Наполеон Древнего Мира? Безусловно.

Тогда прочитаете у нас. Мы с соавтором заклепочники. Матчасть мы знаем. Каждый на своей половине. За слова свои отвечаем.

Так говорят все. Вообще все читатели, кто уже высказался по данному вопросу.
Я надеюсь, прошлыми текстами я доказал, что кое-что в вопросе понимаю?
Так вот, у меня нет сомнений насчет того, что у АМ не получится всехпобедизма и разгона голых дикарей левой пяткой. Я согласился на предложение коллеги только после того, как кое-что выяснил для себя по данному вопросу. Мне неинтересно писать, про унижение в ближке кого бы то ни было. Как все это будет выглядеть - увидите.

Не писать я не могу, заболел тяжелой формой графомании. Но в "Кругах 2" нет ничего кроме пяти страниц первой главы и туманных идей-заделов с первой части. А во "Фракийце" меня все лето терзали сомнения, нужен ли он вообще кому-то. Я знаю, что там писать, поскольку сюжет продуман намного вперед, и отдельные сцены даже прописаны, но все повисло, слова не приходят. Поэтому и решил отвлечься. А еще мне всегда хотелось написать что-нибудь в соавторстве.

За пропаганду спасибо. Без вас бы вообще никто не знал.

Впереди щитоносцев Гелланика шли три сотни агриан. Пока ползли пустынной дорогой, македоняне не напрягались, пропустив вперед фракийцев, но едва показались свежераспаханные поля, щитоносцы заторопились. Где поля, там и село. Если эти варвары опять, как и в прошлый раз войдут в него первыми…
   – Давай-ка ребята, шире шаг, – командовал Теримах, – а то нам снова одни куриные кости на ужин достанутся!
   – Эти варвары еще и собак всех сожрут, – пропыхтел Медведь.
   – Собак? – Теримаха передернуло.
   – Ну да, сам видел.
   – Охренеть… Нет, я голодным спать не лягу! Надоело уже черствые лепешки грызть. Шире шаг, ребята!
   После боя с тирийцами на молу, Теримах, замеченный за попыткой спасения командира, попер в гору. Назначен декадархом, старшим над шестнадцатью воинами. Отметил его Гелланик и в недавних стычках с варварами Антиливана. Теперь у Теримаха синий шлем с серебряной полосой вдоль гребня. Почет и уважение. И ведь всего месяц назад рядовым был. Видать, заметили, наконец, боги. Этак и до золотой полосы, лохаговой, дослужится парень. Если жив останется. Последнее весьма зыбко. Горцев гонять, конечно, труда не составило, воины они никакие, но все равно, два человека в декаде рыжего словили случайную стрелу.
   Гипасписты шли, подвесив свои большие круглые щиты на левое плечо или закинув за спину, вместе с кожаным ранцем, в котором несли припасы, и скатками-постелями. К ранцу подвязали и шлемы, никто не хотел париться в нагретом на солнце бронзовом колпаке. На головах у большинства шерстяные береты-каусии от солнца, а Теримах закутался в финикийский платок, удерживаемый на голове шнуром.
   Колонна александровых воинов растянулась почти на пять стадий. Впереди двигались пешие агриане и дозорная ила «друзей». За ними гипасписты, по четверо в ряд (ширина дороги позволяла), все остальные «друзья». В хвосте шли критские лучники, замыкал колонну лох щитоносцев.
   Солнце уже клонилось к закату, когда впереди забрехали собаки.
   – А вот и село, – прогудел Медведь, – фракийцы дошли.
   – Надо и нам поспешать, – согласно кивнул Теримах.
   – Да и так почти бежим.
   Александр, в отличие от своих воинов, предвкушавших отдых не в чистом поле и ужин более плотный, чем обычно, никуда не торопился. Царская ила неспешно ехала шагом в двух-трех стадиях позади щитоносцев. Царь осматривал окрестности и беседовал с проводником-иудеем, нанятым в Сидоне. Тот, явно обладая большими способностями к языкам, знал полдюжины местных диалектов и довольно сносно говорил по-эллински, сказывалось давнее общение с купцами. Любознательный Александр, отметив чистоту речи иудея, поинтересовался, много ли эллинов ездит через Финикию торговать на восток, в Вавилон.
   – Мало. Вы, яваны, народ моря. Редко вглубь суши забираетесь. Но бывает, отчаянные попадаются. В Дамаске встречал пару раз.
   – А далеко еще до моря?
   – Уже близко, мы сильно отклонились к западу.
   – Разве это плохо? – удивился царь, уловив не слишком-то довольный тон проводника, – быстрее достигнем побережья.
   – Там не слишком хорошо идти берегом, упремся в устье Киссона, – возразил проводник, – лучше прямо сейчас взять севернее. Тут есть широкая дорога. И пешим и конным удобно будет. А через реку мост есть.
   – Куда она ведет?
   – Сначала в Назарет, а потом прямиком до Тира. Хорошая дорога. Купцы часто ездят по ней. Много караванов.
   Александр повернулся к одному из своих телохранителей-соматофилаков.
   – Что думаешь, Лагид?
   – Ну, раз хорошая дорога, почему нет? Скорей дотопаем.
   – Дотопает он… Уж забыл поди, когда пешим ходил. Ты что, устал уже? Спешишь отдохнуть? Там не получится, – Александр покачал головой.
   – Да уж, – проворчал Птолемей, – если ты, царь, доверяешь что-то строить Гефестиону, тот умудряется застроить всех…
   – А вам бы только рушить, – беззлобно ответил Александр, – Гефестион не самый первый в бою, для этого вон, у меня Клит есть. Или ты. Зато поручи вам построить город, вы в нужник спустите все деньги, мастера от вас разбегутся, рабов забьете палками тьму, за леность. И кое-как возведете три сарая. А Гефестиону дай втрое меньше денег и людей, и он построит город.
   Птолемей спорить не стал, повернулся к проводнику.
   – Как называется это место, Эфраим?
   – Ар Мегиддо, – ответил тот.
   – Как? – переспросил Александр, – Хармагедо?
   – Ар Мегиддо, – повторил проводник и перевел, – гора Мегиддо.
   Птолемей фыркнул.
   – Язык сломаешь. И где эта гора?
   – Вон там, вдалеке виднеется.
   Лагид приложил ладонь козырьков к глазам, всматриваясь.
   – Вижу. Это и есть гора? Чего-то невелика. Я бы сказал, что это холм большой.
   – Там, на вершине, заброшенная древняя крепость, старая, как само время. Некогда царь египетский победил здесь царя иудеев. А еще раньше другой царь египетский победил много ханаанских царей. А еще раньше…
   – Другой царь египетский… – передразнил Птолемей, – победил всех царей Ойкумены? Им, царям, тут медом намазано?
   Александр покосился на Лагида, а Эфраим неодобрительно поджал губы.
   – Напрасно господин смеется. Это плохое место. Здесь много крови лилось. Много битв было. И будет еще.
   – Почем знаешь?
   – Наши пророки так говорят. Плохое место.
   – Зато округа хорошо просматривается, – сказал Александр, – дорога на этот, как его, Назарет, проходит возле горы?
   – Нет, раньше. До нее совсем немного осталось. Шагов пятьсот.
   – Значит, передовые уже достигли. Тут и встанем лагерем, возле дороги, а завтра выступим на Назарет.
   – Я бы не стал, господин, – пробормотал Эфраим, – плохое место…
   – Солнце садится, поздно уже, надо лагерь разбивать.
   – Дальше, как раз на перекрестке дорог село есть.
   – Вот как? Что сразу не сказал? – Александр повернулся к Птолемею, – Лагид, двигай туда, проследи за дисциплиной. Гелланик-то справится, а фракийцы как бы не разошлись. Не надо устраивать резни, как в прошлый раз. Это земли под законом, тут мирные пахари живут, нечего их обижать, чай не горцы дикие. Мне не бунтовщики нужны, а мирные подданные. Которые исправно платят подати. Провиант беззаконно не отнимать, заплатить за все взятое.
   
