я была хороша, точно Елена, и никто из олимпийской троицы не мог бы вкусить яблоко, если б вместо пастуха был...
Коньяк начал действовать быстрее, чем обычно (видимо совсем сегодня не ела, а ты бы пентюх старый мог бы и догадаться, и подать тушеные в амброзии плоды парнаса) и Муза уже подперла толстые щеки вялыми кулачками.
- Как же звали того... Слепенького... Ангел, ты не помнишь?
Ангел помнил, но говорить не хотел. А потому покачал головой. Он был занят. Одной парой рук он протирал идеально чистые бокалы, другой бездумно водил по отлакированной до зеркала барной стойке, пятая рука держала бутылку рома, а шестая... Шестая парализованно висела. Не потому что болела. Потому что ей нечего было делать. Можно было поковырять в носу, но Ангел любил это делать в одиночестве. Странно... Как будто в одиночестве больше нечем заняться, кроме как ковырянием в носу.
-Ну и хрен с ним, со слепеньким-то... - Муза уже пьяно махнула рукой. - Сколько их прошло сквозь меня... Ты, Ангел, даже представить себе не можешь. Тебе хорошо, тебе одного всего дают...
Муза тут же осеклась и совершенно трезво метнула испуганным взглядом по лицу Ангела.
...Ой, прости дуру старую...
Но Ангел был БЕЗстрастен. Потому что Ангелы рождаются без страстей. А еще потому, что его сердце так и не смогло вырваться из прошлого, а прошлое это камень... И он опять промолчал.
Муза же глубоко вздохнула и снова опъянела.
- Вот Ангел, скажи, ты бы мог бы взять меня такую? Вот такую, какая я есть?
Она кокетливо ухмыльнулась и развернула плечи так, что ее грудь предательски натянула тонкую ткань хитона. Ангел только ухмыльнулся в ответ... "Как хорошо, что я не человек! Как плохо, что я не человек..." Ангел хотел сказать Музе, что она зря старается, что Ангелы творить не могут, что этого даже Архангелы не могут. Только человеки могут творить, по необъяснимой Его воле. Чаще, конечно, они не творят, а вытворяют наизнанку, ибо твари Творца абсолютного, а значит и тварность природы не позволяет творению стать чистым в наготе своей процессом.
"Однако, занесло меня!" - хотел подумать было Ангел, но тут открылась дверь и вошел посетитель... Впервые за декалитры рома...
2. Второй завтрак под столом.

