При чем здесь Тир? Может Крит имели в виду?

Почему вы решили, что Кипр утонет? Где мы об этом написали?

Да. Кроме того это  можно считать пасхалкой. "Угадай, что это было, получишь эстетическое удовольствие".

Простите, не сообразил, о чем вы. Просто я сей остров привык называть Терой или Ферой, хотя и Тира тоже в границах допустимого палеолингвистикой.
Для Александра намек на то, что не следует увлекаться освоением близких к родине территорий.

Но допустить его виновность? Даже если это правда… Войско не поверит.
   Птолемей словно мысли Александра прочитал:
   – Царь, нашим наплевать на виновность Филоты. У всех в голове одно: «Погибшие македоняне должны быть отмщены!»
   – Мне тоже наплевать, Лагид! Но объявление войны сейчас будет самоубийством. Мы ослаблены как никогда, а враг, – Александр выделил это слово голосом, – усилился. Будем говорить, мечи останутся в ножнах.
   Царь помолчал немного, потом сказал:
   – Иди, Лагид, и спокойно договорись о встрече.
   – Они тоже совещаются, – подал голос Эвмен, – и, подозреваю, тоже не знают, как поступить. Ты помнишь, что говорили хетты? Египтяне давно уже вынашивали планы покорения мидян… Ну, то есть, не мидян, а этих, как их там… митанни. А теперь заглядываются на Вавилон.
   Птолемей покосился на Александра. На Вавилон заглядывались не только египтяне. Вот только теперь… Эх…
   – К чему ты клонишь? – спросил царь, – впрочем, думаю, что я понял тебя. Хочешь сказать, что им не нужна война с нами?
   – Да.
   – И это несмотря на твои собственные доводы, убеждающие меня в обратном?
   Эвмен пожал плечами.
   – Если бы все было так просто, – сказал царь, – когда убили отца, нам тоже не нужна была война ни с фракийцами, ни с иллирийцами. А уж с Фивами и подавно. Но боги решили иначе.
   «А уж с Фивами и подавно».
   Пердикка усмехнулся. Ну да. Никто не хотел воевать с Фивами. Однако разорение города изрядно наполнило тощую казну. Кто знает, сколько пришлось бы еще занимать у храмов на азиатский поход?
   – Финикийцы говорят, что ни сам Тутмос, ни его предки, не действовали прежде столь нагло и стремительно, как теперь. Почему?
   – Эвмен говорит разумно, – сказал Полиперхонт, – был бы я на месте Тутмоса, то с появлением на севере изрядной силы, поостерегся бы смотреть на сторону, пока не понятно, что у этой силы на уме. Несмотря на все мирные договоры.
   – Они и священное перемирие, объявленное на время Игр, воспринимают даже серьёзнее, чем мы, – сказал Эвмен, – с какой-то особой торжественностью об этом говорят.
   – Лицемеры, – хмыкнул Пердикка.
   – Не думаю, – возразил Александр, – по мне так они искренни.
   В шатер заглянул Селевк.
   – Царь, Анфея просит встречи с тобой. Сказала нечто странное, дескать, речь пойдет не о «пиратском нападении», а о том, что намного более важно.
   – О «пиратском нападении»? – переспросил Александр.
   – Так и сказала.
   Царь хмыкнул. Он уже почти совсем успокоился.
   – Интересно, что сейчас может быть более важно? Пусть подождет.
   – Мы еще не знаем, что потребует Тутмос, – сказал Птолемей, – но что будешь требовать ты?
   – Пусть выдадут Филоту. Кстати, Неарх, почему брат царицы наотрез отказался выдать Пнитагора? При всем этом их показном благородстве…
   – Это может прозвучать странно, но… – наварх замялся, – по-моему, он считает киприота единственным опасным противником. На море, я имею в виду. Он сказал, что Пнитагор будет гостем, а не пленником. Филота ему не нужен, он попросту не знает, что с ним делать, а вот Пнитагор… Хочет удержать у себя сильного врага?
   Александр задумчиво пробарабанил пальцами по столешнице.
   – Как ты намерен поступить с Филотой, царь? – спросил Полиперхонт.
   Александр мрачно взглянул на него, но ничего не ответил. Молчал он долго, потом сказал:
   – Оставьте меня. Пусть войдет Анфея.
   – Разумно ли… – забеспокоился Кен.
   – Оставьте меня все! – повысил голос Александр.
   Стратеги и Эвмен повиновались. Едва они удалились, в шатер вошла Анхнофрет. В руках она держала развернутый папирус.
   – Радуйся, великий царь, живи вечно!
   – Радуйся и ты, Ядовитый Цветок. С чем ты пришла?
