Этюды в хаки
Рассказ о бестолковой попытке вернуть в армию тех, кто недавно из нее вырвался

Предисловие
которое можно и не читать, хотя…

В Советскую армию я пошел после второго курса института. Добровольно. В смысле, что меня не отчисляли за академическую неуспеваемость. И не призывали, потому что институт имел «бронь» и военную кафедру. Причиной, по которой я оказался в рядах СА, была несчастливая «сердечная привязанность», иначе говоря – неразделенная любовь. Я не хотел – да что там! – просто не мог больше видеть «предмет своей страсти», не пожелавший ответить на мои «высокие чувства». А так как «предмет» учился со мной в одной группе, и менять институт я не собирался, то… Обыденно и банально, хотя, пожалуй, к подобным последствиям любовь приводила не так уж и часто. Лично я знаю еще только один случай: историю любви музыкального вундеркинда из фильма «Баламут». Но как говорится: истина порой удивительнее любого вымысла…
Зная возможности своего отца – а возможности полковника госбезопасности, занимающего в ПГУ генеральскую должность, были тогда, в начале восьмидесятых, нешуточными – я не рискнул сообщить родителям о своем решении. Иначе я мог, не взирая на железное решение и почти железное здоровье, оказаться «негодным к строевой в военное время». И все сделал сам. Сам пошел в военкомат, сам написал заявление на академический отпуск для «службы в рядах», сам клянчил у преподов направления на досрочную сдачу экзаменов, чтобы уйти закончившим второй курс. Из всей семьи о моих планах знал только мой дед, но он никогда не был болтуном.
Короче говоря, о том, что я ушел в армию, мои родители узнали, только когда я позвонил им с городского сборного пункта. И понеслись «счастливые денечки»…
Примерно за месяц до начала службы в моем  воображении рисовались картины, как я, отслуживший, возмужавший, возвращаюсь в институт, и ОНА видит меня, и понимает, какого орла она упустила и жутко страдает… Через месяц после пребывания в школе сержантского состава – «школе СС» (кто знает, тот поймет, почему ее так называли) – в ошалевшем от суровой действительности воображении появились следующие «планы на будущее»: вот вернусь в институт и… придушу эту тварь! Причем душить буду медленно, со вкусом, чтобы поняла, зараза такая, на что она меня обрекла…
Перед окончанием «школы СС» садистские мечтания касались уже, в основном, местных сержантов, а на «причину» стало как-то наплевать. Не до нее было. Совсем. Если бы в тот момент мне предложили на выбор провести десять часов в постели с ней или те же десять часов просто отоспаться – пусть даже не в постели – я не уверен, что не выбрал бы второе…
В дальнейшем служба протекала почти как у всех. Короче говоря, после двух лет отсутствия, я возвратился в родной дом, старшим сержантом, членом партии,  «отличником боевой и политической». И отправился восстанавливаться в институт…
Первым, кого я встретил на пороге alma mater, был подполковник с военной кафедры. Мужик он был хороший, хотя и несколько того-с… «сапог-с», а потому фамилию, имя и отчество упомянутого товарища офицера я обойду. Скажу только, что в нашем институте он был личностью легендарной, по причине некоторой… хм-м… эдакой лености мышления и исключительной выправке, приобретенной еще в бытность Кремлевским Курсантом. Кстати, он страшно гордился (и вполне заслуженно, на мой взгляд) тем, что дважды стоял на посту номер один – у мавзолея.
Повторюсь: мужиком он был, хотя и несколько дубоватым, но хорошим. Студенты его даже любили – на свой лад, разумеется. Во всяком случае, шуточек с ним особых не допускали, справедливо полагая, что половины из них он просто не поймет, а реакция на вторую половину может оказаться, мягко говоря, не адекватной…
Увидев меня, сей бравый муж на мгновение задумался, и стало слышно, как под его фуражкой скрежещут шарики, цепляясь за ролики. Он знал, что он меня знает, но вот кто я такой – вспомнить он не мог. Ну, никак! Поэтому он пошел по самому простому пути – протянул мне руку и громко рявкнул:
- Здорово! Отслужил?
- Так точно, товарищ подполковник…
- Молодец! Смотрю, хорошо служил! – это был не вопрос, а утверждение, потому что на груди у меня… в общем, кое-что имелось.
- Так точно, товарищ подполковник…
- Ха, а мы тебя вспоминали… – он напрягся, и шарики с роликами заскрежетали с удвоенной силой. – Где, думаем… А он – вот!
- Так точно, товарищ подполковник…
Тут подполковник вдруг напрягся еще сильнее и как-то чуть смущенно поинтересовался:
- От военной кафедры отказываться не собираешься? Ты только подумай: офицером-то будешь, а?..
Нужно сказать, что вернулся я в восемьдесят седьмом, в самый разгар той вакханалии, которую кто-то с большого ума окрестил «перестройкой». Бред! Развал государства – перестройка? Так тогда атомная бомбардировка Хиросимы – это «плановые работы по улучшению ландшафта»!.. Но это – лирика, а тогда вдруг стало модным отказываться в институтах от обучения на военной кафедре, если ты уже отслужил или у тебя, например, «белый билет».