- Добрался, наконец... - проворчало странное существо. Рыжая шевелюра веселого клоуна резко контрастировала с физиономией Пьеро, нарисованные слезы медленно скатывались по рваному пиджаку на кожаные брюки. На ногах существа весело бренчали ржавыми бубенчиками модные ролики, впрочем дырявые впереди, так что заскорузлые пальцы торчали из дыр грязных носков.
- И нечего так смотреть, вот такой я нынче нелепый.
Пьяная Муза прищурила один глаз и весьма трезво сказала:
- Смерть? Ты, что ли?
Ангел же поморщился и совершенно по-человечески рефлекторно постарался отвернуться. Но клоун заметил его неуклюжую попытку и закричал через весь зал:
- Хранитель, что морду кривишь? Это же я, старик Смерть! И не делай вид, что не узнал, я же тебя помню... - последние слова старый Смерть произнес вполне спокойно, подходя к барной стойке. - Где у вас тут уборная? Хочу смыть эту дрянь...
Он с силой провел рукой по лицу и яростно размазал грим, превратив улыбающиеся губы клоуна в кровавое лезвие сабельного удара.
Ангел молча махнул рукой за спину. Смерть устало шагнул в глубину открывшегося проема, в вечность бытия, в трещину мироздания... В сортир, в общем.
Муза ошарашенно глядела ему в след. Ангел же бы по обыкновению покоен внешне, но крайне изумлен внутри.
Чтобы сам Смерть, аристократ из аристократов, элита из богем, заглянул в задрипанный бар, и чтобы он обратился к какому-то ангелу-бывшему-хранителю-давно-в-отставке? Что же это деется-то братие? Что же это деется? Нешто подлунный мир в подземный совсем превратился или еще нет? Лепо ли ны бяшете, лепо ли...
Вышел Смерть довольно быстро. Вот теперь он уже был похож сам на себя. Невысокого ростика, лысый, скорбно опущенные уголки губ, но веселые глаза. Веселые, но с мелькающей сталью одинокого взгляда...
- Чем сегодня поят за счет заведения? - поинтересовался Смерть.
- За счет заведения только вода. - буркнул Ангел.
- Вот еще! - фыркнул в ответ старый Смерть. - Знаешь, ведь, что мне нельзя воду...
- Почему это? - удивилась Муза.
Смерть повернулся к ней всем корпусом и молча, склонив голову, целую минуту разглядывал ее, ровно диковинную жужелицу. Слышно было, как цвиркает сверчок и слегка бурчит от дешевого коньяка в животе у Музы.
- Это дура кто? - спросил он Ангела, не отводя обледеневшего взгляда от тетки в белой когда-то тунике, больше похожей на задрипаный халат медсестры из райбольницы Мухосранского района Задрюпинской области, где когда-то Ангелу приходилось...
Ангел ничего не успел сказать, как Муза пьяно вскипела:
- Я, между прочим, курировала Государственный, Его Императорского Величества, Зимний театр оперы и балета, и не позволю, чтобы всякие невоспитанные старые хамы хамски хамили тут!
- Дура и есть! - равнодушно пожал плечами старик. - Ангел, скажи ей!
- Ему вода противопоказана, - неохотно сказал Ангел. С одной, стороны ему было неприятно поддерживать Смерть, с другой - Муза ему порядком поднадоела своим нытьем.
- Вода - источник жизни.В ней конечно, можно и утонуть... Но так или иначе, omne vivum ex aqva! Ибо: "В начале сотворил Бог небо и землю. Земля же была безвидна и пустынна, и тьма над бездною; и Дух Божий носился над водою"- Смерть презрительно фыркнул и отвернулся - Из воды вышли, в воду и отойдут.
- Чо? - Спросила стремительно тупеющая Муза.
Тупела она не от вина. Музы, вообще, достаточно глуповаты, их дело вдохновлять, а не думать. Думать должен Человек, и если он не может, или там не умеет думать, то горе миру, если этого Человека какая-нибудь Муза полюбит...
Эта же Муза тупела от наличия сразу двух собеседников, охмурить которых она была не вправе и против природы своей. Ибо миру горе вдвойне, если Музой одухотворен Ангел, творящий против Творца, а тем паче Смерть...
- Налей-ка, братец, мне водочки! Да какой-нибудь по-паленее! - старый Смерть уселся на высокий барный стул. - Да не забывай, что за счет заведения!
- У нас тут все за счет заведения... - пробурчал Ангел. - Все равно никто не заходит... Есть левый "Абсолют". Будете?
Смерть заржал, запрокинув голову так, что Ангелу на миг почудилось - голова непременно отвалится и покатится вон туда, в дальний угол зала, и ударится о музыкальный автомат, и захрипит Ник Кейв со своим Плохим Семенем, и объяснит нам, где же растут дикие розы...
- Левый Абсолют... Не... Ну подумай... До чего уже докатились... Абсолют умудряются левым сделать... Ыххы... Люди, люди, людишки... Ну как же можно-то а? Он же Абсолют... Слышь, Ангел! - Смерть неожиданно затих. - Почему люди такие?
- Откуда мне знать? Ты с ними чаще знаешься. - грубанул в ответ Ангел.
- Я с ними не чаще твоего знаю. Я же почтальон, не более. Только почтальон наоборот. Пришел, увидел, забрал. И ВСЕ! Остальное меня не касается. А эти придурки вдруг решили, что я конец. Что за мной никого нет. Что я последнее, что бывает в их жизни. И стали меня бояться. А бояться надо не меня, а Того, к кому я веду... Да, честно говоря и Его бояться не надо... Человекам надо себя...
Смерть замолчал на мгновение, а потом продолжил:
- Ты видел, в кого они меня превратили? Нелепый идиот в костюме клоуна - вот кто такой Смерть... Им скучно жить. Они прячутся от меня в дома престарелых, в крематории, в икср.. в иктр.. мля... в экстремальный спорт. Они бродят с печальными, дорого накрашенными лицами по кладбищам, но боятся видеть своих мертвых и готовы поскорее избавится от них, чтобы не помнить обо мне. Они думают, что живут вечно, а потому НИЧЕГО для этой вечности не делают. НИ-ЧЕ-ГО. А когда я прихожу... Они прячут головы под подушки безопасности и начинают хныкать...
- Подожди... - прервал монолог Смерти Ангел. - Разве раньше было не так?
- Отнюдь! - Восхитился Смерть. - Когда-то люди меня не боялись по настоящему! Великий отсутствующий - вот как звали меня в те благословленное время. «К смерти иду я, король. Что почести? Что слава мира? Смерти царственный путь. К смерти теперь я иду ... К смерти иду я, прекрасен лицом. Красу и убранство Смерть без пощады сотрет. К смерти теперь я иду ...» - вот как пели они, принимая меня в доме. Распятый сказал уже:  «Войдите со мной в хоровод мертвецов!», и они шли с открытым лицом, исполненным мужества...
- Подожди... - прервал самовозлияния Смерти Ангел. - Ты сказал, что работаешь почтальоном наоборот?
- Да и что? - недоуменно пожал плечами Смерть, опрокинув шестую уже рюмку неправильного Абсолюта. - Решаю не я, кого забрать сегодня.
- А кто? Кто тогда? Неужели Он? - заволновался Ангел.
- Ну уж нет. - Засмеялся Смерть. - Ты-то хоть не богохульствуй. Решают законы, Им правда, установленные. Тебе ли не знать...
- Да, я помню. - вздохнул Ангел. - Или пришедшие с любовью, или отпавшие без надежды. Верой же спасаемы первые, но не спасены вторые. Я помню, что есть исполнение верой.
- Вот. Чего тогда? Ко мне какие вопросы? Когда человек достигает верой или безверием Абсолюта своего, не паленого, конечно... - хихикнул Смерть. - Но левого или правого, вот тогда я и прихожу за ним.
- Тогда ответь мне, почему же мой-то Человечек...
И тут их диалог был прерван грохотом падения бесчувственного тела Музы под стол, и распахнулась дверь, и сквозняк пронесся по паутинным углам, огибая вечный сумрак, и полупрозрачные крылья в зеленых прожилках огладили перья Ангела, и хриплый голос скрипанул по нервам Смерти...

Че зачем?
Рассказ зачем? Сам не знаю.

Неее... Он далеко не закончен.
Еще много чего можно сюда впихнуть.
Дверь открылась и вошел...
Кто там еще вошел?
Вера? Надежда? Любовь? Или просто Человек?