Спасибо за замечание. Когда пишу, непроизвольно получается. Надо будет потом весь текст пересмотреть. Что есть - то есть. А если отделять двумя переносами?  Это допускается?

Отец Фролин за сыновей пойдет на любую крайность. Страшновато иметь такого дядю за плечами. Сергей это и хотел выразить. А гнетущее впечатление у ГГ таки есть. Ехал хлопец домой, предвкушал. Гаврила ему все уши прожужжал, какая там красота и какой уют. А тут - все в дым. Да еще и опасный враг активизировался.

"Пободаться со мной решил? Смертный ты, дядя".  - хорошо. Вставлю обязательно.

Все, я зол…
Но то, что я зол, это ерунда. Вот Гаврила - тот просто в тихой ярости. И на пару с ним Тимоха. Так-то по ним видно не было, сидели вечером вроде спокойно, да и после спать пошли, как все…
А ночью меня по нужде погнало, да и душно в доме, вышел, накинув на плечи Гаврилину дорожную бурку, на улицу, вот и получил возможность глянуть на своего управляющего в гневе.
То еще зрелище.

Услыхав звук знакомых голосов, потихоньку заглянул в пустующую ригу и их углядел. Гаврила с Тимохой  при свете двух масляных ламп и одной свечи и при бутыли чего-то крепкого устроили свои ночные посиделки. Справляли тризну по спаленному дому. Управляющий при этом выпускал пар своеобразным образом.
Стена риги была истыкана ножами, серпами, топорами и даже жутко дефицитными железными вилами. Гаврила вгонял весь этот сельхозинвентарь в бревна сруба с каким-то сосредоточенным остервенением. Весь набор метаемых предметов лежал кучей на чем-то вроде плетня, установленного на козлах для пилки дров. Как только боеприпас заканчивался, управляющий садился на поставленый  вместо табуретки пиленый кругляк, выпивал налитый шкалик и замирал. Тимоха же шел к своеобразной мишени вытаскивать все смертоносные железки и нес их обратно к козлам, скидывая там в кучу. Потом Гаврила опять метал заготовленные снаряды в стенку, а Тимоха восседал на кругляке предварительно налив себе и Гавриле по новой порции.
Судя по состоянию бревен и количества жидкости в бутыли, этим они занимались уже давненько.
Рядом с ними присутствовала еще одна личность. На таком же чурбачке неподвижно замер угрюмого вида набычившийся мужик. Здоровенный лосяра, весь в бороде и заплатах. Неухоженный какой-то, что несколько необычно для крестьян, которые «себя блюли». Ручища-лопаты грязны, лапти стоптаны. Ему не наливали.

- Ты, Бирюк, не молчи. Ты говори… - Тимоха только что сменил Гаврилу на чурбачке, а тот ушел метать железки, перед этим очень выразительно и молча оглядев мужика. Крестьянин под взглядом управляющего ежился, ощущая себя не в своей тарелке. С Тимохой же чувствовал посвободнее, опять принимая упрямое выражение на бородатой физиономии.
- Дык, эта… Они и не спрашивали. – Бирюк, видимо, продолжил начатый раньше разговор. – Пришли… Мне в морду дали… Их старший посулил башку срубить, ежели не покормлю…
- Что ж они, тебе и за постой не заплатили? А? В разор ввели, стало быть.  – Тимоха как будто участливо глянул на крестьянина.
- Заплатили, маленько. Чего уж… Так курей поели, поросенка опять же…
- И сколько же они тебе дали, Бирюк?
- Сколь не дали - все мое… - еще больше набычился хуторянин.
- Башка твоя еловая. Ты бы из своего хутора хоть раз в седмицу вылезал. Чай знаешь, что постояльцы твои усадьбу барскую спалили! А мы в ту усадьбу всем миром труда вложили…Эх! Да и Гаврила Силантьич еще сколь лично старались. Не знал, что ль? А ты их кормил да привечал. Стало быть, и ты – тать. Вот как выходит…
- Не… Я не тать. Кормил – это да. А про их дела ни сном, ни духом. Вот те крест, Тимофей Лукич.
- И молчать, небось, велели? – Так же сочувственно покачал головой Тимоха. Но вот глаза старосты смотрели зло.
- Дык эта… Велели… Так кто ж знал, что они усадьбу палить будут. – Детина понимал, что вляпался, но пытался как-то выкрутиться, кося под дурачка.
- Ну как знаешь. Я из тебя слова тянуть не стану. Я - не вол, а ты - не телега, в грязи застрявшая. Мне говорить не желаешь, вот тебе, дорогой ты мой родич, наш господин управляющий. А уж Гаврила Силантьич спрашивать умеет не в пример мне. То, что ты еще не  бит, так то моя перед ним заступа. Помню, что ты моей женке двоюродным брательником приходишься. Выходит, что я мог по-родственному, то и сделал. Теперь не передо мною и миром ответ держать будешь, а перед своим законным барином в лице его управляющего, Гаврилы Селантьича. Так-то вот. - Тимоха встал, освобождая чурбачок для Гаврилы, и пошел вытаскивать из стены метательное железо.

Управляющий присел, вперив взгляд в хуторянина. Молча буравил того взглядом. Чарку не трогал. Бирюк сопел и молчал. Длилось это с полминуты.
Потом Гаврила ударил. Не сильно и как-то даже лениво. В горло.

