Когда все покинули зал, Эвмен придержал Дракона за локоть.
   – Говори. Ты ведь узнал больше, чем перевел нам?
   – Пусть господин не гневается, – поклонился финикиец, – я все еще не уверен. Но мои догадки легко можно проверить. И тогда станет ясно, в какое время мы угодили по воле богов, чьи бы они ни были.
   – Как это выяснить?
   – Недостойный слуга просит своего господина немного пройтись. Здесь недалеко.
   – Пошли.
   Они покинули дворец и направились к воротам в стене южной внутренней цитадели, одной из трех в Граде-на-острове.
   – Эта стена окружает храмы наших богов, – сообщил Дракон, – богов Ханаана. Севернее стоят храмы детей Реки.
   – Ты так египтян называешь?
   – Да.
   – Что же ты хотел мне показать?
   – Вот он, – Дракон указал рукой на остроконечный обелиск, пятнадцати локтей в высоту, установленный на втрое более высоком ступенчатом постаменте.
   Эвмен задрал голову. Колонна была вытесана из песчаника. Навершие покрыто металлом.
   – Это сплав золота и серебра в равных частях, – объяснил Дракон.
   – Электрон, – согласно кивнул кардиец, – что это за колонна? На ней какие-то письмена, но отсюда они не очень-то разборчивы. Можешь прочитать?
   – В этом нет необходимости, я знаю их наизусть.
   – Даже так?
   Эвмен мысленно завязал узелок на память – обязательно разговорить своего раба, насчет его прошлого. Сидонянин, уверяющий, что знает наизусть содержимое древних тирийских надписей, составленных на неродном ему языке, интриговал царского секретаря с каждым днем все сильнее. Как же, все-таки, мало он узнал его за эти два года с небольшим… Нужно наверстывать.
   – Значит, колонна стоит и в нашем времени?
   – Да. Только ее сняли с постамента.
   – Что там написано?
   Дракон неспешно обошел обелиск кругом, остановился возле западной грани, на которой необычных значков было больше всего. Некоторое время финикиец рассматривал их, а потом, прикрыв глаза, заговорил в своей привычной слегка шипящей змеиной манере:
   – «Окружил я стеною святилища ваши, не тронул их, разве Тинитовых жриц отдал желавшим их, но и те не остались в обиде, получив по два шати. Рядом я выстроил Храм Величайшей Владычицы истин, и Сокровенного Ра. На рассвете он Хепри, а после – Атум – Создатель заката. С ними поставил Храм Нейти, божественной лучницы, что покарает любого, пусть в рубище он, иль в короне, и пусть колесниц у него десять тысяч – единой стрелы на них хватит. В вашем же храме дарите животных, вино и цветы для Сети-змееборца, что поражает нечистых отродий Дуата, и даже Апопа. Пусть вы Баалом двубожным его нарекли и верите в копья его громовые. Пусть вы поймёте Хатор, как Иштарт, богиню любви, материнства и млека. Только не смейте вознесть на алтарь и Иштарт, и Баала, и мерзкой Тиннит-Исефет богопроклятой, душу живую. Тем, кто содеет сие, пусть виновен лишь муж в святотатстве, чашу вина изопьёт вся семья, и добавлю я Истины каплю. Если младенец таков, что может испить только груди, тогда я сверну ему шею, как гусю, ибо должно истреблённым быть мерзкое семя Дуата! Тех, кто в обряде Тиннит, с алтаря пожирает младенцев, бронзой велю замотать, без различий на простолюдинов и высокородных, старушек отвратных и юных красавиц, старцев немощных и, равно, младенцев грудных. Прямо на том алтаре, чтобы твари Дуата блевали, неугасимым огнём обольём, не жалея не Гебовой крови, ни камня Сети. И возожжём нечестивцев, отнюдь не из мести, о верные люди Тисури, да не из страха, чтоб вас отвращал от таких приношений, а чтобы семя Апопа навек обратилося в пепел!»[100]

*****100 Подлинный текст. Сейчас этот обелиск стоит в Анкаре.

   На протяжении всей речи Эвмен внимательно смотрел на своего раба, лицо которого не выражало никаких эмоций. Когда Дракон закончил, кардиец отвернулся он него, снова взглянув на обелиск. Проговорил негромко.
