Утро, в полном противоречии со старой москворусской поговоркой, вовсе не оказалось мудренее вечера. Вчерашняя история повторилась почти в точности. Когда рассвело и полк приготовился к маршу, на дороге снова начали появляться беглецы. Армяне в мундирах княжеской армии верхом, армяне-ополченцы верхом, армяне-цивильные6 – тоже верхом, лёгкие повозки с целыми армянскими семьями – и всё это снова шло навстречу «московскому». И остановилось, заметив неизвестных им солдат. Капитан Ницеевский в это время как раз проверял караулы и видел всё прекрасно.
От толпы людей (было видно, что сзади на относительно прямой дороге всё прибывают и прибывают всадники и экипажи) отделился один, только один человек. Вероятно, самый смелый из убегающих решился-таки лично проверить, турки это или союзники. Выглядел он так, как обыкновенно выглядят местные армяне: синие шаровары, широкий пояс, жилет, куртка, рубашка, старый карабин за плечами – вот только на голове ничего не было. «Дело плохо», – подумал капитан. Каждый армянин всегда носит шапку: баранью, войлочную – любую. Если он без шапки, то, следовательно, он её потерял, а если он её потерял, то он от кого-то очень быстро убегал, а быстро убегать он мог только в одном случае. В одном очень нехорошем случае.

- Panie kapitanie, – увидев на офицерском кивере орла в золотой короне, армянин перевёл дух, – Panie kapitanie…7, – он всё не мог подобрать слова или же просто больше ничего не знал по-польски.

- Из ополчения? Имя, фамилия, чин, номер полка, имя командира? – как бы плохо местные жители не знали язык Цесарства, на эти простые вопросы обязан был ответить любой местный «фидаин» – в конце концов, вся армия Великого Княжества жила по польским регуламинам и использовала польские команды.

- Рядовой Тигран Ованесян, восемнадцатый полк ополчения, командир полковник Туманян, господин капитан! – надо отдать должное никогда не виденному полковнику Туманяну – он научил своих людей связно отвечать на вопросы. И вроде бы, этот солдат умеет говорить не только по-армянски.

- А теперь, Ованесян, доложи-ка мне, – перед нижними чинами, особенно такими «союзниками», цесарский офицер не может ни при каких обстоятельствах показывать волнения, – почему ты без шапки, и что здесь делают все эти люди?

Капитан Ницеевский уже догадывался, что ему ответит рядовой Ованесян. И, несомненно, догадывались все те, кто видел, что происходило на дороге. Но только спокойный тон капитана мог предотвратить панику среди беженцев.

- Господин капитан, – теперь Ованесян тоже успокоился и докладывал нормально, – в Трапизоне случился бунт, мы… полковник… восемнадцатый полк, значит, поступили на его пафи-фи-кацию. Но нам не вышло пробиться. Полковник говорил, их слишком много. Полковник приказывал – садись на коня, Ованесян и, – Ованесян замялся, подыскивая нужное слово, – «трчэл», как это по-вашему… скачи к гетману с донесением, что восемнадцатый погибает, но не сдаётся.

Этого капитан и боялся. Этого боялись все. Того, что обратная дорога перерезана неприятелем. Но этот их армянский полковник хорош гусь! Бросить ополченцев на… черти их знает на кого, но они разбили этого Туманяна наголову, раз он послал гонца с таким патетическим сообщением к гетману. А почему, кстати, к гетману, а не к губернатору в Аргирополис8, он ведь ближе? И гадать нечего – армянский полковник не станет просить помощи у грека, каковым как раз и является тамошний губернатор. Или просто он знал, что Аргирополис тоже пал?

- Ты, Ованесян, пойдёшь со мной к генералу, – сказал капитан Ницеевский.

Затем, повернувшись к притихшим цивильным, объявил:

- Люди, ждите здесь! Генерал обдумывает своё решение!

