Выкладываю целиком результат переделки 12-й главы:
Глава 12. Интернат
Если кто-то решил, что с переездом в Варшаву, в школу-интернат, для Нины началась размеренная спокойная жизнь, сосредоточенная только на учебе, то он жестоко ошибся. Нет, сторонний наблюдатель поначалу действительно мог бы решить, что так и оно и обстоит: тринадцатилетняя девочка приехала в Варшаву, оформилась в школе, получила место в общежитии интерната, стала ходить на занятия в 5-й класс. Но даже и здесь для Нины о спокойной жизни не могло быть и речи – как из-за ее неугомонного характера, так и… А вы что думали, погоны на нее повесили чисто для проформы?
Не прошло и месяца, как в Варшаву, как раз под Новый год, приехал генерал бригады Якуб Речницки. В варшавской Цитадели для высших офицеров Войска Польского намечалось празднование Нового, 1946 года. Якуб отправился туда вместе с дочерью, для которой это был первый выход в свет. Новогодний бал плохо запомнился Нине, потому что впечатления от праздника были напрочь вытеснены последующими событиями.
Генерал Речницки не остался на балу до конца – у него появились какие-то срочные дела в штабе Варшавского округа, и он с группой офицеров проследовал туда, а его дочь отправилась... Правильно, вместе с отцом, исполняя свои обязанности телохранителя. Через январскую метель они подошли к штабу, который размещался в одном дворцов парка Лазенки, – там же, где размещался штаб Варшавского округа еще до революции. Когда оказались уже вплотную у входа, Якуб обратил внимание, что часовой при появлении генерала даже не пошевелился.
– Ты что честь не отдаешь? – возмутился генерал и тронул никак не реагирующего на его слова часового за плечо.
Часовой упал в одну сторону, карабин – в другую, а голова покатилась по свежевыпавшему снегу. Офицеры схватились за пистолеты и бросились внутрь. Оказалось, что дежурные офицеры и охрана штаба были вырезаны, сейфы вскрыты, и в них как раз копались нападавшие. Вспыхнула беспорядочная перестрелка, перешедшая в рукопашную. Нина, следуя инструкциям, все время держалась рядом с отцом, прикрывая ему спину, но в конце схватки пропустила сильный удар по голове и потеряла сознание. Тем не менее, для нее все окончилось благополучно – в чувство ее привели довольно быстро, и каких-либо серьезных последствий этот удар не имел.
В общем, новогодний бал оказался совсем не скучным.
А дальше… А дальше пошла рутина школьной жизни. Но Нина не забыла адресок, полученный во Вроцлаве, и отыскала Романа. Оказалось, что Средняя русская школа Министерства Национальной Обороны Польши на аллее Шуха (ставшей вскоре аллеей 1-ой Армии Войска Польского) и дельница (районное отделение) ZWM, куда Нина пришла по полученному от Романа адресу, располагаются в разных районах. Школа – на Срёдмесцье, а дельница относилась к району Мокотов. И в то же время они находились в десяти минутах ходьбы друг от друга: аллея Шуха после площади Унии Любельскей переходила в улицу Puławska, а у развилки этой улицы с улицей Warynskego как раз и стояло здание, где размещалась Моктовская дельница ZWM.
На дельнице ее приняли, по меньшей мере, с любопытством: хотя встретить теперь в Польше русских было не мудрено, но у них девчонка из страны Советов появилась впервые. Хотя нет, вру: была среди зедвуэмовцов Мокотова еще одна девушка, угнанная немцами во время войны с Украины на работы в Польшу, да так и осевшая там. Но уж, во всяком случае, дочери генерала у них еще точно не было!
Свое решение вступить в ZWM Нина принимала отнюдь не спонтанно. Якуб Речницки попросил одного из своих друзей, работавших в Варшаве – полковника Владислава Андруевича, заместителя Главного военного прокурора Войска Польского, – присмотреть за своей дочкой. У Нины с ним тоже сложились дружеские отношения, и именно к нему она пришла посоветоваться.
– Хотя мы знакомы с тобой, Янка, не очень давно, но характер твой я уже почувствовал, – улыбнулся полковник. – Если тебе шлея под хвост попала, тебя всемером не удержишь. Вечно тебя на приключения тянет. Это ведь не шуточки – за зедвуэмовский галстук ведь и убить могут!
– Так ты что, пугать меня решил? Если против – так и скажи! – девочка уже была готова вскипеть.
– Постой, постой! – шутливо поднял руки вверх Андруевич. – Я еще ни слова, ни против, ни за не сказал. А вот что я тебе точно присоветую – переговори-ка ты с отцом.
Генерал Речницки довольно часто бывал в Варшаве наездами, и разговор с ним вскоре состоялся. Поначалу Якуб был настроен более чем скептически:
– Ни к чему это, – заявил он. – Тебе учиться надо. Да и нашим делам это может помешать.
