Таранный удар невозможен без стремян. В тексте нет таранного удара. Слово такое не употребляется. Я еще не совсем тронулся умом, чтобы таранный удар в античности описывать. Вам показалось. Я прошерстю текст, на предмет того, чтобы больше никому не показалось.

Это не опечатка.

Тир с моря взяли за семь лет до.

Не в качестве истины в последней инстанции, нигде в умных книгах вы сие прямым текстом со ссылками на источники не найдете, но:
Как вы думаете, с какого перепугу Дима Осадчий и его придворные механики придумали поставить против Птолемея артиллерию на корабли?
Может опасались, что простое наращивание широкомногорядности не убережет их от чего-то, что имеет Птолемей?
Это была крипта.

А по поводу того, почему вдруг перестало применяться, то тут все просто:
1) Кризисы
2) Не надо уже. Римский флот после Акция тоже стремительно деградировал. Потому что развивать его уже было не нужно.

Может и напутал. Но ведь зачем-то его издали в сборнике для профессуры и магистрата "Dawn od New Kingdom"
"Army, Fleet and Weapons in the times of XVIII Dynasty" в объеме 9 авторских листов. Говорит, аванс гонорара уже пропил. Шутка.

Я из солидарности за него тут выступаю. Поскольку соавтор мой. Сказать по правде, я про конницу в рунете ничего не нашел. Я подчеркиваю, в рунете. Подавляющее число инфы исходит из англоязычных исследований. У меня по многим весьма важным военным делам есть англоязычные книги, которые я со своим корявым и узкозаточенным английским читаю с трудом. Помню, много лет пытался хоть что-то найти по военному делу фракийце. Ну ноль в рунете. Спасибо коллега Магнуму (знаю, он бывал на ВВВ) навел на англ. книгу, сразу куча вопросов снялась. И археология и реконструкция - все там было. А на русском ничего.

Согласен с недоверчивыми в том, что даже если конница была, то погоды не сделала. Скажем, первым фараонам из 18-й приспичило сделать попытку. Не слишком удачную. "Гладко было на бумаге, да забыли про овраги". А последующим оно нафиг не надо было как раз потому, что вундервафли не получилось.
И про кресла склоняюсь к мнению коллеги serGild, что если их вернуть взад, сие подчеркнет ущербность айгюптосов в отношении самого понятия "конница".
Можно "Сехметам" сократить численность и прописать неуклюжесть для большего реализму.
В 30-е XX века было много смешных идей касательно ведения будущей войны. Большую их часть она перечеркнула.

А отсутствие конницы кочевников до нашествий киммерийцев-скифов - вас изображение на топоре не убеждает? И, кстати, я нарыл фресок с изображением египетских всадников. Легких без доспехов, возможно это даже не армия, а посыльные и разведчики.
Мне самому интересно посмотреть, какие доказательства Андрей подгонит.

2Ра-Нефер (публично скажу) - Ты вот описывал, как круто это на кресле (аналог стремян), да в броне, да копье фиксированное. Катафрактарий отдыхает. Понятно, коллеги не верят. Вот я ни разу верхом не ездил. Давай меня посадим в это кресло с железками (бронзой) и фиксированным копьем. Интересно, как быстро я упаду с этого мотоцикла?
У меня отец в этом году мотоцикл купил. Я покатался в деревне. Блин, не все так просто оно поначалу. Не велосипед.

Написали дальше уже много, Андрей написал больше, чем я, но моя часть идет по плану первой. Вот я проду и торможу.

Часть вторая
Новый старый мир

1
Горе тебе, Град-на-острове!
   
Цор, Тисури, Тир[59]
   
   Ночью выпал снег. Оскорбленное небо, спеша как можно скорее спрятать следы чудовищного танца смерти, скрылось за серыми тучами, дохнуло метелью. Пусть ровный белый ковер укроет безжизненную солончаковую степь Гадамарты[60], где не растет даже ковыль, спрячет боль и страдания тысяч душ, безжалостно вырванных из жизни жестокосердным Танатом, сотрет из памяти вечности безумие, охватившее смертных, что в гордыне своей присвоили себе право распоряжаться судьбами.