Громкий уверенный голос польского капитана, казалось, успокоил толпу. Но на душе у самого Павла Ницеевского скребли кошки.
Выслушав сбивчивый рассказ Ованесяна и ещё двоих армянских солдат (дрожавших перед цесарским военачальником, как осиновые листья), генерал созвал военный совет. Вопрос звучал просто: какой именно дорогой «московский» должен отступить на территорию Цесарства – короткой через Трапезунд или длинной через всю Армению в Закавказье.
Мнения офицеров разделились. Сам капитан Ницеевский высказался за то, чтобы пробиваться к Трапезунду. Во-первых, это гораздо ближе. Во-вторых, из рассказов беженцев (впрочем, достаточно сбивчивых) следовало, что город был захвачен изнутри, то есть силы противника там невелики. Если у турок хватило сил разбить полк местных ополченцев, командир которого явно потерял голову, то это не значит, что у них хватит сил справиться с полком регулярной цесарской пехоты. В-третьих, даже если «московскому» и не удастся отбить порта, то в море вдоль побережья наверняка курсируют цесарские фрегаты, которые, несомненно, заметят скопление войск на берегу. 
Среди старших офицеров, взявших голос после капитана Ницеевского, тоже не было единства. Некоторые были согласны с его мнением, некоторые же настаивали, что весь «трапезундский план» основан на одних только «если»: если силы неприятеля малы, если удастся пробиться к городу, если фрегат их заметит, если поблизости найдётся достаточно транспортов для эвакуации. А если нет? Поэтому они предлагали двигаться на восток. Ведь главные (если не все) силы турецкого императора были стянуты под Ерзнка, ведь иначе бы ему никак не удалось бы побить гетмана. То есть, на восток они встретят только драгун, спаги или вообще одних башибузуков или курдов из полков «мухаммадие», сквозь которые «московский» пройдёт, как нож сквозь масло.
Генерал Госевский был в раздумье – капитан Ницеевский явственно видел, как в нём колеблются некие внутренние весы. От того, куда они склонятся, зависела судьба «московского» – или же этот выбор был только иллюзией?

- Mości panowie!9 – неуставное старопольское обращение означало у Госевского крайнюю серьёзность того, что он сейчас… не «скажет», не «произнесёт», а именно «огласит».

Все присутствующие встали с походных стульев.

- Mości panowie, – повторил генерал, – через час мы выступаем…, – наступила пауза, капитан снова почувствовал, как их командир последний раз взвешивает своё решение, –  на Баберд,  а затем, – он бросил взгляд на лежащую на столике карту, – на Спер10. Цивильные пойдут с нами.
-----------------------
6 Штатские (москворусск.)
7 Господин капитан, господин капитан… (польск.)
8 Турецкое название - Гюмюшхане
9 Ваши милости! (польск.)
10 Турецкое название - Испир

Отредактировано Московский гость (12-03-2012 00:04:11)

Увидев перед собой ставшую уже знакомой бабердскую крепость, капитан Ницеевский тяжело вздохнул. Он не ждал ничего хорошего от этого Богом проклятого перекрёстка. И оказался совершенно прав – поперёк дороги, на которую должен был свернуть его полк, стояли синие фигурки. Обойти их не было никакой возможности. С запада, со стороны тракта на Ерзнка, затрещали выстрелы, впрочем, скоро отдалившиеся. Остатки ясских драгун умело делали своё дело, отпугивая своих анкарских «оппонентов».

- Капитана Ницеевского, – крикнул вестовой, – немедленно вызывают к генералу!

- Mości kapitanie11, – генерал, по всему, был настроен серьёзно, – Вы нужны мне для важной миссии. Посмотрите на их человека с флагом.

Госевский показал рукой в направлении неприятеля, где из его рядов выехал всадник на тёмно-карем коне. В руке у него был белый флаг, которым тот размахивал над головой.

- Поговорите с ним и выясните, чего хотят от нас эти курды, а главное – сколько их и кого ещё они ждут. Вы всегда казались мне достаточно смышлёным, постарайтесь же не испортить моего впечатления.

- Tak jest, Panie generale!12 – строго по регуламину ответил Павел Ницеевский, – Договорюсь с ними обо всём!

С курдом (в турецком войске только курдские полки носили такую «гранатовую» униформу с газырями) они встретились на полдороги. Лицо вражеского капитана было самоуверенным вплоть до надменности, густые усы угрожающе топорщились.

- Witaj, pan!13 – процедил сквозь зубы курд, махнув рукой возле головы, что, вероятно, должно было означать салют, – Я капитан Масуд-бек Дахуки, восьмой полк «мухаммадие» из Амед, ты – пятьдесятый пятый полк из Москва. Ты, пан, хочешь пройти через Байбурт, ты не пройдёшь через Байбурт!