– Ага! Значит, запереться в интернате и никуда нос не высовывать? – съязвила Нина. – Сам же говорил, что мне среди поляков надо осваиваться. А как я освоюсь, если в интернате одни наши?
Отец задумался.
– Ладно, – проговорил он после долгой паузы, – не будем рубить с плеча. Давай-ка я для начала с этим Романом побеседую.
Вернувшись в гостиницу Министерства национальной обороны после беседы с глазу на глаз с Ромкой, генерал бригады свое мнение переменил:
– А этот твой жиденыш оказался крепким парнем…
– Все никак свои антисемитские замашки не бросишь? – сердито отреагировала Нина. – У самого полно друзей – евреев, а все дурью маешься. Может ты и сам из них, только признаваться не хочешь? – саркастически заметила она.
– Я бело’ус! – в гневе воскликнул генерал. С момента поступления в Войско Польское он начал открещиваться от своего польского происхождения, – вероятно, вся его судьба заставляла не слишком радоваться факту родства с польской шляхтой, и он при случае предпочитал выпятить свои белорусские корни. А вот когда он сильно волновался, то начинал немилосердно картавить.
– Вот-вот, а я о чем? – продолжала издеваться дочка. – Ну, как же? Яков Речницкий – вполне подходяще.
– Я тебя выпо’ю! – закричал Яков.
– Чем? ’емнем? – передразнила его произношение Нина. И тут же, чтобы уберечься от нешуточного генеральского гнева, выскочила из комнаты.
Речницкого, конечно, можно было вывести из себя, однако и самообладанию у него тоже можно было поучиться:
– Вернись! – спокойным командирским голосом произнес он вслед убегающей дочке. Почувствовав изменение тона, она остановилась и с некоторой опаской повернула обратно.
– Придержи язык и слушай. Твоего Романа я проверил по нашим каналам. Ты в курсе, что он родственник известного польского революционера Феликса Кона?
Нина помотала головой.
– Но дело даже не в этом. Парень битый, с боевым опытом, и, главное, голова у него соображает хорошо. Поэтому потереться рядом с ним тебе будет небесполезно, да и дополнительный канал информации пригодится. При случае же их боевку можно использовать как прикрытие. Поэтому, черт с тобой, – вступай! – смилостивился Яков. – Но учти: я всегда должен знать, где ты находишься. Когда меня нет – ставь в известность Владислава Феликсовича. И по первому моему сигналу ты должна оказаться в моем распоряжении. Уяснила?
– Tak jest! – обрадовано откозыряла Нина двумя пальцами на польский манер.
– Вот чудо мне досталось! – уже беззлобно высказался генерал. – Сколько раз тебе говорить: к пустой голове руку не прикладывают! – и тихо добавил:
– Эх, была бы ты парнем…
Русская школа-интернат располагалась в районе, который не слишком пострадал от военных действий, а посему там находилось немало совершенно целых зданий. Вот и в школе в некоторых окнах даже сохранились старые беленькие оконные рамы со ставнями-жалюзи из темного дерева. Остальные же оконные проемы красовались свежими рамами, так же выкрашенными белой краской – но уже без всяких жалюзи. Сама школа представляла собой типичное здание первой четверти двадцатого века – каждый этаж разделяли декоративные карнизы, стены были отделаны рустом, окна имели небольшое закругление в верхней части, а под окнами вторых и третьих этажей виднелись небольшие прямоугольные ниши. Обширный двор школы был засажен деревьями и кустарниками, а кое-где на стенах здания со стороны двора уцелели плети дикого винограда.
В интернате Нина перезнакомилась с массой школьников. Оказалось, что там учатся не только дети офицеров, переведенных на службу в Войско Польское, но и дети некоторых офицеров, служивших в Восточной Германии, и даже нашелся один мальчишка, – назовем его Вилькой, – у которого отец был начальником политуправления в одном из наших, граничивших с Польшей, военных округов. С этим школьником, на год младше Нины, у нее сразу установились неприязненные отношения. Девочка не раз замечала за ним попытки унижать и избивать тех, кто помладше и послабее, и за это Вильке от нее изрядно перепадало по шее. Не любили его и другие ребята – за то, что он постоянно пытался прикрывать свои похождения враньем и жалобами учителям.
Ее близкими подругами стали две девчонки немного старше ее – Люся Хвалей и Томка Купша. Их отцы служили в Войске Польском. Полковник Станислав Купша совсем недавно стал командиром 2-й дивизии пехоты и был довольно хорошо знаком с генералом Речницким.
Судьбы этих двух девочек были схожи. Во время войны обе они оказались на оккупированной территории, и попали в немецкие бордели. Нине врезалось в память тело Люси Хвалей в колотых и резаных шрамах и ожогах от сигарет, которые тушили о девочку «клиенты» – в офицерском борделе, куда она попала, зверствовали гораздо больше, чем в солдатском, где очутилась Тамара Купша. А Люся позднее, в 50-е годы, умерла от последствий сифилиса, вылеченного, но уже успевшего нанести непоправимый вред организму.