***** 59 Финикийское, египетское и греческое название Тира.
***** 60 Область в Сузиане, где зимой 316 г. до н.э. произошло решающее сражение между бывшими полководцами Александра, диадохами Антигоном Одноглазым и Эвменом.

   Не думать, не видеть, не знать. Было? Не было? Снег сотрет все следы…
   Рассвет не принес облегчения, забытья. Будто мало смерти пыльной равнине, где ни зверь не живет, ни птица не гнездится. Еще вчера плоская, будто гладко оструганная доска, ныне она бугрилась складками гигантского белоснежного плаща. Трупы людей, лошадей. Десятки, сотни, тысячи… Их никто не убирал. Пережившим безумие – не до того.
   Злой ветер, леденящий кровь в жилах, рвал с плеч плащ, бросая в пылающее лицо обжигающие холодом снежные заряды. Длинные черные полы плаща трепетали и хлопали, словно крылья огромной птицы, заглушая все прочие звуки.
   «А вот и вороны…»
   Откуда они здесь?
   Черное на белом. Белое на черном. Белая земля, белые, сведенные мукой, окоченевшие лица покойников. От этой бесконечной белизны болели глаза.
   Душа стремилась вырваться из черно-белой темницы. Хриплое карканье разрывало зыбкую ткань реальности. Та трещала по швам, обнажая яркое многоцветье красок, заполняющих сознание, подобно морским водам, проникшим внутрь проломленного тараном корпуса корабля. И в этом бешеном калейдоскопе призрачных образов отчетливо проступали черты женского лица.
   «Чего ты хочешь?»
   Ее губы неподвижны. Голос, мелодичный, бесконечно приятный, кажется, лился отовсюду.
   Эвмен прикрыл лицо ладонью, укрываясь от ветра. Обернулся. В глазах на миг потемнело. Завывания снежной бури в одночасье сменились многоголосьем ревущей битвы. Лошадиный храп, треск ломающихся копий, крики.
   «Чего ты хочешь?»
   Чего я хочу? Исполнения всех своих замыслов, мечтаний, того же, чего хотят все. Победы в битве? Да, я хочу победы. Но за все надо платить. Что если цена в итоге будет страшнее самой ужасной участи, что выпадали на долю побежденных полководцев? Отвергнуть помощь, отдаться на волю судьбе?
   «А знаешь ли ты свою судьбу?»
   