   Он прежде не называл ее так. У внешних уголков глаз Анхнофрет на мгновение проявились морщинки, но сразу же разгладились. Она хорошо владела собой.
   – Я хочу показать тебе кое-что, царь. Нечто важное.
   – Вот как? А стоит ли мне брать в руки этот папирус? Я слышал, бывали случаи, когда вручение тобой неких грамот финикийским царям и вельможам плохо отражались на их здоровье.
   – Я держу его голыми руками, царь, – спокойно ответила посланница.
   – Я вижу. Полагаю и те папирусы ты держала так же, – усмехнулся Александр.
   – Ты не веришь мне?
   – Почему я должен верить кому-то из египтян, когда они обвиняют меня в вероломном нападении и удерживают главного свидетеля, не давая мне допросить его?
   – Свидетеля? – подняла бровь Анхнофрет.
   – Свидетеля, Анфея, именно свидетеля. Вы слишком заигрались в стражей и судей. Считаете, что вольны по своему усмотрению устранять «нечестивых» царей, если те выступают против вашего «справедливого миропорядка» Маат? Вы вправе решать, кто праведен, а кто нечестив? Довольно кормить меня этими баснями!
   Анхнофрет умела держать удар, ни один мускул более не дрогнул на ее лице, но и высокомерной маски царь не видел. Посланница говорила негромко, смотрела, чуть склонив голову набок, спокойно и мягко. Нежно.
   Александр, сбитый с толку этим взглядом, нахмурился. Никогда прежде женщины не смотрели на него так. Даже любовницы. Даже родная мать. Только одна была способна на такой взгляд – Ланика, сестра Клита Черного. Кормилица.
   «Вот змея!»
   Пауза затягивалась.
   – Что же ты молчишь?
   – Я не желаю навредить тебе, великий царь. Я пришла, чтобы погасить пламя войны, а не раздувать его сильнее. Прошу тебя, призови Итту-Бела, он знает наши письмена.
   – Разве в этом есть необходимость? Ты сама можешь прочитать.
   – Ты готов поверить мне? Предупреждаю, то, что написано в этом свитке, может показаться тебе невероятным.
   – Читай.
   Анхнофрет кивнула и, прежде чем опустить глаза к папирусу произнесла:
   – Здесь написано о событиях, произошедших около семидесяти лет назад, в царствование Избавителя Йахумосе.
   Она начала читать. Александр слушал, не перебивая. Меж его бровями пролегла глубокая складка.
   Анхнофрет закончила чтение и подняла глаза на царя. Он молчал. Долго молчал. Потом громко позвал:
   – Селевк!
   Телохранитель заглянул в шатер.
   – Позови Неарха, Эвмена и его поверенного.
   Критянин и кардиец вошли сразу, судя по всему, терлись поблизости. Через несколько минут вошел и Итту-Бел, почтительно склонившись перед царем.
   – Итту-Бел, возьми этот папирус и прочитай его вслух.
   Финикиец повиновался.
   Царь следил за реакцией Неарха и Эвмена. Первый не пытался скрыть удивление, второй проявил больше сдержанности, но все же многозначительно покачал головой.
   – Неарх, ты упоминал, что ныне Аргосом правит Данай.
   – Да, царь.
   – Признаться, я пропустил это мимо ушей, не до того было. Неарх, что ты думаешь об этом? – царь кивнул на папирус в руках Дракона.
   Критянин пожал плечами.
   – Даже не знаю, что сказать. Тут говорится о некоем Дане и его брате Какаро. Действительно, у царя Аргоса был брат с таким именем.
   – Ты ведь видел Даная лично?
   – Да царь, а с его внуком Абантом даже говорил.
   – Он жив?! – не сдержала удивления Анхнофрет.
   – Да, хотя уже впал в маразм, – ответил Неарх.
   – Подумать только, человек, который видел самого Избавителя, говорил с ним… – пробормотала потрясенная посланница, – в Та-Кем уже не осталось живых свидетелей тех дней…
   – С нами есть человек, который хорошо знает Даная и его брата, он может многое рассказать. Это ахеец Этеокл. Он отправился с нами, как посол Аргоса. Филота держал его при себе, и он чудом спасся при гибели «Талоса».
   – Вот как? Призови его.
   Разыскали Этевокрея. Тот зашел в шатер с опаской. Насмотревшись на величие «железных людей», наслушавшись баек об их великом царе, он никак не ожидал, что способен найтись народ, который окажется сильнее их. В битве при Камире ахеец натерпелся такого страха, что после того, как его, дрожащего от холода и ужаса, вынули из воды, несколько дней не произносил ни звука. Увидев дворец в Саламине, поглядев на многолюдное столпотворение, он чувствовал себя муравьем между двумя гигантами. Какой ничтожной теперь казалась двадцатилетняя междоусобица Даная и Какаро, в которой не на жизнь, а насмерть бились «бесчисленные» рати по триста человек в каждой…
   Царь дружелюбно обратился к послу Аргоса, расспросил о Данае. Этевокрей, мешая нынешние эллинские и родные ахейские слова, рассказал без утайки все, что знал о патриархе и прибывших с ним из-за моря людях.