   – Значит, такова вера твоих отцов и доныне?
   Дракон не ответил.
   – Не могу сказать, что я хоть в чем-то не согласен с тем, кто установил этот обелиск, – добавил Эвмен, – кем бы он ни был…
   – Бог требует крови младенцев, – сказал финикиец, – могущественный бог. Господин еще не убедился в его неодолимой мощи? Даже цари приносили на алтарь собственных новорожденных детей. В черные времена опасности Тиру, никто из них не роптал. Человек лишь червь. Кто посмел бы противиться воле Баал-Хамона?
   – Хочешь сказать, что когда мы осадили Тир, Адземилькар тоже…
   – Наверняка.
   Кардийца передернуло. Он и прежде слышал много неприятного о богах «пурпурных», но полагал сие надуманным теми, кто недолюбливал финикийцев. Люди вообще склонны сочинять небылицы, наделяя чужаков наимерзейшими чертами и обычаями, однако теперь, стоя возле свидетельства оных, Эвмен чувствовал себя особенно погано.
   – Разве господин не знаком с поэмами Софокла, Эврипида и Эсхила? Забыл жертву Агамемнона в Авлиде? И многое иное, что рассказывают эллины о своих богах и героях?
   – Это было тысячу лет назад. Мир был юн и дик.
   Дракон усмехнулся.
   – Мы сейчас как раз и пребываем в этом юном и диком мире. Как изволил заметить господин, «тысячу лет назад».
   – Откуда ты знаешь? Адар-Мелек говорил о временах Хирама…
   – Истину установить просто. Памятник сей воздвиг человек, чье имя и поныне помнят в Тире. Звали его Горсиантеф.
   – Как?
   – Горсиантеф, – повторил раб и добавил, – если это имя произнести правильно, то звучать оно будет – Херу-Си-Атет.
   Эвмен вздрогнул.
   – Тот, кого Шинбаал назвал своим соправителем?
   – Да. Это по его приказу выбили надпись-предупреждение. А на северной стороне обелиска цари Тира писали свои имена.
   Дракон вздохнул и по памяти перечислил:
   – «Я, царь Йаххурим, родил Шинбаала царствовать. Я, царь Шинбаал, родил Абд-Мардука царствовать. Я, царь Абд-Мардук, родил Адземелькара царствовать. Я, царь Адземилькар, родил Итту-Баала царствовать. Я, царь Итту-Баал, родил Аштарт-Мера царствовать…»
   Дракон посмотрел на Эвмена и добавил:
   – Власть этой династии прервали дети Реки, фараон Сети. Однако после перерыва в столетие записи возобновились. И продолжались от Ахирама Великого до царя Эли-Улая.
   Эвмен пошел вокруг обелиска, всматриваясь в письмена. Остановился у северной стороны.
   – Здесь всего один ряд знаков.
   – Зрение не подвело господина, – кивнул раб, – здесь написано: «Я, царь Йаххурим, родил Шинбаала царствовать». И все.
   – Это значит…
   – Именно так. Благодаря этому обелиску мы можем знать, куда нас занесло. Во времена, когда Горсиантеф жив и здравствует. Он – правая рука фараона Менхеперры. Господин слышал о нем?
   – Нет, – честно сознался Эвмен, – сказать по правде, о Египте я знаю только то, что писал Геродот…
   Дракон покачал головой.
   – Сей муж повествовал о более поздних временах. И в рассказе его много небылиц.
   – Ты и его читал? – удивился Эвмен.
   – Нет, но слышал кое-что от знатоков его «Истории». Господин забывает, что предыдущий хозяин его недостойного раба не в каменоломнях его содержал.
