ПРОЛОГ
Солнце встает. Работа у него такая, у солнца – вставать в положенное время и светить людям. Сквозь облака, сквозь тучи, сквозь дым пожаров. Ему, солнцу, все равно – чем там люди занимаются – любят ли друг друга, воюют ли. Ему все равно. Ему надо вставать и работать.
Людям тоже все равно – они, люди, заняты своими делами. С точки зрения Вселенной – смешными делами. Вот в это апрельское утро тысяча девятьсот сорок третьего года они спят. Спят в вырытых глубоких ямах. Окопах, траншеях, блиндажах. Спят, чтобы набраться сил для войны. Они проснутся и снова начнут убивать друг друга. А пока – спят.
И роса, крупными хрустальными каплями сверкающая под утренним солнцем, стекает по их винтовкам, капает на их лица.
Люди не обращают внимания на эти капли. Им не до пустяков.
Им надо спать.
Спит пехота. Спят танкисты. Спят уставшие врачи.
Хотя нет. Спят не все. Не спит боевое охранение, сторожко наблюдая за противником, не спят полевые хлебопекарни, готовя хлеб для бойцов, не спят водители в тряских грузовиках, везущие со станций патроны и перевязочные материалы, связисты дежурят на телефонах, в штабах допрашивают очумевших «языков».
Война никогда не спит. Слишком она жадна до жизней человеческих, чтобы спать.
Война никогда не спит. Ей некогда. Да и не умеет она.

29 апреля 1943 года. 05.15. Степной фронт. Капитан Алексей Григоренко.

Леха Григоренко отчаянно зевал, пугая зубастой пастью сонную весеннюю муху, лениво жужжавшую под потолком блиндажа. Леха зевал и, одновременно, чесал желтые пятки. Чесал… Кожа так задубела, а когти так отросли, что скорее шкрябал, а не чесал.
Потом потер грудь и задумчиво посмотрел на руки.
- Напильником… - буркнул из-под шинели Лукьянчиков.
- Что? – не понял Леха.
- Ножниц не дам. Твои когти только надфиль возьмет.
Старший лейтенант Лукьянчиков был счастливым обладателем маникюрного набора, стыренного им у немцев. Ну как стыренного… Все было по-честному. Дело было в Сталинграде. Фрицы тогда толпами сдавались после капитуляции и Лукьянчиков, со своей ротой, ползал по подвалам, обыскивая укрытия на предмет разного рода трофейной «хурмы», как выражался старшина Габедава. «Хурмой» старшина роты называл все, что представляло интерес – от часов и бритвенных лезвий до бутылок вина и консерв. Ну вот в одном из подвальчиков Лукьянов и наткнулся на завшивленных, истощавших гансов, у которых сил не было даже руки поднять при виде советских автоматчиков, не то что встать. Только один приподнялся и, бормоча:
- Нихт шиссен, нихт шиссен! – начал совать Лукьянчикову сей наборчик.
«Шиссен» старлей и не собирался – строгий приказ насчет пленных – а вот миниатюрные ножницы с не менее миниатюрными пилками прибарахлил. Потом они этих немцев на руках до грузовика таскали и вшей набрались. И немудрено. С одного из фрицев вши буквально сыпались гроздьями. Зато вечером, Лукьянчиков в бане гордо полировал свои ногти трофейным маникюром.
С тех пор ни одно заседание штаба батальона не обходилось без того, чтобы старлей не доставал свои пилки и не начинал «гигиенические процедуры».
Поначалу капитан Григоренко рявкал на него, но потом свыкся. Чем бы дитя не тешилось, лижь бы службу несло.
- Ладно, бери. Только не сломай своими лапищами, - буркнул Лукьянчиков и перевернулся на бок.