   Когда гетайры подъехали к селу, лежащему в тридцати стадиях от горы, оно уже гудело, как потревоженный осиный рой. Гипасписты и агриане добывали хлеб насущный.
   – Смотри, вот это обол, – Теримах совал медяшку под нос иудею, – хорошая монета, дорогая. Много купишь. Понял? Медведь, чего он башкой мотает?
   – Я думаю, не хочет барана отдавать. Может знает, что за такого барана в Сидоне тетрадрахму дают?
   – Да откуда ему? По роже видать, отродясь дальше своего амбара не выезжал, – Теримах в сердцах сплюнул и легонько толкнул селянина в грудь, – ладно, деревня, иди уже. Мы тебе заплатили, так что без обид. Понял? За-пла-ти-ли. Не понял?
   Старик что-то щебетал и отчаянно жестикулировал, цепляясь за хитон рыжего. Тот выворачивался, но никак не мог отделаться от дедугана. Медведь в это время наматывал на локоть веревку, на другом конце которой упирался баран. Дед, завидев это дело, вцепился в баранью шкуру и стал тащить на себя. Баран немедленно высказался, что он обо всем этом думает. Громко так. Все поняли. Но перетягивание не прекратили.
   – Да иди ты уже, старый! Бабку свою порадуй. Видано ли, целый обол получил. Когда еще так разбогатеешь…
   Из соседнего двора выскочил фракиец с лисьей шапке набекрень, сжимая подмышкой пестрого петуха. За ним выбежала немолодая женщина и бросилась на агрианина с кулаками. Тот, отмахиваясь одной рукой, попятился, коверкая эллинскую речь.
   – А ходи отсюда, ведьма старый! Ходи, давай!
   Старуху схватил за локоть еще один фракиец и с жаром зашептал. Тоже по-эллински, но гораздо чище:
   – Слышь, мать, куда вы всех девок-то дели? А? Девок, говорю, дели куда?
   Он сложил ладони чашами, изображая груди.
   – Понимаешь? Девки? Где?
   – Эй, ты, – крикнул Теримах фракийцу с петухом, – грабить не велели!
   Для авторитета он водрузил на голову поверх платка шлем. С тех пор, как рыжий сделался декадархом, он норовил по любому поводу покомандовать и важничал. Большой начальник, ага.
   Агрианин даже ухом не повел.
   – Да плюнь ты на него, – Полидор сгреб брыкающегося барана за ноги и взгромоздил на спину, – пошли.
   Из соседнего двора донесся девичий визг и фракийская брань.
   – Ну-ка сходим туда, – сорвался Теримах.
   – Не ходи, – попробовал возражать Полидор, – не надо с ними ссориться. Они же на всю голову долбанутые.
   Но рыжий друга не послушал. Пока он бежал до ворот, крики смолкли. Когда Теримах ворвался внутрь, его взору открылась картина, от которой сердце застучало чаще.
   На земле возле какого-то сарая лежала девушка в рубашке, разорванной до пупа. Всхлипывая, она медленно отползала от скорчившегося у нее в ногах фракийца с задранным до подмышек хитоном. Над ним стоял крепкого телосложения иудей с цепом.
   Теримах остановился, не произнеся ни слова. Иудей взмахнул цепом и обрушил его на фракийца. Тот даже не дернулся. Он вообще не подавал признаков жизни, а возле головы темнела лужица. Селянин снова размахнулся и ударил. Потом еще раз. Обернулся. Увидел македонянина. Несколько мгновений оба стояли без движения, сцепившись взглядами. Иудей шагнул к Теримаху. Тот нашарил рукоять меча.
   В этот момент во дворе появился Полидор с бараном на плечах и еще один воин теримаховой декады. Здоровяк сразу же сориентировался в обстановке и, сбросив барана наземь (тот мгновенно вскочил и с жалобным блеянием бросился прочь со двора, едва не снеся ворота), выхватил меч.
   – Ты что творишь? – прогудел Полидор.
   Иудей, заорав что-то на своем языке, размахнулся цепом и прыгнул вперед. Теримах отшатнулся, тяжелый билень пронесся у самого его носа. Медведь, несмотря на свои внушительные размеры и обманчивую неуклюжесть, двигался стремительно, и второй удар иудей нанести не успел. Клинок вошел ему в печень. Отточенным движением, с проворотом, Полидор выдернул меч. Хлынула кровь. Селянин упал на колени и завалился на бок. Девушка снова завизжала.
   – Заткнись, дура! – третий щитоносец шагнул было к ней, но вдруг споткнулся, словно на стену налетел.
   Из-за сарая выскочил мальчишка лет двенадцати и всадил воину в живот короткое копьецо. Тот захрипел, судорожно схватился за древко и упал.
   – Ах ты! – Полидор прыжком оказался возле мальчишки и одним ударом рассек его от плеча до середины груди.
   Тот рухнул навзничь, не издав ни звука.
   – Влипли… – процедил Теримах, глядя на смертельно раненого товарища, который дернулся пару раз, подтянув колени к животу, и замер.
   – Убираемся! – рявкнул Полидор.
   – А как же Акаст?
   – Пошли! – Медведь схватил друга под локоть.
   Теримах попятился. В воротах обернулся, взглянув на девушку. Ее плечи вздрагивали, ладони прикрывали обнаженную грудь, а глаза лучились ненавистью.
   Уйти по-тихому не удалось. За воротами македонян встретила толпа, человек двадцать иудеев. С дрекольем.
   Теримах и Полидор встали спина к спине, изготовившись к драке.
   
   Александр пожелал осмотреть заброшенную крепость, и пока воины разбивали лагерь возле села, с несколькими телохранителями и проводником проехал к горе. Он взобрался на вершину и долго бродил внутри кольца обветшалых покосившихся и наполовину вросших в землю стен, вытягивая из Эфраима по крупицам историю этого места. Здесь царило вековое запустение. Проводник знал мало, рассказал лишь, что египетский царь Нехо триста лет назад разбил здесь войско иудеев и убил их царя Иосию.
   – Нехо? – переспросил Александр, – не тот ли, про которого писал Геродот?
   – Я не знаю, кто такой Геродот, не гневайся, пожалуйста.
   Александр снисходительно усмехнулся.
   – Геродот писал, что по приказу этого царя финикийцы совершили плавание вокруг Ливии, затратив на это три года.
   Он не стал добавлять, что потомки смелых мореходов подвигом предков очень гордятся и рассказом об этом событии надеялись произвести на него, царя Македонии, впечатление. Произвели. Правда совсем не ожидали, что Александр немедленно потребует показать ему карты и периплы[8], начнет расспрашивать о ветрах и гаванях, о народах, населяющих неведомые берега.

