Заключительный фрагмент 5-й главы:

Глава 5. 1941-й

5.4.

Лето 1942 года уже не было и не могло быть таким же беззаботным, как в оставшееся позади мирное время. Но, несмотря и на тяжело раненную маму, и на отца, от которого приходили редкие скупые письма с фронта, и на зримые приметы военного времени вокруг, детство продолжалось. Причиной самого опасного события этого лета стал для Нины бутерброд с вареньем.
И белый хлеб, и сладости уже давно стали практически недоступными. Но в этот день передовиков строительства цехов эвакуированного Ростсельмаша премировали кусочком белого хлеба, и Анна Алексеевна решила побаловать дочку редким лакомством. Для этой цели из запасов была извлечена банка варенья, заготовленного в прошлые годы.
Когда Нину позвали с улицы, и она увидала на столе белый хлеб, намазанный абрикосовым вареньем, и услышала мамины слова – «Это тебе!» – удержаться было совсем невозможно. Девочка подлетела к столу, схватила такое заманчивое лакомство и тут же сунула его в рот. Глаза ее, после яркого солнечного света на улице, еще не успели привыкнуть к полумраку дома, и она не успела заметить, что на варенье приземлился здоровенный шмель…
Жало вошло ей прямо в горло. От боли Нина не могла произнести ни слова. Пока взрослые разобрались, что же такое случилось, отек стал стремительно нарастать, грозя перекрыть дыхание. К счастью, вызванный из больницы старичок фельдшер догадался вставить в дыхательное горло трубку, пока это еще можно было сделать. Больше трех суток, пока отек не начал спадать, Нине пришлось проходить с этой трубкой, будучи не в состоянии ни пить, ни есть.
Есть… Есть хотели все. Для большинства основным источником еды были карточки. Кое-что покупалось и на рынке, но цены так стремительно ползли вверх, что на рынок уходил почти весь заработок – но продуктов с него удавалось принести совсем немного. Так что и без карточек было нельзя обойтись, и на одни карточки протянуть было очень трудно.
Перед магазинами, к которым были прикреплены снабжавшиеся по карточкам, с самого утра выстраивались длиннющие очереди. Очередей было три: одна общая, одна – для женщин с грудными детьми, и одна – для инвалидов войны. Стояли долго, у кого была возможность – время от времени подменяли друг друга. Продавцы работали на удивление быстро, почти безошибочно отрезая от хлебного «крипича» положенную порцию.
С продовольствием становилось все хуже. Недостающее мясо поначалу удавалось добывать за счет охоты на диких голубей. В самом городе их быстро не осталось вовсе, но на окраинах охота еще шла вовсю. Ловили их на нитку, к которой были прикреплены крючки, сделанные из скрепок, с насаженными на них малюсенькими хлебными шариками. Сначала это было неплохим подспорьем – за одну вылазку удавалось поймать пять-шесть штук. Но вскоре и этот ресурс иссяк – ловцов в окрестностях Ташкента стало больше, чем голубей.
Трагедия войны затрагивала не только людей. Осенью пришлось расстаться с Фатькой – ее отдали каким-то знакомым. Кормить стало нечем, а зарезать любимицу семьи не поднималась рука. Следующей жертвой войны стал камышовый кот Васька.
Сначала Васька открыл охоту на голубей, честно принося часть добычи в дом. Переловив всех голубей в округе, он стал предпринимать вылазки на базар, неизменно принося Елизавете Кондратьевне на кухню приличный кусок мяса. Но такой грабеж не мог оставаться без ответа. В один несчастный день Васька, с неизменной добычей в зубах, из последних сил добрался до дома, и умер на пороге. Голова его была рассечена тесаком для рубки мяса.
