Графиня Корсакова вошла в здание, занимаемое контрразведкой флота, за четверть часа до ею же назначенного времени встречи. Каперанг Варнавский, которому немедленно доложили об этом, по достоинству оценил ее предусмотрительность. Процедура идентификации личности вкупе со временем, необходимым, чтобы добраться до нужного кабинета, занимала как раз примерно пятнадцать минут.
Правда, сам он являться в срок совершенно не собирался. Надо же, в конце концов, предоставить даме возможность немного понервничать! Увы, план не сработал. Нервничать даме даже и в голову не пришло. Через пять минут она заскучала, через семь зевнула, а через десять – и вовсе задремала, о чем неопровержимо свидетельствовали показания встроенных в ее кресло датчиков.
Анализ крови, сделанный одновременно с подтверждающей личность ДНК-граммой, утверждал, что никаких седативных средств в организме женщины не обнаружено. Стало быть, графиня заработала второе очко. Первое было занесено на ее счет в тот момент, когда Варнавский увидел, как она одета.
Пожелай госпожа капитан первого ранга акцентировать внимание на заслугах – она надела бы форму. Сделай ставку на женские чары – наряд был бы чем-то изящным и, не исключено, сексуальным. Можно было попытаться вызвать сочувствие, облачившись во что-нибудь темное, напоминающее о трауре, или хотя бы закрепить повязку на рукаве… но нет. Пресловутая повязка исчезла после сорокового дня и больше не появлялась; ни в официальной обстановке, ни (насколько ему было известно) в частной. Сегодня Мария Александровна явилась в том же костюме, который был на ней, когда она разговаривала с Варнавским по коммуникатору.
Очки за номером три и четыре были присуждены графине по результатам появления Павла Иннокентьевича в кабинете для допросов: она мгновенно проснулась, но пугаться и не подумала, как не подумала и извиняться. Только сослалась с мягкой улыбкой на кадетскую привычку урывать сон везде, где получится и посетовала, что высыпаться впрок ее так и не смогли научить.
- А потому давайте не будем терять времени, Павел Иннокентьевич. Вам завтра на службу, мне тоже…
Варнавский мысленно сосчитал до десяти. В обратном порядке. На чайнизе. Для него не было секретом, почему именно ему поручили возглавить расследование: фигурантка ему активно не нравилась. И если даже откровенно предвзятое отношение не поможет выявить ничего существенного, значит, этого самого существенного и нету вовсе. Но упомянутое отношение мешало сохранять хладнокровие, а это было необходимо. Ладно, прорвемся.
- Вы что же, совершенно уверены, что в результате нашей беседы не будете задержаны и переданы в руки полиции?
- Не то чтобы уверена… скажем так: этот исход представляется мне наиболее вероятным. Но все зависит, разумеется, от того, о чем вообще идет речь. Вы говорили о двойном убийстве. Одинцов тоже упомянул что-то в этом роде. Я не вникала, знаете ли: когда Федор зол, с ним совершенно невозможно общаться. Да, так и кого же, с вашей точки зрения, я убила? Имена-то у моих гипотетических жертв, надеюсь, имеются?
На небольшом вспомогательном дисплее, который был виден только самому Варнавскому, отражались результаты биометрии. По ним выходило, что графиня Корсакова абсолютно спокойна. Так же считали и наблюдающие за беседой психологи.
Конечно, биометрия и психология – это еще не все, и надежнее было бы просто накачать Марию Александровну «Правдолюбом». Проблема состояла в том, что допрашивать государственную служащую такого ранга с применением спецсредств можно было только в присутствии представителей СБ и Министерства двора. И основания для этого требовались куда более веские, чем подозрения, имевшиеся в распоряжении Павла Иннокентьевича. Придется обходиться тем, что есть.
- Борис Яковлев, - на дисплее перед графиней появился снимок из личного дела.
Женщина вгляделась и покачала головой:
- Первый раз вижу.
Если верить биометрии – говорит правду. Хорошо, допустим.
- Алексей Журавлев.
Тут уж никакой биометрии не требовалось. Глаза сощурились, в них загорелся мрачный огонь. Руки сжали подлокотники кресла. Губы искривились то ли в усмешке, то ли в хищном оскале. Как интересно… что она умеет в случае надобности быть хорошенькой, известно. Оказывается, страшной – тоже. Не страшненькой, а именно страшной.
- Журавлев, стало быть. Я не знала. Нас… как бы это помягче выразиться?.. друг другу не представили.