– В солдатском хорошего тоже было мало, – рассказывала Томка, – относились по-хамски, но, по крайней мере, специально не изуверствовали, не измывались, как господа офицеры над Люськой.
Как-то раз эти девчонки демонстрировали своим подружкам в интернате кое-что из приобретенных в борделе умений – а именно, танцы на столе в одних чулках. Чуткое ухо Нины, да к тому же натренированное угрозой попасть под холодный душ на краткосрочных курсах, уловило за дверью подозрительный шорох. Когда она резко рванула в дверь на себя, в комнату чуть не упал мальчишка, приникший к замочной скважине.
– Вилька?! Это опять ты, зараза! Ну, ты сейчас получишь!
Слова у нее не расходились с делом, и Вилька огреб по полной программе.
– Во, ребята, наша Нинка дает! – восхищенно присвистнул кто-то из мальчишек, появившихся в коридоре.
– Да уж, – поддержал другой. – Нина у нас прямо атомная бомба. Только тронь – взорвется и всех снесет!
С тех пор и прилепилась к ней в школе кличка «Нина – атомная бомба».
Вскоре после стычки с Вилькой в интернате появился его отец. Несмотря на его грозно нахмуренные мохнатые брови и погоны, где было на одну звездочку больше, чем у ее отца, Нина в ответ на предъявленные претензии тут же перешла в наступление:
– А вам известно, чем тут ваш сын развлекается? Лучше бы с ним провели воспитательную работу, а мне мораль читать не надо! Отлупила я его за дело, и надо будет – еще отлуплю.
И она доходчиво рассказала важному генералу обо всех подвигах его сыночка.
Не следует думать, что учебе Нина вообще не уделяла никакого внимания. Но ее быстро закрутили дела ZWM, особенно когда в апреле, по достижении четырнадцатилетия, она и формально вступила в эту организацию. Агитация за проводимые в стране реформы отнимала немало времени, нередко оканчиваясь драками с группами харцеров, которые находились под патронажем правых партий или католической церкви. Кроме того, когда ее товарищи по дельнице увидели, как она стреляет в тире из пистолета, ее без разговоров включили в состав боевки. Так что теперь она и в боевых выходах (облавы на бандитов, выезды по тревоге при бандитских нападениях) тоже участвовала, будучи в боевке единственной девчонкой, и единственной, у кого за плечами не было опыта партизанской борьбы и череды схваток с бандами или отрядами вооруженного подполья. Остальные в большинстве своем прошли во время войны через партизанские отряды или подпольные боевые группы, или, по крайней мере, уже успели навоеваться за послевоенный год.
Строго говоря, это была не боевка – просто по подпольной привычке так называли отряд «Добровольного резерва гражданской милиции» – ORMO (Ochotnicza Rezerwa Milicji Obywatelskiej).
Поэтому училась девочка, мягко говоря, не совсем регулярно, хотя учиться ей нравилось. Польскую литературу она изучала сама, начав с Адама Мицкевича, а русскую литературу в школе преподавал пожилой русский эмигрант.
Люся Хвалей, после нескольких дней знакомства с новой подругой, поведала ей, разумеется, под страшным секретом:
– Знаешь, а о нашем учителе литературы такой слух ходит! Что он «из бывших» и чуть ли не из графьев, представляешь?
Нина, которая сама не так уж давно узнала любопытные факты о своей родословной, к дворянскому происхождению учителя отнеслась равнодушно. То, что он может быть «из графьев», ее нисколько не взволновало, к немалому удивлению Люси.
Насколько хорошо он знал школьную программу, судить не берусь, но классику XIX века и поэзию «серебряного века» он любил и знал очень хорошо. Именно с его легкой руки Нина пристрастилась к поэзии Лермонтова. Но прочие писатели и поэты из школьной программы, особенно советского периода, не пользовались его симпатиями. Маяковского, например, он охарактеризовал очень лаконично:
– Что о нем говорить? Мальчишка! Хулиган! Не бесталанный, конечно, но – хулиган!
По сравнению с большей частью других учащихся этой школы, над которыми существовал хотя бы какой-то родительский контроль, Нина пользовалась гораздо большей свободой. Она не просиживала все время в стенах интерната, а знакомилась с жизнью польской столицы. Довольно быстро ей полюбились прогулки в Лазенковском парке, который располагался совсем недалеко от школы, прямо за аллеями Уяздовскими. Красивый парк быстро возвращал себе прежнее ухоженное состояние и радовал расчетливо подобранным разнообразием пород деревьев и кустарника, красивыми аллеями, каналами и романтическими мостиками. Гулять она предпочитала не одна, а вместе с друзьями и подружками по дельнице ЗедВуЭм, ибо прогулки в одиночку по тогдашней Варшаве могли быть чреваты неприятными последствиями. Война подняла с людского дна много всякой мути, и отребье разного рода населяло Варшавские развалины.