***** 8 Перипл – описание пути. Периплы широко применялись античными мореходами и ценились значительно выше карт.

   – А что ты там говорил о ханаанских царях и другом сражении?
   – Об этом мне еще меньше известно, царь. Знаю только, что было оно очень давно. Древняя битва Нехо случилась вчера по сравнению с этой. Рассказывают еще, что правил тогда Египтом могущественнейший царь, и он побил вражеское войско в десять раз больше собственного.
   Александр ощутил укол ревности. Он хотел что-то сказать, но не успел. Снизу окликнули.
   – Что случилось? – раздраженно спросил Александр.
   – Драка, царь, – отозвался старший из его телохранителей, Клит, прозванный Черным, родной брат кормилицы Александра, Ланики.
   Александр спустился вниз. Подвели коня. Гнедого. Своего верного друга, вороного «фессалийца» Букефала, царь берег в походах, садился на него лишь в сражениях и тогда, когда хотел произвести впечатление на жителей очередного покорившегося города.
   – Рассказывай.
   – Ну, – замялся Клит, – не уследили, короче, за фракийцами…
   – Опять обидели местных? – царь начал закипать, – много народу побили?
   – Да пятерых всего. Четверых фракийцев и одного из щитоносцев. Ладно, мы с Птолемеем подоспели вовремя, еще нескольких наших отбили. Помятых, правда, изрядно.
   – Я про иудеев!
   – А-а… Этих много.
   Александр побелел от гнева.
   – Руки вырву! Возвращаемся!
   Царь пустил гнедого с места в галоп. Свита заторопилась следом.
   Сгустились сумерки, но в селе тьму рвало на части пламя пожаров: пылали несколько домов. По небу разливалось зарево. Местные жители суетились, тушили. Выгоняли из хлевов скотину. Кругом лежали трупы, выли женщины.
   – Зачинщиков под стражу, – распорядился царь, – разбираться буду утром. Виновных казню безо всякой жалости.
   Александр отыскал глазами Аттала, командира агриан.
   – Ты в который раз подводишь меня. Если твоим людям до сих пор неведома дисциплина – в том вина командира. В Тире тебя будет судить войско.
   – За что, царь?! – возопил Аттал, – подумаешь, пожгли варваров! Они первые напали! Убили моих воинов! Те всего лишь заигрывали с девками!
   – Прочь с глаз моих. Клит, его тоже под стражу.
   «Подумаешь, пожгли варваров»…
   Сам-то ты кто? Фракиец с македонским именем, обэллинившийся варвар, возомнивший о себе невесть что. Что же, действительно его судить? Сына князя Лангара, верного союзника, за которого когда-то хотел выдать сводную сестру, Кинану…
   Александр скрипнул зубами.
   Воины подвели к царю высокого старика в длиннополом льняном одеянии и белой накидке, расшитой поперечными черными полосами, покрывавшей голову и спускавшейся почти до колен.
   – Кто ты?
   – Меня зовут Ионафан бен Зара, – ответил старик, – я учитель Закона.
   – Хорошо же ты учишь закону своих людей. Зачем они убили моих воинов?
   – Мы не сделали тебе зла. Твои воины грабили нас и насиловали наших жен.
   – Это я выясню.
   – Я не лгу.
   – Ты знаешь, кто я? – спросил Александр.
   – Да, – сказал старик, после недолгой паузы, пристально глядя царю прямо в глаза, – наши пророки говорили от твоем приходе века назад.
   – Вот как? И что же они говорили?
   Ионафан помедлил, потом произнес:
   – «Видел я, как овен бодал к западу и к северу и к югу, и никакой зверь не мог устоять против него, и никто не мог спасти от него; он делал, что хотел, и величался. Я внимательно смотрел на это, и вот, с запада шел козел по лицу всей земли. Он пошел на того овна и бросился на него в сильной ярости своей. И я видел, как он поразил овна, и недостало силы у овна устоять против него, и он поверг его на землю и растоптал».
   – Что это значит? – недоуменно спросил Александр.
   – Говорится в книге пророка Даниила, что овен – это царь персидский, а козел косматый – царь сынов Явана.
   Черный Клит усмехнулся, взглянул на Птолемея, словно ожидая, что тот разделит его веселье, но Лагид был серьезен и мрачен. Ионафан продолжал:
   – «И восстанет царь могущественный, который будет владычествовать с великою властью, и будет действовать по своей воле».
   – Я и есть царь могущественный, – сказал Александр, – действующий по своей воле. И я разбил царя Персии. Видать, не врали твои пророки.
   Ионафан не ответил. Александр тоже некоторое время молчал, глядя учителю закона прямо в глаза. Тот взгляда не отводил.
   – Утром ты станешь свидетелем моего суда, – наконец нарушил молчание царь, – если невиновность твоих людей будет доказана, вы получите возмещение ущерба золотом. И за побитых людей, и за скотину, и за сожженные дома. Если же нет, довольно с вас наказания.
   Александр повернулся к Птолемею.
   – Лагерь укрепить, посты усилить.
   – А если эти попытаются ночью напасть? – кивнул Птолемей в сторону группы иудеев, окруженных частоколом копий гипаспистов.
   Александр посмотрел на них, прищурившись.
   – Отпустите. Эти не попытаются.
   Царь повернулся и пошел прочь. Клит злобно взглянул на Ионафана и последовал за Александром.
   
   – Что делать, Элиазар? Они жгут, грабят, убивают от самого моря Галилейского! Их многие тысячи, а нас всего два десятка. Как нам свершить месть?
   Элиазар, кузнец из селения Арабата, сожженного Александром четыре дня назад, оторвался от созерцания македонского лагеря и повернулся к своим воинам, вчерашним пастухам и землепашцам.
   – Надо отсечь голову и тело рухнет само. У нас есть их одежда, шлемы и щиты. Иаир, Давид, пойдете со мной. Когда они совсем угомонятся…
   – Это безумие, Элиазар! Ты и на сто шагов не подберешься к их царю!
   – Посмотрим, – отрезал кузнец.
   
   В эту ночь Александр долго не мог заснуть. К ночи набежали тучи, налетел шквал. Он долго испытывал на прочность шатер. Далеко на западе Зевс потрясал своим перуном. Плясали молнии. Раскаты гнева Громовержца медленно приближались, становясь все страшнее. Александр пытался отвлечься от мятущихся путаных мыслей чтением Илиады, но и это испытанное средство не помогало. Только глаза натрудил в чахлом свете масляной лампы.
   Он погасил ее, но света не убавилось – зарницы разыгрались так яростно, что стало светло, как днем. Вспышки молний сливались в одну, грохот катился с гневающихся небес нескончаемым потоком.
   Александр лежал в постели, и ему казалось, что над ним не колеблющийся на ветру купол шатра, а океан света, ослепительное в своей невероятной, невозможной белизне, небо богов.
   – Какой знак ты подаешь мне, Отец мой? – прошептал царь.
   Нет, не Филиппа поминал тот, чья страшная тень восставала сейчас, дотягиваясь до самых отдаленных уголков Азии, облеченная плотью имени – Искандер Зулькарнейн, Проклинаемый людьми. Давно не Филиппа… Человек, кому Александр обязан всем, властью, непобедимой армией и, разумеется, самой жизнью, сгинул в мрачном багровом сумраке Аида. Без следа.
   «Не от Филиппа я родила тебя», – долетел из бездны пространства и времени голос матери.
   
   Он видел сон. Зал, освещенный сотнями факелов, украшенный гирляндами цветов. Свадьба Филиппа, царя Македонии. Кругом полно людей, они веселятся, пьют вино, поют песни. Высокий, мощного сложения человек, встает с ложа, поднимает кубок для здравницы:
   «Македоняне, просите богов благословить чрево вашей новой царицы и подарить стране законного наследника престола!»
   Вспышка!
   «А меня ты считаешь незаконным, негодяй?!»
   Тяжелый золотой кубок летит в ненавистное лицо.
   Чернобородый богато одетый одноглазый хромец, только что благодушно принимавший поздравления, вскакивает с пиршественного ложа со сведенным от ярости лицом.
   «Немедленно извинись перед Атталом! Извинись перед родственником!»
   «Он мне не родственник!»
   «Ты… змеиное отродье! Убью!»
   Чернобородый выхватывает меч, бросается вперед, но, запутавшись в полах одежды, падает на пол.
   «Смотрите, друзья, мой отец хочет идти в Азию, а не может дойти от стола до стола!»
   