   Да. Теперь он видел ясно.
   «Я среди зверей».
   Строй войска. Пестрая масса людей, тысячи лиц, растерянных, даже испуганных. И немногие из них искажены злобой и ненавистью.
   «Подлейшие из македонян! Вы выдаете, как пленника, своего полководца. Разве не отвратительно, что из-за отнятого у вас обоза вы признаете себя побежденными, как будто победа заключается не в превосходстве оружия, а в захвате имущества, и как выкуп за свои пожитки вы посылаете врагу своего полководца. Меня, непобежденного и победителя, ведут в плен и губят мои же соратники!»
   Они предали его. Старейшие воины великого Александра, «Серебряные щиты», прошедшие множество битв, ни разу не побежденные, как и сейчас, когда они разметали фалангу Антигона, были наголову разгромлены собственной жадностью. Униженно, как шакалы на брюхе, они приползли к побежденному врагу с просьбой вернуть обоз с их женами, наложницами и награбленным добром, который посчастливилось захватить воинам Антигона в самом конце сражения. Взамен Тевтам предложил выдать Одноглазому своего полководца.
   Эвмен слишком устал. Он знал, что его ждет, ибо был предупрежден «доброжелателем». Наверное, его следовало бы считать другом? Со стороны могло показаться, что так оно и есть. Самообман… «Друг» всего лишь опасался, что полководец сложит голову, не успев вернуть денег, выданных в долг…
   Он так и не стал для них своим. Воистину, зависть и жадность Тевтама беспредельны. Долгие годы плечом к плечу, десятки битв. Все это оказалось лишь пустым звуком. Золото – вот истинный движитель всей этой массы людей. Золото, золото, тысячу раз золото, а еще красивые тряпки и женщины. Для этого был совершен поход на край света с Александром? В Персиде они сожгли все. Сотни телег с награбленным добром превратились в единый костер. Даже не по слову его. По одному осуждающему взгляду. Пошли они дальше и покорили Бактрию, Индию. За кардийцем они не идут. Кто он такой? За долгие годы никто из них, друзей покойного царя, так и не удосужился разглядеть за неизменной чернильницей, вощеной табличкой со стилом и грудой папирусов, равного себе. Разглядел Александр. Как все эти селевки и леоннаты бесились, когда царь назначил кардийца начальником конницы. Писаря сделал полководцем. Как многого они не знали, не желали знать… И вот теперь, когда семь лет уже нет Александра, они идут не за кардийцем. Они идут за золотом. Только оно – их цель.
   А что есть его цель? Восстановить царство для наследника Великого царя? Семь лет погони за призраком, за несбыточной мечтой. Как видно, верность теперь не в цене…
   Перед глазами мрачное мужское лицо. Ономарх, друг и соратник Антигона. Монофтальм так и не появился в шатре Эвмена, не пришел для разговора. Побежденный не знал, как поступить с победителем, отданным в его руки собственными воинами.
   «Вини во всем только себя. Должно быть, ты был плохим командиром, раз тебя все бросили. Или ты смеешь обвинять Антигона в подлости?»
   «Нет, его я ни в чем не обвиняю. Ему никогда не пришла бы в голову мысль, подобная той, что боги вложили в отравленный жадностью разум Тевтама. Полагаю, вашему полководцу сейчас очень нелегко. Не хотел бы я оказаться на его месте, хотя, признаться, мне совсем не безразлично, что он решит. И несколько угнетает ожидание своей участи. Ты не знаешь, Ономарх, почему он не торопится казнить меня?»
   «Я вижу, ты храбрый человек, Эвмен, но скажу тебе, что отважно встречать смерть следовало в битве. Немного достоинства умереть пленником».
   «Клянусь Зевсом, в битвах-то я и был отважен».
   «Так почему бы не дождаться спокойно того срока, какой будет тебе назначен? Будь моя, будь наша воля, мы бы давно уже побили тебя камнями!»
   «Сдается мне, ты сражался в рядах фаланги? Задали вам жару мои доблестные аргираспиды[61]!»

***** 61 Аргираспиды – «Серебряные Щиты». Наиболее боеспособное подразделение македонской армии, созданное царем Александром в конце Индийского похода. Состояло из ветеранов, самому молодому из которых было сорок лет, а многим перевалило за шестьдесят.

   «А ты знаешь, кто сейчас громче всех возмущается, что Антигон до сих пор не казнил тебя?»
   «Тевтам сотоварищи? Я не удивлен».
   Три дня томительного ожидания и вот, похоже, Одноглазый принял решение.
   «Мой старый… друг… похоже, решил уморить меня голодом? Я буду тебе очень благодарен, Ономарх, если ты передашь Антигону мою просьбу. Я хочу умереть, как воин».
   Эвмен вновь оглянулся на смертное поле. Он хотел увидеть солнце, но оно скрыто за тучами. Здесь только снег и ветер. Пусть так. Последний глоток ветра…
   Женщина с синим пером в черных волосах, облаченная в летящее одеяние, сливающееся с метелью, выступила из белой мглы, взяла его за руку.
   «Чего ты хочешь?»
   «Я хочу, чтобы все это закончилось. Я хочу покоя…»
   
   Эвмен открыл глаза. Утро. Восходит солнце, за окном весело щебечут птицы. Беспечным пернатым нет дела до того, что мир вокруг них изменился до неузнаваемости.
   Второе утро после… события. Иначе и назвать не получается. Катастрофа? Катаклизм? Так вроде никто не умер, не утонул[62]. Ну, нельзя, конечно, утверждать, что так уж и «никто». Но в сущности, ничего смертельного для войска. Бывало и хуже. Однако никакая вылазка варваров, сколь успешна она не была бы, никакое подкрепление, войско из Газы или флот из Нового Города[63], не выбили бы землю из-под ног македонян. А тут именно оно самое и случилось.