Руины Варшавы произвели на Нину глубокое впечатление. Путь на поезде от Москвы дал ей немало возможностей увидеть следы войны: и разрушенные города, и сожженные деревни, и поспешно восстанавливаемые станционные здания. Немало таких следов было и в Польше. Но во Вроцлаве она почти не показывалась из дома, а Варшаву по пути туда видела лишь мельком. Теперь же развалины польской столицы представали перед ней во всем их мрачном величии. А усыпанный грудами битого кирпича огромный пустырь в центре города сразу заставлял вспомнить рассказы Ромки о последних днях еврейского гетто.
Однако ее отношение к развалинам отнюдь не было меланхолически созерцательным. Вместе с товарищами из ЗедВуЭм она регулярно участвовала в расчистке еще остававшихся на второстепенных улицах и переулках завалов, и в разборке руин, не подлежавших восстановлению. Обсуждавшийся некоторое время план – построить столицу на новом месте – был отвергнут правительством, и теперь разворачивалась работа по подготовке восстановления Варшавы.
Центр – Старе Място – был уничтожен практически полностью, но вокруг него, среди разрушенных гитлеровцами кварталов, все же можно было найти некоторое количество вполне целых зданий, или таких, которые поддавались сравнительно быстрому ремонту. Варшава постепенно оживала. В уцелевших зданиях или в наскоро отремонтированных первых этажах открывались магазины, рестораны, кавярни, цукерни (то есть кафе и кондитерские). На улицах, возмещая нехватку помещений для магазинов, выросли торговые палатки и киоски, зашумели толкучки и барахолки.
В один такой киоск, расположенный на улице Пулавска – продолжении аллеи Шуха, где стояла русская школа, – с наступлением теплых денечков стали регулярно наведываться ученицы из интерната. Естественно, они позвали за собой и новую подружку:
– Нинка, давай, до Зеленой Будки пробежимся?
– До какой еще будки? – удивилась Нина.
– Да за мороженым, вот непонятливая!
Мороженое девочка любила, хотя в Ташкенте так редко удавалось им полакомиться! А потом вообще настала война, и стало не до мороженого. Поэтому Нина охотно последовала за прочими девчонками. Киоск и в самом деле оказался выкрашен в зеленый цвет, из-за чего, собственно, и получил у местного населения незатейливое прозвище Зеленая Будка.
Но вот польское мороженое девочке не понравилось:
– Так, подслащенная замороженная водичка, – вынесла она свой приговор. – Наше лучше!
С ее точки зрения, местное мороженое вполне оправдывало свое польское название – лёды.
Гораздо больше ей пришлось по душе посещать кавярни и цукерни (которые частенько совмещались в одном помещении). Стоило выйти на Уяздовские аллеи, миновать небольшой Уяздовский парк – и вот она, площадь Тшех Кшижи (Трех Крестов), откуда начинается улица Новый Свят. Здесь среди руин, или, в лучшем случае, кирпичных остовов зданий, лишь изредка попадались уцелевшие дома. И в одном из них, под номером 35, разместилась кавярня и цукерня Бликле. Заведение гордилось старыми традициями и было весьма популярным (его популярность сохранилась и до сего дня, хотя нынче многие посетители жалуются, что высота цен в нем соответствует не столько качеству изделий, сколько престижу фирмы). А можно было, если тебя не пугают сплошные развалины, пробежать по Новому Святу еще дальше, пересечь аллеи Ерозолимски, и, выйдя на прекресток со Свентокшиской, свернуть направо, в сторону Вислы, на Тамку. Здесь, на островке более или менее целых зданий, еще в 1945 году открылась не менее популярная цукерня Стржалковского.
К кофе девочка пристрастилась в Польше очень быстро. Хотя в самые первые годы после войны кофе попадал в страну обычно не самого лучшего качества, и был весьма дорог, но готовили его в варшавских кавярнях очень даже неплохо. А вместе с пирожными… м-м-м! Насколько Нине не пришлось по вкусу польское мороженое, настолько же она отдавала должное изделиям варшавских кондитеров.
Само собой, девочка не могла не поделиться своими удовольствиями с подружками. Подбив Томку Купшу и Люсю Хвалей удрать из интерната и прогуляться по Варшаве, она привела их на Тамку и затащила в цукерню Стржалковского. К кофе девочки оказались равнодушны – ну, разве что сдобрить его двойной порцией сливок. Но вот Нина стала наперебой предлагать им попробовать уже известные ей сладости:
– Девчонки, вот, возьмите пирожное «Сокол» с трехслойным кофейным кремом…
Видя, что при слове «кофейный» лица подружек поскучнели, она принялась с еще большим пылом нахваливать:
– Да вы не смотрите, что он кофейный! Я уже лопала – пальчики оближешь! Или тогда… ну, хотя бы пончики с начинкой из розовых лепестков. Я уверена – вы таких и не пробовали!
