Продолжение:

   Потерпевшие кораблекрушение вызвали немалый интерес в городе, но относился он в основном к их одежде, а точнее – полному ее отсутствию. Дело в том, что температура была порядка плюс пятнадцати градусов, и полинезийцы просто не понимали, как можно в такой жуткий мороз ходить без теплой одежды, обуви, головного убора, и при этом не дрожать и не синеть.
  Действительно, гости, кроме ребенка, сильно замерзшими не выглядели. Им выделили небольшую палатку, навалили перед ней кучу дров, разожгли костер и оставили в покое, все равно до обеда оставалось еще не меньше полутора часов.
  Я же сначала внимательно рассмотрел их плавстредство, которое было отцеплено от «Мечты» и вытащено на берег. Кстати, пожилой мужик первым делом отвязал от своего судно три поперечных перекладины, оказавшиеся копьями. Два цельнодеревянных, с обожженными концами, и одно с каменным наконечником, не только аккуратно примотанным к древку, но и замазанным чем-то вроде смолы для придания креплению большей прочности. Агрессии или испуга гости не проявляли, сидели у своего костра с видом явного блаженства и с умеренным интересом разглядывали наш город.
  Их корабль оказался сделанным из коры белого эвкалипта, которую можно было снять со ствола целиком. Ее и сняли, а потом свернули в трубку и замазали чьим-то жиром. Наверное, для герметичности, а не для запаха, но воняла эта замазка здорово.
  Так вот, плот состоял из трех таких баллонов – большого в центре и двух поменьше по краям. На корме располагалось нечто роде высокой глиняной тарелки с углями и золой – видимо, добывание огня представляло собой настолько нелегкую задачу, что его брали с собой в плавание. Тарелка и давала дым, из-за которого Влас принял плот за моторное судно, а потом ее  залило.
  После обеда, состоящего из жаренного на вертелах валлаби, то есть кенгуру размером с зайца, коих тут водилось довольно много, я отправился на свою дачу около Прудов. Использовать Ханю в качестве переводчика оказалось невозможно – она не понимала ни слова из того, что говорили гости. Вот я и решил посмотреть, нет ли в интернете каких-либо сведений о языке тасманийских аборигенов. Потому как приплыли наши гости явно оттуда, а не с австралийского материка.
  Как ни странно, словари нашлись довольно быстро. Правда, англо-тасманийские, но я в общем-то ничего другого и не ждал. Более того, выяснилось, что у наших соседей два языка, довольно сильно отличающихся друг от друга. Я выбрал тот, на котором говорили племена, обитающие на северо-востоке Тасмании, решив, что вряд ли визитеры явились к нам с противоположного конца своего не такого уж маленького острова. Так оно и оказалось, через пару недель мы уже неплохо понимали друг друга.
  За это время тасманийцы освоились в городе и даже приняли участие в его обеспечении продовольствием, сходив на охоту и добыв своими копьями трех валлаби, один из которых оказался довольно крупным, килограммов на пятнадцать.  Причем сами сдали добычу на кухню, не предъявив на нее каких-либо особых прав, что лично мне очень понравилось.
  Кроме того, гости поняли, зачем нужна одежда, и даже начали ее носить, но пока частично. То есть они еще соглашались надеть что-либо на торс, но и штаны, и юбки им совершенно не понравились. Получилось, надо сказать, довольно странное зрелище – сверху какая-нибудь дешевая ветровка, а снизу ничего. Дядя Миша, впервые увидев такое, вздохнул и сказал, что эту армянскую порнографию надо как-нибудь побыстрее прекратить.
  Жили гости все в той палатке, четырехместной «Тунгуске», и долго не могли понять моего вопроса – не хотят ли они сменить жилище на более просторное. Зачем? Ведь и здесь все прекрасно помещаются!
  Кстати, что-то подобное произошло и с жильем для аборигенов Хендерсона и Питкэрна. Они совершенно не признавали отдельных комнат, предпочитая всей семьей жить в одной, причем так, чтобы остальные семьи тоже были рядом. Все правильно, ведь они веками на собственном тяжелом опыте уясняли простую вещь.
  Остался один – умер, выжить можно только вместе. Даже семья, оставшись одна, тоже умрет, просто не так быстро.
  И теперь город состоял из моего двухэтажного особняка и трех крестообразных домов, стоящих впритык друг к другу.
  В центре – большая пятиугольная кухня с буржуйкой, а от нее отходят четыре комнаты размером два с половиной на семь метров, в каждой из которых живет одна семья, иногда довольно большая. Пятый луч – короткий, это входной тамбур, он же дровяной сарай.