Представившись, таким образом, сразу за двоих и изложив, хоть и весьма грубо, суть дела, курдский капитан стал исподлобья рассматривать капитана Ницеевского. Тот решил, что, несмотря ни на что, приличия должны быть соблюдены (что бы сказал отец, если бы он сделал иначе).

- Капитан Павел Ницеевский, Пятьдесят Пятый Московский пехотный полк, – произнёс Павел, чуть наклонив голову и, не отводя взгляда от лица своего собеседника, добавил, – Мы намерены пройти через Баберд и, если вы нас пропустите, с вами ничего не случится.

- Ха! – рассмеялся ему в лицо капитан Масуд-бек Дахуки, – вы, поляки, много о себе думай. Даже и не думай, пан, – он обнажил два ряда своих зубов, впрочем, в основном, пожелтевших, – Лучше послушай, пан (курд явно смаковал это польское обращение), что я тебе скажу.

Взгляд капитана «мухаммадие» сразу стал тяжёлым.

- Наш император, да продлит Аллах его годы, добрый император. Даже для вас, панов, хоть вы этого и не заслуживай. Он соблюдает законы войны и готовый сохранить вам жизнь, если вы сдадитесь нам в неволю.

Курд закончил свою официальную часть и перешёл на «свойский» тон, казалось, ещё чуть-чуть – и он начнёт хлопать капитана Ницеевского по плечу, а то и споёт с ним какую-нибудь курдско-польскую песню. Вероятнее всего – о любви. Павел Ницеевский тем временем переводил взгляд с карабина за плечами Масуд-бека на ряд спешившихся курдов, державших свои карабины перед собой.

- Да куда вы, паны, денетесь? Вам же идти-то некуда. Ваше войско разбитый, ваш гетман уже в пекло парится, а здесь, в Байбурт, вы попали на наш восьмой полк «мухаммадие» из Амед. Сдавайся, пан, и всё у тебя будет хорошо. А будешь крутить, – капитан Дахуки для демонстрации подкрутил свои усы, – останешься здесь, в Байбурт, навсегда!

Теперь он глядел исключительно грозно, как будто уже видел где-то здесь могильный камень с именем непонятливого польского капитана.

- А теперь ты меня послушай… пан! – у капитана Ницеевского тоже были усы, которые он мог подкрутить, – Пятьдесят Пятый пройдёт по этой дороге, хотите вы этого или нет. Если вы уйдёте – останетесь в живых. Если нет – это именно ВЫ, – капитан выделил это слово, – останетесь здесь навсегда. Или ваш командир такой дурак, что думает остановить полк пехоты Его Цесарского Величества силами ваших недоделанных драгун?

Теперь курд просто взвился на дыбы – вместе со своим конём, которому в бешенстве натянул поводья.

- Запомни, капитан Ницееско, – из пространства между верхним и нижним рядом жёлтых зубов вырывались брызги слюны, правая рука сжала рукоять сабли в ножнах, затем её пустила, – ты покойник! Ты покойник, понимай? Я вырывай твоё сердце и втаптывай его в пыль!

Капитан Масуд-бек Дахуки развернулся и поскакал к своим. Карабин за его спиной покачивался в такт движения коня: вверх-вниз, вверх-вниз. Голова в огромной папахе тоже покачивалась: вправо-влево, вправо-влево. Павел тоже развернул коня и вернулся к генералу. С фланга по-прежнему доносились звуки вялой перестрелки – анкарские драгуны, похоже, обстреливали «московский» больше «из принципа». Госевский сидел на коне в окружении старших офицеров.

- Господин генерал, – начал докладывать Павел, – это восьмой амед… (он замялся, припоминая себе название на карте) …диарбекирский полк «мухаммадие». Кроме них и тех, – он указал рукой в сторону перестрелки яссцев с анкарцами, – здесь никого нет и в ближайшее время никого быть не должно. Во всяком случае, их капитан просто взбесился, когда я указал ему, что они здесь одни без всяких подкреплений.

- Учитесь, господа, – генерал довольно улыбнулся, – как следует использовать слабости неприятеля, чтобы заставить его рассказать о себе всё. Капитан Ницеевский, выражаю Вам благодарность за успешное выполнение задания.