Мужик, чуть не вдвое крупнее моего управляющего, рухнул на землю, хрипя и пытаясь втянуть  в легкие хоть малую толику воздуха. Гаврила же, ухватив Бирюка за сальные патлы, потянул его к стене. Бедолага вынужден был на четвереньках двигаться за своим мучителем. Там управляющий, ловко накинув на шею мужика веревочную петлю, вздел его на ноги, второй же конец веревки перекинул через вбитый в стену крюк и натянул. Хуторянин оказался в полу-повешенном состоянии прижатым спиною к бревнам. Руками он попытался ослабить петлю на шее, но не тут-то было. Гаврила так же лениво ударил дважды в районе ключиц и руки мужика безвольно опустились вдоль туловища, а бородатое лицо перекосило гримасой боли.
Скомороший сын оставил страдальца у стены, а сам вернулся на свое место у козлов, предварительно привязав конец веревки таким образом, чтобы она оставалась в натянутом состоянии . Слегка натянутом…

- Я тебя, Бирюк, увечить не буду.- Гаврила говорил тихим скучным голосом, покачивая в руке здоровенный нож-секатор, но хуторянина от этого голоса прошиб пот.  – Ты сам себя изувечишь. А на мне греха не будет… Замри!
Вжик… Бум…
Между широко расставленных ног хуторянина в бревенчатую стену воткнулось полуметровое широкое лезвие. Как раз в непосредственной близости от… ну вы поняли. Железо, конечно, дрянное и заточка не ах, но дернуться теперь мужик просто не мог из опасения стать евнухом.

- Вот так и стой.  А я тебя спрашивать буду… А ты мне отвечать… Будешь. – Гаврила говорил, разделяя слова, словно вколачивая их в голову допрашиваемого.
- Так скольким лошадям ты корму задавал? А? Быстро!
Вжик… Бум…
Нож вонзился в стену рядом с левой щекой Бирюка.
- Осьмнадцати…
- Во! А ты говорил, что их всего десяток народу было. Откуда тогда лишние кони? Врал, мил человек? А сие есть грех. Как тати своего атамана окликали!? Быстро!
Вжик… Бум…
Еще нож. У другой щеки.
- Щур, звали… Ой! Отпустите, все скажу, как на духу!
- А ты не дергайся… Конечно скажешь, а как же… Раньше надо было думать. Пока тебя родич твой по добру спрашивал. – Голос у Гаврилы тягуч с неохотой так слова произносит.

Допрос с цирковым представлением. Легкая форма…
На месте Бирюка я бы не стал запираться. Когда Гаврила начинает вот так лениво тянуть слова - это опасно. Как-то пришлось поглядеть его методы допроса, до сих пор как вспомню - мурашки по коже.
Чего-то такое хуторянин уловил. Что значит, человек от земли, к природе близок, рос на биологически чистых продуктах... Звериную сущность, просыпающуюся в управляющем, разглядел на раз. И перепугался до мокрых порток. Впрочем, его можно понять.
От прямого физического воздействия Бирюка спасло только то, что он раскололся сразу, когда уяснил, что шутить тут с ним никто не будет и теперь буквально сыпал словами, описывая каждого визитера по отдельности, их одежду, оружие и лошадей. Все, что от них слышал случайно или подслушал тайком. Наблюдательный, однако, хуторянин. Да и железки, периодически вонзающиеся вокруг его тела, весьма стимулировали память.

Вот что выяснилось.
Наемники Фролина, числом пятнадцать человек, все - верховые при двух вьючных лошадях. Поселились на хуторе Бирюка дней десять тому. Не местные тати, все или из Вильно, или его пригородов. Говорили как-то про это при хозяине хутора. Все, кроме атамана. Тот, судя по речи, не из Вильно, сыпал московским акающим говорком. Мужик-хуторянин оказался жадным и за пару золотых монет укрыл у себя отряд, не доложив, как положено, старосте. Жили три дня, видимо готовились к наезду. Разведка там, подготовка… 

Хм. Что-то долговато. Ну - день, ну - два… А три – много. Ведь обнаружить могут.
Ну ладно, слушаем дальше.

На четвертый денечек, братва уехала палить усадьбу и назад на хутор не возвращалась. После пожара же Бирюк струхнул здорово и решил помалкивать о визитерах. Авось пронесет…
Не получилось. Вышли по следам лошадей на его жилье местные браконьеры, но не трогали до поры, а сегодня вечером взяли за шкирку и притащили на правеж к старосте.  Все ж его родич.
Тимоха дурака пожалел и не стал барину выдавать, но вот с управляющим проблемой поделился. Гаврила сперва настучал в бубен браконьерам и старосте за нерасторопность. Коль уж браконьерствуете, то в лесу все видеть должны, а теперь вплотную занялся и хуторянином.
Ну, это надолго. А я замерз, да и нехорошо подглядывать за занятыми делом людьми. Пойду спать. Гаврила утром результат доложит.

Утром и доложил. Разбойнички свое дело сделали и смылись. Видели их люди уже далеченько от Горок. А те не особо и скрывались. Вот слух про них до нас и дошел. Но не всех видели, оказывается. От трех до пяти человек осталось где-то поблизости. Люди углядели, как уезжало то ли десяток, то ли дюжина, по-разному говорили. А было сколько? Верно, пятнадцать.
И уходили без вьючных лошадок. Куда пропали? И что делали тут три дня, кроме как разглядывали усадьбу? А еще, среди тех, что уходили, не было атамана. Уж больно у него личность колоритная, не заметить трудно. Громадный, то ли лысый, то ли с бритой головой детина в черном кафтане и с пегой бородой в любой толпе бы выделялся.
Вопросики…
Да! Кто-то еще им помогает из местных женок, подкармливает кроме хуторянина, это Бирюк уже подслушал у своих постояльцев. Так что вполне могли где-то затаиться буквально под боком.

Тимоха с утра всем мужикам, бабам и особливо мальцам, эти - самые глазастые, наказал выглядывать чужих. Что ж, дело хорошее, а то у меня на душе неспокойно как-то. Словно кто-то в меня сквозь прицел глядит. Неприятное чувство.