Так как я вернулся только две недели как, и еще не имел ни малейшего представления о новых правилах, новых веяниях и «новом мышлении», то вопрос этот меня поверг в изумление. Отказываться от военной кафедры я не собирался, о чем честно сообщил подполковнику.
Тот засиял как новенький юбилейный рупь и, в порыве благодарности, тут же предложил помощь в восстановлении. Каковой я и не замедлил воспользоваться…
Когда осенью я явился на первое занятие на военной кафедре, я вспомнил вопрос подполковника и понял, почему он его так волновал… На общем построении я стоял в гордом одиночестве. Никого из нашего учебного взвода просто не было. Да и в остальных учебных взводах народу было не богато: где пять человек, где шесть, а где, как и в моем – один…
Я толкнул ближайшего соседа и шепотом поинтересовался:
- Блин, братка, мы чо: из окружения вышли?
Тот глянул на меня, хмыкнул и шепотом же заметил:
- Не, мы в окружение пришли. Ты чо приказа маршала Язова не читал?
Я не знал, о каком именно приказе министра обороны он говорит, и словоохотливый сосед любезно пояснил мне, что товарищ Язов издал приказ по которому «брони» лишены ВСЕ ВУЗы. Так что всех студентов набора восемьдесят четвертого – восемьдесят пятого года загребли в «ряды», а вернуть еще толком никого не успели. Делай выводы, дружище…
Выводы я сделать не успел, потому что они сделали меня...
Если вам, уважаемый читатель, захочется вдруг ударными темпами поднять рождаемость и обрушить мораль в какой-то воображаемой местности, могу подкинуть гениальный способ. Соберите в одном месте штук двадцать девушек, подержите их в этом месте месяцев пять-шесть, а потом запихните в это же место одного-двух парней, которые перед этим года полтора-два девушек не видели вообще. Если у вас, уважаемый читатель, достаточно богатое воображение, то вы в состоянии хотя бы в общих чертах представить себе те «египетские ночи», которые воспоследуют почти немедленно. А если воображение у вас не ахти – даже и не пытайтесь!..
Так вот в нашем институте сложилась именно такая ситуация. С третьего курса моего фаультета всех парней забрали в армию, оставив пару-тройку тех, кто усел отслужить ранее и еще четверо ребят, а в их числе и я, вернулись из армии только что. А здесь нас с нетерпением ожидали около восьмидесяти девиц призывного возраста, которым уже основательно надоело общаться только с неграми, поляками и арабами, обучавшимися в нашем институте…
Я опущу особо шокирующие подробности нашей развеселой жизни, проходившей под лозунгом «Если б я был султан…». Скажу только, что уже месяца через два  особо продвинутые девчонки сделали совершенно правильный вывод: за место под солнцем нужно бороться! И  на нас – разомлевших и зажравшихся холостяков – открыли настоящую охоту… Короче: через полгода я был женатым, как и остальные трое моих товарищей. Но это все так – лирическое отступление…
Два года, проведенные на военной кафедре, были несколько необычными для наших офицеров.  Студентов было так мало, что их приходилось ценить и уважать – но офицеры с кафедры были люди тертые жизнью и военной службой, а потому достаточно быстро подстроились под новые условия существования, и все встало на свои места. Занятия на военной кафедре превратились для нас в довольно веселое и приятное времяпрепровождение, а для офицеров – в материализованные ностальгические воспоминания о тех славных временах, когда они – еще молоденькие лейтенанты – старались удержать в узде бестолковых «салабонов», задерганных «лимонов», крутых «черпаков», наглых «дедов» и уже выпадающих из армейской действительности «дембелей». С той только разницей, что кроме «дембелей» в подчинении у них никого и не было…
К чести наших «отцов-командиров» хочу сразу сообщить, что с этой нелегкой задачей они, в общем, справлялись. Кто-то – лучше, кто-то – хуже, но справлялись. Исключением был один, застрявший в вечных майорах неудачник, которого остальные офицеры именовали между собой, переделывая фамилию бедолаги, «Трахманов» или «Чебурахманов», а студенты не называли его иначе, как «Пьяная обезьяна». Этот бедолага умудрился настроить против себя всех – и студентов, и офицеров, и даже начальника кафедры – тихого, спокойного как слон и очень неглупого полковника Камышанова, который поклялся самыми страшными клятвами, что вторую звездочку майору «Трахманову» только в гроб и положат!
Но так как неудачник-майор не будет участвовать в дальнейшем повествовании, то и бог с ним. В остальном отношения между нами – студентами и офицерами военной кафедры весьма походили на взаимоотношения между солдатами фронтовиками и их офицерами в период после Февральской революции, но до Великого Октября. Мы уважали тех, кто был достоин уважения, терпели тех, кто был его не достоин, и в любой момент могли сделать кафедре ручкой. Господа офицеры, будьте бдительны!..