   – Ты же был его помощником в торговых делах, при чем здесь знатоки сочинений Геродота?
   – В торговых делах иногда пересекаются люди разных занятий, – улыбнулся Дракон, в эту минуту ставший особенно похожим на змея.
   Эвмен поморщился.
   – Ладно, отвлеклись. Так что ты знаешь об этом Менхеперре?
   – На моей родине, до сих пор в знатных семьях детям рассказывают о нем, хотя и минуло двенадцать веков.
   – Чем же он так знаменит?
   – Менхеперра совершил семнадцать походов в земли Ханаана, Сирии и Мидии, не потерпел ни одного поражения, ни разу не отступил. Он рассеивал воинства врага, десятикратно превосходящие его числом, создал могучее царство, которое соседи боялись даже спустя столетие после его смерти. Потому и помнят о нем. В наших летописях сказано: «Не осталось ни клочка земли, который бы не ограбил Менхеперра».
   От внимания Эвмена не укрылась оговорка финикийца: «в знатных семьях», однако сейчас его заботили вещи куда более важные, нежели интригующая осведомленность раба-секретаря в вопросах древней истории.
   Великий полководец. Никем не побежденный…
   Прищурившись, Эвмен снова взглянул на острую, ослепительно сияющую в лучах Гелиоса вершину обелиска. На мгновение показалось, что над головой прошелестели огромные крылья, а через мгновение небритой щеки коснулось что-то невесомое, скользнуло вниз. Кардиец покосился себе на грудь: к хитону прилепилось перышко. Обычное белое перышко…
   
   Два дня пролетели, как один миг. В делах и заботах Эвмен ни разу не присел передохнуть, и уж точно ему не довелось больше простаивать в задумчивости у подножия камня, коему боги присудили стать беспристрастным свидетелем вечности.
   Шинбаала больше не допрашивали. Стратеги долго беседовали с Драконом, финикийскими триерархами во главе с Адар-Мелеком, с местными жрецами. С их помощью в головах македонян сформировалась довольно подробная и внушительная картина этого нового старого мира. Настолько внушительная, что Гефестион в тот же вечер нажрался до совершенно скотского состояния, а Парменион опустил руки, не имея ни малейшего понятия, что же ему теперь следует предпринять. Впервые в жизни он, сам себе удивляясь, твердил, как заведенный:
   – Александр… Надо ждать Александра…
   Наконец, выведенный своим менее впечатлительным сыном из краткого постыдного оцепенения, старый полководец полностью погрузился в дела поддержания и укрепления дисциплины перепуганного войска. Он вернулся в лагерь возле Старого Тира и своим громоподобным рыком, не гнушаясь и кулаком, приводил в чувство малодушных. Их стремительно возраставшее число, чудом удалось удержать на зыбкой грани, за которой уже никакие увещевания, никакие казни, не спасли бы войско от неминуемой катастрофы.
   К концу пятого дня после События, Эвмен доковылял по постели, еле волоча ноги и моментально уснул. Однако сон не принес долгожданного отдохновения. В царстве Морфея кардийца преследовали бесчисленные, донельзя странные образы. Он видел двух воинов, в полном облачении необычного вида. Прикрывшись щитами и потрясая копьями, они кружились один вокруг другого у подножия крепостных стен незнакомого, но явно очень большого города. Все вокруг в странной дымке. Неразличимы лица, не слышны звуки. Крылатая тень на стене. Он обернулся, но никого не увидел. Вязкая чернота подступила вплотную, обволокла его разум и утянула в бездну, где больше не было снов. До самого утра.
   
   А на рассвете в Ушу примчался гонец на взмыленной лошади, пьяный без вина и сияющий от счастья. Он выкрикнул одно имя и свалился без чувств.
   Через три часа в коридор, образованный вопящими от восторга воинами, прибежавшими к восточным воротам Града-на-берегу, горделиво вышагивая, вступил Букефал, за которым бесконечной змеей тянулась колонна гетайров и гипаспистов. Александр вернулся.