Константин с улыбкой наблюдал за приближающимися всадниками. Впереди, обогнав всех прочих как минимум на пару корпусов, голова в голову летели два гнедых жеребца: красноватый и золотистый.
На красноватом, знаменитом Пилоте, скакала его хозяйка. Редингот по случаю духоты она оставила на старте, каскетку где-то потеряла, и теперь выбившиеся из узла на затылке длинные пряди развевались за спиной, как легкое, кружевное знамя.
На последних метрах золотистый, с белыми чулками, Плиний вырвался вперед почти на голову, и тяжело дышащий всадник пролетел между финишных столбов под аплодисменты ожидавших окончания скачки людей.
Лошадям следовало остыть, поэтому порядок, в котором участники пришли к финишу, практически не изменился. Как, поначалу, и аллюр. Только примерно в полукилометре всадники начали снижать темп до легкого галопа, все замедляющейся рыси и, наконец, шага. И только на шагу они разворачивали лошадей и возвращались.
Великий князь Иван Георгиевич, слегка придержав Плиния, подъехал к Марии и начал что-то ей говорить. На таком расстоянии услышать что-либо, как и рассмотреть в деталях выражение лиц, не представлялось возможным, но Константину казалось, что брат чем-то недоволен. Косвенно это подтверждалось и тем, как вела себя графиня Корсакова. Обычно весьма учтивая и снисходительная к горячности юности, сейчас она вскидывала голову, поводила плечами и отворачивалась от своего спутника, являя миру квинтэссенцию оскорбленного достоинства.
Что бы там ни сказал Иван, ей это явно не понравилось и ответ, должно быть, весьма хлесткий, не заставил себя ждать. Молодой человек заметно смутился, залился краской, что-то виновато пробормотал и спрыгнул на землю. Мария же, приняв поводья на сгиб локтя и стянув с рук перчатки, принялась приводить в порядок прическу.
Разгоряченный скачкой Пилот все еще пытался пританцовывать, но графиня легко, одними ногами, заставляла его двигаться широким амплитудным шагом, что-то приговаривая, негромко и ласково. Она была уже совсем близко, и до Константина донеслось: «Ты самый замечательный конь во всей Вселенной! А что скачку проиграл – так с кем не бывает? Все равно лучше тебя не найти».
Накрывшая Чертов Луг влажная жара властно вносила свои коррективы в действия людей. К примеру, будь сегодня хоть чуть-чуть прохладнее, вряд ли Мария скакала бы в одной сорочке, и уж тем более не позволила бы себе расстегнуть воротник. Пропотевшая тонкая ткань облепила грудь и плечи, корпус слегка покачивался, мышцы красиво двигались под не успевшим просохнуть полотном. Зрелище, с точки зрения Константина, получалось довольно вызывающее. Кажется, так думал не только он. Многие мужчины к вящему неудовольствию дам откровенно разглядывали графиню Корсакову и даже отошедший в сторону Иван нет-нет, да косился в сторону недавней соперницы.
Впрочем, отношение младшего брата к Марии всегда носило заметный оттенок восторженности. Лет десять назад она впервые позволила Ивану сесть на Пилота. Позволила только после того, как устроила мальчишке форменный экзамен по верховой езде. Графиня Корсакова была строга и придирчива. Графиню Корсакову совершенно не интересовало происхождение и положение юнца, навязавшегося ей в ученики и претендующего на то, чтобы прокатиться на ее жеребце. Иван возмущался, протестовал, скрипел зубами, даже – кажется – пару раз всплакнул тайком от всех, но однажды он получил свой приз. И в этот день Мария стала для него третьим человеком в табели о рангах, уступив лишь отцу и старшему брату. А на семнадцатый день рождения она преподнесла Ивану Плиния, сына Пилота и Ниобы, и Константину пришлось отойти в сторону. Теперь в понимании младшего братишки между графиней Корсаковой и Богом стоял только император.