Сборы
или странности музыки и поведения.

По окончании сессии нам объявили, что теперь мы едем на военные сборы – в Смоленскую область на родину одного великого советского поэта. Сказать, что нас обрадовало это известие, пожалуй, нельзя, но и особого потрясения мы не испытали. Ну, на военные сборы – так на военные сборы. В конце концов: что нам могут показать в армии такого, чего мы не видели, а? И мы отправились…
Наше отбытие напоминало оправку воинской партии, с некоторыми изменениями и дополнениями – мы были уже не призывники бестолковые, а дембеля многоопытные. Так что пьянка в связи с отбытием в армию началась не на вокзале, где имеется милиция и вообще, а уже в поезде, под хорошую домашнюю закуску и не менее хорошие, прямо-таки душевные песни. Ну, вот например:

В кабаке перегар стоит винный,
Самогон льется мутной рекой.
За столом (вариант: под столом) сидит огромный детина,
Слезы льет
И тихонько поет:

Отслужил, слава тебе господи!
Отслужил – господи, слава тебе!
Отслужил – кончился срок!
Отпахал, слава тебе господи!
Оттянул – господи, слава тебе!
Отпахал – едем домой!

Конечно, песня не совсем подходила  к ситуации, но зато была душевная! Остальные песни были такого же плана, но тоже – душевные! Аж жуть!.. Наши офицеры, выехавшие вместе с нами на сборы, предпочли не вмешиваться в дембельскую пьянку, здраво рассудив, что за один раз мы алкашами не станем, а вот на трезвую голову мы еще, не дай бог, чего-нибудь не то отчудим. А ну его – пусть ребята напьются. Тем более, что с завтрашнего дня они (то есть – мы), будут лишены алкоголя на целый месяц (какие они все-таки наивные, эти офицеры!)…
Следующий день принес нашим отцам-командирам новые радости, новые неожиданности и новые открытия. Мы прибыли в расположение части…

Прибытие
или два раза хохма – уже не хохма.