- Но вы с ним встречались? – уточнил кап-раз.
- Встречалась, а как же. Получила уйму незабываемых впечатлений.
- И вы можете сообщить – для протокола – как именно умер этот человек? Граната, брошенная в помещение, где его нашли, оставила многие вопросы без ответов.
Сердцебиение уже унималось, давление быстро приходило в норму, участившееся было дыхание замедлилось. На лице графини Корсаковой появилось выражение, которое Варнавский, несмотря на весь свой опыт, никак не мог интерпретировать.
- Как умер… - задумчиво прищурилась она. – Скажите, Павел Иннокентьевич, бывают ли у вас дни, когда кажется, что все против вас и хуже, чем сейчас, быть уже не может?
- Думаю, такие дни бывают у всех людей, - осторожно ответил он, удивленный резкой сменой темы разговора. Понять, куда клонит его визави, каперанг пока не мог.
- Когда такие дни случаются у меня, я вывожу на большой экран один снимок. Смотрю на него – с минуту, больше не требуется. И понимаю, что все не так уж плохо. Вам интересно?
- Конечно.
- Ну, так смотрите.
Коммутация прошла практически мгновенно, и он посмотрел. Посмотрел – и даже не сразу понял, на что именно смотрит. Секунду или две мозг просто отказывался воспринимать возникшую на экране картину. Потом, должно быть, приспособился, но лучше от этого не стало. Стало хуже.
Непослушными пальцами Варнавский ослабил узел галстука, потом убрал изображение и с трудом перевел взгляд на сидящую перед ним женщину. Язык закостенел, но глаза – капитан первого ранга ясно это ощущал – старались прокричать вопрос за него, пытаясь любой ценой отгородиться от увиденного кошмара.
- Ну же, Павел Иннокентьевич, - с сардонической улыбкой негромко начала Мария Корсакова. – Неужели я ТАК постарела? Придется сделать строгое внушение персоналу салона «Лада»…
- Это… - Варнавский сглотнул, - это вы?!
- Ну а кто же еще. Это уже на «Александре». Это со мной уже поработали медики, - по-прежнему тихо произнесла она и вдруг сорвалась не на крик даже – на ор, тараща глаза и брызжа слюной, навалившись на стол, слепо царапая стекло столешницы скрюченными как когти пальцами: - Вы спрашиваете, как он умер?! Я убила его! Ясно вам?! И мне плевать на полицию, на прокуратуру, на вас! И на все суды, включая Божий, мне тоже плевать! Потому что я уже была в аду – там! – и бояться мне нечего! Потому что я не первая оказалась в этой комнате! Потому что присяжные бывают неоправданно милосердны, и случаются амнистии, и с каторги тоже бегут! Но эта конкретная тварь не тронет больше ни одну женщину! Вообще никого не тронет, никогда и нигде! Я! Вы слышите?!! Я! Его!! Убила!!!
Вызванный нажатием кнопки еще в середине тирады адъютант исчез и вернулся с водой. Варнавский, придерживая одной рукой стакан, а другой затылок с растрепавшейся прической, слушал, морщась, как стучат о стекло зубы, и вполголоса огрызался на суетящегося психолога. За спиной застывшего в дверном проеме адъютанта виднелись еще чьи-то любопытствующие физиономии. Ну что за народ! Нашли тоже цирк!
- Извините, Павел Иннокентьевич, - медленно, опустошенно выговорила женщина, когда содержимое стакана перекочевало частью в пересохшее, сорванное горло, частью на элегантный жакет. Крупные овальные пластинки вейвита, лежащие на все еще слегка подрагивающих ключицах, казались озерцами, то ли взявшими цвет от глаз, то ли давшими его им.  – Должно быть, это и называется катарсисом… хотя больше похоже на банальную истерику. Мне казалось, что я покрепче. Еще раз извините. Я не ожидала, что это будет так… трудно.
- Все вон, - коротко бросил кап-раз, и в комнате опять остались только они двое. Дверь бесшумно закрылась.
- Что ж, - во все еще хриплый голос Марии Корсаковой вернулся светский лоск, губы сложились в легкую усмешку.