Павел постарался согнать с лица довольную улыбку – он, чего греха таить, любил, когда его хвалят. Генерал, между тем, продолжал:

- У Вас есть ещё какие-то соображения, господин капитан? – подтверждение собственной правоты настроило Госевского на миролюбивый (разумеется, в отношении своих подчинённых, а никак не неприятеля) лад.

- Так точно, господин генерал! Я там присмотрелся к их карабинам…
-----------------------
11 Ваша милость капитан (польск.)
12 Так точно, господин генерал! (польск.)
13 Привет, пан! (польск.)

Отредактировано Московский гость (12-03-2012 19:50:51)

…

Несколько часов перехода – и уже привал. Если бы так маршировала его компания, генерал Госевский немедленно бы разжаловал его, капитана Ницеевского, обратно в поручики, если не в рядовые. А уж новый капитан, несомненно, показал бы разгильдяям-солдатам, «gdzie pieprz rośnie»15 или даже «где раки зимуют». Последнее, пожалуй, было бы значительно хуже – упрёк (особенно справедливый) на родном москворусском языке всегда принимается тяжелее, чем на официальном языке Цесарства.
В общем, солдатам пришлось бы надолго забыть такие вещи, как сон и отдых в пользу бесконечной муштры на плацу и маршей с полной выкладкой по дорогам и лесам герцогства Бранденбург. А генерал смотрел бы на их пот и повторял: «Ciężko w nauce – lekko w boju»16. Уж что-что, а соответствующая цитата из великого Суворова у «последнего из Госевских» нашлась бы всегда. Только солдаты «московского» уже давно отмаршировали свои форсированные марши, да и для Владимира Госевского уже закончилось время цитат. А требовать от слабых женщин, чтобы они выполняли всё то, что делают натренированные и вымуштрованные солдаты регулярной пехоты Цесарства, было бы совсем уж чересчур – такой переход убил бы их ещё скорее, чем идущие по пятам турки.

-----------------------
15 Где перец растёт (польск.)
16 Тяжело в учении – легко в бою (польск.)

То, что по их следу идёт неприятель, уже не вызывало сомнений. Драгуны спешились и начали подниматься по склону – это он видел собственными глазами. Его смешанный отряд к этому времени уже ушёл вперёд, а он остался в арьергарде вместе с поручиком Дружинко – наблюдать за действиями врага. Увидев поднимающиеся по склону фигурки в знакомых до боли жёлто-голубых мундирах с красными фесками на голове, он уже мог вообразить себе всю цепь дальнейших событий: турецкий ротмистр приказывает прочесать окрестные горы в поисках следов польских недобитков (на остатки армии Великого Княжества регулярные войска императора, вероятно, не стали бы даже тратить времени, предоставив их истребление башибузукам или курдам), малые группы его людей рассеиваются по окрестным склонам, кто-то из них находит подозрительные следы, выстрелом в воздух призывает своих – и дальше начинается уже не столько преследование, сколько охота – на людей, отчаянно пытающихся спастись.
Драгуны, однако, не знают, кто их «дичь» и каков её состав. Скорее всего, их командир исходит из предположения, что преследует уцелевшую от погрома «своего» полка компанию, возможно даже полного состава. А соответственно, не зная о том, что он «травит» только десяток с небольшим солдат (из которых половина – армянские ополченцы) и столько же безоружных женщин, он примет все меры предосторожности, чтобы не попасть в засаду. И для капитана Ницеевского, княжны Арпине Галстян, упрямой Лиануш и прочих единственный шанс уцелеть – это идти всю ночь, ориентируясь по звёздам между верхушками деревьев (здесь, слава Богу, склоны уже не были столь же безлесными, как раньше – на них росли высокие сосны) и надеясь не провалиться в какую-нибудь яму. Осторожный турецкий ротмистр (если он действительно осторожный), наверняка, не рискнёт преследовать своего «зверя» ночью – хотя бы из опасения сбиться со следа. А они за эту ночь могут уйти достаточно далеко – чтобы выиграть у смерти ещё один день жизни.

– Поручик, – обратился он к пытающемуся усевшемуся в тени сосны новгородцу, – как Вы полагаете, где мы сейчас находимся?

– Полагаю, примерно в пятидесяти километрах к западу от города Саригамиш, господин капитан, – все географические расчёты не заняли у поручика Дружинко и минуты – или, возможно, он уже проделал их раньше.