С чего начинается жизнь новичков в части? С того что у них обыскивают рюкзаки и отбирают все запрещенное. В первую очередь – все, что налито в бутылки, пакеты, фляги и так далее. Пьяный солдат – не солдат!
Семьдесят восемь лбов – весь учебный сбор – с интересом наблюдали, как из рюкзаков извлекаются бутылки лимонной водки, коньяка и даже одна – виски. Офицеры – на сей раз – местные, радостно тащили все это «богатство» к канаве и там показательно разбивали. Чуть позже мы, путем тщательного изучения осколков, установили, что из изъятого бесследно исчезли одна бутылка лимонной водки, две бутылки коньяка и та самая – единственная – виски. Долгий веселый и радостный хохот семидесяти восьми рыл, свидетельствовал о том, что с воображением у нас все в порядке, и мы можем представить себе, какие будут рожи у тех, кто попробует эти напитки. А что? Этот прикол с обыском мы все знали, так что все выпили еще в поезде. А вот до туалета в вагоне было ходить и далеко, и лениво…
Вторым номером в программе того дня значилось получение обмундирования. Двое прапорщиков с тем непередаваемым выражением лиц, которое бывает только у прапорщиков (да и то – не у всех!), вволокли нам кипы старенького, поношенного, но, слава богу, чистенького «хэбэ», вынесли стопку пилоток и вытащили охапки сапог и вязанки ремней. Местные офицеры осматривали прибывшую «бесплатную рабочую силу», вздыхали, что, мол, маловато приехало – всего-то меньше сотни – и это против обычных трех-четырех сотен – и приговаривали: «Разбирайте, солдатики, разбирайте. Если что – потом обменяетесь». Ага, щаз! Эту хохмочку мы тоже уже помнили, и начали не торопясь, придирчиво отбирать наиболее подходящее по размерам и качеству. Хрен я потом чего где обменяю! Нашли дурачков!
Подбор обмундирования происходил строго в очередь, которую мы установили сами. Еще чего – торопиться! Это мы тоже проходили: одно закончишь – тебе тут же другое дело найдут! А делать хоть что-нибудь у нас желания не наблюдалось, поэтому к обмундированию мы требовали у прапорщиков еще и тесьму для лычек, повергая последних в состояние близкое к помешательству…
Местные офицеры начали проявлять первые признаки нетерпения уже минут через пять. Через десять их нетерпение стало перерастать в волнение, а через двадцать они уже пританцовывали на месте, как гимназисты, которых на первом свидании прихватил понос. А через час товарищи офицеры начали закипать, словно самовар, разве что не дымились. И тут…
- Ну, и чего ты мне это суешь? – один из наших, здоровяк Василий, учившийся в институте по контракту со своим предприятием, брезгливо рассматривал «хэбэ», протянутое ему прапорщиком. – Не надену я эту хрень, не надену!
Возле Васи прыгал и пытался что-то втолковать местный «кусок», получивший у нас через пару часов за общие габариты и «могучее» телосложение прозвище, созвучное со словом  «пастушонок», только несколько… хм-м… нецензурное, одним словом. Вася отодвигал от себя мощной дланью «пастушонка», размахивающего «хэбэ» и, словно линкор в узком фарватере, медленно но верно двигался к стоящим в стороне офицерам кафедры. При этом он убеждал «пастушонка» отцепится басом, дополняющим его сходство с линкором. Мы благоговейно взирали и внимали…
Наконец Василий совершил последний маневр и, оказавшись перед полковником Камышановым, прогудел:
- Товарищ полковник, я это не надену!