А хрен ли делать? Батальон стоит на отдыхе. Подъем через сорок пять, нет уже через сорок минут. Можно еще подушку подавить. Да. У старлея была подушка. Старшина Габедава как-то сделал каждому из офицеров батальона по небольшой подушке. Порезал старые, но чистые подштанники на наволочки и набил их духмяной гречихой. Где он ее нашел? А хороший старшина все может найти. А Габедава был хорошим старшиной. Правильным.
Правда, большинство офицеров эти самые подушки, кто утратил военно-морским способом, а кто просто пролюбил – хотя разницы никакой нет. А вот Лукьянчиков сберег, да. Старлей вообще любил комфорт.
Комбату же пришлось вставать. Вызвал в полк за пополнением. Ну, соответственно, надо привести себя в порядок. Побриться, башку помыть, когти поточить, опять же. Вчера был нудный день. Всем батальоном рыли окопы в полный профиль. Вместе с офицерами, естественно.
Капитан Григоренко не чурался черновой работы. Более того, он считал, что своим примером офицер должен учить солдат. И учиться у них. Батальон должен быть единым организмом во всем. Рыли землю все – от рядовых до комбата. И кросс бегали все. И отдыхали вместе. Вчера вот вечером песни пели, например. Всем батальоном, естественно. Устроили соцсоревнование – кто громче да стройнее.
За это или за что другое – бойцы своего комбата уважали. Григоренко морщился при слове – любят. Чай, не красная девица, чтоб его любить.
- Лех, а Лех! – буркнул Лукьянчиков, не поворачиваясь. – Привези мне из военторга…
- Цвяточек аленькой? -  комбат брился перед зеркалом, аккуратно макая бритву в горячую воду.
- Не… Погоны новые.
- Маршальские сразу?
- Да иди ты! – отмахнулся Лукьянчиков. Хрен его знает как, но с одного погона отпали и потерялись старлейские звездочки. «Полурядовой», обозвал Лукьянчикова замполит батальона – тоже старлей – Андрей Туробов.
- Привезу, привезу, дрыхни.
Лукьянчиков буркнул что-то неразборчиво и снова натянул шинель на голову.
А комбат продолжал скрести бритвой по заросшей щеке. Вот странно, тот же Туробов на год старше -  ему уже двадцать четыре – а борода растет плохо. А комбату, блин, приходится бриться каждый день. На передовой, в прошлый раз, зарос как партизан по самые глаза.

29 апреля 1943 года. 06.05. Степной фронт. Рядовой Анатолий Макаров.

- Главное в нашем деле что? – сержант вышагивал перед строем аки журавль. – В нашем деле, главное успеть! А вот посмотрим на рядового Макарова. Он успел?
- Так точно! Успел! – вытянулся Толя во фрунт, как говаривал когда-то дед.
- Отделение! Снять сапоги!
Вот тут то и выяснилось, что Макаров не успел. Портянки не успел намотать. Положил вечером сверху на голенища, с утра запрыгнул босыми ногами в них, а края портянки, скомкав, запихал внутрь сапог. После построения можно было бы и перемотать, но внимательный глаз сержанта не упустил маленькую деталь. У всех ноги как ноги – куколки, а у Толика какая-то неопрятная кучка хламья.
- Обуться! Макаров! Отставить! Обувайся как есть! Напрыа… го! Бегом… Арш!
И побежали. Вместо обычного утреннего кросса марш-бросок в полной боевой. Хорошо, что не в противогазах. Солнце жарило почти по-летнему. Апрель сорок третьего выдался теплым, даже жарким. Вот еще шесть утра, а уже припекает.
Винтовка больно била по пояснице, каска то и дело норовила сползти на нос, скатка шинельная натирала шею. А больше всего неудобств доставляли портянки. Толик, честно говоря, не умел их наматывать. Мотал долго и медленно. А по утренней побудке надо спешить. Иначе сержант покоя не даст. Вот, блин, заметил. Бежать очень неудобно. Тряпки сбиваются в голенище и натирают, натирают, натирают.
- Отделение! Смирно! Равнение налево!
А слева забирался в машину, звеня медалями, комбат – существо запредельное, поднебесное и сакральное.