***** 62 Катастрофа – «переворот, ниспровержение, смерть». Катаклизм – «потоп» (греч).
***** 63 Новый Город – Карфаген, колония Тира.

   Второй день Эвмен пытался осмыслить произошедшее, но оно совершенно не укладывалось в голове. Холодный разум кардийца не поддался панике, чего нельзя сказать об остальных, тех, кто уже успел заметить удивительные перемены в окружающей реальности. Да и реальности ли? Как-то это все на сон похоже. Вот только никак проснуться не получается.
   И царь, как назло, в отъезде. Не позавидуешь сейчас Пармениону с Гефестионом. Слишком многие из македонян и союзников видели, что случилось с Тиром. Хорошо было гомеровым героям. Боги им морочили головы, водили за нос под стенами Трои, играя в, им одним ведомые, игры, а те и не удивлялись. Укроет туманом Афродита своего любимца Париса от гнева ахейцев – это нормально, в порядке вещей. А сейчас кто помнит, чтобы боги столь явно и в таком невероятном могуществе спускались в мир?
   Ропщут македоняне, недоуменно оглядываясь по сторонам. А если сорок тысяч воинов ударятся в панику – со страху в одночасье горы свернут, но и себя погубят. А ведь здесь не только воины. Еще пятнадцать тысяч рабов, мастеровых, торговцев, сопровождающих армию, даже женщин – и всем требуется как можно скорее дать понятное объяснение происходящего. Успокоить.
   Успокоить… Тут сам не знаешь, как успокоиться, когда такие сны снятся второй день подряд. Эвмен провел руками по лицу, протер глаза.
   Что это было? Игры Морфея? Может, гневается на него за что-то сын Гипноса и Нюкты-ночи? Жертву принести? Вот бы увидеть врата в мир, что бог, насылающий сновидения, открывает ему. Что-то подсказывало Эвмену – они окажутся вырезанными из рога[64]… Слишком уж ярки образы, посланные богом. Это будущее? То, что его ждет? Кардийцу всегда было интересно узнать, как видит грядущее царский прорицатель Аристандр.

***** 64 Согласно древнегреческой мифологии, в мир сновидений, царство Морфея, ведут сдвоенные ворота. Створка из слоновой кости открывается для лживых снов, а вырезанная из рога – для вещих.