До первого наследника донесся чей-то вздох: должно быть, кто-то из зрителей опять молчаливо завидует Пилоту. Вслух это рискнул сделать только один из приятелей Ивана и только однажды. После того, как нахальный мальчишка поинтересовался, обращается ли графиня Корсакова с мужчинами так же, как с лошадьми, она подняла коня на дыбы так, что подковы нависли как раз над макушкой вопрошающего. И, удерживая Пилота в таком положении, с милой улыбкой осведомилась, какая, собственно разница, сколько ног у жеребца. Вопрос был исчерпан раз и навсегда.
Ухмыльнувшись, Константин подошел поближе, дождался, когда Мария закончит приводить себя в порядок, и протянул руку. Чистая формальность, конечно, в поддержке при сходе с лошади эта конкретная дама не нуждалась. Но само построение мизансцены доставляло ему огромное удовольствие. Выросший как из-под земли конюх подхватил Пилота под уздцы и увел в сторону на предмет окончательно остудить после скачки, а великий князь предложил графине Корсаковой пройтись.
Отойдя от компании на расстояние, делающее подслушивание невозможным или, по крайней мере, весьма затруднительным, Константин вполголоса заметил с усмешкой:
- И все-таки, Мария, вы поддались Ивану. Почему?
- Что, - поморщилась его спутница, - это было так заметно?
- Кому как. Я заметил. Хотя большинство, несомненно, спишет ваше поражение на то, что Пилот уже немолод.
- И на то, что я определенно тяжелее, чем ваш брат, - хмыкнула графиня.
Особой определенности в данном случае Константин не видел, хотя следовало признать, что уродившийся в мать Иван был тонок в кости и не слишком высок. Однако настроения спорить у старшего сына императора не было.
- Я этого не нахожу, но вам виднее. Так вы не ответили на мой вопрос.
- Вы уж хоть помалкивайте, я и так насилу отбоярилась. Пришлось сказать, что поддаваться или не поддаваться ему – прерогатива Верочки Шмелевой, - она лукаво усмехнулась. – Что же касается вашего вопроса… Иван беспокоит меня. С его складом характера, да еще в возрасте, который здесь, на Кремле, именуют «жеребячьим», невыносимо быть все время на вторых ролях. А с такими старшими родственниками, как его величество и вы, на первые пробиться практически невозможно. Уязвленное самолюбие нуждается в периодической смазке, уж поверьте мне. Иначе вы дождетесь неприятностей, причем довольно скоро.
Великий князь резко посерьезнел и заговорил еще тише.
- Вы что-то знаете?
- Я – нет, - пожала плечами Мария, - иначе говорила бы не с вами, а с Василием. Но некоторые моменты нельзя не заметить. Мне не нравится окружение Ивана. Слишком много амбиций, слишком много фатовства. Так и до Фронды недалеко, а вы не хуже моего понимаете, как все зыбко. И знаете… мне кажется, что Ивана пытаются… подставить, что ли. Сконцентрировать внимание на нем, использовать в качестве маскировки. Я могу ошибаться, но внимание, по-моему, следует обратить на семью Лавровых, в частности на Дмитрия Федоровича. А Иван… ложная цель, понимаете?
- Сходную точку зрения Василий Андреевич уже высказал мне, - мрачно кивнул Константин. – Проблема состоит в том, что предпринять какие-то меры загодя практически невозможно…
-… а если не загодя, то можно и опоздать, - подхватила графиня.
- Именно.
Обменявшись серьезными, напряженными взглядами, они продолжили прогулку в молчании. Каждый думал о своем.
- Если вы хотите, чтобы я подумала над этим вопросом, мне понадобится изменение допуска, моего не хватит, - осторожно предложила графиня, прерывая затянувшуюся паузу.
- Пока не стоит, Мария. У вас и так хватает забот. Пусть этим занимаются те, кому положено по должности.