- Студент, – сказал Камышанов как можно мягче, – студент, посмотрите: ваши товарищи одевают. И вы одевайте… – он подумал и добавил, – пожалуйста.
Вася секунд тридцать делал вид что старается осмыслить услышанное, а потом провозгласил:
- Ха! Так им – положено, а мне – нет!
- Но ваши товарищи одевают…
- Так им – положено, а мне – нет!
- Но ваши товарищи…
Полковник и Василий препирались минут десять, раз за разом повторяя одни и те же слова, пока Камышанов не почувствовал, что ум у него заходит за разум. Тогда он сделал попытку вырваться из этого заколдованного круга:
-… а мне – нет!
- Но почему?!
- Потому, – спокойно сообщил Вася и в свою очередь поинтересовался. – Вы, товарищ полковник, мой военный билет читали?
С этими словами он протянул начальнику военной кафедры свой военный билет, в котором черным по зеленоватому стояло «ПРАПОРЩИК».
Немая сцена, прописанная Гоголем в бессмертной комедии «Ревизор», была бледным подобием того, что совершилось с офицерами – как с местными, так и с кафедральными. Действительно, студент прав: прапорщику «хэбэ» не положено, ему для повседневной носки «парадку» подавай, то есть фуражку, брюки, ботинки, китель. Или рубашку с галстуком…
Нет, нельзя сказать, чтобы этого добра в кадрированной трубопроводной бригаде, в которую мы вливались на месяц, не было. Было, да еще сколько! Но… Но! Это ж студент погоны прапорские нацепит – раз. Питаться станет в офицерской столовке – два.  И самое главное: работать не станет – три! Смириться с этим офицеры из части не могли. Просто не были готовы. И самый лихой из них, капитан, чью фамилию я уже не упомню, посоображав с минуту, выдал:
- Надевай… те, товарищ прапорщик. Полевые условия… – и похлопал Васю по плечу: «сам, мол, понимаешь – служба».
Наверное, будь мы «партизанами», то есть призванными на учебные сборы из запаса тридцати- тридцатипятилетними мужичками – хотя среди нас были и такие – то эта идея могла и проканать. Но больше половины из нас отслужили, можно сказать, вчера, и что такое «полевые условия» представляли себе очень хорошо…
Полсотни здоровых молодых глоток дружно рявкнули:
- Полевые? Товарищ капитан, а где консервы получать? И сигареты?
Это-то мы все знали: раз полевые условия – сухой паек, консервы и сигареты вынь да положь! Такого поворота событий офицеры части не ожидали. Да и не хотели. Так что пришлось отыскивать для Васи «парадку»…
После был обед, который большинству из нас не глянулся, и по окончании которого единогласно было принято решение пояснить местным повару и хлеборезу, что дембеля такое не едят. Пусть сделают выводы. Пока мы их не сделали…
Видимо пытаясь хоть как-то неосторожную реплику капитана, разместили нас не в казарме а в… сложно объяснить, где конкретно нас разместили, но я постараюсь. Это напоминало стандартные армейские палатки на отделение, но было сколочено из досок. Внутри имелись нары, а входить в это сооружение полагалось через настоящую дверь. Правда высотой она была мне – одному из самых низкорослых в нашем «взводе», насчитывавшем аж восемь человек – по ухо. Вот эти странные сооружения, числом тридцать пять штук, именовались палаточным городком и перед ужином мы, в хорошем темпе, засыпали дорожки между ними песком, оттрассировали их и, отловив после ужина хлебореза и повара и растолковав им все изменения ситуации в части, получив полведра жаренной картошки и четыре буханки белого хлеба, сытые и довольные улеглись спать с сознанием выполненного долга…