   Эвмен поежился. Если это будущее, то ничего хорошего для себя он там не увидел. И кто та женщина?
   Кардиец встал с постели.
   – Дракон? Ты здесь?
   Дверь покоев отворилась и на пороге возникла невысокая фигурка немолодого смуглолицего раба-финикийца, служившего Эвмену личным секретарем (секретарем секретаря, да). К начальнику царской канцелярии этот человек попал три года назад. Эвмен увидел его на рынке, среди раздавленных горем фиванцев, обреченных рабской доле не столько из-за жестокости Александра, сколько из необходимости пополнить казну перед азиатским походом. Сам Зевс, благоволящий своему сыну (если верить Олимпиаде), лишил фиванцев разума и взбунтовал против Александра. Тридцать тысяч мужчин, женщин и детей превратились в говорящий скот, а царскую казну пополнила пара сотен талантов серебра. Правда, истратили их очень быстро.
   Дракон тогда привлек внимание Эвмена своей невозмутимостью. Для свободнорожденных фиванцев рухнул весь мир, а в жизни финикийца ничего особенного не произошло. Просто очередная, далеко не первая в его жизни смена хозяина. Он уже много лет был рабом. Так долго, что не помнил своего настоящего имени.
   Обнаженные женщины, матери семейств, пытались прикрыться, сгорая от стыда. Дети испуганно жались к ним. Мужчины в бессилии прятали глаза. Финикиец, стоявший в их рядах, не отрываясь, смотрел на толпу зевак, что бурно торговались, обсуждали женские прелести, бесцеремонно изучали зубы и мышцы мужчин. Кого-то из надсмотрщиков оскорбил независимый взгляд раба. Свистнула плеть. Плешивый старик, вовсе не бесстрашный суровый воин с плечами, как у Геракла, даже не поморщился. Лишь выпрямил спину и презрительно усмехнулся уголком рта. И тогда ладонь Эвмена сама собой потянулась к кошелю, закрепленному на левой руке у локтя. А позже, когда кардиец выяснил, что его новый раб говорит на семи языках, на трех из них читает и пишет – возблагодарил Афину за то, что надоумила купить этого человека.
   Было в облике финикийца что-то змеиное. Иногда замрет, смотрит немигающе. Такое чувство, что сейчас между сжатых тонких губ проскользнет раздвоенный язык. И голос негромкий, вкрадчивый. Завораживает.
   Раб держал в руках медный таз с водой для умывания. Эвмен быстро поплескал себе в лицо, вытерся услужливо поданным полотенцем.
   – Там воин ждет, – кивнул на дверь Дракон, – Парменион прислал.
   – Решили продолжить? – спросил Эвмен.
   Раб покачал головой. Ему, конечно же, не сказали, зачем царский секретарь понадобился Пармениону. Хотя и так понятно. Как продолжать без Эвмена? Если кто и способен разобраться в этом безумии, то, пожалуй, лишь сам царь, да еще старший над криптиями. Вот только вчерашний допрос этого, как его… Шинбаала, не внес ясности в происходящее. Надо продолжить.
   – Ты пойдешь со мной сегодня, – приказал Эвмен, – не доверяю я «пурпурным». Ни местным, ни сидонянам.
   – Господин забывает, кто я? – усмехнулся Дракон.
   – Господин ничего не забывает.
   Эвмен вышел из дворцовых покоев, где коротал уже вторую ночь. В коридоре ждал Тевтам. Увидев его, кардиец вздрогнул, отпрянул, словно встретил привидение. Тот посмотрел на царского писаря с недоумением.
   – Тебя ждет Парменион. Иди за мной.
   – Я, вообще-то, запомнил дорогу, если конечно они собрались в том же зале.
   Тевтам не ответил, молча повернулся и пошел прочь. Кардиец последовал за ним. После пары поворотов слабоосвещенного масляными лампами коридора, воин, ощущавший на своем затылке жгущий пристальный взгляд писаря, не выдержал и обернулся.
    – Ты чего? – спросил Эвмен.
   Тевтам помолчал, глядя исподлобья, пожевал губами, беззвучно проговорив оберег. Посторонился.
   – Иди ты вперед.
   Эвмен усмехнулся. Перед глазами вновь встал образ женщины с синим пером в волосах.
   «Чего ты хочешь?»
   