   Одноглазый суровый бородач, стоящий у постели, ухмыляется: «Кажется, твой отец, Александр, сам Зевс. Зачем тебе двое отцов?»
   Отец не один. Вокруг стоят тени. Их лица едва различимы, но он узнает: Парменион, Филота, Клит, Каллисфен…
   Почему они здесь?
   «Ты убил их».
   «Нет! Это ложь! Они живы! Парменион и Филота в Тире, как и Каллисфен. А Клит, мой верный Клит здесь, со мной. Он всегда рядом со мной в бою, мой щит!»
   «Ты убил их», – повторяет Филипп, – «как и меня…»
   «Нет! Я невиновен! Отец, я невиновен в твоей смерти, я покарал твоих убийц. Всех до одного!»
   «И все же ты убил меня Александр. Сын Зевса…»
   Лицо Филиппа искажает гримаса. Словно сотканное из дыма, оно плывет, гонимое легким ветерком, растекается в пространстве, тает без следа.
   Ветер. Откуда здесь ветер, в этой душной каменной могиле? Приводимое в движение рабом массивное опахало с вышитым золотом человекоорлом, знаменем персидских царей, мерно раскачивалось над царской постелью. Александр протянул руку к человекоорлу, попытался приподняться, но даже на это движение не было сил.
   – Отец… не оставляй меня, – еле слышно прошептал царь, проваливаясь в забытье.
   – Кого он призывает, Зевса-Амона или Филиппа? – негромко спросил чей-то голос.
   – Помалкивай, пока голову не сняли.
   Кто это? Птолемей?
   Чьи-то шаги, голоса, быстрые тени. Возле царской постели появились люди. Он почти не видел их, глаза слезились. Горящего лба коснулась мозолистая мужская рука. Ее обладатель склонился над ним. С трудом различая его лицо, Александр позвал:
   – Птолемей… Прикажи… пусть подготовят ванну… холодную. Здесь слишком жарко… Я хочу… смыть пот. Потом… я принесу жертвы… Ты слышишь… меня?
   Птолемей кивнул. Он выглядел странно, словно разом постарел на десяток лет: в волосах серебрилась седина.
   Слабость пройдет. Он всегда был здоров, как бык. Ведь он даже не ранен. Он просто устал, ему душно в этом огромном городе. Нужно скорее уехать. В устье Евфрата ждет флот, ждет Неарх. Нужно отплыть с Неархом. Морской ветер излечит его быстрее сотни лучших лекарей. А царством пусть правит Гефестион.
   «Позовите Гефестиона… Почему его нет здесь? Я хочу его видеть…»
   «Разве царь не помнит? Гефестион умер…»
   «Умер?.. Да… Я помню…»
   
   Александр открыл глаза. Мягкий неяркий свет масляного светильника резанул внезапной болью, словно был тысячью солнц. Ведь он же погасил лампу. Разве нет? Кто ее зажег? Сведенные судорогой холодные пальцы сжимали край тонкого шерстяного покрывала, будто поводья. Мышцы дрожали в ознобе. Сквозь плотную, застилающую глаза пелену, проступали огненные сполохи. Они кружились в призрачном хороводе, стирая зыбкую грань меж явью и видением.
   «Сон»
   Замерев без движения на десяток ударов сердца, Александр, не слушающимися руками, стянул с себя покрывало и попытался сесть в постели. Тело, когда-то сильное, ловкое, покорное его воле, теперь было словно налито свинцом. Преодолевая слабость, царь провел ладонью по пылающему лицу, стирая липкий пот.
   На постели сидел большой пушистый белый кот. Почему-то с разноцветными глазами, красным и белым.
   – Откуда ты здесь? – прошептал Александр.
   – Молчи и слушай! – взметнулись длинным языком пламени светильника несказанные слова.
   Александр вздрогнул.
   – Кто ты?!
   – Молчи и слушай! Мы – Очи Единого! Имя Красному глазу, синему в свете дня – Атон. Имя Белому глазу, зелёному в свете дня – Йаху. На древнем священном языке Ремту. Иудеи, которых ты оскорбил походя, понесли по свету Истину, назвав Ночное и Дневное Око Единого именем Яхве и Адонай, а истинного имени Моего не знает никто. Ты считаешь себя сыном Бога, так назови Имя!!! Его не знает никто… Разве Владычица Истин и Владычица Вечности, которой ведомо всё…
   Кот оказался на руках юной девы с глазами, цвета предзакатного неба. Тёмные волосы обрамлял обруч синего золота с белым пером.
   – Когда я пришла в этот мир, я познала, сколько в нём боли, Защитник Мужей. Вечность – как воды Хапи, который вы зовёте «Нил». Нет в ней грядущего и ушедшего, а лишь верхнее и нижнее течение Реки. И Реку вечности переполняет боль смертных. Когда ты возьмёшь Град-на-Острове, много крови прольётся в Реку Вечности, принесёшь ты такие жертвы кровавым тварям тьмы, чьи изваяния стоят в храмах Града, что и не снились его жителям, поклоняющимся нечестивым, жаждущим крови. Когда я нисходила в этот мир, брат мой, Избранный Вместилищем, брал этот город, но он не пролил крови даже того, кто пригласил его торговать, а хотел убить. Разве по Истине задуманное тобой, Защитник Мужей? Разве в праве своём возьмёшь ты хитростью, а не мечом и не разумом, Двойную Корону Сома, из рук ребёнка, доверившегося тебе?
    – Великая, я не знаю, кто ты, Паллада или…
   Улыбка и звонкий смех.
   – Ты говоришь о том, что ещё не свершилось, но свершиться? Ты судишь за то, чего еще не было?
   – Я же говорила тебе, нет грядущего и ушедшего, есть Река. Смертные слишком слабы, чтобы плыть против течения, или ускорить бег, налегая на вёсла. Даже ты… Тебя несут воды, как щепку… Сын бога… – снова улыбка, на этот раз, исполненная печали, – ты считаешь себя непобедимым? А не хотел бы ты встретиться с равным? Или с тем, кто… сильнее тебя?
   – Где я найду этого великого воителя, Владычица? Дарий бежал. Кто в Азии осмелится противостоять мне? Может быть, в землях далекой Индии?
   – В Реке, Защитник Мужей. Выше по течению. Позади. Оглянись – и найдёшь…
   
   Молния ослепила Элиазара, а порыв ветра сбил с ног. Его спутники, устрашенные гневом Господним, отстали, но кузнец, исполненный решимости, продолжал идти, ползти вперед. Еще шаг, еще. Он почти ничего не видел. Молнии, сверкающие мечи, секли тьму, кружились в бешеном танце.
   Элиазар снова упал. Поднялся, шагнул, прикрывая руками лицо от ветра. Новая вспышка на краткие мгновения вырвала у тьмы очертания фигуры. Человеческой. Элиазар приблизился, пытаясь различить лицо.
   Это не македонянин. Высокий старик с непокрытой головой, длинными пепельными волосами, мятущимися на ветру. Элиазар узнал его. Он не однажды встречал этого человека, Ионафана бен Зара, учителя Закона, известного по всей Галилее.
   Губы старика шевелились, произнося молитву, а может проклятия. Элиазар замер на месте. Позабыв про бушующий вокруг огненный ураган, он весь обратился в слух.
   – В назначенное время пойдет он на юг; но последний поход его не такой будет, как прежние…
   Гроза стихала, тучи унесло на восток, и освобожденная полная луна залила землю тусклым серебряным светом. Кузнец огляделся по сторонам: он стоял в поле, где раскинулся… где должен был находиться македонский лагерь. Но его не было…

Отредактировано Jack (08-10-2012 18:43:15)