Примерно пятнадцать лет тому назад Цесарская Академия Наук опубликовала доклад о значительной пользе перевода всех мер и весов в Цесарстве на французскую, «метрическую» систему, а Сейм, вдохновлённый веяниями прогресса, принял соответствующие законы. С тех пор все карты выпускались со шкалой не в милях или стаях, а в километрах, а для всех весов обязаны были указываться не фунты, золотники и пуды, а килограммы и граммы. Не всем это пришлось по вкусу, и на рынке даже сейчас, через пятнадцать лет, следовало держать ухо востро и обязательно проверить (хотя бы на глазок), означает ли цифра «2» на гире «2 килограмма» или же «2 фунта». За ошибку пришлось бы изрядно заплатить.
Арсений же Дружинко чувствовал себя в этих новых мерах, как рыба в воде. Вообще-то он точно так же чувствовал себя и с любыми другими мерами и весами. Расстояние до этого самого Саригамиша (высчитанное им то ли по звёздам, то ли по солнцу, то ли по каким-то одному ему известным горам) он мог бы назвать так же легко и в москворусских вёрстах и в старопольских мильных стаях и в английских милях, хоть сухопутных, хоть морских. И, скорее всего, его цифры были точные. Во всяком случае, мерной линейки точнее головы поручика Арсения Дружинко из Новгорода в распоряжении капитана Ницеевского не было. Одно слово – банкир.

– Не слушайте этого шведа, господин капитан, – подал голос стоявший на карауле Сибириец, – откуда ему знать-то, даже и со всей своей латынью?

– Я никакой не швед, а новгородец, – обиженно возразил поручик.

Он всегда попадался на «подначки» вахмистра Куника, а тот пользовался этим вовсю. Следить за их перепалками бывало забавно, но следовало помнить, что их необходимо вовремя пресекать, не давая перерасти в ссору.

– Да вы все, что шведы, что новгородцы – одним миром мазаны, – не успокаивался Сибириец, – одно слово – латины! Москву – сожгли, Варшаву – сожгли, чего ж с вас взять-то?

– Я Вам уже говорил, Куник, что я никакой не швед. Новгородцы всегда были верными подданными цесаря! Да и Вы сами, Куник, такой же «сибириец», какой я «швед»! А что касается нашего местоположения, то смотрите: за день мы проходим примерно…

Особенностью поручика Дружинко было то, что он обращался на «Вы» ко всем без исключения, включая нижних чинов и армянских девок. Понаблюдав за ним, Павел Ницеевский вынужден был согласиться с тем неведомым чином в Министерстве Войны, что принимал решения о назначениях в войске. Хорошим строевым офицером новгородец при этой его почти что ритуальной вежливости не стал бы никак – солдаты этого никоим образом бы не приняли, а вот хорошим офицером штаба при такой почти что идеальной памяти и точности в расчётах – почти наверняка. «Почти» – потому что бывают обстоятельства, крайне резко меняющие обстоятельства прохождения службы. Такие как сейчас, например.
Сибириец тем временем начал прохаживаться насчёт «нюстадландских папистов, предпочитающих собственному языку латинскую тарабарщину». Дело заходило уже слишком далеко, и капитан счёл необходимым своё вмешательство.

– Вахмистр Куник! Смир-на! Вы в карауле или где? Вы слышали об «Регуламине Службы Караульной» или нет? Разве Регуламин17 разрешает караульным вступать в посторонние разговоры? Отвечать немедленно!

-----------------------
17 Устав (москворусск.)

– Никак нет, господин капитан! – вытянулся по стойке «смирно» Сибириец, – «Регуламин Службы Караульной» запрещает караульным при исполнении их обязанностей вступать в посторонние разговоры! – поняв, что чаша терпения капитана переполнилась, он смотрел на него самым преданным взглядом.

– Шагом марш! – вахмистр, печатая шаг, отошёл от дерева, споткнулся на каком-то камне и залёг у куста на вершине холма.