Она удивительно быстро пришла в себя. Впору заподозрить, что весь этот всплеск был фарсом. Но так играть? Да и биометрия констатировала полноценный истерический припадок... с другой стороны, актерские способности графини известны достаточно широко. В узком кругу, разумеется, но все-таки. С третьей же – не умей один из лучших пилотов Бельтайна мгновенно брать себя в руки, она просто погибла бы задолго до этого разговора. Как разобраться, с чем он имел дело сейчас? Ответ – никак. Без химии иди ментального сканирования – никак, и с этим придется смириться. Да и какая, собственно, разница? Истерика – не истерика, игра – не игра… женщина, прошедшая через ТАКОЕ, имеет право на очень многое. И на убийство в том числе. Чистая самооборона.
– Думаю, с Алексеем Журавлевым мы разобрались. Его убила я. Он освободил мне ноги, чтобы изнасиловать без помех, но у меня, как вы понимаете, были другие планы на вечер. Планы, несовместимые с жизнью этого персонажа. Что касается Бориса Яковлева…
- Не надо, - тихо сказал Варнавский. Совсем недавно испытываемая им к собеседнице неприязнь куда-то делась, сменившись уважением. Пусть и вымученным.
- Ну почему же? Давайте уточним все детали, раз уж разговор зашел, - она улыбалась, холодно, непринужденно, почти спокойно. Почти. – Я не знаю, кто его убил. Я и Журавлева-то прикончила на последнем издыхании. Кто и зачем бросил там гранату – не имею не малейшего представления. Наверное, ребята, когда нашли меня, решили уничтожить все следы моего пребывания в этой комнате, чтобы защитить вашу покорную слугу от праздного любопытства и сплетен.
Она протянула через стол руки, запястья которых почти соприкасались. А вот это, пожалуй, действительно театр. Но какой!
- Для протокола. Я, Мария Александровна Корсакова, находясь в здравом уме, без какого-либо принуждения признаюсь в убийстве Алексея Журавлева. Можете арестовать меня, господин капитан первого ранга.
Варнавский медленно поднялся на ноги. Взял правую руку женщины обеими своими. Низко склонился и осторожно прикоснулся губами к тыльной стороне затянутой в перчатку кисти.
Брови графини медленно поползли вверх.
- Павел Иннокентьевич?
Каперанг выдавил добродушную усмешку. Далась она ему с некоторым трудом, но он очень старался.
- Пользуюсь случаем. Вряд ли после того, что я заставил вас пережить сегодня, вы подадите мне руку.
- Ну уж! – насмешливо склонила она голову к плечу. – Давайте не будем разыгрывать мелодраму. Вы должны были прояснить подозрительный момент, это входит в ваши обязанности. Прийти сюда и дать показания было моим решением, вы-то тут при чем? Кстати, здесь курят?
Варнавский слегка поклонился и достал из ящика стола пепельницу. Немного подумал. Кивнул самому себе. На свет Божий явились початая бутылка коньяку и два стакана. Простецких, казенных. Не Адмиралтейство, чай.
- Интересная мысль! – одобрительно ткнула в него указательным пальцем графиня Корсакова и извлекла из сумочки, до сих пор висевшей на подлокотнике кресла, маленький хьюмидор. Действительно, маленький. Сигары на две.
В итоге там обнаружились три, но тонких.
- Не угодно ли? «Восход Тариссы» числят женским сортом и на Кремль практически не поставляют, ибо здешние дамы сигары не курят, как правило. Бельтайнским пилотам проще: тариссит защищает нас от негативного воздействия табака, а дурным тоном курение сигар женщинами на моей родине не считается. Стало быть, нет смысла отказывать себе в удовольствии и легком стимуляторе.
- Вы всегда так практичны? – допрос уже канул в небытие, каперангу Варнавскому просто были интересны новые сведения о мире и людях, его населяющих.
- Научилась, – хмыкнула женщина, поудобнее устраиваясь в кресле. Потом подумала, сняла правую перчатку и расстегнула жакет.
- Практичность, Павел Иннокентьевич, делает жизнь проще. Сюда я, например, пришла из чисто практических соображений – в этой истории давно пора было поставить точку. Я вам даже благодарна за предоставленную возможность: остальные, кто хоть каким-то боком касался, меня берегли. Щадили, жалели. К примеру, снимок этот я самым наглым образом утащила из архива доктора Тищенко. В конце концов, это была моя история болезни, не чья-нибудь, а док Ти мне даже зеркало не давал. И Журавлева я убила по вполне практической причине: иначе он убил бы меня. Они еще поспорили об этом с Борюсиком – Яковлевым, надо полагать. У меня-то на голове тогда мешок был, так что гарантировать не могу, но похоже на то.