Отредактировано Avel (08-05-2012 14:02:12)

Продолжение:

                                                           Глава 34

  К середине апреля переселение народов было в основном закончено. В Форпост перебрались все, кому это было предназначено, включая грудных детей, дядя Миша вернулся на Изначальный остров к Маше и дочке, а я при убытии забрал оттуда кристалл. Потому как иначе все мои вылазки в двадцать первый век оказывались ограниченными по времени и привязанными к гаражу на даче, потому что оставлять переход включенным на несколько дней было как-то страшновато. Мало ли, зайдет кто-нибудь в гараж - воры, например.
  Но это еще не значило, что теперь для визита к дяде Мише мне обязательно придется пересекать половину Тихого океана. Ведь первый переход я открыл, когда в этом мире вообще не было ни одного кристалла! Правда, тогда я возился недели две. Интересно, как быстро это получится сделать сейчас?
  Мне потребовалось полтора десятка итераций, которые заняли неделю. Разумеется, я не все это время сидел перед аппаратурой – кроме всего прочего, открытие перехода без маяка с той стороны являлось довольно утомительным занятием. Да и на работу пора было сходить, и не один раз, ибо в связи с экспедицией я несколько запустил ее, и теперь требовалось наверстать упущенное. Наконец, дяде Мише требовались новые семена, кои следовало купить, в том числе довольно экзотичные – например, клещевины. Из нее мы собирались гнать касторку для нашей авиации. Вот этим я и занимался, а по вечерам заезжал в гараж и устраивал две-три попытки открытия перехода на Хендерсон.
  Почему-то стартовая точка получалась только в том самом месте, где и в первый раз, то есть в океане между пляжем и рифами. Вот мне и пришлось небольшими отрезками двигаться к берегу, пока наконец не удалось выпихнуть шест с аппаратурой и кристаллом на песок. После чего осталось открыть нормальный переход и идти здороваться с дядей Мишей, который если и ждал меня, то у оружейки, а не на пляже.
  Оказалось, что майор в это время возился на огороде, но, хоть на острове и оставалось всего шестнадцать человек, разведка у него работала нормально. То есть о том, что между пляжем и рифами периодически появляется темное пятнышко, ему доложили еще полчаса назад, или, если по времени двадцать первого века, как раз ту самую неделю. Просто он не ждал меня так скоро. Но чай с земляничным вареньем был подан мгновенно.
  - Ну вот, а ты боялся, - благодушно сказал дядя Миша. – Не будет тут никакой особой изоляции, разве что придется не так часто шастать туда-сюда. И, кстати, когда в следующий раз начнешь маяться с открытием, в первую же дырку просунь антенну передатчика и сообщи координаты. Потом подожди десять минут по нашему времени и открывай новую в том же месте. За это время туда уже подплывут, дежурство я обеспечу. Значит, суешь сюда свой шест и сразу начинаешь открывать третий переход, потому как время пойдет быстрее уже у нас, и мы вполне успеем донести его до оружейки и включить. Так будет заметно проще, чем тем способом, каким ты сейчас сюда попал.
  Хендерсон я покинул не на своих ногах, а, как белый человек, на тракторе. Точнее, тракторенке – том самом, на котором дядя Миша привез барахло из своего европейского вояжа. Механизму нечего было делать на Изначальном острове, а вот на Манюнином для него был непочатый край работы. Мы договорились, что, если не случится ничего экстраординарного, следующий визит майора в Бассов пролив состоится весной, когда настанет время сажать овощи, фрукты, пшеницу и прочие яблони и груши. Потом – осенью, когда настанет время все это убирать и околачивать.
  Перед возвращением к своим колонистам я забежал в магазин и купил две пятилитровых бутыли подсолнечного масла. Потому как хоть и писалось, что лучше всего для выработки биодизеля подходит рапсовое, но эта культура даже у дяди Миши росла как-то плоховато, а масла давала такие крохи, что проще было удавиться самому, чем пытаться выдавить из этого рапса хоть сколько-нибудь приличные количества продукта. А вот подсолнухи – совсем другое дело. Поэтому я хотел заранее проверить, можно ли делать топливо из такого сырья. В качестве подопытного будет выступать тот самый мини-трактор «Хэбэй». Я уже узнал, как называются движки вроде того, что на нем стоит, а также где и почем их можно купить.