   В зале стоял массивный длинный стол, сделанный с большим искусством, украшенный резьбой и покрытый непрозрачным красным лаком, скрывавшим древесные волокна. За столом могло бы без труда разместиться пятьдесят человек. Очевидно, это обширное помещение с высоким потолком и большими окнами предназначалось для проведения советов, однако сейчас здесь почти никого не было. Всего два человека.
   Один из них, молодой, темноволосый, одетый в пурпурную рубаху с длинным рукавом, украшенную вышитым золотым меандром, сидел за столом. Хотя правильнее было бы сказать – «лежал за столом»: голова его покоилась на скрещенных руках, игравших сейчас роль подушки.
   Второй, седой муж, крепкого телосложения, одетый более просто, в белый безрукавный хитон, обнажавший бугрящиеся мышцами загорелые руки, стоял возле распахнутого настежь окна и рассматривал ставни – мозаику, набранную из разноцветного стекла в толстой деревянной раме. Стеклянный рисунок изображал человека с головой хищной птицы. Над ней художник поместил большой красный диск, обвитый коброй.
   Старик задумчиво поглаживал аккуратно подстриженную серебристую бороду, временами пытался ногтем ковырять стыки фрагментов мозаики. Двустворчатые двери, подвешенные на хорошо смазанных петлях, отворились совершенно беззвучно, но седой все равно это заметил, благодаря возникшему сквозняку. Повернулся к вошедшему.
   – Долго спишь, кардиец.
   Эвмен обернулся к Тевтаму, тот помедлил немного, посмотрел на седого, и, не получив никаких распоряжений, удалился. Начальник канцелярии, жестом указав Дракону ожидать у двери, прошел к столу, отодвинул резное кресло возле спящего и сел.
   – Я смотрю, кое-кто спит и подольше меня, Парменион.
   Старик хмыкнул, а темноволосый поднял голову.
   – Это потому что, кое-кто всю ночь глаз не сомкнул, когда другие блаженно храпели себе в чистой постельке.
   Глаза Гефестиона действительно были красными от недосыпа.
   – Ну и что вы высидели, после того, как я ушел? – спросил Эвмен.
   Царский друг и заместитель неприязненно посмотрел на начальника канцелярии, но ничего не сказал. Притянул к себе серебряный кубок, заглянул внутрь. Поморщился. На расстоянии вытянутой руки на столе стоял большой глиняный кувшин с двумя дугообразными ручками, похожий на эллинскую пелику. Гефестион привстал, дотянулся до него, болтнул. Налил вина до краев чаши, не разбавляя выпил. Скривился. Отставил кубок и потер пальцами виски.
   – Голова трещит? – участливо поинтересовался Эвмен.
   Гефестион имел репутацию бражника. На пирах он далеко оставлял позади себя всех остальных друзей Александра. Однако и похмельем расплачивался за страсть к вину в большей степени, нежели они.
   – Да иди ты…
   Эвмен усмехнулся. Дверь снова открылась, и на пороге зала возникли Филота и Кратер. Не говоря ни слова, приблизились и сели напротив Эвмена с Гефестионом. Парменион оторвался от изучения мозаики, и занял кресло во главе стола. Гефестион, назначенный Александром командующим, возражать не стал. Он старался не ссориться со стариком из-за таких мелочей. Особенно в присутствии его сына, надменного и ревнивого к власти того, чей род не столь знатен.
   – Филота, ты распорядился, чтобы его привели? – спросил старый полководец.
   – Да, отец. Сейчас он будет здесь.
   – У кого-нибудь за ночь появились свежие мысли, что за безумие тут творится? – поинтересовался Парменион.
   Кратер, мрачно изучавший свои кулаки, покачал головой. Филота промолчал. Гефестион снова опрокинул в себя чашу, и с размаху грохнул ею по столу. Звук, многократно отразившись от стен и потолка, затихал долго. У всех в ушах зазвенело, но никто из присутствующих не высказал неудовольствия.
   – А что Аристандр говорит? – спросил Эвмен.
   – Ничего не говорит… – буркнул Парменион, – не было знамений никаких.
   – Знамения и придумать можно, – сказал Эвмен, – в первый раз, что ли?
   Филота вытаращил глаза на святотатца.
   – Ты из ума выжил, кардиец?
   – Помолчи, сын, – оборвал его старик, – нам еще брожения умов среди воинов не хватало. Прав Эвмен. Войску надо что-то говорить. Причем такое, что все поймут и примут. Аристандр найдет, что сказать. Его задача – объявить всем, что эти невиданные чудеса сотворили наши боги. Которые нам, без сомнения, благоволят. Это не сложно. Мы же взяли Тир? Взяли. Довольно легко. Перед этим пять месяцев безуспешной осады, а тут за половину ночи и половину дня…