Сибириец был всем хорош, как вахмистр (или по-пехотному, подофицер), но он не прощал слабины никому из начальников. За ним надо было следить и в случае чего твёрдо «ставить его на место». Его деревенское происхождение приучило видеть в «господах офицерах», существ высшего, недостижимого для «простого мужика» порядка, и безропотно подчиняться их авторитету. Если же кто-то из вышестоящих показывал признаки «обычных» человеческих слабостей: тщеславия, зависти, жадности или, упаси боже, трусости, то в глазах вахмистра Игнатия Куника падал со своего пьедестала ниже чем в своё время пал с небес Враг Рода Человеческого. После этого его ожидала участь всех низвергнутых кумиров: ничтожество и презрение. Непосредственному командиру Куника поручику краковских улан Тадеушу Чапскому удалось удержаться на этом Олимпе, так что за ним Сибириец был готов пойти в огонь и в воду. И в равной, если не в большей степени удалось приобрести и укрепить свой авторитет капитану Павлу Ницеевскому.
А вот Арсения Дружинко Сибириец с самого начала стал воспринимать, как равного себе, несмотря на офицерские эполеты сего уроженца Новгорода. Тот же не особенно стремился демонстрировать перед вахмистром своё превосходство, вероятно, сознавая, что это дело при его совсем даже мирном (если не сказать – смирном) характере обречено на провал. Единственно, чего новгородец действительно не переносил – это насмешек над его религией.
Когда-то давно новгородцы исповедовали такую же православную религию, как москворусы из Москвы и великорусы из Костромы. Точнее говоря, в те времена еще не было ни «москворусов», ни «великорусов», ни «новгородцев», как отдельных народов. Все они носили имя «русских» и жили в едином Царстве Российском. Но настало тяжёлое, точнее «смутное» время. На престоле в Москве самозванец сменял самозванца, брат пошёл на брата, войско одних наёмников билось с другим.
Тогда король шведский, фанатичный католик Сигизмунд Ваза решил обратить Царство Российское в католичество «ad majorem Dei gloriam» – «к вящей славе Господней». Шведская армия захватила Новгород и Тверь, а затем и Москву. Когда государство было уже на грани гибели, послы из Москвы (точнее, из Нижнего Новгорода на Волге, так как столица была уже захвачена неприятелем) прибыли за помощью в Варшаву, столицу Королевства Двух Народов к королю Сигизмунду Ягеллону, сыну знаменитого Сигизмунда-Августа и королевы Барбары за помощью против шведов.
Король согласился помочь, войско гетмана Ходкевича выбило шведов из Кремля и освободило русскую столицу от иноверцев. В знак благодарности, царём был избран сын короля Сигизмунда – Владислав Ягеллон. Но шведы укрепились на севере, и победить их с ходу не удалось. Тверь и Новгород остались под их властью. Тем временем в Костроме «великорусы» (тогда, впрочем, их так ещё никто не называл) подняли бунт против законного царя в пользу самозванца из рода Романовых. Но никого из Костромы в отряде капитана Ницеевского всё равно не было, так что это сейчас не важно.
А важно то, что новгородцы, чтобы выжить, были вынуждены стать католиками. И всё время, пока новгородские земли («Нюстадланд» по-шведски) находились в составе Королевства Шведского, верно служили своему новому суверену. Вплоть до того, как в 1709 г. войско образованного к тому времени на месте независимых России и Польши Цесарства Многих Народов, принудило, наконец-то, Новгород к капитуляции. Одним из пунктов соглашения между предводителями отходившего в небытие «Нюстадланда» и цесарем Якубом Собесским было сохранение всех прав католической веры, которую новгородцы за десятилетия шведского правления уже привыкли считать своей. Москворусский комиссар Иван Степанович Мазепин на коленях умолял монарха отменить своё решение, но Якуб был неумолим – если Цесарство позволяет исповедовать православную веру москвичам и «истинно-православную» – костромичам, то почему оно, в конце концов,  не может позволить исповедовать свою католическую веру новгородцам? От волнения комиссар Мазепин слёг и скончался, но цесарский универсал остался в силе.
С тех пор прошёл век с лишним, и за всё это время Новгород не только никогда не пытался взбунтоваться против Киева, но даже и неоднократно доказывал свою верность Цесарству. Увы, многие, особенно из необразованных классов, продолжают при каждом удобном случае сводить с «папистами» старые счёты. Это, безусловно, является недопустимым и он, капитан Павел Ницеевский, обязан следить, чтобы словесные «баталии» его людей не переросли в кровавые стычки. Это тем более недопустимо, когда «на хвосте» у них сидит беспощадный враг.
Тень от ствола дерева достигла лежащего на высохшей земле большого камня. Значит, получасовой привал закончился. Пора поднимать людей и продолжать своё бегство. Павел дал знак новгородцу и кракусу – те расталкивали расслабившихся в тени ополченцев и лежавших с ними в обнимку армянок. Арпине Павлу будить не хотелось – так сладко она спала, с мешком провизии вместо подушки. Вот она улыбнусь во сне – наверное, ей снилось что-то хорошее. Княжна была прелестна даже в мундире хорунжего – одеваться так, как пристало барышне её положения, она с самого начала не желала. И то правда – ни одно платье, достойное благородной княжны, не приспособлено для перехода через горы. В таких платьях такие барышни должны кружиться в вальсе на балах, а не убегать от наседающих турок. Вот только для этого рядом с ними должны быть мужчины, которые их от этих самых турок защитят. А в бывшем Великом Княжестве Армянском таких уже, судя по всему, не осталось. И даже в своих собственных способностях сделать это Павел Ницеевский весьма и весьма сомневался. Но он сделает для этого всё возможное и невозможное. Пока он жив – с девушкой ничего не случится!