   Анхнофрет слушала, затаив дыхание, потом спросила, как звали жену Даная.
   – У него было несколько жен, – ответил Этевокрей.
   – Я имею в виду ту, что прибыла из-за моря.
   – Анхиноя.
   – Насколько я помню, это имя матери Даная, а вовсе не жены, – возразил Неарх.
   – Ты ошибаешься, благородный Неарх, – сказал Этевокрей, – это старшая жена ванакта. Одна из их дочерей стала женой Ринкея и матерью нашего нынешнего государя.
   – Анхиноя, – прошептала посланница, – Небетта Анхемнут…
   – Старшая жена… – проговорил Александр, – может, поэтому ее впоследствии назвали матерью. Немудрено перепутать за тысячу лет. Впрочем, это неважно. Важно другое…
   – Ты кровный родич Тутмоса, – сказал Эвмен.
   – Потомок, – усмехнулся царь.
   Он откинулся на спинку кресла и снова надолго замолчал.
   – Ты свободен, достойный Этеокл. Позже мы с тобой еще побеседуем, а пока ты мой дорогой гость. Эвмен, распорядись, чтобы посла Аргоса устроили со всеми удобствами, как подобает его званию. Он волен свободно перемещаться всюду, где ему вздумается. Подбери человека из местных критян, кто уже достаточно овладел нашей речью, чтобы мы могли лучше понимать друг друга.
   Этевокрей почтительно поклонился и в сопровождении Эвмена вышел. Царь отпустил и Итту-Бела с Неархом, оставшись с посланницей наедине.
   – Предок и потомок… – проговорил Александр снова, покусывая губу.
   – Великий царь! – обратилась к нему Анхнофрет, – прими этот папирус в дар от царственной Мерит-Ра! Отныне ты станешь первым среди царей не только силой мечей твоих воинов, не только венцом ванактов акайвашта, взятым мечом, но древностью рода и происхождением от Праведногласого Йахумосе, коего помнят от Шарден до Элама! Ты кровный брат Менхеперра! Мы не допускаем и мысли, что столь славная кровь могла раствориться в десятках поколений. Не зря Владычица Истин привела тебя в наш мир. Когда Мерит-Ра осознала это, она сказала, что не враг ты нам. Верно, великий и труднопостижимый замысел ее в том, чтобы в нашем союзе умножилось благоденствие на берегах Зеленых вод и в иных землях, объединенных Древней Кровью! Мы не должны воевать! Это понимает и Ранефер. Прошу тебя, великий царь, умерь свой гнев, я буду умолять Величайшего, чтобы и он внял голосу разума и не стал усугублять уже случившуюся беду. Вновь виной всему недопонимание! Мы еще так мало знаем друг о друге. Подумай, царь, каких высот мы могли бы достичь вместе!
   – Когда вам стало известно об этом?
   – Только вчера, великий царь, клянусь тебе в этом. Мы ничего не скрывали от тебя. Только вчера сова доставила сообщение. Ты веришь мне?
   Александр молчал. Впечатление, которое на него произвел рассказ Анхнофрет, подтвержденный ахейцем, невозможно было выразить словами, но… Вопрос цены.
   «Древняя кровь. Стоили того жизни македонян, погубленные Ранефером?»
   Царь смотрел посланнице прямо в глаза, она не отводила взгляд. Казалось, это безмолвное состязание не закончится никогда.
   – Полагаю, Менхеперра тоже уже обо всем этом знает? – спросил царь.
   Анхнофрет кивнула.
   – Хорошо. Надеюсь все то, что ты сейчас сказала, разделяет и фараон. В любом случае, судьба наших взаимоотношений зависит от мудрости обеих сторон. Ты понимаешь меня?
   – Да. Понимаю.
   – Это хорошо. Теперь покинь меня.
   Оставшись один, царь потер виски кончиками пальцев. Потом налил вина в серебряную чашу, не разбавляя. Поднес к лицу, но не выпил, долго смотрел в кроваво-красное зеркало. Он вспомнил слова Птолемея, сказанные им после возвращения из Египта:
   «Царица и Ранефер – прорицатели, беспрекословно верящие в таинства. Их влияние на Тутмоса очень велико, но не абсолютно. А Менхеперра верит в свой меч».