Вскоре обе школьницы с немалой скоростью поглощали все названные Ниной яства, и еще кое-что сверх того. Стоило это все дороговато, деньгами их родители особо не баловали, и редкой возможностью, предоставленной их подружкой, полакомиться пирожными, да еще восседая в настоящем кафе, они пренебрегать не стали. Эх, жаль только, что для визита в подобное заведения не удалось приодеться как следует. Чулки только нитяные, а нейлоновые со швом – недостижимая мечта. Конечно, на толкучках можно было купить почти все… но цены кусались, и очень больно. Поэтому, некоторые польские модницы, не имевшие денег на покупку модных чулок, просто красили ноги настойкой йода, а линию шва изображали тушью. Вот и Томка с Люсей (да и другие школьницы) тоже переняли этот прием, несмотря на попытки учителей вести борьбу с пагубным поветрием.
Не упускала Нина возможность пригласить в кафе и своих товарищей по дельнице, многие из которых тоже были большими любителями кофе и пирожных.
Со временем девочка стала все чаще приходить в интернат и покидать его стены по мере необходимости. Некоторым из школьников это не понравилось – ну, как же, они тут сидят в четырех стенах, выходят только под строгим контролем, а она себе шастает, как ей вздумается, да еще все время якшается с поляками! Недолго думая, они решили объявить ей бойкот. Впрочем, затея эта имела мало успеха: Нина узнала о самом факте бойкота только спустя много времени после того, как он сам собой угас – потому что она его просто-напросто не заметила.
В конце апреля 1946 года в Варшаве очередной раз появился отец и сообщил:
– Собирайся, сегодня едем в Москву.
Собирать в дорогу Нине было особенно нечего, а вот отцу со сборами помочь пришлось. Надо было решить сложную задачу – перенести немалое число советских и польских орденов и медалей, которыми был награжден генерал, с польского мундира на советский. При этом надо было учесть, что на советском мундире их размещение и последовательность расположения отличаются от тех, которые соответствовали польскому мундиру. Так что девочка откалывала-отвинчивала, а затем, наоборот, прикалывала-привинчивала награды, а отец подсказывал, какие из них куда прикреплять.
Зачем вообще ей надо ехать в Москву, Яков своей дочери так и не объяснил. Впрочем, о цели своей командировки он тоже не распространялся. Между тем дела обстояли серьезно. По линии Наркомата обороны (точнее, военной контрразведки) предстояло обсудить окончательные детали начинающейся операции по прочесыванию лесов на территории Краковского военного округа, командующим войсками которого Речницкий стал еще в феврале. Оперативная группа «Жешув», которую возглавил его начальник штаба, хорошо знакомый еще по боям в Варшаве генерал Ян Роткевич, должна была со дня на день приступить к охоте за бандами УПА и вооруженными отрядами польского подполья. Несмотря на разъединявшую эти две группы противников новой власти ненависть, проявлявшуюся в массовых убийствах мирного населения «не той» национальности, они готовы были позабыть друг другу эти «мелкие грешки», чтобы объединиться на общей антисоветской и антикоммунистической платформе. Тревожным звоночком стала первая их совместная акция – разгром отделения милиции в одном из мелких провинциальных городков.
Да и по линии второго своего начальства Якову было, о чем доложить. Игра, которой они ожидали еще в 1944 году, похоже, начиналась. Среди множества офицеров и генералов Войска Польского, вернувшихся в страну из соединений польских вооруженных сил за границей, было немало противников происходящих в стране перемен. Одни были недовольны растущим влиянием Москвы, наличием множества советников из СССР в армии и органах безопасности, другие – земельной реформой, национализацией банков и крупных предприятий, а большинство – и тем и другим вместе. И дело было не только в настроениях. Кое-кто из этих офицеров был готов и действовать.
Речницкий очень хорошо запомнил льстивые речи генерала Людвика Мотта из штаба сухопутных войск:
– Пан Речницки, все мы – патриоты нашей Родины, Польши. Я знаю, что вы долгое время прожили в СССР. Но чем вам заплатили за служение той власти, за которую вы доблестно сражались? Арестом и изгнанием из армии! И только когда началась большая война, о вас вспомнили и сунули в эту мясорубку.
– Что было, то прошло, – ответил ему тогда Яков. – Но сейчас я генерал, и у меня нет причин считать, что моими заслугами пренебрегают.
– То так, то так, – не стал спорить Людвик. – Однако неужели вам, поляку, не дороги ваши польские корни? Вы происходите, пусть и по женской линии, из очень знатного рода. Больше того, вы единственный оставшийся в живых представитель этого семейства. Увы, все потомки по мужской линии покинули этот мир, не оставив наследников. Вам уготовано достойное место в рядах родовитой шляхты. И, поверьте, ваши военные таланты также заслуживают более высокой оценки. Нам так нужны свои, проверенные, польские офицерские кадры, которые служат Родине, а не подчиняются приказам из-за рубежа.
