"Глупо искать у орденов какие-то духовные метания, поиски истины, тайные знания... По большому счету, грубым воякам было вечно некогда этим заниматься, а счеты с Господом они оплачивали выполнением обетов, соблюдением предусмотренного уставом минимума обрядов, и священной войной за веру..."

Запоздалый эпиграф, родившийся под самый финал...

Все правильно понимаете. Кусок изначально был про разбитую голову, вот и вкрались остатки)

Именно! Чужой компьютер не способствует отсутствию опечаток))

а может, просто "ублюдок", да и все? 

Большое спасибо !!

Гомункулюс Лигнеус
       

Тот, кто пару часов назад махал топором, судя по всему, был дровосеком не слишком умелым. Иначе, свежие щепки не устилали бы все вокруг. Хотя, с другой стороны, может, показался чем-то, кривой сучковатый ствол похожим на нелюбимую жену? Или на алькальда, к примеру? Вот и уходила злость в работу, вгрызаясь тяжелыми ударами в неподатливую древесину. Впрочем, какая разница, что было когда-то, если мы живем сейчас?
На пень, бесстыдно желтеющий свежим срубом, присела сойка. Что-то протарахтела на своем, на птичьем, встопорщила хохолок, зорким взглядом черных выпуклых глаз, окинула полянку, выбирая, откуда начинать поиск червяков. И дернулась, получив быстрый, как молния удар по спинке, практически разваливший птицу пополам. Тельце, еще не понявшее, что умерло, доли секунды еще удерживало прежнее положение. Упало, распавшись на две половины, удерживаемое лишь лоскутом кожи.
Несколько капель крови, на ярком солнце кажущимися индийскими рубинами, выступили из тушки. Но стороннему наблюдателю не долго пришлось бы любоваться переливами. Кровь исчезла с поверхности сруба практически мгновенно, оставив лишь след из темно-коричневой каемки. Да и ту сдуло первым порывом теплого летнего ветерка...
Трупик сойки не долго портил идиллию майского леса. Для невнимательного глаза незаметно,  но все же достаточно быстро, птица словно бы провалилась внутрь пня, поглощенная хищным обрубком дуба. Провалилась без остатка. Прошло каких-то полчаса, и идеальную желтизну поверхности ничего не омрачало. Да и верно. К чему низменным мелочам портить пасторальные виды? Сущим извергом рода человеческого будет тот, кто к пастушке с пастушком, дорисует огромную кучу говна, наваленного овцами.
А молодой побег, к которому прилипло несколько перемазанных перышек, изогнулся, охватывая пень пятнистым кольцом. И сыто ворочаясь, заснул...