Сознание вспыхнуло жаром, словно внезапный порыв ветра сорвал с остывающей иссиня-черной поверхности уголька серые хлопья золы, пробудив к жизни уже умерший росток багрового пламени. Сразу стало трудно дышать. Грудь сдавила необоримая тяжесть. Где-то далеко-далеко наверху, сквозь толщу холодной вязкой тьмы, обволакивающей тело, пробивались пляшущие блики и лучи солнца, расходящиеся звездой Аргеадов, что горит на щитах македонских воинов. Он рванулся к солнцу, что было силы, теряя разум в схватке с неумолимо накатывающим удушьем. Он не умрет в этой ледяной бездне! Надо бороться! Еще немного, последний рывок!
   Вот и поверхность, разорванная всплеском на мириад серебряных брызг. Глоток жизни со свистом ворвался в легкие, а мир мертвой тишины наполнился множеством звуков.
   Александр открыл глаза. Полежал немного без движения, пытаясь понять, где он находится. Нет, это уже не сон. Он в своем шатре, и, хотя лучи восходящего солнца не могут пробиться сквозь плотную ткань, голоса снаружи и привычный шум пробуждающегося лагеря говорит о том, что наступило утро. Голова гудела, словно медный лист, превращающийся в полусферу котла, под ударами молота мастера. Царь откинул мокрое от пота тонкое покрывало и медленно сел в постели. Провел руками по лицу. По спине пробежал холодок: Александр вспомнил ночной кошмар, едва не лишивший его рассудка.
   – Я принесу жертву в Тире, отец. Не Гераклу Тирийскому, а тебе, Филиппу, потомку Геракла.
   Царь встал. Замер на мгновение, прислушиваясь к ощущениям: не кружится ли голова, есть ли привычная твердость в руках и ногах. Нет, все прошло, мимолетная слабость, насланная жестоким насмешником Морфеем, бежавшим с наступлением утра, растаяла без следа. Он здоров и вновь полон сил.
   – Эй, умываться! – крикнул царь.
   Ждать не пришлось, но на пороге появился не слуга с чаном воды и полотенцем, приготовленными для умывания царя. Вошел Птолемей. Даже здесь, в полумраке спального помещения шатра, Александр смог разглядеть, что на телохранителе лица нет.
   – Что случилось?
   Птолемей не ответил.
   – Да не томи! Язык проглотил? Что там такое? Войско Дария?
   Последний вопрос прозвучал с явной насмешкой.
   – Случилось? – рассеянно пробормотал Птолемей, – а, нет, это не Дарий. Там… Другое… Селение пропало…
   – Как пропало?
   – А вот так. Пропало и все. Как сквозь землю провалилось, – пробормотал Лагид.
   Александр нетерпеливо набросил хитон, откинул полог шатра. Поморщился, чуть отвернув лицо от бьющих прямо в глаза аполлоновых стрел.
   У входа в шатер стоял Клит, бледный, как некрашенная мраморная статуя, и немигающим взором, не замечая царя, смотрел куда-то вдаль. Вокруг толпились воины и озирались по сторонам. Испуганно. Озадаченный Александр проследил взгляд Клита и, хотя и предупрежденный Лагидом, едва не разинул рот от удивления, как в детстве, в тенистых садах Миэзы, где он с жадностью впитывал слова Аристотеля, рассказывающего об устройстве Ойкумены. Повести о дальних странах, их чудесах, и по сию пору не насытили жаждущую познания душу царя. Многие из тех «чудес» впоследствии неприятно ранили разочарованием, едва он увидел их воочию, прикоснулся. Нынешнее же к таковым не относилось.
   Лагерь, разбитый македонянами в сумерках, стоял у перекрестка дорог, на небольшом бугре. Отсюда хорошо просматривалась вся округа на десятки стадий. К востоку до самого горизонта раскинулись бурые, только недавно засеянные поля, пастбища, от пестрого многоцветья которых рябило в глазах. На западе, из утренней дымки вырастали Кармельские горы, протянувшиеся с юга на север до самого моря. Вчера на закате их восточные склоны были совершенно черны, а сейчас, в лучах восходящего солнца, они выделялись бледной синевой, точно такой же, что затянула весь горизонт к северу. Лес вдалеке, не иначе. Покинув предгорья Антиливана, македоняне уже несколько дней не видели лесов.
   Подножие одинокой горы Мегиддо, отстоящей к востоку от Кармельской гряды, тоже густо заросло лесом. Александр немного удивился, отметив, что вчера тот представлялся совсем небольшой рощей. Впрочем, когда он ездил смотреть на заброшенную крепость, уже темнело, к тому же та куда сильнее завладела его вниманием, нежели дюжина ливанских кедров. Их редеющие из века в век рощи он встречал на всем пути от Исса до Тира. Размеры этой явно недооценил. Ну да ладно. Стоит ли обращать на это внимание, когда тут под боком гораздо более удивительные дела творятся?
   Птолемей ничего не выдумал, селения у перекрестка, как ни бывало.
   – Что тут, Кербер меня раздери, происходит? – озадаченно спросил Александр, ни к кому конкретно не обращаясь.
   – Вот… Нету… – пробормотал Клит, заметив, наконец, что царь давно уже вышел из шатра и стоит рядом.
   – Вижу, что нету. А куда делось?
   Толпившиеся рядом воины бурно обсуждали произошедшее.
   – Это их бог… Иудеев, значит… Помнишь, Аррабей, в Сидоне тот иудей, что проиграл тебе в кости, рассказывал про своего бога? Вроде, он еще чудеса умеет делать.
   – Все боги делают чудеса, – рассудительным тоном ответил тот, кого назвали Аррабеем, – иначе какие же они боги?
   – Ну да, ну да, – покивал первый, – только вот думаю, мы варваров вчера немножко… того… Прижали. Они вознесли молитвы к своему богу, он их и спрятал.
   – Ни хрена себе… Я вот еще дома кучу денег на жертвы спустил, чтобы жена, наконец, сына родила. А то девка на девке, куда мне их столько? Мне и для половины приданого не собрать. Да видать далековато от нашего медвежьего угла до Олимпа… Может уже пора иудейскому богу жертвы приносить, раз он такой могучий и завсегда поможет тем, кто ему молится? А наши олимпийцы… Может, ну их, к воронам, все равно не слушают?
   На богохульника зашикали:
   – Ты чего, совсем из ума выжил, придурок?! Пасть свою поганую захлопни.
   – А что? – поддержал отца многочисленных дочерей другой голос, – наш царь завсегда чужих богов ублажает. Дабы не гневались. Вон, и Тир пытаемся забодать, ради жертвы Гераклу.
   – Так то – Гераклу. Он же наш.
   – Э, нет, чужой это Геракл, не тот, который сын Алкмены от Зевса. Мне в Сидоне один хрен из местных говорил, что этот храм тирийский – древнейший, какой только люди помнят. Так что не наш это Геракл, «пурпурные» его и зовут иначе – Мелькартом.
   – Дурень, этот Мелькарт и есть Геракл, это всем известно, кроме тебя, деревня, побольше «пурпурных» слушай, они тебе еще и не так башку задурят!
   – Да хватит вам! Тут-то нет никаких Гераклов! Тут-то чей бог чудо сотворил?
   – Говорят же тебе, иудейский. Иудеи здесь живут, стало быть, их бог. Чей же еще?
   – Эх вы, олухи, язык-помело, раскудахтались, как бабы… Царю-то виднее, кому жертвы приносить. Опять же Аристандр ему завсегда подскажет, уж он-то в богах разбирается. Раз сказал – Геракл, значит, он самый и есть. Навыдумывают каких-то мелихаров, мелихеров…
   