В октябре 1942 года постановлением Совнаркома и ЦК было разрешено половину нормы крупы и макарон выдавать картофелем, и заменять картофелем печеный хлеб в соотношении 4 кг картофеля за 1 кг хлеба. Впрочем, для Ташкента, где картофель был значительно большей редкостью, нежели хлеб, это разрешение не имело практического значения.
Вместо мяса, если его вообще выдавали, нередко отвешивали субпродукты или селедку. К концу 1942 года его иногда начали заменять консервами или американским яичным порошком. Сахар по карточкам получить было почти невозможно, а если его и выдавали, то с заменой конфетами – слипшимися комками карамелек-подушечек. Нина так и не нашла ответа на вопрос – где же это было запасено такое количество этих подушечек, что их всю войну выдавали ташкентцам вместо сахара?
Маме становилось все хуже. Она уже почти не вставала, и, поскольку возведение цехов Ростсельмаша подошло к концу, перестала выходить на работу – ее лишь изредка приглашали для консультаций. Это сказалось и на продовольственном положении семьи – мама перестала получать рабочую карточку.
Примерно тогда же, в самом начале осени, на пороге дома Коноваловых появились неожиданные гости. Прилично одетый, даже, по тогдашним временам, вызывающе прилично одетый человек, при виде которого на ум тут же приходило слово «господин», но уж никак не «товарищ». Русский язык его был безупречен, но, тем не менее, чувствовалось, что язык этот ему не родной.
– Добрый день, пани! – поздоровался он с порога, вежливо наклонив голову. – Здесь ли проживает семья пана Речницкого, я не ошибся?
– Никакие паны здесь отродясь не проживали, – отозвалась бабушка. – Но Яков Францевич Речницкий, если он вас интересует, и вправду тут жил, до того, как на фронт ушел.
– Все верно, – расплылся в улыбке незнакомец, – я ищу именно семью пана Речницкого! – отповедь по поводу «пана», он, похоже, решил пропустить мимо ушей. – Мы рады найти нашего соотечественника и оказать ему посильную помощь…
– Кто это – мы? – не слишком вежливо перебила Елизавета Кондратьевна.
– О, простите, я не представился. Я имею честь выступать от имени командования Польской армии в СССР, – снова поклонился нежданный гость.
– Яков Францевич служит в РККА, и никакого отношения к Польской армии не имеет! – не раздумывая, отрезала бабушка.
– Мы знаем, – взмахнул руками в примиряющем жесте незнакомец, продолжая источать любезность, – мы знаем! Но мы считаем своим долгом не оставить своим попечением семью соотечественника, попавшую в стесненные обстоятельства военного времени! Мы можем серьезно помочь вам с продуктами! Белый хлеб, мясные консервы, шоколад… – принялся перечислять он соблазнительно звучащие названия.
– Вот что, господин хороший, – сурово бросила Елизавета Кондратьевна, не дав ему договорить, – убирайся-ка ты подобру-поздорову! А не то придется НКВД кликнуть!
При этих словах лицо незнакомца на мгновение перекосила гримаса, но он тут же взял себя в руки, повернулся, и, не говоря ни слова, ушел.
– Бабушка! А почему ты от продуктов отказалась? – с некоторым недоумением поинтересовалась Нина, когда дверь за визитером захлопнулась.
– Потому! – сохраняя суровый тон, ответила та. – Знаю я такую братию. Помогут на копейку, а потом как бы всю жизнь не пришлось расплачиваться. – Затем, немного помолчав, она добавила:
– Приходилось уже слыхивать об этих поляках. Под городом стоят. Паны, они паны и есть. Думаешь, они о своих пекутся? Как бы не так! Солдатики-то ихние тоже впроголодь перебиваются, а офицерье в открытую продуктами торгует, ценности всякие скупает, девок себе за жратву на ночь снимают… – тут она осеклась и резко заключила:
– Нет, с ними связываться – себе дороже! Не с добра они Яковым-то заинтересовались, не с добра. И вправду, в НКВД о них надо сообщить! Завтра же с Саввой переговорю.