– Господин капитан? – Чапский стоял за плечом и выразительно переводил взгляд с лица капитана на спящую княжну Арпине Галстян.

Время неумолимо. Ждать нельзя. Вперёд, только вперёд!

– Княжна, проснитесь! Мы выступаем.

Отредактировано Московский гость (12-03-2012 07:40:51)

…

- Ах, милая моя Арпине, ты просто не представляешь, как меня возмущает мысль уехать отсюда. Бросить всё и покинуть наш Карин только потому, что этому глупому турецкому императору пришла в голову мысль начать свою глупую войну – что может быть несуразнее?

Лучшая подруга Арпине была просто само отчаяние. Казалось, ей предстоит покинуть Карин навсегда, а не только до конца войны. Самой Арпине тоже не хотелось никуда ехать, но отец так сказал, и потом, с другой стороны…

- Подумай, дорогая Анета, – тот, кто назвал бы Ануш Манукян её «обычным» армянским именем, рисковал бы услышать от неё решительное «фи» и вообще поссориться с ней надолго, если не навеки, – ведь что есть интересного в Карине, что ты ещё не видела? Ведь не баранов же на наших пыльных улицах?

- Фи, эти бараны…, – протянула Анета, – Например, в Киеве баранов нет, и это очень хорошо. Улицы должны быть чистыми, мощёными и свободными от всякого скота, рогатого или нет. По ним должны ездить кареты, коляски и другие экипажи, а не какие-то вонючие и скрипучие арбы. Боже мой, как ужасно вернуться из КИЕВА, – да, именно так она и произнесла, – сюда, в эту пыль и дикость!

Анета знала, о чём говорила – пять лет тому назад её отец, городской судья Карина, был в столице Цесарства вместе с депутацией армянских сословий, прибывших вместе с Великим Князем. По возвращении Анета с гордостью показывала всем подругам свой чёрный силуэт, вырезанный из бумаги художником на Крещатике. «Боже, там один Крещатик, наверное, больше, чем весь наш Карин!», – рассказывала она прочим юным барышням. В качестве доказательства Анета подарила каждой из своих подруг по гравюре с видом Киева (Арпине досталось изображение Мариинского дворца, увидев его, матушка чуть было не разрыдалась). В одном подслушанном Арпине разговоре судья Вазген Манукян жаловался отцу, что одни эти гравюры для старшей дочери (не считая всех прочих подарков) обошлись ему в целые сто гривен. «Я разорён, Левон-джан, я просто разорён», – жаловался он отцу.

- Но всё же наш Карин тоже по-своему мил, – щебетала Анета, наливая себе чай из фарфорового чайника саксонской работы, – Киев, конечно, прекрасен, но право же, где там можно найти такие горы, как у нас? Ты знаешь, милая Арпине, – на берегах великого Днепра я всегда скучала по нашим горам, ах!

Анета выпила ещё один глоток чая, поставила чашку на столик и мечтательно прикрыла глаза.

- Ах, что же может быть в мире красивее наших армянских гор, милая моя Арпине? Особенно весной, когда они покрываются прекрасной зеленью. За одну такую весну в горах я готова простить нашей бедной Армении и её бедность, и её отсталость, и её дикость. В Киеве, при всём его великолепии, никто даже не представляет, что это такое, ах!

