Ох, не все так выходит, как хочется. Вроде и грамотно мы работали засаду.  Взяли в ножи спящих, что и пикнуть не успели. Да вот конюх каким-то верхним звериным чутьем унюхал близкую смерть и, проснувшись, рванул в прорыв. Схватил в руки сосновую длиннющую жердь, лежащую у костерка и, отмахнувшись ею по кругу, сиганул в темноту.
Фельдфебеля этой деревяхой крепко приголубило. Не успел увернуться Иван Михалыч. Он как раз добрался до Зарембы, схватив сонного шляхтича за грудки одной рукой и подняв вторую руку для удара ножом. Ан нет. Улыбнулась фортуна пану Збышеку. Фельдфебеля от него откинуло ударом и, освободившись, пан вслед за  конюхом нырнул в темноту ночи. Да еще и саблю, что лежала под боком, цапнуть умудрился, с оружием ушел.
Эх, старый унтер, как же ты…
Все-таки середина пятого десятка, не та уже реакция, хоть силы и выносливости на двух молодых, а вот былой гибкости и быстроты уже нет.

Дать им уйти было бы верхом глупости. 
Гаврила не бегун с его ногой, которую рана все еще беспокоила. Фельдфебель после встречи с дубиной тоже оказался в нокдауне. В погоню кинулись мы с Грачем. Я тоже ухватил сабельный клинок уже покойного атамана наемников, стрельбы хотелось все же избежать. Хуторок тут, меньше чем в версте. Нам лишний шум не нужен.
И кто мне мешал Дель Рея на дело взять?
Ведь как он со мною, так все как по маслу идет, как будто удачу притягивает.  Как нет - все наперекосяк.
Так. Кажись, становлюсь суеверным.

Бег по ночному лесу - это нечто. А уж если ты преследуешь врага больше по слуху, чем что-то различая глазами, вообще – песня.
Но у фортуны пана Зарембы оказалось своеобразное чувство юмора.  Наши неудачливые засадники со сна кинулись не к хутору, а в противоположную сторону, прямо к болоту.
На его краю, прямо на заболоченном лужку, мы и сошлись с ними вплотную. Тут было гораздо светлее, чем в лесу и мы смогли вполне отчетливо увидеть беглецов.
Решил – буду стрелять, уж больно неясным был исход схватки. Противник не слабей нас. Шумнуть слегка придется.

- Есть Бог…! – Голос рядом со мной придавил меня к земле почти физически, настолько лютая в нем была ненависть. Лицо Грача было страшным. Его перекашивала ярость, зубы оскалились, кожа побагровела, вздулись жилы на лбу.  Все черты обострились. Глаза прожигали стоящего перед ним человека.
- Встречай… Крестный… 
Долго тебя искал. Узнаешь…?  Готовься в пекло…

- Myślę, że… ty mały draniu z Podola…idź tutaj…chrześniak.  (Думаю…
ты маленькая сволочь с Подолии… иди сюда…крестник). - Немолодой, примерно возраста Перебыйниса, конюх с кривой ухмылкой на губах ловко перекинул нож с руки на руку. В глубоко посаженных глазах не меньшая ненависть. Не слова– рык из горла.  Явно, этих людей связывает взаимная вражда не одного года. Ярость и у одного и у другого запредельная.

А и здоровый же бугаина.
Из него два Грача можно сделать запросто.
Но разница в силе мало беспокоила моего напарника. Он прыгнул на своего врага подобно волку. Но и тот был не лыком шит и, аж никак не трус. Сам попер на драгуна. Звякнули, столкнувшись, ножи …

В сей же миг меня отчаянно атаковал Збышек Заремба. Пан углядел у меня огнестрел и решил опередить и не дать выстрелить. И это ему удалось. Эхом от ножевого звяка стал звон столкнувшихся сабельных клинков.
Завертелось…

Настоящая смертельная рукопашная один на один почти всегда быстротечна. Смертельным в большинстве случаев оказывается первый же удачный удар. Очень редко схватка затягивается дольше десяти секунд. Но бывают и исключения, вот как сейчас.
Все свое внимание я сосредоточил на своем враге, ответив атакой на атаку.
Силен бродяга…
И секунды на то чтобы выхватить пистолет из-за пояса не даст.
Хорошо же он запомнил урок первой нашей схватки. Атакует сосредоточенно, хоть и с полным напором, но теперь не был так неосторожен и самоуверен как тогда.
Нет уж. В этом бою шляхтич рассчитывал победить и взять реванш.  А с саблей он на «ты». Прет, как паровоз. Еле сдерживаю. Туговато мне приходится. 
Надо менять тактику.
В мозгах вдруг включилось словно аварийное табло : «Помогай клинку. Где он не успевает, там ты и подладься  …крутись ужом, а себя стали коснуться не дай …».
Крепко же Гаврила мне эту науку вбил.
Значит спляшем…
Даю большую нагрузку на ноги и взвинчиваю темп, мне бы хоть на миг от этого пластыря отлипнуть…
Неожиданное изменение стиля боя вовсе не сбило пана Збышека с толку. Все-таки он – профи. Но я обрел уверенность и злость.  Моя возьмет! Даже за пистолет браться не буду.
Зарублю… Своею рукой.
На полянке, ставшей полем боя, четверо мужчин сцепились в смертельной схватке. Двое кружат друг вокруг друга, наскакивая, нанося удары и уколы и тут же отпрыгивая от серого росчерка остро заточенной металлической полосы противника, а двое сцепившись в неразрывный клубок, катаются на земле, нанося друг другу удары ножами.  Двое из бойцов дерутся молча, лишь слышно хриплое дыханье, а вторые – рычат словно дикие звери. Кто сверху не разобрать в этом узле из человеческих тел и ярости. И вдруг…
Вой. Тоскливый, полный отчаянья вой сраженного и рев победителя в стороне от меня. Кто-то победил, кто-то погиб. Кто?
Не до того…
В ту же секунду мы ринулись во встречную атаку с Зарембой. Чистое самоубийство… Все решит один удар, но почти наверняка он не останется безответным. Заношу саблю, и… падаю. Нога зацепилась за что-то, и я со всего маха рухнул на землю, бок зашиб но саблю удержал.
Вот она – превратность боя…
Падение и спасло меня от сабельного удара, отстрочив смерть на полторы секунды. Пан Заремба по инерции крутанулся на полный оборот, слишком много силы вложил в удар. Но вмиг выправился, обретя устойчивое равновесие и поднял саблю на добивание лежачего. Я  успел только извернуться на земле и привстать, опираясь о жухлую траву левой рукой. Вскочить не успеваю, лишь прикрыл клинком голову, понимая в душе, что это уже не спасет…