   – И потери не так уж велики, – вставил Кратер, согласно кивая.
   – Хотя, – повысил голос старик, – я теперь вижу, что их можно было избежать вовсе! Если бы придурок Мелеагр не кинулся сломя голову в драку, не разбирая, с кем и зачем, а отошел спокойно к лагерю…
   – Если бы не он, мы бы могли оказаться поутру у разбитого корыта, – вступился за товарища Кратер, – ты видел, как они дрались?
   – А ты трупы варваров и пленных считал? – поинтересовался Филота, всегда поддерживавший отца, – их там было-то… В плевке утопить можно!
   – Уж ты бы утопил… – буркнул Кратер, – вспомни-ка сколько Мемнон выпил нам крови с горсткой людей. В Галикарнасе бреши гораздо шире пробили, а сколько бодались?
   – Потому что там вышло так же, как сейчас! Два пьяных дурака спровоцировали вылазку, потом полночи без толку обе стороны подливали масло в огонь, да он так и не разгорелся. Потому что по горсти подливали! Не так надо было! Надо было сразу амфору кинуть! На одни и те же грабли наступаем!
   Кратер хмыкнул. Филота всегда отличался красноречием. Даже сейчас без метафор обойтись не может.
   – Утром они успели бы вооружиться, приготовиться… – поддержал Кратера Гефестион, – и стена эта…
   – И как быстро они бы ее заделали? Там дырища в тридцать шагов! Я специально вчера мерил.
   – Заделали бы. Там же куча обломков, каменное крошево, какие-то куски кладки, кровли. Такое чувство, будто на нее сверху пару домов уронили. Ты видел, как они проворно телег туда подогнали? Между прочим, наших же! К утру бы укрепились, будь здоров.
   – Стена – это самое необъяснимое, – подал голос Эвмен, – все остальное легко списать на вмешательство Олимпа, но зачем Громовержцу потребовалось возводить вокруг Старого Тира стену…
   – Да при этом частично ее рушить, – добавил Гефестион.
   – Как раз пролом объясним, – сказал Филота, – иначе внутри кольца оказалась бы часть лагеря. Если бы боги решили оказать помощь не нам, а «пурпурным», то зачем ломать стену? Варвары бы тогда легко вырезали людей Мелеагра.
   – Ты уверен, сын, что боги решили помочь именно нам? – спросил старый полководец, – те метаморфозы, случившиеся с Тиром, не сделали его менее неприступным. Скорее, наоборот.
   – Но мы же сидим здесь, в царском дворце, а не на берегу локти кусаем.
   Эвмен задумчиво почесал трехдневную щетину. На мгновение перед глазами все поплыло.
   «Чего ты хочешь?»
   Эвмен вздрогнул, сердито мотнул головой, отгоняя наваждение.
   – Что с тобой, кардиец, – спросил Кратер.
   – Н-ничего… Я вот что думаю: «пурпурные» молились своим богам и те вняли им. Потому на месте развалин оказалась крепость с гарнизоном. Но олимпийцы тоже вмешались и у чужих не вышло. Не знаю, как иначе все это объяснить.
   – «Так взволновалося всё, как бессмертные к брани сошлися!» – мрачно процитировал Гефестион строки слепого сказителя.
   – Вроде того, – поддакнул Кратер, – воистину, любит Александра его отец, раз вмешался.
   – Ты бы язык-то прикусил, – сверкнул очами Парменион, – болтаешь много. Никому не позволю честное имя Филиппа позорить.
   – Что я такого сказал? – удивился Кратер, – я ничего дурного про Филиппа не говорил.
   – Хватит! – хлопнул ладонью по столу Гефестион, – из пустого в порожнее переливаем. Ни до чего так не договоримся. Надо допросить жрецов «пурпурных». Кому молились, чего просили…
   – И Шинбаала, – предложил Эвмен.
   – Для того и собрались, – сказал Филота.
   – Я догадался.
   – Ну, где там он? – нетерпеливо крикнул Парменион, так, чтобы услышала охрана у дверей, – в Тартар его, что ли, запихнули?
   Почти сразу после этих слов двери распахнулись и два воина ввели в зал темноволосого юношу, облаченного в длинное белое одеяние, украшенное бахромой и красными вышитыми узорами причудливых форм. Следом вошли еще два человека – финикийцы, нанятые в Сидоне и приписанные к царской канцелярии в качестве переводчиков. Эвмен сразу поманил их к себе, подозвав заодно и Дракона.
   Охранники подвели юношу к столу. Парменион откинулся на спинку кресла и произнес:
   – Радуйся, Шинбаал! Садись.
   Юноша скосил глаза на переводчика, тот повторил слова стратега на языке финикийцев. Шинбаал, помедлив немного, сел, немигающим взором глядя прямо перед собой, как бы сквозь Пармениона. Македоняне, напротив, пристально разглядывали человека, утверждавшего, что он является царем Тира.
   – Ну что, царь, – Парменион выделил это слово пренебрежительным тоном, – продолжим наш разговор?