Отредактировано Avel (10-05-2012 21:36:25)

Продолжение:

  Кстати, пришла пора прояснить один вопрос, а то некоторые могут усомниться – с чего это вдруг мои аборигены приобрели хоть какое-то трудолюбие? Ведь известно, что жители тропических островов тысячелетиями только и делали, что лежали под пальмами, ожидая, когда прямо в рот свалится порезанный на мелкие дольки и посыпанный специями ананас. А это способствует выработке, понимаешь, вполне определенного отношения к труду…
  Может, где-то действительно наблюдалась похожая картина, но только не на тех островах, где я уже побывал. Там людям приходилось пахать от рассвета и до заката, невзирая на возраст и общественное положение. Иначе выжить было невозможно. Вот аборигены и работали на пределе сил, а иногда и с риском для жизни. Например, почему экипаж рыболовецкого плота на Хендерсоне был женским? Да потому, что предыдущий, мужской, унесло в океан за пять лет до моего прибытия на остров! А перед ними был еще один, сгинувший за пятнадцать лет до этого.
  Опять же я читал, что где-то растут кокосовые пальмы, где-то финиковые, плюс всякие там хлебные деревья…
  Хендерсонские пальмы не давали вообще ничего съедобного, даже сок из них выжать было почти невозможно. Зато если их листья высушить, а потом отбить деревяшками, оставались довольно прочные волокна. Но сколько труда уходило на их получение и сколь умеренным был результат!
  У Поля на изготовление из ракушки одного крючка шло примерно двадцать часов работы, а поймать на него можно было несколько мелких рыбок или одну среднюю. Причем Поль был мастером, другие работали дольше, а крючки получались хуже.
  Предки островитян привезли с Мангаревы какое-то растение с мелкими, но сладкими клубнями. На Хендерсоне оно не очень прижилось, больно уж мало тут было воды, но к моему появлению все-таки сохранились три с половиной куста, за которыми приходилось непрерывно ухаживать. Разумеется, урожая никак не могло хватить всему племени, но взрослым его и не давали – клубни шли детям.
  Поэтому, когда выяснилось, что с моим появлением на Изначальном острове требуются новые, доселе невиданные работы, но зато их результатом станет полная победа над голодом и жаждой, энтузиазма было хоть отбавляй, и пока еще он никуда не делся.
  Тот же миф, согласно которому всякие там аборигены генетически значительно глупее европейцев, всегда казался мне насквозь сомнительным, а сразу после получения возможности посещать Хендерсон я убедился, что по крайней мере здесь он полностью несостоятелен. Все мои новые знакомые были сообразительнее, быстрее учились и легче принимали совсем незнакомые им понятия, чем приятели и подруги из Москвы.
  Например, считается, что первый иностранный язык выучить довольно трудно, это на третьем-четвертом дело пойдет быстрее. Так вот, к моменту прибытия на остров я знал русский литературный, русский разговорный, английский почти свободно, а также вполне терпимо читал по-немецки. И все равно Ханя быстрее заговорила по-русски, чем я по-полинезийски, хотя до того момента вообще не имела понятия о существовании каких либо иных языков, помимо родного. А ведь меня трудно отнести к дебилам, честное слово.
  Более того, девушка уже на третий день смогла нормально общаться с мориори! Несмотря на то, что их древний язык отличался от ее родного даже побольше, чем русский от украинского, например. И с тасманийцами она бойко болтала через неделю после их появления. Мне даже казалось – если устроить островитянам нормальный, учитывающий особенности их жизни, тест на ай-кью, то только Марик набрал бы меньше сотни, да и то ненамного.
  Причем все это имело достаточно правдоподобное объяснение. Пусть в последнее время появились вполне обоснованные сомнения в том, что растения и животные произошли от каких-то предков исключительно по Дарвину, но в том, что естественный или искусственный отбор может оказать очень серьезное влияние на формирование вида, сомневаться трудно. Скажем, если поколение за поколением отбирать среди крыс самых отвратных внешне, тупых и злобных особей, то в конце концов получится порода с доминированием именно этих признаков. Подобное называется негативным отбором, и именно он был одним из определяющих факторов развития европейской цивилизации.
  Ведь что там являлось главными элементами риска? Войны и эпидемии! А на войне в первую очередь гибнут не только и даже не столько слабые и неумелые, сколько лучшие – самые смелые, честные и самоотверженные люди. Трусы же и подлецы выживают гораздо чаще. И оставляют потомство, воспитывая его на своих ценностях…

Отредактировано Avel (12-05-2012 20:09:39)