- Поспорили, убивать или не убивать? – хмуро поинтересовался Варнавский. Изысканный вкус сигары почти примирил его с окружающей действительностью, но только почти.
Графиня саркастически улыбнулась. Сцепила пальцы на затылке, вальяжно откинулась на спинку кресла. Забросила ногу за ногу, поболтала в воздухе полуснятой туфелькой – Павел Иннокентьевич прекрасно видел этот маневр сквозь прозрачную столешницу. Покачала головой:
- Ну что вы! Предметом спора были исключительно сроки. Борюсик напоминал, что Лехе было приказано меня убить, а не тащить туда. А тот отбрехивался, что нет никакой разницы, убить сейчас или потом, опознавать будут исключительно по ДНК-грамме. Зато я – не уличная девка, явно выносливая и продержусь долго.
Каперанг тихонько выругался. По долгу службы ему приходилось сталкиваться с самыми разнообразными проявлениями человеческой натуры, да и собственную натуру проявлять доводилось по-всякому. Скажем, выбивание информации, в том числе, в случае необходимости, и физическое, не вызывало у него никаких эмоций. Надо – значит надо. Но это… а женщина продолжала:
- Так что когда этот типус расковал мне ноги и появился пусть и маленький, но люфт по вертикали – руки-то были над головой, наручники на карабине, карабин на цепи – я его, родимого, того… зашибла, в общем. Ногами. Нет, вы представляете – ведь вплотную подошел! Хватило же наглости! Решил, видимо, что я уже в полной кондиции. Тем более что во рту кляп, точно больше не укушу. Идиот, что с него взять. Хотя… может быть, и не идиот. Просто ему не хватило… терпения, наверное. Или навыка сделать все правильно и верно оценить результат. Если есть время, навыки и достаточно терпения, ломаются все. Мне просто повезло. А потом… хотела уже выбираться, там, по-хорошему, и делать-то было нечего. Зацепиться ногами повыше карабина, открыть его, спрыгнуть, потом ключ-карту достать у Лехи из кармана, снять наручники… нож у него был, правильный нож, острый, как он меня им… ух! В общем, на первое время в качестве оружия подходил, а там еще что-нибудь подвернулось бы… да силы не рассчитала. У меня же болело вообще все, вот и не смогла определить, насколько сильно пострадала именно спина. Сорвалась, и весь вес пришелся на плечевые суставы. А им-то и без того досталось. Поверьте, я даже не помню, как меня сняли с цепи. Очнулась уже на топчане и десантура вокруг толпится, - она отпила глоток коньяка и покивала, подтверждая качество продукта. – Потому, повторяю, кто и где Яковлеву билет на тот свет выписал – не ко мне вопрос. Правда, когда Одинцов выносил меня оттуда, я видела какое-то тело на полу, но лица не разглядела. Я вообще плохо видела тогда. Глаза заплыли. Да вы и сами все видели, что я тут распинаюсь…
Она говорила спокойно, размеренно, словно читала лекцию, а Варнавский чувствовал, как становится трудно дышать. Кисейной барышней он себя вполне оправданно не считал, по службе навидался всякого и привык держать воображение в узде.  Но сейчас перед глазами стояла комната под землей и изуродованная женщина, убившая своего палача, пытающаяся дотянуться ногами до цепи, к которой прикованы руки и – падающая. Ведь не сдалась же, не впала в отчаяние, не сошла с ума от боли и ужаса, держалась до последнего, выхватила шанс, воспользовалась им… а развить преимущество сил не хватило. Да, в чем-то бывший полицейский, бывшая послушница, бывший пилот и тактический координатор права: сломить можно любого. Вот только в данном конкретном случае везение ни при чем.
- Вы боец, Мария Александровна. Настоящий. Знаете, моей старшей дочери сейчас столько же лет, сколько было вам тогда, на Орлане. Боюсь, однако, что попади она в такую ситуацию, у нее не оказалось бы достаточно мужества и воли. Лена, в отличие от вас, не боец совершенно.
- А может, это и неплохо? – серо-голубые глаза подернулись серебристой патиной, задумчиво сузились, и что видела сейчас графиня Корсакова, так и осталось для каперанга загадкой. – Я думаю, Павел Иннокентьевич, что в этом и состоит моя служба. И ваша тоже. Служба всех бойцов. Чтобы все остальные, те, кто за нашими спинами, могли позволить себе не быть бойцами.

Отредактировано Dakar (28-04-2012 21:00:34)