   Александр на мгновение ощутил предательскую слабость в ногах: припомнил странный сон. Впрочем, он быстро взял себя в руки.
   – Клит, за мной.
   Царь вышел за пределы лагеря в сопровождении гетайров и гипаспистов, жавшихся друг к другу и державших оружие наготове, словно оно могло как-то защитить смертных, если бы боги (все же интересно, чьи), явившие свое невероятное могущество, пожелали бы им навредить. Александр вместе со свитой приблизился к перекрестку дорог и озадаченно остановился.
   Дорога в Назарет по-прежнему бежала на север, как и та, по которой с востока пришли македоняне, однако обе они не очень-то походили на самих себя вчерашних. Совпадали лишь направления. На земле отчетливые следы ног и конских копыт. Тысячи следов. Словно здесь совсем недавно прошло войско. Вот только не македонское. Следы вели на восток и на север.
   – Это что, вчера мимо нас протопало чужое войско, а часовые даже тревогу не подняли? Проспали?
   – Никто не спал, – возразил Клит, – я лично посты проверял. Ты же сам приказал их усилить.
   – Не слишком свежие следы, – сказал один из гетайров, присев на корточки прямо посреди перекрестка, – два или три дня назад шли. До нас еще.
   – Но нам навстречу, – сказал Александр, – и куда делись?
   – Часть видно к северу завернула. Туда вроде больше следов идет.
   – А наших-то собственных следов не видать, – сказал Птолемей.
   Никто не нашелся, что ответить. Александр вернулся в лагерь и созвал командиров на совет.
   – Что вы обо всем этом думаете?
   Стратеги некоторое время молчали, чесали заросшие щетиной подбородки. Первым решил высказаться Гелланик, мощного телосложения муж, ростом превосходящий большинство македонян на голову (а царя на две).
   – Я думаю, прошедшее на север войско – это подкрепления из Газы, идущие на выручку Тиру. Возможно лазутчики «пурпурных» прознали, что царь совершил вылазку в отроги Антиливана, вот часть войска и пошла на восток, чтобы перехватить нас. Да видно мы как-то разминулись.
   – Весьма разумно, – согласился Птолемей, – вот только не объясняет, куда делось селение и наши собственные следы.
   На это никто не мог предложить объяснения. Разве что действительно, предположить божественное вмешательство. Стратеги переглядывались и молчали. Наконец, слово взял царь:
   – Этой ночью я видел сон, – сказал Александр медленно, растягивая слова, словно их из него тянули клещами, – в котором мне явились… Афина…
   Имя Паллады царь произнес неуверенно, будто через силу.
   – И Громовержец… Они попеняли мне, за то, что я обидел иудеев…
   Царь замолчал.
   Стратеги облегченно вздохнули и возбужденно зашумели, обсуждая откровение Александра. Это же все объясняет! Кому же еще явится Зевс, как не своему сыну[22]? А то, что это был Громовержец, никто не сомневался. Грозу-то ночную все помнят? Страшенная. Истинно, в мощи своей Тучегонитель явился. А то, что заступился за иудеев… Ну кто ж знает, что у владыки Олимпа на уме? Не нам, слабоумным смертным пытаться познать пути его… Может тот бог, которому поклоняются иудеи, это тоже Зевс, только другим именем назвавшийся. У него, Астропея, мечущего молнии, множество имен. Вон, Геродот писал, что и в Египте ему поклоняются, называя Аммоном. А уж село спрятать от людских глаз, Громовержцу раз плюнуть. Он и не на такие чудеса способен.

***** 22 Александр стал открыто именовать себя сыном Зевса после посещения оракула Аммона в Египте, однако мать царя, Олимпиада, распространяла подобные слухи и раньше, дабы позлить Филиппа.

   Напряжение растаяло без следа. Попытка Клеарха, начальника критских лучников, напомнить о необъяснимом отсутствии следов македонян потонула в шуме, оставшись незамеченной. Стратеги, кивая и соглашаясь друг с другом, быстро переменили тему, вернувшись к обсуждению гораздо более волновавшего всех вражеского войска. Оно ушло на север, следовательно, действительно идет в Тир.
   – А мы, значит, у них в тылу оказались, – хищно оскалился Птолемей, первым успевший высказать эту мысль, одновременно пришедшую на ум сразу всем присутствующим.
   Стратеги посмотрели на царя. Александр сидел во главе стола, вполоборота, уперев локоть в столешницу и поддерживая подбородок кулаком. Он все еще оставался мрачен, словно теологическая часть совета не добавила ему уверенности в том, что происходящее поддается разумному объяснению. Впрочем, молчал царь недолго.
   – Идем на север, как и собирались. Впереди противник неизвестной численности, посему выступить в полной боевой готовности. Передовой отряд возглавлю сам. Возьму царскую илу и лох щитоносцев. Гелланик, замыкающими тоже поставишь своих людей, агриан не посылать. Те, которые на восток ушли могут еще вернуться.
   – Опасно царь, вдруг засада, – возразил Клит, – позволь мне с передовыми.
   – Пойду сам! – отрезал Александр, – а ты Клит, возьмешь тридцать человек и выступишь дозором вперед на десять стадий. Увидишь противника, в бой не вступай, оставь пару человек для наблюдения, а сам стрелой ко мне.
   Клит кивнул.
   – Выступаем, – приказал Александр.
   Гелланик поднялся первым.
   – А что делать с теми, кого ты приказал взять под стражу? Ты собирался судить их.
   – Не до судов сейчас. К тому же за обиженных вступился сам Элевтерий[23]. Стало быть, ему не угодно, чтобы я судил иудеев. Невместно вершить суд, не выслушав обе стороны. К тому же впереди враг – каждый боец на счету. Воинов освободить.

***** 23 Элевтерий – «освобождающий». Эпитет Зевса.

   – Аттала тоже?
   Александр задумался.
   – Нет. Дерзок стал. В Тире приму решение, как с ним быть, не сейчас. Пусть идет пешим, под стражей.
   
   Сворачивали лагерь недолго. Двух часов не прошло, как колонна двинулась на север, оставив позади себя кострища да выгребные ямы.
   Примерно через полчаса дозор Клита достиг леса. Путь всадникам преградила фаланга громадных кедров, чьи могучие кроны напоминали несколько плоских эллинских шляп, расположенных одна над другой. Среди массивных крепкотелых гигантов взгляд выхватывал тонкие стройные колонны сосен. Густой подлесок зарос можжевельником и кленом. Дорога ныряла прямо в чащу.
   – Смотреть в оба, – приказал Клит, – тут засаду устроить, плевое дело.
   Он высматривал, не кружат ли над лесом птицы – самые лучшие сторожа, завсегда предупреждающие о притаившемся в зарослях вражеском отряде. Однако ничто не предвещало опасности. Птицы звонко щебетали, перелетая с ветки на ветку по своим птичьим делам. Ветер покачивал колючие синевато-зеленые и серебристо-серые кроны. Могучим кедрам не было дела до того, кто путешествует в тени их ветвей, купеческий караван или войско – все одно. Лишь бы не дровосек, охочий до драгоценного тела царя лесов Ливана. Уж те-то за многие века основательно проредили вековые рощи. Храм нужно построить иль флот – вгрызается острый топор в желто-красную смолистую древесину, неся смерть столоктевому гиганту, ствол которого иной раз столь огромен, что охватить его могут, взявшись за руки лишь четыре человека. А то и пять.
   Кедр невероятно ценен, а люди бесконечно алчны, потому давно уже превратили леса в крохотные рощи, ютящиеся высоко в горах. Почти не осталось на лике Геи таких кедровых лесов, что взглядом не охватить. Александр об этом не знал, зато знал Эфраим. При виде необъятного леса проводник от удивления дар речи потерял. Недоуменно вертел головой по сторонам, а потом приблизился к царю, восседавшему на гнедом жеребце (сам Эфраим, непривычный к конской спине шел пешим) и сказал:
   – Не было тут леса!
   Александр удивленно посмотрел на проводника:
   – Ты заблудился, что ли? Дорогу перепутал?
   – Нет, не перепутал. Та самая, вот только не должно тут леса быть.
   – А этот откуда взялся?
   – Не знаю, царь.
   – Уверен? Ты часто в этих краях бывал?
   – Последний раз этой дорогой вел караван шесть лет назад.
   – Вот видишь. Может, подзабыл чего? За шесть-то лет?
   – Нет, царь. Не подзабыл. Нету в окрестностях Мегиддо леса. Только рощи малые.
   – Чудеса! – хмыкнул Птолемей.
   Александр недоверчиво покачал головой.
   – Не ты ли недавно сомневался, та дорога, не та? А вчера и вовсе заявил, что мы слишком к западу отклонились. Видать, перепутал все-таки дорогу-то.
   Эфраим не нашелся, что ответить. Он понял, что царь ему не поверил, но иных слов, дабы убедить Александра в своей правоте изыскать не смог. Так и шел дальше, нахмурившись, копаясь в памяти и мучительно пытаясь опознать хоть что-нибудь знакомое.
   