Всем хорош город Милан. И соборов в нем, хорошо за полсотни и монахов превеликое множество! И дожди редки, всего лишь тридцать дней в году, рискуешь промокнуть. Хотя, какие дожди в благословенном Господом Миланском герцогстве, кое процветает под правлением Короля  Испанского?! Так, влажной теплотой обдаст, подарив краткие мгновения прохлады, и все. Недаром, прекрасные миланские женщины, каждая, да каждая из которых подобна в своей прелести самой Елизавете Валуа зонты здесь носят не для укрытия от пролившихся хлябей небесных, а что бы солнце не вздумало касаться белоснежной кожи, сквозь чью мраморную белизну  видна мельчайшая жилка, бьющаяся мелкой, но столь волнительной дрожью!
Женщины! О, женщины Милана! Джузеппе Катанни готов был петь им сутки напролет! О  музыке высших сфер, об ангельском величии, о поступи прекраснейшей, чей шаг мимолетен, но отзывается в сердце барабанным стуком, ведущим на штурм неприступной цитадели! Джузеппе мог петь лучше большинства мизингеров Европы. А может, и их превзошел бы в искусстве...
Но прекрасные порывы душило бурчание в желудке. И навязчивое видение фазана. Как там советовал Мигель, тот толстяк, что владел харчевней в самом Мадриде
«Самое главное — не спешить! Как добыл фазана — не потроши! А подвесь за голову, и жди, пока шея истончится. Фазан шмякнется, и только тогда ты его подбирай. Опали, и натри свинным салом, пока жар огня еще не покинул кожи...»
Эх, как он это рассказывал! И какой замечательной выходила у Толстого похлебка! И плевать, что  в котел шло все подряд, от пыли, застрявшей в швах сухарной сумки, до воробья, подбитого метким броском камня. Все сметали. К тому же, лучших солдатских приправ — усталости и голода было с избытком.
Толстяк, толстяк... Твою голову забрала казачья сабля где-то во Фландрии. И в последний раз ты накормил окружающих. Своим телом. Вороны с волками  несомненно оценили мясистость бывшего повара.
Джузеппе в который раз пожелал, чтобы кто-нибудь из бродячих собак поперхнулся жилой из его левой руки, оставшейся на полях все той же проклятой Фландрии… Вместе с рукой, пропало и будущее. Если бы его пояс отливал золотым шитьем, то все могло пойти по другому. Но безземельный дворянин?! Хвала небесам, что маршал Вителли давным-давно упокоился в фамильном склепе, и никогда не прикажет рубить пленным аркебузирам руки. И отдельная хвала, что зоркие глаза, словно пытаясь оправдаться перед рукой, за факт своей целостности, увидели перстень, втоптанный в грязь. Денег, вырученных с продажи золотой безделушки, хватило почти на год. Жаль, что вчера был проеден последний мараведи, обернувшийся краюхой черствого хлеба. И ветерану осталось лишь надеяться, что Господь, в милости своей, снова заставит какого-нибудь богача, потерять фамильное украшение. Вероятность была. Богачей в Милане водилось ничуть не меньше, нежели монахов и красивых женщин. О, женщины Милана...
За грустными воспоминаниями, Каттани и не заметил, как вышел к мосту через безымянный приток Тичино. Под ногами медленно несла свои  волны река. Джузеппе наклонился через массивные каменные перила, вглядываясь в воду. Отражение Луны дробилось на десятки маленьких бликов. Они плясали по грязной воде, вспыхивая, порой, в окружении звезд. Впрочем, шляпки небесных гвоздей тоже предпочитали казаться более многочисленными, чем на самом деле.
За спиной послышался непонятный шум. Больше всего похожий, на поступь тяжеловоза с парой десятков кинталей веса  на горбу. К шагам примешивался еще скрип несмазанной телеги. Катанни обернулся, вглядываясь в темноту. По мосту редко ходили фонарщики. Разве что, в кабак.
Несколько минут прошли в тягостном ожидании. Шаги приближались. Теперь они, казалось, доносятся с обеих сторон. Джузеппе хотел протереть начавшие, ни с того ни с сего, слипаться глаза, и дернулся от боли. Он поцарапал лоб гардой, зажатого в ладони кинжала. Армейская привычка сработала. Опасность  - хватай оружие, а там видно будет.
- Порко мадонна... - Только и смог сказать Катанни, когда в темноте стал виден источник таинственных звуков, оказавшийся вдруг всего в паре шагов. Фигура, подобная толстому, притом толстому во всех частях, человеку. И вышиной в добрые полторы сажени. К замершему от удивления Джузеппе, метнулось что-то длинное, схожее с плетью. Свистнуло, чуть не снеся шляпу вместе с головой.
Хоть Катанни и небезосновательно считал себя калекой, он до сих пор сохранил должную ловкость и сноровку, не раз выручавшие в прошлом.
Поднырнуть под удар, и в брюхо врага, в брюхо! Толедская сталь  ударила противнику в бок с глухим стуком. Удар отозвался в плечо болью. Складывалось ощущение, что он, как зеленый новобранец тычет пикой в колоду. Добавляя сходства, запахло свежей древесиной. Катанни, сообразив, что попытки заколоть бесполезны из-за странного панциря «дубового» великана, подпрыгнул, норовя ударить в лицо. Но подошвы стоптанных сапог скользнули по грязному булыжнику, и Джузеппе с размаху грянулся о камни мостовой. Не успел он подняться, как его ухватила рука незнакомца, сдавив до треска в ребрах. Ухватила и подняла повыше. То ли рассмотреть, то ли загрызть. Катанни с ужасом разглядел гротескное подобие лица, уставившееся на него.
Два глаза, горящие адским пламенем, выжигали душу одним своим видом. А вот загрызть, чудовище не смогло бы и мышонка. Рта не было. Или он так мал, что его не разглядеть, когда перед глазами встает кровавая всепоглощающая пелена. И громом гремит треск ломающихся костей....
Когда Катанни перестал биться, и повис мокрой тряпкой в громадном кулаке, чудовищное создание, несколько раз ударило телом ветерана по своей груди. Вокруг стояла все та же кромешная тьма, подобная египетской. Но пытливый взор наблюдателя, будь такой поблизости, сумел бы разглядеть подробности. Брызги крови, в изобилии плескающие на туловище монстра, пропадали бесследно. Сколы, оставленные кинжалом, затягивались на глазах. Чудовище, подойдя к краю, перевалило расплющенные остатки Джузеппе через ограду. Воды безымянной реки маслянисто булькнув, сомкнулись над мертвецом...
К утру, на мосту осталось лишь несколько щепок да бурые потеки. Кинжал поменял хозяина, став собственностью какого-то забулдыги, наткнувшегося на него в дрожащем мареве раннего утра.

Отредактировано Чекист (03-11-2012 12:50:15)