Анатолий Спесивцев
Рада, что Вам понравилось.

Можно, согласна. Но крайне затруднительно. Особенно при основательных повреждениях и в подпространстве, где лишние телодвижения, вообще-то, совершать не рекомендуется.

Постель была удобной, одеяло – легким и теплым, и открывать глаза, а тем более вставать, не хотелось совершенно. Все способствовало блаженному ничегонеделанию. Ну, или почти все: кто-то рядом с Мэри беспокоился, и беспокоился сильно: покашливал, скрипел креслом, то и дело менял положение ног. Он пытался делать это как можно тише, и должно быть от этого только больше шумел.
Она попробовала пошевелиться и тут же обнаружила, что правая рука зафиксирована предельно жестко. Расслабленность смыло волной адреналина, глаза распахнулись сами собой и уставились на привставшего с кресла Терехова.
- Ну, наконец-то! – шепотом закричал он, от избытка чувств так стиснув подлокотники, что они жалобно хрустнули. – С возвращеньицем! Ты, вообще, как?
- Я в норме, - просипела Мэри.
Это было, мягко говоря, неправдой. Теперь, когда беспамятство отступило, и пересохшее горло напомнило о себе, как и затекшие от долгого нахождения в одном положении руки и ноги, с нормой ее состояние и рядом не лежало. Не говоря уж о том, что норма, как минимум, не предполагает капельницу в затянутой в лангету руке и чугунную тяжесть в затылке.
- В норме – это хорошо, - несколько неуверенно проговорил Даниил. Не слишком-то он ей поверил, судя по всему. – Сейчас кто-нибудь подойдет. У нас тут такое…
- Где Второй? – быстро спросила Мэри, не давая капитану растечься мыслью по древу. Голос скрипел несмазанным механизмом, прикушенный язык ныл, знакомая (век бы ее не видеть!) обстановка корабельного госпиталя совершенно не способствовала улучшению настроения.
- У себя. С ним все в порядке, несколько ушибов, и все. Сюда я его не пустил…
- И правильно сделал. Еще не хватало, - она помолчала, потом все же спросила: - Сережка погиб, так?
- Так, - медленно, через силу кивнул Дан. – Он был перед тобой, ну и…
- А Рудин?
- Жив, сучье племя, - процедил Терехов сквозь стиснутые зубы. Ноздри короткого носа раздувались от с трудом сдерживаемого бешенства. Кулаки, сжавшиеся и разжавшиеся несколько раз, ясно демонстрировали, что сделал бы заместитель командира (командир?) лейб-конвоя с упомянутой персоной, дай ему волю. – Арестован, сидит под замком.
- Один? – попыталась было вскинуться Мэри.
Лангета не пустила ее, по черепу изнутри прокатилась волна дезориентации и дурноты: шевелить головой явно не стоило. Лихо же она стукнулась…
- Обижаешь, - Даниил был оскорблен в лучших чувствах и не скрывал этого. – Постоянное дежурство. Держим на релаксантах, отслеживаем все и вся… допрашивать пока не пробовали.
Мэри повертела информацию так и эдак и была вынуждена признать, что все было сделано правильно. Более того. Прислушавшись к своим ощущениям, она почувствовала, что той, сводившей ее с ума своей неопределенностью, угрозы больше нет. Тяжелая, перебивавшая все гарь опасности выветрилась из ноздрей.
Рудин, разумеется, не мог действовать в одиночку, у него наверняка были подельники среди техников. Тех самых техников, которых столько погибло при взрывах. Неужели врагов в непосредственной близости не осталось? Чутье говорило «да», здравый смысл отчаянно сопротивлялся.
Не исключено, что остаться-то приспешники Рудина остались. Но либо испугались за собственные шкурки – идеалистов среди таких не бывает, а обходится эта история всем причастным явно дороговато… либо отложили дальнейшие действия на потом. Либо (и такое тоже возможно) никаких приспешников не было, а были обыкновенные честные служаки, которым представитель всесильной СБ просто отдал приказ. Либо… вариантов, вообще-то говоря, масса. Ничего, разберемся.
- Молодцы. Допросить толком все равно не получится. Не по нашим зубам птичка, там наверняка такие блоки, что закачаешься. Сколько я валяюсь?
- Девятый час.
- Ишь ты… ясно. Мы в подпространстве уже или еще?
- Еще. А как ты определила?
- Дан, - состояние голосовых связок как нельзя более способствовало едкому сарказму, - я ушла в первый тренировочный прыжок с инструктором в десять лет, в первый самостоятельный – в двенадцать. Я просто слышу. А почему мы еще в подпространстве?
Вот это плохо. Обычно пребывание вне реального пространства занимало от тридцати минут до – по максимуму – шести часов. Девятый час? Черт побери…
- Не знаю, - бравый лейб-конвоец сдувался на глазах, во взгляде мелькнула растерянность.
- Все с тобой понятно, наземник ты мой. Кто командует кораблем?