Подъем
или не зная броду – не суйся.

…Утро началось, как и положено в армии в мирное время – с воплей динамика на ближайшем столбе. Он истошно орал: «Подъем! Подъем!», отчаянно действуя мне на нервы. Я прекрасно знал, чего от меня хотят: это, значит, вставай, беги на зарядку, потом еще привести себя в порядок, умыться, побриться, почиститься и – выходи строиться. На завтрак поведут.
Вот с последними пунктами я был, в принципе, согласен, особенно с учетом того, что повар и хлеборез обещали расстараться, но зарядка… Нет, вот вы мне скажите: это кто, где и когда видел дембеля на зарядке? Бред, горячечный бред! Хотя никого, кроме дембелей тут ведь нет, так? И что тогда делать?..
Я задумчиво приоткрыл левый глаз. По левую сторону от меня безмятежно спал старший сержант ВДВ, лепший кореш Лещев. Закрыв глаз, я задумался. Если один старший сержант спит, то почему должен вставать другой? Серьезной причины я не видел, но уж очень надрывался динамик: «Подъем! Подъем!! Подъем!!!» И я решил проверить еще раз.
Приоткрыв правый глаз, я полюбовался зрелищем не менее лепшего кореша – старшего сержанта ВДВ Ессенова, дрыхнувшего без задних ног. Ну, значится так: ВДВ спит, а РВСН чего – отдуваться будет? Фиг вам! И вообще: дембель и зарядка – понятия не совместимые…
Псевдопалатка продолжала мирно почивать. Но недолго. В смысле не долго – мирно…
Дверь с грохотом распахнулась от молодецкого пинка и не менее молодецкий голос произнес:
- Была дана команда «Подъем»!
Голоса наших офицеров я более-менее мог узнавать, но этот – абсолютно не знаком. Вывод? Кто-то из местных и, судя по интонации – офицер, разумеется. Абориген, так сказать… Ну  и что? Мало ли на свете офицеров?..
- Встать!
Ага, щаз! Я встану, а ты меня – на зарядку потянешь? Хрен тебе!
- Я сказал – встать! – в голосе прорезались истерические нотки. – Подъем!
Домик-палатка хранил гробовое молчание, нарушаемое лишь ровным дыханием восьми здоровых молодцов.
Голос еще немного поразорялся на тему «Встать» и «Подъем», но ответа не было. И тогда…
- Я, – в голосе зазвучали угрожающие обертона, – сейчас взрывпакет под нары брошу!
- П…ы получишь! – хором сообщила деревянная палатка. Но глаз так никто и не открыл…
Голос не стал проверять экспериментальным путем, осуществим мы свою угрозу или нет, и ретировался в неизвестном направлении. Динамик переключился на колыбельную песню «Несокрушимая и легендарная», под которую я и задремал…
Проснулся я легко, словно кто-то наклонился надо мной и нежным маминым голосом сказал: «Вставай, сынок». Я подскочил, отработанным движением сунул ноги в портки и сразу же – в сапоги, с положенными сверху портянками. Армейские навыки – штука долгоживущая. И только после этого я огляделся…
Оказалось, что именно в этот момент подхватились все в нашей «палатке». Все как один, повинуясь неслышному сигналу, уже торопились к умывальникам. Одновременно с нами из остальных «палаток» горохом посыпались наши товарищи… Раз-два-три! Зубы – почищены, морды – побриты, сапоги – смазаны. Теперь – бегом на плац. На бегу пуговицы курток, будто живые, сами лезут в петли… Без пяти восемь. Мы застыли на плацу – хоть на парад веди. Пора, брат, пора. Нас пора вести на завтрак…