   Отряд щитоносцев в котором шли Теримах и Полидор вступил в лес последним. Воины озирались по сторонам, сняв щиты со спин и держа копья наперевес.
   Во вчерашней драке друзьям изрядно намяли бока. Теримаху заехали дубиной по ребрам, и теперь он время от времени морщился от боли, прикидывая, целы ли они. На всякий случай перетянул торс тугой повязкой. На синяки и ссадины рыжий внимания не обращал. Не получил вилами в живот и ладно, спасибо Полидору. Медведю ударом доски ободрали до крови левую щеку и надорвали мочку уха. В целом Полидор пострадал гораздо меньше Теримаха, которого селяне смогли сбить с ног и едва не забили дубьем насмерть. Вовремя подоспел царский телохранитель с гетайрами, разогнал иудеев.
   Однако страшнее ран и побоев оказалась царская немилость. Просидев всю ночь связанным по рукам и ногам, вздрагивая от раскатов грома и вспышек молний невиданного размера, Теримах так громко сетовал о несправедливости обвинения, что получил от своих сторожей по зубам, едва не лишившись парочки. Полидор мрачно молчал, глядя в темноту. Все знали крутой нрав Александра. Теримах пытался продумать речь в свою защиту, но никак не мог подобрать нужных слов. К утру его сморило.
   Пробуждение вышло не из приятных. Рыжего подняли довольно бесцеремонно, пинком в бок. К счастью, не тот, который близко познакомился с иудейской дубиной.
   Пришел Гелланик, расспросил об обстоятельствах драки. Ушел, пропал надолго. Вокруг пошла какая-то суета, воины забегали взад-вперед, что-то бурно обсуждая. Не выспавшийся Теримах, сердце которого бешено колотилось в груди, предчувствуя скорую расправу, не видел причину возбуждения лагеря. Его мысли были заняты поиском пути спасения, но не находили его. Сказать по правде, мысль в голове билась одна-одинешенька: «несправедливо!»
   Вновь увидев приближающегося хилиарха, Теримах, холодея, предположил, что вот теперь-то его поволокут на суд к царю и несказанно удивился, когда Гелланик приказал освободить узников, вернуть им оружие и все их вещи. Узнав о причинах царского решения, рыжий лишь пожал плечами. Пропажа селения варваров его нисколько не впечатлила. За ночь он так измучился, что теперь, шагая в хвосте колонны, едва не спал на ходу. Обычно добродушный и открытый Полидор выглядел мрачным и подавленным. Тем не менее, он шел твердо, хотя ночью так же почти не сомкнул глаз.
   По левую руку от Теримаха что-то громко булькало и урчало. Рыжий скосил глаза: рядом шел Тидей, наемник, родом из Милета, присоединившийся к Александру, когда под рукой царя оказалась вся Иония, и попавший в ряды щитоносцев после Исса. В той грандиозной битве гипасписты понесли большие потери, и Александр восполнил их ряды за счет отличившихся наемников, которые сражались на левом фланге, поддерживая фессалийцев, и выстояли против персидской конницы. То, что все они не македоняне, Александра совершенно не беспокоило. Он не ставил соотечественников выше эллинов, а конница «друзей» на треть состояла из чужеземцев, в разные годы подавшихся на службу к щедрому Филиппу.
   Милетянин кряхтел, охал и держался за живот, переложив копье в левую руку.
   – Что с тобой? – поинтересовался рыжий.
   – Живот крутит, – простонал милетянин, – траванули, проклятые!
   – Иудеи, что ли?
   Тидей не ответил, только поморщился.
   – И как это они смогли?
   – Да я всего полкувшина молока выпил… Вроде не кислого… Ну, чуть-чуть…
   – Сам дурак. Чего на других валишь?
   – Ой, не могу, больше! – глаза милетянина лихорадочно заметались, – командир!
   Догадываясь, что за этим может последовать, Теримах брезгливо отшагнул в сторону и разрешил:
   – Беги в кусты, пока прямо на дороге не обосрался.
   Милетянина как ветром сдуло, только сучья затрещали. Щитоносцы теримаховой декады, не замедляя шаг, тряслись от хохота.
   – А ну хватит ржать! – скомандовал рыжий, – по сторонам смотрите!
   Они прошли довольно много, когда подал голос молчавший доселе Полидор:
   – Чего-то давно нет засранца. В дерьме своем что-ли утоп?
   – Видать, хорошо прослабило, – ответил Теримах.
   – Непонятная у него болезнь! – хохотнул один из щитоносцев, – не понятно, вставать уже или еще посидеть!
   Остальные прыснули.
   Дорога прыгала вверх-вниз, взбираясь на бугры и ныряя в низины. Лес начал редеть. Вскоре голова колонны выползла на обширное открытое пространство, стадий десять в поперечнике. То тут, то там торчали из земли обугленные, почти лишенные сучьев стволы.
   – Пожар был, – сказал Птолемей.
   – Лет пять назад, – согласно кивнул Александр, – смотри.
   Царь указал на островки молодой поросли, где тянулись к солнцу пушистые сосенки, набирающие силу на золе погибших деревьев.
   – Что-то чисто тут. Горелого дерева мало.
   – Наверное, местные жители все давно прибрали, – предположил Александр, – не пропадать же добру.
   Царь повернулся к Эфраиму:
   – Это место тоже не помнишь?
   Иудей подавлено мотнул головой.
   К голове колонны летел всадник, один из гетайров дозора Клита.
   – Царь! Войско! Чужое!
   Глаза Александра превратились в узкие щелки.
   – Персы? Или «пурпурные»?
   Все-таки устроили засаду.
   – Ни на тех, ни на других не похожи! – крикнул дозорный.
   Птолемей удивленно заломил бровь, но Александр не колебался ни секунды.
   – Щитоносцам развернуть фалангу! Гелланик, быстрее из леса выбирайся! Агриане – на левый фланг! Букефала мне!
   – Слушаюсь! – Бергей, заместитель Аттала, поставленный царем во главе фракийцев, бросился к своим людям.
   К царю подвели широколобого вороного жеребца, царь легко взлетел ему на спину, ласково потрепал по шее.
   – Лагид, – повернулся Александр к Птолемею, – мы с тобой на правом крыле.
   – А левое ты не усилишь конницей? Ненадежны агриане, могут дрогнуть.
   – Я знаю. Но у нас мало конницы, чтобы ее распылять. Получится удар растопыренными пальцами. Нет, все «друзья» на правое крыло!
   Прискакал Клит.
   – Что там? – спросил царь, – что за враг?
   – Не понял. Не персы и не «пурпурные», это точно. Похожи на египтян. Вроде тех, что мы разогнали при Иссе, воинов покойного Сабака. Только те были легковооруженными[24]. А эти в броне. Много колесниц.

***** 24 Клит ошибается. Египтяне не служили в сухопутных армиях Ахеменидов, только во флоте. При Иссе отряд сатрапа Сабака состоял из ливийцев, а не египтян. Впрочем, для того, кто и тех и других видел в первый раз, не мудрено ошибиться.

