Выкладываю заключительный фрагмент 11 главы:

Глава 11. Вроцлав

11.3.

Последнее, что зафиксировало ее сознание – грохот, а затем – темнота. За нею – отсутствие всяких чувств. Только тишина… Абсолютная тишина и покой… Глаза открылись… Перед ними – синее небо с легкими облачками. А перед самым лицом покачиваются ветки кустарника с небольшими круглыми ягодками. Ягодки – белые! Разве такие бывают? Или… или она том свете? Она же застрелилась…
Постепенно уши начинают различать какие-то неясные звуки, доносящиеся, как сквозь вату, а вместе со слухом к ней приходит боль. Нет, не так. ДИКАЯ БОЛЬ! Она пронизывает все тело, не давая ни вздохнуть, ни пошевельнуться, ни издать какой-либо звук.
В поле зрения появились какие-то люди. Что они говорят? Не разобрать… Надо повернуть голову…
Боль скрутила ее с новой силой и увела в спасительную темноту. Очнулась Нина только в госпитале. Как оказалось, было взорвано целое крыло в резиденции генерала Речницкого – именно то, где она и находилась. Последовавшая затем попытка нападения на дом была отбита уцелевшей охраной. Девочку же взрывной волной выбросило из окна особняка и отшвырнуло на десяток метров в кусты снежника, росшие вдоль ограды. Так что вместо самоубийства она заполучила тяжелую контузию.
После этой контузии Нина почти месяц провела в госпитале. Сначала она ни с кем не разговаривала – ни с врачами, ни с приходившим к ней отцом. Все полагали, что отсутствие речи – последствия контузии. Но однажды к ней в палату заглянул на костылях небольшой щупленький паренек, и просто поинтересовался:
– А ты кто такая? Как тебя зовут?
– Янина, – машинально ответила она. – Меня чуть не взорвали вместе с домом.
– Роман «Вечорек», – представился парень.
Девочка далеко не сразу разобралась, что «Вечорек» – это не фамилия, а подпольная кличка. Так Нина познакомилась с Романом – Ромкой. Он ходил на костылях после нападения бандитов на возглавляемую им агитбригаду ZWM, из которой уцелели далеко не все.
– ЗедВуЭм? – не поняла девочка впервые услышанное сокращение.
– Ну да. Zweņzek Walki Mlodych (Союз борьбы молодых). Да ты что, никогда не слышала? – удивился Ромка.
– Нет.
– Откуда же ты такая взялась?
– Из Советского Союза. Только недавно приехала, – объяснила Нина.
– Уж там-то должны знать… – протянул ее собеседник, поправляя костыли, грозившие съехать на пол по спинке кровати, к которой они были прислонены, а потом стал объяснять:
– Зедвуэм – это боевая молодежная организация, созданная в 1943 году по заданию ППР… Польска Партия Роботнича, – пояснил он, снова увидев непонимание в ее глазах, и, чтобы было совсем ясно, добавил:
– Попросту говоря, коммунисты. Вот меня как раз в 1943 году и перебросили в Польшу из СССР.
– Так ты тоже из Советского Союза? – удивилась девочка.
– Почти, – улыбнулся Ромка, – я там учился в детском доме в Иваново, после того, как моя мать бежала из Польши в Советский Союз со мной на руках.
– Бежала?
– Ну да, – кивнул худенький паренек в больничной пижаме. – Она работала в Коминтерне. А в 1938 году ее посадили… Хорошо, что Ванда Василевская была ее подругой, и перед самой войной сумела добиться освобождения мамы.
1938 год Нине тоже запомнился. И Про Ванду Василевскую она кое-что слышала. Во всяком случае, она хорошо помнила вышедший на экраны в 1943 году фильма «Радуга», созданный по одноименной книге этой польской писательницы.
– А что ты делал в Польше, когда тебя перебросили? – поинтересовалась Нина.
– Я же сказал – вместе с товарищами мы создавали молодежную боевую организацию. Пытались помочь восставшим в гетто.
– В каком гетто? – даже само это слово вызывало у девочки лишь какие-то смутные ассоциации.
– В еврейском гетто в Варшаве. Это было в том же году, – было заметно, что воспоминания не доставляют Ромке радости. – У них почти не было оружия, не было людей, умеющих воевать. Да и у нас тогда было не густо. Мало чем смогли помочь. А аковцы все твердили свое – «стоять с ружьем у ноги, таков приказ из Лондона»! – зло ощерился он.