– Вы имеете в виду Лондон? – чуть насмешливо поинтересовался Речницкий.
– Ах, да что Лондон, пан Якуб! – переходя на немного фамильярный тон, воскликнул генерал Мотт. – Решать должны не политиканы, бросившие страну в страшном 1939 году и прятавшиеся под крылышком у Черчилля, и не эта пустышка Миколайчик, а мы, – те, кто проливал кровь за Польшу, и теперь служит ей здесь, на нашей многострадальной земле. Нас много, мы можем и должны заявить о себе достаточно весомо, чтобы с нашим мнением считались все наши союзники. Я надеюсь, пан Якуб, что для вас, настоящего поляка, не является чуждым наш священный девиз – Хонор, Бух, Уйчизна! (Honor, Bóg, Ojczyzna! – Честь, Бог, Отчизна!) – патетически закончил Людвик Мотт, переставив в традиционном девизе бога на второе место, а честь на первое. Что же до отчизны, то она всегда пребывала на третьем месте. Стоит заметить, что слово honor для шляхетных панов значило одновременно и честь, и высокое самомнение, причем, похоже, они вовсе не различали эти два понятия.
А аналогичные подходы со стороны других родовитых шляхтичей, служивших в Войске Польском, изо всех старавшихся дать ему понять, что принимают за ровню себе? А постоянная назойлива любезность дипломатов из британского посольства? А интерес, который проявили к нему члены британской военной миссии во время визита в Югославию? Очень было похоже на то, что вскоре последуют более откровенные разговоры и более конкретные предложения. И тогда нужно точно знать, какой линии поведения придерживаться.
В Москве Нина с отцом остановились в гостинице ЦДСА. А дальше начались скучные отчеты, когда надо раз за разом пересказывать все одно и то же; инструктаж, как со стороны непосредственного руководства, так и со стороны контрразведчиков, которые твердили о бдительности, и настоятельно советовали сразу же сообщать, если кто за кем-нибудь что-нибудь подозрительное приметил… Не осталась без последствий, к удивлению Нины, и схватка с налетчиками в Новый год в штабе Варшавского военного округа – ее наградили личным оружием. Не именным: у маленького никелированного пистолетика щечки рукояти были выполнены из сиреневого перламутра и на одной из них тонкой, едва заметной вязью было выгравировано «За труд и доблесть».
Пистолет был как игрушечка, да, в сущности, ею и являлся. На его корпусе легко читалась надпись «Lilliput 4.25mm». Выстрел из такого оружия, как правило, был немногим более опасен, чем выстрел из пневматической винтовки. Конечно, выстрел в упор, если он попадал в глаз, или, например, в крупный кровеносный сосуд на шее, мог причинить крупные неприятности, и даже привести при случае к летальному исходу. Однако командование позаботилось о боевой эффективности этого несерьезного оружия и снабдило свою сотрудницу специальными боеприпасами, вызывающими при попадании почти мгновенную смерть.
– Тебе будут регулярно передавать из Москвы боеприпасы к этому пистолету. Главное, не забывай заменять патроны в обойме свежими, и тогда они тебя не подведут – напутствовали Нину на прощание.
Девочка сразу стала называть свое наградное оружие «пушкой», чем вызвала неудовольствие генерала:
– Брось ты этот уголовный жаргон! И где только успела нахвататься?
Известно, где: все там же, в Ташкенте. Но перечить отцу по столь мелкому поводу Нина не стала, присвоив своему пистолету солидное имя «Браунинг», хотя он таковым вовсе и не являлся.
В обратный путь генерал Речницкий отправился, закупив в коммерческом магазине немало кофе и шоколада – они и стоили в Москве дешевле, чем в Варшаве, и были заметно выше качеством. Нина за время пребывания в Польше успела пристраститься и к тому, и к другому, да и генерал был отнюдь не против выпить утром чашечку кофе. Приобретать что-нибудь еще в сколько-нибудь заметных количествах (что нередко делали другие офицеры, таская товары через границу в обе стороны, чтобы извлечь выгоду из разницы цен и ассортимента в СССР и в Польской республике) отец и дочь не стали.
Пройдя в Бресте пограничный контроль, пересели на польский поезд. Заслышав шаги проводника по вагону, Яков предусмотрительно шепнул дочке:
– Смотри у меня, не вздумай петь про польских панов!
Нина кивнула, но, как только проводник провозгласил – «станция Бяла-Подляска!» – ее губы как-то сами собой начали выводить слова:
– На Дону и в Замостье тлеют белые кости…
Тут отец внушительно погрозил ей кулаком и девочка, ойкнув, захлопнула рот.
Из Варшавы Нина отправилась к новому месту службы отца, в Краков.