Я бы ему не очень доверял. Книга написана еще раньше работы Брэстеда, в 1897 году.
Там содержатся такие заявления:
"Конница была трех родов: тяжелая, носившая шлемы, кольчуги и металлические ножные кирасы и вооруженная мечами и короткими копьями"
Это он про гетайров. Однако еще за 10 лет до того был обнаружен Сидонский саркофаг. Тем не менее Денисон про гетайров пишет чушь.
Он вообще по Древнему миру быстро пробежал, поскорее на Средние века переключился. Ксенофонта в две страницы упихал.
Про Тарентскую конницу - всего пара слов. Зато по римской коннице текста больше чем по всем предыдущим векам. Вот уж конный народ, да.

Вообще, уважаемые коллеги, в научном сообществе принято некоторые вещи, которые в общепринятую картину мира не укладываются - не замечать. Если, как Андрей говорит, всего два изображения в двух гробницах - не мудрено, что неудобная "ересь" игнорируется. Критично относятся к источникам. Триере тоже отказывали в реальности, пока не построили "Олимпию" и "Ивлию". А уж сколько копий сломано вокруг тессараконтеры...

Нужны в тексте еще смягчающие слова, чтобы показать неуклюжесть, неэффективность и т.п. - хорошо, мы посовещаемся.

Вот вы говорите, будет историческая революция. Будет. Как раз из-за появления попаданцев. А в реальности ее не произошло. Точно так же, как гастрафет не стал массовым оружием, хотя был широко известен. А почему не стал? Это же самая натуральная вундервафля. А вот нет.

Мы уже несколько раз об этом сказали

Матом не надо. Матом мы тоже умеем. Давайте общаться вежливо. Держите себя в руках. Мы вполне вменяемые и убеждаемые люди.

Это вообще бы всем историкам адресовать. А то из книжки в книжку, даже в авторитетных оспреинах кочует рассказ про сариссофоров.
Для тех, кто не знает, объясню: это не пехота с сариссами, этакими 6-метровыми оглоблями. Это подразделение конницы, созданное Александром примерно в середине похода.
Гетайры, вооруженные сариссами. Да, 6-метровыми оглоблями. У исследователей почему-то не возникает вопросов к реальности сего. Никто не задумывается, что более поздние катафракты сидели в жестком седле (упор спереди и сзади), орудуя более коротким копьем двумя руками. А в авторитетных книжках кочует картинка, гетайр спокойно так держит копье толщиной в палец одной рукой. Нормально. Нет здесь ереси.

Я не был бы столь категоричным. Встречаются разные издания. Н. Секунда, в книге которого висит эта картинка, в тексте ее не упоминает. Мне про него проф. историк говорил, что сей товарищ крут и доверие к нему вполне разумно. Издания с археологией и реконструкцией. Многие не просто не попсовые, а невероятно хардкорные. А что издательство картинку навесило, так сие не вина автора текста.

Вот, считаю, правильно Андрей сказал. Для чего мы вообще этих "Сехметов" включили? Не из-за нашего еретичества и бараньего упрямства.
Александр должен был их увидеть. Для сюжета надо. В дальнейших сражениях мы прекрасно без них обойдемся. А в битве на пепельной пустоши, всячески сгладим их присутствие. Не будут они вундервафлей. не могут ею быть. Еще и простебемся над ними устами македонян. Однако они нам нужны для одноразового показа. И придуманы нами не с нуля, хоть сколько спорьте.