- Воля ваша. А почему, собственно, генерал Зарецкий обратился к вам, а не к его величеству?
- Его величество… - великий князь замялся. – Отец сдал в последнее время. Сильно сдал. Кроме того, он питает к Ивану заметную слабость, и я не хочу волновать его понапрасну.
- В этом что-то есть, - кивнула его конфидентка. – Но сложности, возникновение которых прогнозирует генерал, касаются его величества напрямую. Как минимум невежливо выключать его из решения проблемы так, будто он уже сложил с себя корону. А ведь Георгий Михайлович не только император, он – отец. И не только Ивана, но и ваш.
- Вы, несомненно, правы. Думаю, что обсужу с ним этот вопрос в ближайшее время. Но хватит о неприятностях. Когда вы ожидаете возвращения Никиты?
- В среду. А в пятницу милости просим в «Подкованный ботинок», намечается веселье. Вы ведь придете?
- Ну конечно, приду! – расхохотался Константин, и они, развернувшись, двинулись обратно.
Двое мужчин, издали наблюдавших за парой, недовольно переглянулись.

Сделано сознательно.

Легко.
"стали" - заменила

Отредактировано Dakar (04-02-2012 02:19:31)

На интересном месте, говорите? Что ж, не жалуйтесь.

Никита мрачно глядел на столик маленького кафе. Два и один… кто бы сомневался. Две женщины и один мужчина. Прав ли он? Почти наверняка да. Справедлив ли? По отношению к жене – справедлив? Ох, вряд ли. Правота и справедливость вообще вещи разные, а уж в отношениях между людьми и подавно. Строго говоря, вся эта история и по отношению к Даше не слишком справедлива…
Ох, Дашенька, солнышко мое зеленоглазое, мягкое да ласковое… чего за благоверной сроду не водилось, так это мягкости. Отец-то дело говорил. Тепло с Дашей, тепло и уютно. Вот только одно дело, когда встречи редкие и тайные, а как оно повернется, если вместе жить станем, это еще бабушка надвое и вилами по воде. Как бы загодя узнать – прав ты, все-таки, Никита? Не прав?
Вот уж кто точно прав, так это Маша – нельзя им разводиться сейчас. А может быть, попробовать начать все сначала? Теперь он будет на Кремле постоянно, а любовь – штука такая, вот она есть, а вот и нету ее. И снова есть. Проверено. На практике. Хотя… когда он сказал об этом жене, та грустно улыбнулась, и заметила, что они – не переписчики книг из старинных монастырей. Да и как ни тщились древние копиисты отскрести пергамент, чтобы снова писать на чистых листах, какие-то следы все равно оставались. Начало означает новизну, а откуда ей взяться?
Как ты начнешь заново, спросила она, если знаешь супруга, как облупленного? Как он реагирует на ту или иную ситуацию, что и в каких случаях говорит или не говорит. Где у него родинки, на каком боку он предпочитает спать. Вообще-то правша, а чашку или бокал неизменно подносит к губам левой рукой. Когда принимает душ, бурчит под нос «Балладу о королевском бутерброде». Кофе пьет без сахара, а чай, наоборот, больше похож на сироп. Если ушибается, или спотыкается о кошку, или просто что-то не получается – рявкает «Так твою налево!» Куда ты денешь все эти мелочи, которые узнались не за месяцы – за годы…
Пять и шесть… точно, именно одиннадцать лет они и прожили вместе, не врут костяшки. А вот – не срослось. Однажды он спросил «тещу» Софию, почему та не выходит замуж за Френсиса Кемпбелла. Ответ возмутил его своей практичностью, если не цинизмом. «Человеку стоит вступать в брак, если партнер может что-то ему дать. Что-то, чего у человека нет; в чем он нуждается; и что он не может получить никаким другим способом, кроме как взвалив на себя подразумеваемые браком обязательства».