Плац
или отличник боевой и политической

После завтрака нас вывели на плац и каждому взводу (который, если быть откровенным, не дотягивал и до отделения) был выдан собственный личный офицер из местных в качестве командира. Нам достался молоденький лейтенантик, только что выпустившийся из училища. Он выстроил нас на плацу и бравым шагом прошелся вдоль куцего строя, критически оглядывая каждого из доставшихся ему подчиненных.
Возможно, мы и не выглядели ротой почетного караула, но все же смотрелись вполне прилично. Все одернуто, все пуговицы застегнуты, пилотки не на бок, а как положено, подшива свежая. Разве что ремни… М-да, но тут уж извините: что мы тебе, летеха, «духи бесплотные», чтобы ремень по головам затягивать?..
К тому же мы как-то готовы были даже пожалеть нашего новоиспеченного командира. Ведь ему – всего-то двадцать два, а самым молодым из нас – уже по двадцать три. А, к примеру, старшие сержанты Евдокимов и Кувалдин успели пойти в армию еще при маршале Гречко, и Кувалдин, кстати, принимал участие в его похоронах. Так что сперва мы и не собирались ссориться с этим ребенком. Но лейтенант решил с самого начала показать, кто здесь главный. И взялся за дело со всем молодым пылом, задором и служебным рвением…
Новоявленный взводный снова двинулся вдоль строя:
- Ремень подтянуть! Как стоим? Смирно, я сказал! Подтянуть ремень! – посыпались команды. Ну, это ты, паренек, зря. Нашел кем покомандовать – дембелями!..
А лейтенантик все не унимался. Так как мы включили старую армейскую штучку «слушаю, но не исполняю», он видел что ни одна из его «важных и ответственных» команд до сих пор не выполнена, и распалялся еще пуще:
- Ремень! Ремень подтянуть! Почему пуговицы не блестят?
Придурок! Не блестят, потому что покрашены в защитный цвет!..
- Ремень подтяни! Я кому сказал, солдат?!
Ну, уж вот это – просто наглость! «Солдат», а?! Ты часом не оборзел, летеха? Как минимум – курсант! И вообще, я предпочитаю, когда ко мне на «вы» обращаются. Согласно Устава…
- Ремень подтянуть была команда! – лейтенант остановился перед Евдокимовым. – Я не понял: почему не исполняем?! Ты что, сынок?..
Что он хотел сказать дальше, останется навсегда покрыто мраком тайны, потому что старший сержант Евдокимов подобного хамства не выдержал. Презрительно глядя на «отца-командира» с высоты своих ста девяноста сантиметров и тридцати семи прожитых лет, он процедил:
- «Сынок»? Да у меня дети – такие как ты, сопляк! Иди – пеленки поменяй, зусранец!
Лейтенант побледнел, потом покраснел, а потом умчался в неизвестном направлении, оставив нас стоять строю,  размышляя о бренности всего сущего.
Через пять минут мы все в том же составе слушали лекцию полковника Камышанова о том, что к ближним, особенно если на них офицерские погоны, нужно относиться терпимее, по окончании которой мы перешли в распоряжение капитана – того самого, что часа три назад собирался бросить нам под нары взрывпакет.
Капитан горел желанием взять реванш за утренний позор, и мы приступили к строевой подготовке. Почему-то особенно кэпа раздражал я – то ли по причине наличия колодок на груди, то ли по причине наличия на лице интеллекта, раз в триста превышавшего капитанский – но он взялся за меня всерьез. Уже минут через двадцать, весь остальной взвод стоял «вольно» на краю плаца и сочувственно взирал на то, как капитан учит меня строевому шагу. Все, включая меня и капитана понимали, что он попросту придирается, но – увы! – что ж тут поделаешь, когда у него на погоне звездочки, а у меня – лычки. Я «тянул ножку», «поворачивался четче», «держал равнение», но кэп был все равно недоволен. Передо мной замаячила веселенькая перспектива шагать по жаре вплоть до обеда, как вдруг…
Спасение явилось неожиданно, в лице того самого подполковника – бывшего Кремлевского Курсанта. Он куда-то шагал по своим делам и его путь пролегал как раз мимо плаца. Я посмотрел на него, и на меня снизошло вдохновение:
- Товарищ подполковник! Разрешите обратится?! – заорал я.
- Обращайтесь, – милостиво кивнул подполковник, делая вид что не заметил нарушения субординации.
- Товарищ полковник, товарищ капитан очень плохо объясняет, и я не понимаю, чего он требует. Может быть вы? Вы же Кремлевским Курсантом были…
И тут я увидел как в глазах подполковника, обычно тусклых и оловянных, промелькнуло нечто… Эдакие чертики заплясали…
Он строевым шагом вышел на плац, подозвал к себе капитана и…
- Ну, что, капитан? Покажем студенту, как маршировать надо? – спросил он почти весело и добавил, обращаясь уже ко мне – Отойди вон туда, а то голову напекло. Не соображаешь ничего. Сейчас мы тебе с капитаном покажем…
Для начала он обошел весь плац сам, парадным шагом, точно идя на Пост №1 в третий раз. Затем подозвал к себе кэпа, который, кажется, уже понял, во что он вляпался…
- Товарищ капитан! Покажите студенту… – после чего бичом хлестнула команда и кэп зашагал.
Он очень старался, но до бывшего Кремлевского Курсанта ему было как до Китая по-пластунски. Подполковник остановил его и начал учить…
Мы млели. Стоя за границами плаца, мы спокойно покуривали, наслаждаясь картиной капитанского обучения. Откуда нам было знать, что офицеры с кафедры и офицеры из части, мягко говоря, не любят друг друга. Очень мягко говоря…
Подполковник смилостивился над кэпом и отпустил его минут через сорок. Капитану уж было не до нас. Мокрый и красный он умчался в свой штаб, снова оставив наш взвод на произвол судьбы. Но произвола мы не допустили. Быстро сориентировавшись, мы тут же убрались подальше от начальства, и не попадались ему на глаза до самого обеда….

Отредактировано Серб (20-07-2011 14:23:45)