«Везет же ему» - подумал Толик, старательно кося взглядом на спину впереди бегущего. Не хватало еще грохнуться на глазах командира. «Едет куда-то на машине. А мы тут бежим. Почему так несправедлива жизнь?» Вот чем он, Толя  Макаров, хуже капитана Григоренко? Между прочим, у Макарова высшее образование есть. Это вам не фунт изюма. Правда, филологическое, со специализацией по латинскому языку, но все-таки, все-таки… Конечно, сейчас латынь не нужна особо. Но почему так несправедлива жизнь? Ради чего Толик учился? Ради того, чтобы бежать, гремя железом по песчаной дорожке между соснами перелеска? Эх, сейчас бы завалиться на хвойный ковер с томиком Плиния Младшего в руках…
Знаешь, Постум…
- Воздух! – истеричный голос сержанта выдернул Толю из реальности Эвксинского Понта и рядовой немедленно, с размаха, ткнулся носом в белую землю небольшого пригорка. Этому он научился в первый свой день на войне.
На этот раз «воздуха» не было. Просто «учебная» тревога.
- Отделение! Газы! – опять заорал сержант. Пришлось доставать резиновую морду противогаза и напяливать ее на голову. Волосы, блин! Больно! Так… Каску обратно!
- Бегом… Марш!
И снова бежать, тяжело дыша. Винтовка уже не бьет по спине, она колотит, норовя сломать позвоночник.
Немедленно запотели стекла. Куда бежать – видно плохо. Главное – держать перед собой спину впереди идущего. То есть, бегущего, конечно.  И не спотыкаться, не спотыкаться. В ногу. В ногу, в ногу, тяжело бухая сапогами по пыльной земле.
А комбату сейчас хорошо… Едет в машине, ветерком обдуваемый. А солдаты – бегут. В противогазах. Время от времени, Толик поддевывает палец под резину, туго стянувшую кожу на лице.  Когда сержант не видит. Вот зачем бегать в противогазах, а? Ведь немцы все равно ни разу химию не применяли. И, вряд ли, применят. Как пояснял еще в запасном полку один из офицеров – впрочем, осенью сорок второго они еще командирами были – химическое оружие весьма капризно и ненадежно. Зависит от многих факторов. Направление ветра там, влажность и все такое. Но противогазы выдают.
Самое смешное, когда Толик попал на передовую первый и, пока, последний раз противогазы немедленно повыбрасывали все. И он тоже. Глядя на опытных бойцов, рядовой Макаров набил противогазную сумку гранатами, сухарями и банками «второго фронта» - американской свиной тушенкой. Хоть какая польза. А еще набил нагрудные карманы гимнастерки обоймами. Ходили  слухи, что эти самые обоймы могут солдата от случайного осколка в сердце уберечь. Проверить эту теорию Толе не удалось – боев не было. Совсем не было. Ну, почти совсем. Редкие ленивые перестрелки не в счет. Хотя, честно говоря, когда Толя первый раз услышал рокот немецкого пулемета и увидел в метре от себя фонтаны взметнувшейся по брустверу земли – то он испугался. Так испугался, что машинально упал на дно траншеи, прикрыв голову в каске руками. Как ни странно, командир отделения похвалил его за это.
Война оказалась совсем не такой, как ее представлял Толя.
Сначала он думал, судя по фильмам кинохроники, что на войне постоянно все стреляют, бегают в атаку, кидают гранаты и стреляют из пушек.
Оказалось, что это все не так.
Война началась, когда пришла повестка. А потом были три недели ожидания в огромном и пыльном здании ташкентского кинотеатра. Мамы, тетки и, кому повезло, девчонки каждый вечер приносили новобранцам чуреки и дыни. Кончался август сорок второго.
Немцы рвались к Сталинграду, а они все сидели в полутемном кинотеатре. И ждали, ждали, ждали. Однажды, в зал зашел лейтенант. У него были малиновые околыши и такие же петлицы. Громко спросил:
- Выпускники филологического института есть?