Может быть, причина разлада в этом? В самом-то деле, что он мог дать Маше? Славное имя? Это еще большой вопрос, кто больше знаменит – Никита Борисович Корсаков или Мэри Александра Гамильтон. Деньги? Она существенно богаче. Связи? И тут облом, уж знакомства-то у женушки такие, что ему и не снились. Дети? Линейные бельтайнки на этот вопрос смотрят несколько иначе, чем русские барышни. Остается только любовь… да полно, любил ли он ее?
Влюблен – был, тут никаких сомнений быть не может. Влюбился с разгону, женился с разгону… нет бы притормозить и оглядеться. А ведь были шероховатости, были, и нечего обвинять Машу в том, что она обманула его ожидания. Она его не обманывала вообще. Никогда и ни в чем. Сам виноват, навоображал  с три короба, взял жену, как трофей на шпагу, а что с ним делать дальше – не подумал.
Насколько же проще с Дашей. Проще, понятнее. И уж ей-то он действительно нужен. Весь, целиком.
Что же делать-то, а? Еще дед учил: «Баб менять – только время терять!»… ладно. Будет день – будет хлеб. Спрятав кубики во внутренний карман, Никита поднялся на ноги и направился к выходу из кафе. Не хватало еще опоздать, и так-то один челнок пропустил.

Совещанию следовало начаться уже четверть часа назад, но графиня Корсакова опаздывала. Впрочем, собравшиеся не роптали. Во-первых, это был первый случай за все годы, что Мария Александровна курировала «Мининскую» эскадру. Во-вторых, она предупредила о задержке. В-третьих же, зрелище обычного гражданского кара, заходящего на посадку по крутой штурмовой глиссаде, с лихвой компенсировало не такое уж долгое ожидание. Да, не разучилась еще летать госпожа капитан первого ранга. Всем бы так.
- Извините, господа, - кап-раз почти влетела в предупредительно распахнутую адъютантом дверь. – Дурацкий день, все валится из рук. Чует мое сердце – быть неприятностям.
Присутствующие помрачнели. Чутье супруги адмирала Корсакова давно уже стало притчей во языцех. Если она опасается неприятностей, то они, определенно, будут. Вопрос только – у кого?
Час спустя глава интендантской службы был твердо уверен, что сегодня неприятности достались именно ему. Въедливая и упорная, графиня последовательно выжимала из него все соки, не желая принимать во внимание никакие обстоятельства.
- Мария Александровна! – не выдержал он, наконец. – Что ж вы со мной делаете! Ведь без ножа режете!
- Так это же хорошо? – невинно приподнялись темные брови.
- Что – хорошо? – почти завопил Тимофеев.
- Что без ножа. Представьте себе, что было бы, начни я вас резать ножом.
Кортик ее высокопревосходительства словно сам собой выпорхнул из ножен, взлетел почти к самому потолку, вернулся в правую руку, прокрутился вокруг кисти, снова взлетел… зрелище завораживало.
Бельтайнские офицеры своим оружием владели виртуозно. Когда на службу в имперский флот стали поступать резервисты с Бельтайна, мода на поединки с использованием кортиков распространилась подобно лесному пожару. Сколько-нибудь серьезные повреждения наносились редко, более того – считались дурным тоном. Но срезать противнику погон, подравнять усы или оцарапать щеку быстро стало среди молодежи проявлением высшего шика.
В раздавшиеся со всех сторон смешки вклинился сигнал коммуникатора, и графиня Корсакова озадаченно поджала губы. Пробормотала: «Прошу прощения, господа», ловко поймала кортик пальцами левой руки за лезвие и придавила указательным пальцем правой сенсор приема.