Дорога от Варшавы до Кракова пролетела быстро – мощный автомобиль генерала легко наматывал километры под монотонное мелькание деревьев, которыми были обсажены обочины шоссе. В Кракове Речницкий занимал симпатичный двухэтажный особнячок предвоенной постройки с небольшим садиком, в престижном районе, сплошь застроенном подобными же недешевыми особняками. Маленький сын генерала, Виктор, начал понемногу гулять по улице, то под присмотром Янки, бывшей уже на седьмом месяце, то под присмотром одного из двух генеральских шоферов, Казика (Казимира). Отец, убедившись, что ни Янка, ни сводный братишка никаких проявлений недовольства со стороны дочери не вызывают, с чувством облегчения отправил ее обратно в Варшаву – продолжать учебу. И не только…
Краков Нине очень понравился. Старинный город, уцелевший в вихре войны благодаря усилиям Красной Армии, был не только красив, но и внушал уважение неподдельной стариной зданий исторического центра. Да и что она видела до этого? Ташкент, Москву, сначала промелькнувшую мимо нее, как в тумане, а затем осмотренную урывками во время только что закончившейся краткой поездки. Вроцлав она, считай, и вовсе не успела как следует разглядеть, а Варшава лежала в устрашающих руинах. Жалко было, что первое знакомство с древней столицей Польши оказалось поневоле кратким. Правда, расставание с Краковом было немного скрашено тем, что в обратный путь она отправилась не одна, а вместе с отцом, который часто и подолгу навещал Варшаву по своим делам.
Второй шофер отца, Янек, отвез их в современную столицу Польши, и для девочки снова потянулись интернатские будни. Но Нина не была бы сама собой, если бы не ввязалась в очередные приключения. Да ходить за ними далеко и не приходилось. С интернатскими регулярно завязывали драки харцеры, большинство организаций которых находилось под влиянием католической церкви или правых партий. ППР предпринимала пока только первые шаги по организации под своим патронажем отрядов «красных харцеров».
Крепкие, спортивные, и что немаловажно, хорошо откормленные, харцеры были серьезными противниками. Но и среди учеников русской школы было несколько крепких ребят, прошедших войну, против которых харцеры не могли устоять. Особенно выделялись своей удалью двое парней, которых звали Дорогуша и Рябчик. Первый заработал свое прозвище за то, что все время обращался к собеседникам «дорогуша». Второму прозвище досталось за лицо в рыжих веснушках. Однако эта силовая поддержка не всегда бывала на месте, и вот тогда уж школьникам приходилось туго.
Как раз в один из таких неудачных моментов Нина оказалась на месте событий, и, недолго думая, вмешалась в стычку. Понимая, что против численного превосходства харцеров ее навыки рукопашного боя не очень-то и помогут, она, чтобы защитить своих, недолго думая, пальнула в воздух из пистолета. Харцеры бросились наутек, а на месте события тут же появился патруль гражданской милиции:
– Кто стрелял?
– Я стреляла, – не стала запираться Нина.
– Пройдемте с нами в отделение.
Из отделения Нина позвонила отцу, к счастью, все еще находившемуся в Варшаве, и он приехал ее выручать. Нина, разумеется, предъявила представителям власти претензию:
– Почему же вы не вмешались, видя, что идет драка? Неужели в ваши обязанности не входит следить за порядком на улицах?
– Это не наше дело! – ответили стражи порядка. – Охраной русских пусть занимается русское посольство.
– Так-так, – зловеще произнес генерал Речницкий. – Глядите, я ведь разберусь, почему школа Министерства национальной обороны Польской Республики не охраняется!
Результатом этой стычки было появление во дворе школы поста автоматчиков. Заодно Нина обратилась к отцу с просьбой:
– Папа, выясни, пожалуйста, нельзя ли нам какого-нибудь другого директора школы подобрать?
– А этот чем плох? – поинтересовался Якуб.
– Ну, какой из него директор школы! – воскликнула девочка. – Молодой лейтенант, на учителя он не учился, как со школьниками работать, совсем не соображает. Я понимаю, он боевой офицер, ногу на войне потерял, но в школьных делах ведь совсем не разбирается. У него и с учителями постоянно какие-то проблемы.
– Ты так говоришь, будто вам совсем какого-то дурака или недотепу поставили, – не слишком довольно заметил ее отец.
– Да не говорю я, что он дурак! – Нина была еще более недовольна, что отец не хочет ее понять. – Воевать, может быть, он прекрасно умеет. Но в школе он глупость за глупостью творит. – И девочка поведала историю о том, как боевой лейтенант попытался навести казарменный порядок в женском отделении интерната, и какой из этого вышел скандал с его обитательницами:
– Представляешь, приперся к нам с утра проверять, аккуратно ли у девчонок застелены постели, и не хранятся ли посторонние предметы под матрацами! У нас же не солдатская казарма, где ничего лишнего быть не должно. Ну, и сразу наткнулся на… – Нина чуть замялась, подыскивая слова, – на предметы дамского туалета. А они… – тут девочка замялась еще сильнее, – далеко не все в стерильном состоянии. Особенно если у кого месячные. – На этом месте генерал смущенно хмыкнул, а его дочка, как ни в чем не бывало, продолжала свой рассказ:
– Девчонки, понятное дело, подняли дикий визг и заявили, чтобы он не смел копаться в их трусах. Ты бы видел бедного лейтенанта! Засмущался весь, стал красный, как рак, и пошкандыбал со своим костылем прочь из комнаты. Жалко ведь его, но все у него невпопад получается.