Были. В том числе и комсомолец Макаров. Только вот его латынь оказалась не нужной. Потом были танкисты, но тут рост подвел. Для летчиков он зрением не вышел. Нет, зрение нормальное. Всего лишь минус три. Дочитался под одеялом в детстве с фонариком. Но не для летчиков нормальное. Кого только не было из «покупателей». Даже моряки. Но попал – в пехоту. Он думал, что их повезут прямо на фронт, но… Но их долго, почти месяц, везли в запасной полк под Киров. Киров – это такой город между Горьким и Молотовым. А под Кировом есть такой городок – Слободской. Вот туда со станции и шли они по вятским холмам почти сорок километров пешком.
Грохотал огнем из  радиоприемников Сталинград, была прорвана блокада Ленинграда. Был взят, а потом снова отдан Харьков, сдулся как воздушный шарик Демянский котел.
А они все ползали, все копали, все стреляли.
- Мы с вами – единственная армия мира, которая в ходе войны не теряет, но копит силы, - объяснял им сначала комиссар полка, а потом уже и замполит. – Не торопитесь. Главное в нашем деле что? Не торопиться, поспешая.
Толик попал на фронт лишь в начале апреля сорок третьего. Попал удачно, как он понял уже потом. Даже боев местного значения не было. Так… Перестрелочки. Хотя один из  стариков как-то пожаловался:
- Громко тута. Вот когда мы на Дону, под Воронежем, стояли прошлой осенью - вот тогда было отдохновение. Напротив нас итальянцы стояли. Между нами речка. Они на высоком берегу, а мы в пойме. А жить-то надо? Ну, как-то так получилось, что мы с ними негласно договорились. По средам мы стираемся в реке, а по субботам итальяшки. Главное – не стрелять ни разу. А чего? Они же не немцы какие? А тут приказ пришел нашей разведке батальонной – мол, то се, да «языка» надоть. Ну и поползли. Не, не в субботу. В рабочий день. В воскресенье. И возвращаются без «языка», но очумевшие. Макаронников в окопах нет. Вообще нет. Никак. А пулеметы и винтовки на местах. Даже в блиндажах – стаканы с вином на столах. Разведка наша тут же стаканы-то опустошила и назад. Такое вот дело. Пока-то, пока-се, смотрим итальяшки вернулись. Словно с праздника какого-то – орут чего-то, пляшут и нам орут. Кампионы, мол, орут - кампионы какие-то.
Пришлось опять батальонную разведку посылать. Сползали ночью, притащили ихнего часового. А он пьяный в говнище. Пришлось трезветь его срочным способом – ну, в реку помакали башкой вперед и ладно. Потом до нас уже известия из батальона дошли. У фрицев чемпионат о футболу начался. И все итальяны пошли смотреть матч сборной ихнего корпуса против сборной люфтваффе. А следующий матч у них против сборной панцерваффе буквально послезавтра. Ну мы что? Дождались послезавтра и в траншеи к противнику. Потом когда итальяшки обратно поднимались радостные – мы их и покрошили. Из ихних же пулеметов. А ты говоришь, война…. Война она разная. Тогда вот тихая была.
Мартыном его звали. Калиновичем по отчеству. Мартын Калинович, ага. Ранило разрывной в плечо.
- Отделение, стой! –  приглушенным голосом, сквозь резину противогаза, скомандовал сержант. – Отбой газам!
Воздух бывает вкусным.  Толя с наслаждением вдохнул его, одновременно сливая из противогаза пот. Вот кто бы сказал, что в человеке столько жидкости? А она есть.
- Покурить, оправиться!
И отделение рухнуло наземь, тяжело дыша, словно загнанные лошади, и глядя в безоблачное апрельское, почти майское, небо.
Война, она ведь и такой бывает.
Нудной и… И нужной.

Отредактировано Годзилко (11-05-2011 23:19:25)