Кто такие аковцы, Нина уже немножко знала. Знала и то, что 22 июля 1945 года членам подпольной Армии Крайовой была объявлена амнистия, и ей воспользовались очень многие, но далеко не все…
– Вот во время восстания 1944 года меня в Варшаве не было, – продолжал между тем Ромка. – Тогда много наших ребят погибло, а меня как раз послали курьером через фронт, к Люблинскому правительству. Ну, к Польскому комитету национального освобождения, – добавил он, опасаясь, что его собеседница снова не поймет, о чем речь.
Нина уставилась на его распахнутую на груди больничную пижаму, не скрывавшую несколько заметных шрамов.
– Где это тебя?
Он сразу понял, о чем его спрашивают:
– Да в основном после войны. Было несколько крепких стычек, – не стал уходить от ответа Ромка. – Война тоже пару отметин оставила. Ну, и в гестапо руку приложили.
– Тебя схватило гестапо? – ужаснулась девочка, услышав это пугающее слово.
– Да, было дело, – паренек повел плечами, зябко поеживаясь. – Повезло, попал просто в облаву. Допросили для порядка, избили пару раз, но особо не усердствовали. Не было тогда у них на меня ничего. Но я насмотрелся, что они делают с теми, кто попал под серьезное подозрение… – Ромка еще раз поежился. – А меня после допросов просто вышвырнули обратно на улицу. Хуже было во второй раз…
– Ты что, снова попался? – Нине было и страшно, и очень интересно узнать, как этот худощавый парнишка сумел пройти через застенки гестапо и уцелеть.
– Попался, – понуро кивнул тот. – Явка была провалена, и меня как раз на той явочной квартире и взяли. Я чувствовал, что теперь уж меня просто так не выпустят. Вцепятся… А как они пытают, я уже видел.
– И как же ты?
– Как, как… Страшно было, ты представить не можешь! Боялся, что не выдержу, и выдам своих. Решил бежать – пусть лучше убьют при побеге, чем предателем сделаться, – Роман дернул головой. – Привели меня в отделение гестапо, а это как раз было начало июля сорок четвертого, жарища, и окно у них на первом этаже нараспашку. А под окном, слышу – мотоцикл урчит. Ну, я и сиганул прямо через окно. Немца из седла вышвырнул – и по газам. На мое счастье, в ворота как раз грузовик заезжал, и ворота еще захлопнуться не успели. Чудом проскочил! Пока ворота закрылись, пока они их снова на открывание включили, – они электромотором открывались и закрывались, – я мотоцикл уже бросил и проходными дворами деру дал. Ушел…
Беседовали они еще долго. От Ромки девочка впервые получила сколько-нибудь подробное представление о происходящем в Польше – ведь Нина об этом знала немногим больше, чем сообщалось в скупых заметках советских газет.
Когда Ромке пришла пора выписываться, он оставил ей свой адрес – на случай, если она будет в Варшаве. На прощание поинтересовался:
– Говорят, тебя при взрыве в доме генерала Речницкого контузило?
– Да.
– А что ты там делала?
– Застрелиться хотела.
– Зачем?!
И Нина рассказала ему обо всех своих обидах. «Ну и дура!» – подвел итог ее рассказу Ромка:
– Ты что, не понимаешь, что мужику женщина нужна?
– Так он же женат!
– А сколько лет он свою жену не видел?
– Всю войну…
После чего ей пришлось прослушать популярную лекцию о том, зачем мужчине нужна женщина.
Вернувшись из госпиталя, Нина предъявила претензию отцу:
– Почему ты мне сразу все не рассказал?
– Ну, была бы ты парнем, – ответил он, – я бы, может, еще знал, как тебе рассказать. А как рассказать девчонке? Я понятия не имел, как и подступиться.
– Считай тогда, что мы оба мужики, – решительно заявила ему дочка, – и говори со мной обо всем прямо, как есть.
И с тех пор отец так с ней и говорил, не обходя острых углов.
Вскоре после выхода из госпиталя отец рассудил, что спокойнее будет, если Янка с дитем не будет мозолить дочке глаза, и посему решил отправить Нину в Варшаву, в русскую школу-интернат Министерства национальной обороны Польши.

Скорее так: в ворота как раз грузовик заезжал, и створки ворот еще не успели за ним сомкнуться.

Будем думать...