- Вот видишь, дорогая Анета, как всё удачно складывается, – здесь Арпине спохватилась, – Нет, конечно, война – это ужасно, я буду молиться за моего отца и за твоих братьев (старшие браться Анеты, Ованес и Вазген, были офицерами в отцовском Каринском полку, как раз готовящемся к выступлению вместе с гетманом), чтобы они… чтобы им ничего не стало. Но ведь к весне война наверняка уже закончится, и мы с тобой вернёмся, чтобы увидеть покрытые зеленью наши горы.

Арпине налила себе чая. Тот успел остыть.

- Люсавард! Люсавард, иди сюда!

- Да, моя госпожа, – служанка уже стояла рядом.

- Принеси нам горячего чая! – приказала Арпине.

Люсавард бесшумно вышла.

- Гетман разобьёт турок, – с уверенностью сказала Анета, – и мы вернёмся. Говорят, что он проследует через наш город. Вот бы узнать когда именно.

И здесь-то пришло время торжествовать Арпине. Почти всю жизнь она завидовала подруге, что та сама (а не только по рассказам матушки) узнала цесарскую столицу, так что сегодня, сейчас будет более чем справедливо, что Анета услышит эту новость именно от неё. Да, от неё, ЗДЕСЬ и СЕЙЧАС! Тем более, что она просто обязана поделиться этой новостью (даже НОВОСТЬЮ) со своей лучшей подругой немедленно! И обязательно до того, как ей об этом скажет её отец, разговаривающий в кабинете с отцом Арпине, князем Левоном Галстяном.

- Гетман Юзеф Бем, – Арпине старательно произносила каждое слово, – будет в Карине послезавтра. Он остановится в нашем доме. А по случаю его прибытия мой отец даст бал.

Ну наконец-то! Арпине-таки удалось взять реванш у Анеты за те годы, что дочери нахангапета приходилось слышать от дочери судьи «а вот, когда мы были в Киеве…». Её собеседница была как будто поражена громом и потеряла дар речи. Пока Арпине наслаждалась этим зрелищем, Люсавард принесла новый чайник и поставила его на столике перед барышнями.

- И ты…, – произнесла наконец-то Анета, и ты, ничего мне не сказала? Гадкая Арпине, – добавила она с укоризной и шутя покачала указательным пальцем. Кружева на больших рукавах её шёлкового платья тихо зашуршали.

- Ах, ты знаешь, милая Анета, у меня это как-то вылетело из головы. Понимаешь, дела…

Арпине сделала самое невинное лицо. Месть местью, а ссориться с подругой не стоит.

- Мой отец сказал мне, как раз перед вашим визитом, – теперь чай был, действительно, горячий, такой, какой и должен быть чай, – а я всё никак не могла выбрать подходящий момент, чтобы тебе сказать…

На самом деле отец ничего ей не говорил – она просто подслушала разговор между отцом и матушкой в спальне. Но Анете Манукян знать об этом вовсе необязательно.

- Боже, что делать! – ужаснулась Анета, – Бал послезавтра, а у меня ещё ничего не готово! Хотя знаешь, моя модистка должна как раз завтра закончить мне новое платье, такое зелёное, с рюшечками. Я заказала его по эскизу из «Pisma mód damskich»20 с прошлого месяца. Ты его ещё не видела, моя милая Арпине? Ой, я же тебе его не показала, когда его доставили из Киева, прости пожалуйста. Хочешь посмотреть?

- Да, конечно, дорогая Анета, – Арпине с досадой заметила, как подруга отвоёвывает обратно потерянную было территорию, – обязательно покажи мне его. Он у тебя с собой?

Дверь распахнулась настежь, и в гостиную ворвался маленький брат Петрос верхом на деревянной лошадке с деревянной саблей в руке.

- А вы знаете, что к нам едет польский гетман вместе со всем войском! А потом он вместе с папенькой пойдёт бить турок! Ура!

- Петрос! – обе барышни закричали хором.

Но братец не стал их слушать и так же «ускакал» обратно.

- Ах, эти маленькие дети, – вздохнула Анета, обмахиваясь веером, – так о чём я? Ой, кажется, я забыла журнал в нашей коляске.

- Эй, Люсавард!

-----------------------
20 Журнал дамских мод (польск.)

Отредактировано Московский гость (25-03-2012 00:49:42)