- Майкл, какого черта, у меня совещание… что?.. Так, а теперь подробно и дословно – что она говорит?.. А ты пробовал связаться?.. – недовольство на ее лице быстро сменилось хмурой сосредоточенностью. – Ерунда какая-то… Ладно, спасибо, я с тобой свяжусь… Владимир Юрьевич! – обратилась она к Тимофееву, отточенным движением отправляя кортик в ножны. – Вы не могли бы дать команду проверить, не случилось ли у нас чего в последнее время? Чего-то серьезного и неприятного? Моя дочь в истерике, кричит, что папе плохо, она его не чувствует… а Алька чует еще похлеще меня. И коммуникатор его не отвечает… что там могло произойти, Никита Борисович уже на «Пересвете»… Я бы и сама, но у вас получится быстрее.
Пожав плечами, Тимофеев сделал запрос, несколько секунд изучал увиденное, и вдруг напрягся. Уточнение… еще одно… что-то на дисплее явно выходило из ряда вон, и тихонько переговаривающиеся участники совещания как по команде замолчали. Графиня, взявшая стакан и вознамерившаяся налить себе воды, остановилась, так и не дотянувшись до графина.
- Что?
- Мария Александровна… - голос изменил интенданту, и он был вынужден прокашляться. – Мария Александровна, произошло… произошло несчастье. Два пассажирских челнока столкнулись на орбите. Фатально. В списках пассажиров одного из них – адмирал Корсаков. Мне… мне очень жаль. Примите мои самые искренние соболезнования.
- Соболезнования… - в гулкой потрясенной тишине пробормотала ссутулившаяся женщина, стискивая кулаки и не замечая, что так и держит в левой руке стакан. – Соболезнования…
Она подняла на Тимофеева ничего не видящие глаза.
- Со-бо-лез-но-ва-ни-я… вы что-то сказали?
Толстый, тяжелый, с глубокой богатой резьбой хрусталь лопнул в ее пальцах, рассыпался… Кулак продолжал сжиматься, затаившие дыхание люди отчетливо слышали, как влажно скрежещут друг о друга осколки, врезающиеся в плоть. Исчерна-красная в полумраке зала капля скользнула вниз от ладони по запястью. Потом еще одна. Тонкий ручеек на глазах становился все шире. Лицо каперанга посерело, и она мешком свалилась на пол.

Темнота. Вода на лице. Раскаты грома над головой. Как ее угораздило попасть в грозу, да еще и посреди ночи? А главное – где она сейчас?
Тональность грома меняется, он становится осмысленным, членораздельным, превращается в слова:
- Мария Александровна! Мария Александровна, разожмите кулак! Где врач, мать его за ногу? Чаи гоняет, мерзавец?! Да затягивай же крепче, вон как льет… Мария Александровна!!!
Перед глазами, которые, наконец, удается открыть, все плывет, лицо Тимофеева качается из стороны в сторону. Остальные лица – тоже. Когда это она успела так надраться?
- Мария Александровна, разожмите кулак!
- Какой кулак? – а действительно, какой? У нее два кулака…
- Левый. Разожмите.
- Как?
- Распрямите пальцы.
- Вот так?
Душная, горячая волна боли. Глухой стук. И чье-то свистящее:
- Твою дивизию!
Еще одно лицо, совсем близко. Незнакомец. Он очень внимателен, у него что-то в руках… что-то безопасное, точно, безопасное. Можно не волноваться. Он смотрит на нее, но говорит почему-то немного в сторону:
- Реанимобиль в Адмиралтейство. Кабинет вице-адмирала Тимофеева. Женщина, сорок пять лет. Нервный срыв, шок, нарушение сердечной деятельности, подозрение на инфаркт. Рваная рана ладони, кровопотеря. Готовьте операционную и бригаду микрохирургии. Предупредите кардиологов.
Накатывает воспоминание о… о чем? Никита… с ним что-то случилось… он… Господи! Никиты больше нет… совсем нет… дети!
- Мне надо домой.
- Разумеется, Мария Александровна.
- Мне надо домой.
- Да-да, конечно, не волнуйтесь, домой – так домой.
- Мне надо до…
И снова темнота.