   – Колесниц?
   – Да. Конницы вообще не видел. Только пешие и колесницы.
   – Значит все же засада. Специально нас тут поджидали, на открытом месте, чтобы колесницам было, где раскатиться.
   – Да нет, не похоже на засаду, – возразил Клит, – не напали сразу. Стоят и ждут чего-то.
   – Чего? – спросил Птолемей.
   – Не знаю.
   Впрочем, гадать долго не пришлось. Македоняне, пробившись, сквозь сосновый молодняк, и выстраивая фалангу на открытом месте, откуда хорошо просматривалась кромка дальнего леса, уже отчетливо видели построившееся на удалении в полдюжины стадий чужое войско. Оно действительно не двигалось с места.
   Протяжно пропела труба. Потом еще раз и еще. От сверкающих начищенной бронзой рядов противника отделилась пара колесниц и неспешно покатилась в сторону македонян.
   – Говорить хотят, – сказал Александр, рассматривавший чужаков из-под ладони, козырьком приложенной к глазам, – поговорим. Лагид, ты со мной. Еще троих возьми. И Эфраима. Подведите ему лошадь. Клит, останешься.
   Царь не сильно толкнул пятками Букефала в бока. Верный конь, гордо вышагивая, двинулся вперед. Лагид, трое гетайров и переводчик последовали за Александром.
   
   
* * *
   
   
   Он говорил на языке, очень похожем на язык акайвашта, но совсем ином. Тем не менее, понять его было можно, через слово догадываясь, как ты понимаешь торговца хабиру или те-неху, едва говорящих на языке Священной Земли. Какой только речи не услышишь на большом рынке Уасита, и все друг друга как-то понимают, хотя и нещадно коверкают слова. Ещё через четверть часа Ра-Нефер знал уже многое.
   Воина звали Ти-Дей из Милета, а Милетом акайвашта всегда именовали Милованду. После чаши финикового вина, Ти-Дей разговорился.
   Оказывается, Милованду захватили какие-то неведомые Ипи персы. Может хатти? Они не первый раз берут этот город. Но градоправитель из земель севернее акайвашта, и западнее немного, по имени А-Ле-Сан-Ра, оказался великим воином и освободил Милованду. Тогда Ти-Дей и примкнул к его воинству, а воином он был с отрочества, и неплохим. Через слово следовали жалобы на то, что приставлять к глотке меч, зажимать рот, а затем оглушать рукоятью, когда человек сидит, избавляя чрево от вчерашней телятины, к тому же втроём на одного – недостойно. Не дали ему, видите ли, показать себя в бою. Ипи, еле понимавший одно слово из трех, несколько раз осаживал словесный понос пленника, пытаясь выловить важное в его рассказе.
   – Пасиреу А-Ле-Сан-Ра… Так? Алесан-Ра?
   – Басилевс Александрос, – повторил Ти-Дей.
   – Алесанрас, – проговорил Ипи, и кивнул пленнику, – продолжай, эйта.
   Он немало удивился тому, что чужаки зовут своего полководца градоправителем, однако сейчас не до выяснения столь ничтожных деталей[25].

***** 25 Слово «басилевс» («царь») в описываемое время в Микенской Греции применялось именно по отношению к градоправителю или вельможе, примерно соответствующему средневековому графу, тогда как царя именовали «ванактом» (ванака).

   Далее этот полководец прошёл через все земли Хатти по побережью, освобождая города, почему-то принадлежащие акайвашта – это никак не умещалось в разуме Верховного Хранителя. Откуда в земле Хатти их города?
   Но более всего Ипи удивили слова пленника о том, что Айкюптос тоже захвачен персами. Священную Землю этот акайвашта звал Айкюптосом, точно так же, как те пираты, которых Ипи встречал прежде. Ну, разве что чуть-чуть отличалось произношение.
   Ра-Нефер вздохнул, присел на площадку колесницы и выпил половину своей поясной фляги с финиковым вином. Нефер-Неферу свидетельница, чужак говорит как безумный, но ведь очевидно, что не лжет… Такую невероятную ложь попробуй-ка измысли… Может, предложить ему выпить ещё вина, добавив корня возлюбленных? Не стоит. Ипи умел отличать правду от лжи, и даже полуправды. А бред от зелья только пошатнет веру в его слова.
   То, что полководец Алесанрас идёт брать Тир, Ипи, мягко говоря, встревожило. Тисури (что такое «Тир» Хранитель понял сразу) верен Двойной Короне, с тех пор, как был покорен Ра-Нефером десять разливов назад, после битвы на водах со всеми ладьями «пурпурных» и их многочисленных наёмников. Когда он лично на борту «Себек-Сенеба» предавал огню стрелами тяжёлого осадного лука боевые ладьи Фенех…
   А теперь Ипи – соправитель Тисури. Выходит, этот «великий воин» Алесанрас идёт войной на Священную Землю? Правда, похоже, он и сам не предполагает сего. Ипи даже пробрал смешок. Похоже, чужаки вообще не ведают, где оказались, но не из подземного мира же они явились? Осаждать Тисури несколько месяцев? Ничего не знать о войне Та-Кем с Нахарином, и его союзниками, подготовка к которой началась ещё при жизни Самозванки, да будет имя её проклято. У Ра-Нефера глаза и уши повсюду, но даже имени этого полководца, который несколько месяцев бродит по землям Яхмада и Фенех, да прошёл через все земли Хатти, Ипи не слышал. И главное, никто из союзников и врагов Священной Земли – тоже не ведает его…
   Интересно, согласится ли этот Алесанрас служить Двойной Короне за два десятка хека[26] золота? Сразиться никогда не поздно, а пока стоит поговорить. Или же лучше не обнаруживать себя, а предупредить царя Града на Острове? Тяжелое решение. И действовать надо быстро.

***** 26 25,5 килограммов, что практически равняется греческому таланту (26 килограммов).

   – Эти акайвашта скоро достигнут Пепельной Пустоши, отходим туда. Надо прибыть раньше, чем доберутся они!
   Скрытно занять северную оконечность обширной пустоши, созданной давним лесным пожаром, отряд Ра-Нефера не успел. Все-таки подставились замыкающие хевити хранителей конному дозору акайвашта. Ни те, ни другие не стали стрелять, оба отряда немедленно поспешили к основным своим силам. Сомнения Ра-Нефера разрешились сами собой. Придётся говорить. А для этого нужно показать свою силу.
   
   Воинство Священной Земли выходило степенно, дабы не провоцировать чужаков на безоглядную драку с неопределенным исходом. Хранители шли в пешем строю спокойно и торжественно, как на параде в Уасите, рассматривая разворачивающийся копейный строй акайвашта. Ипи еще издали отметил, что тот и вправду хорош. Воины Ра-Нефера остановились в паре тысяч шагов от незнакомцев.
   – Анх-Насир, прикажи подвести ещё одну хевити, да закрепи на ней знамя. На вторую посади нашего любителя телятины, дав ему облачиться в эту тряпку с пластинками, вернув щит, ну, то, что от него осталось, и копьё. Меч пусть останется у хранителя, и да будет так!
   – Ты задумал переговоры, достойнейший?
   Тути-Мосе, силы которого также скрытно приближались к Пустоши, смотрел за приготовлениями Амен-Ем-Хеба. Фараон приказал не начинать битвы с незнакомцами, но быть готовым к ней. Вдруг раздался серебряный голос труб Ра-Нефера – песнь посланника. Ипи решил говорить с незнакомцами. Теперь надо ждать. Если песнь посланника сменится песнью оружия, воинство Та-Кем придет на выручку Верховному Хранителю.
   
   Колесничие держали луки за спиною – изготовить никогда не поздно, но следовало показать, что они не враги незнакомцам. От воинства неведомых акайвашта отделились несколько – пять или шесть, издали не скажешь точнее, всадников. Только глупец не понял бы, что степенный выезд пары колесниц, после, пусть незнакомого, пения труб – приглашение к переговорам. И оно было принято.

Отредактировано Jack (08-10-2012 18:47:00)