Выстрел! Голова пана Зарембы взрывается брызгами от попадания пули. Я не вижу, откуда прилетел этот свинцовый посланец смерти.  Кто-то из наших подоспел. Ох, как вовремя…
Или это Грач?

Поворачиваюсь на живот, лицом к тому месту, где дрались два других противника.
Жуткое зрелище…
От его вида даже страх собственной, неминуемой миг назад, смерти отошел в тень.
Грач, сам весь окровавленный и ободранный сидит прямо на теле своего врага, прижав его к земле, словно тот может еще убежать. Две руки сжимающие нож за рукоять мерно поднимаются высоко над  его головой, с его лезвия капает кровь прямо на лицо и волосы. Потом руки с силой идут вниз, нож с чавкающим звуком вонзаясь в тело, сталь скрежещет по костям ребер.
- За тата… - стон из груди Грача дыбом поднимает мне волосы на затылке, продирает морозом, столько в нем муки.
И опять руки поднимаются вверх. И новые алые капли срываются с клинка на лицо драгуна.
И опять вниз. С одинаковым ритмом.
- За  неню…
- За Юрка…
- За дида…
- За Яринку…
- За… За…За…За…
Господи, прости его грешного…!
Большая же у тебя была семья, Грач…

Это зрелище словно парализовало меня. Что может быть страшнее свершившейся мести?
Безумие. Пустота…
Как подойти? Как остановить?
Он ведь сейчас ничего и никого… Он же сейчас - сама смерть.
И тут…

- Ой у Корсуни тай Зализняк гуляе
Та до свого ножа слово промовляэ
Кровью я тебе вмию, друже - не тужи
Будем брати пана ляха на гостри ножи.

Иван Михайлович медленно подходил к своему другу напевая песню-думу времен Гайдаматчины. И негромкие слова жестокой разбойной  песни, словно по волшебству, остановили этот страшный метроном.
Руки, поднятые над головой, остановились, потом медленно опустились. Нож выскользнул из пальцев. Но в глазах у Грача пустота. Он неподвижен. Еще не закеменел в корке сквозь которую не пробьется ни друг, ни враг, ни Бог, но вот сейчас… через секунду…
Но не допустил той секунды друг. Успел. Не пустил безумие, не дозволил ему завладеть христианской душой.

Спокойно, словно так и надо, подсел рядом, все так же напевая вполголоса жестокие слова о резне, и о пожарах. Словно через меньшую, далекую жуть песни уводил от жути большей, сегодняшней.
В такт словам похлопывает своего старинного товарища по плечам, не обращая внимания на липкую кровь. На свою разбитую жердиной голову фельдфебель тоже не обращает внимание.
Как он с такой раной до нас-то добрел?
Вдруг Перебийнис, закончив очередной куплет, толкнул Грача в плечо посильнее и укоризненно сказал:
- Что молчишь, друже? Подпевай… Негоже одному мне петь… Сумно (грустно)…
И хрипло затянул думу дальше.

Судорожный всхлип вырвался из груди Грача. А потом он выдавил из себя первое слово, потом еще…
- Ой там… Гонта й Зализняк… та гуляють… Лугом…

Слова, потихоньку складываются в строки. И, размывая страшную кровавую маску на его лице, пробежали две дорожки из слез. Из тела стала уходить каменность. Плечи расслабились.
Уже два усталых мужских голоса тихонько бормочут разбойничью песню.
А потом еще что-то и еще.
Иван Михайлович потихоньку помог своему другу подняться на ноги, жестом остановив меня, ринувшегося помочь, и отвел в сторону. Как можно подальше от того, что осталось от растерзанного тела врага.
Усадил у дерева, прислонив побратима спиною к шершавой коре, и все говорил, говорил…
Пел. И опять говорил.  А потом Грач уснул.
Так-то вот.

Я понимал, что стал свидетелем финала какой-то трагедии, разыгравшейся давно и очень далеко отсюда. Видел лишь итог мести.
Судя по всему, конюх был причиной гибели всей семьи Грача. Что там и как было - не знаю, да и не стремлюсь узнать, но ясно, что было очень жестоко и страшно. Детская психика пластична, тогда как-то выдержала, а вот сейчас, повторно остро пережив все, что было в прошлом, Грач сам едва не ушел за кромку.
А ведь он солдат, столько всего повидал на своем веку.
Не приведи Господи пройти через такое.

Мудрые говорят. Свершая месть, копай две могилы. Вторю – себе. Если к этому готов – тогда мсти, если нет, даже не пробуй.

Иван Михайлович медленно и устало подошел ко мне и присел рядом.
- Все добре будет. Ванька – крепкий. Он и раньше, малым, так каменел, а мы его к лошадям отнесем, и ничего… Только молчал потом долго. Так и привык молчать.

Отредактировано mitra (02-12-2012 14:21:05)