- Как – кто? – челюсть Терехова упала на грудь с отчетливым стуком. – Ты.
- Я?!
Вот это номер… она же пассажир, пусть и офицер флота. Командует? Из лазарета? Это, простите, как?!
- Ты что, ничего не помнишь?
- Гм… я думала, мне это все приснилось, - пробормотала Мэри, пытаясь составить связную картину из мелькающих в мозгу обрывков и ошметков.
- Ну да! Приснилось ей!
- Ой-ей-ей… и как, интересно, это воспринял экипаж?
- Да как тебе сказать… - Терехов улыбнулся одновременно задиристо и лукаво. – Сперва ощетинились, похоже. Но времени спорить не было, а кроме того… ты всем такого дрозда дала, плюясь кровью и не приходя в сознание, что народ, обалдев сего числа, кинулся выполнять приказы. И я их понимаю, кстати. Сам чуть не побежал, а ведь ты не на меня кричала. Да и приказы были дельные, что уж там. А после того, как один раз подчинился, выкаблучиваться уже глупо, не находишь? Тем более, кое-кто из экипажа тебя еще по Соколиному Глазу помнит…
В этом месте разговор был довольно беспардонно прерван: дверь бокса приоткрылась, и внутрь протиснулся бортовой врач. Поскольку в церемонии представления он участия не принимал, лично Мэри с ним познакомиться не успела, но досье читала.
В пользу Антона Владимировича Долгушина говорило, как минимум, то, что не далее как год назад он прошел стажировку у самого доктора Тищенко. И не просто прошел, а получил блестящую аттестацию. Сей факт (особенно если учесть, что Станислав Сергеевич был человеком, на похвалу предельно скупым) означал, что Долгушин медик весьма толковый. Впрочем, бестолочь не удержалась бы в Экспедиционном флоте. И уж конечно, педант Кривошеев (а Долгушину довелось послужить у «самого») не стал бы терпеть при себе неумеху на протяжении целых пяти лет.
При виде того, что прижимал к груди врач, Мэри повеселела, а Терехов заметно ощетинился. Не надо было обладать семью пядями во лбу, чтобы сообразить: если поверх пакета лежит фуражка, то внутри него находится форма. И уж конечно, предназначается она не лейб-конвойцу. Предположение с блеском подтвердилось сразу же после взаимных приветствий: Долгушин, положив пакет на тумбочку и проглядывая показания мониторов, выразил надежду, что хоть как-то угадал с размером.
Возмущенная тирада Терехова ушла «в молоко», как выпущенная наугад пуля. Единственным ответом, которого дождался капитан, была безапелляционная рекомендация покинуть помещение, дабы не мешать даме одеться.
- Да ей же лежать надо! – попытался воззвать к здравому смыслу врача Дан, но тот только пожал плечами, а Мэри, успевшая выпить какую-то микстуру, от которой в голове прояснилось, а горло перестало саднить, бросила:
- На том свете отлежимся! – и тем закрыла вопрос.
Дождавшись, пока за кипящим от негодования Тереховым закроется дверь, Мэри затребовала у Долгушина информацию о положении дел на борту с точки зрения медицины. Положение, мягко говоря, не радовало: пятьдесят два погибших, тридцать семь раненых, из них восемнадцать – тяжело. Пятерых даже пришлось поместить в гибернаторы, потому что при всей своей оснащенности корабельный госпиталь не предназначен для операций необходимой в этих случаях сложности. В их число входил, в частности, второй помощник капитана Старовойтов, получивший в результате взрыва в центральном ходовом посту множественные осколочные ранения. Один из осколков засел в непосредственной близости от сердца, другой едва не пробил череп, третий практически перерезал сонную артерию… в общем, в стационаре справиться можно, а на борту никак, только заморозить.
Старовойтову, впрочем, повезло, как и лейтенанту Скворцову: интеллектуальному оператору «всего лишь» выжгло сетчатку обоих глаз, а некстати оказавшийся на пути отброшенного взрывом тела пульт сломал парню тазовые кости. Иссеченные осколками лицо и руки вообще не в счет. Везение, как ни крути: из всей первой ходовой вахты выжили только эти двое. И то сказать – в замкнутом пространстве…
- Вот такие дела, Мария Александровна, - невесело подытожил врач, присаживаясь на корточки чтобы, пропустив мимо ушей вялые протесты пациентки, застегнуть пряжки ее ботинок. – Вылезать нам надо из этой дыры, и чем скорее, тем лучше.
- Вы поэтому позволили мне встать? – саркастически поинтересовалась Мэри.
- И поэтому тоже, - не стал строить из себя нецелованную барышню Долгушин. -   А кроме того… знаете, как-то раз Станислав Сергеевич Тищенко заметил, что существуют люди, чье ослиное упрямство, помноженное на чувство долга, опровергает все представления современной медицины о возможном и невозможном. И давайте я не буду вам намекать, кого он мне привел в качестве примера!