Нина не стала рассказывать отцу о своих собственных трениях с незадачливым директором школы. Молодой лейтенант не скрывал свою антипатию к ней:
– Ишь, генеральская дочка выискалась! Взяла себе манеру занятия прогуливать. У нас тут все равны, и правила для всех общие! – не раз ворчал он, узнав об очередном внеурочном исчезновении девочки из интерната (или столь же внеурочном появлении в нем). Кстати, именно эта способность появляться в школе и исчезать из нее, не проходя мимо вахты на входе, больше всего и раздражала директора. Тем более, что все его попытки застукать, как же она это ухитряется проделать, оказались безуспешны.
Между тем ларчик открывался просто. Чтобы каждый раз не вступать в пререкания с вахтером, Нина заранее подготовила себе запасной путь, обратившись к Дорогуше, который был наголову выше ее и обладал недюжинной физической силой:
– Слушай, а ты можешь прутья у забора немного разогнуть?
– Да запросто! – выпятил грудь парень.
– Мне только чуточку, чтобы я могла пролезть, но в глаза не очень бросалось, – уточнила девочка. Сказано–сделано, и через несколько минут она уже опробовала новый лаз.
Но покинуть школьный двор, или, наоборот, проникнуть на него – это только пол дела. Надо было еще суметь пробраться в само здание интерната. Тут Нина обратилась за содействием к своим подружкам:
– Девчата, не могли бы вы следить, чтобы окно в нашем туалете всегда было чуточку приоткрыто?
– А если мы забудем? – спросила за всех Томка?
– А чтобы не забыть, – предложила Нина, – проверяйте в обед, завтрак и ужин. Самим же при случае пригодится: будем по воскресеньям все вместе в цукерню сбегать!
Так что лично для предприимчивой и изобретательной девочонки лейтенант препятствием не являлся. Но все же он был явно не на своем месте, и вскоре директора заменили, прислав вместо лейтенанта солидного полковника, имевшего за спиной учительский опыт.
Инцидент со стрельбой имел и другое продолжение. Он привлек к девочке внимание учительницы физики, еще довольно молодой женщины, которая, тем не менее, выделялась рассудительностью и педагогическими способностями. Разговорившись с Ниной, она узнала о ее членстве в ZWM, и, заинтересовавшись, упросила взять с собой на дельницу. Ее визит как раз совпал с политзанятием, которое проводил Роман. На учительницу это занятие произвело довольно сильное впечатление:
– Да, Нина, – протянула она задумчиво, когда они обе возвращались с дельницы в интернат, – я ведь сама политинформации с учителями провожу. Но мои занятия по уровню далеко не дотягивают до того, что дает этот парень. Где только он успел так подковаться? Думаю, для тебя это будет очень полезное знакомство.
Очередной визит отца в Варшаву вырвал Нину из тихой, размеренной интернатской жизни.
– Собирайся, – бросил он ей в номере гостиницы Министерства национальной обороны, показав кивком головы на уже разложенный на кровати мундир поручника, – сегодня нам предстоит серьезный выход. Вечером будет собрание – разъясняем офицерам гарнизона реформы, проводимые новой властью. Реформы эти, сама знаешь, далеко не всем по вкусу, особенно всяким шляхетным панам, которых полно среди офицеров. Так что надо держать ухо востро. Оружие с собой? – озабоченно спросил он.
– Всегда с собой! – хлопнула Нина по карману юбки.
Маленький пистолетик – всего-то девять сантиметров в длину – выглядел не как оружие, а как изящная игрушка, которую легко можно было принять, например, за зажигалку. Это позволяло носить его в дамской сумочке, особенно не рискуя навлечь на себя подозрения. Тем не менее, Нина обычно носила с собой и настоящую зажигалку, внешне очень похожую на ее пистолет, чтобы всегда можно было, продемонстрировав ее в действии, окончательно рассеять всякие сомнения.
Для скрытого ношения оружия ей была сшита по заказу наплечная кобура из мягкой замши. Но Нина терпеть не могла таскать на себе «всякие подпруги», как она презрительно выражалась (она и бюстгальтер поэтому старалась никогда не надевать). Поэтому кобурой она не пользовалась, а предпочитала носить и пистолет, и зажигалку в карманах. Если же карманов не было (например, в юбке), то она сама их пришивала.
Главное было не перепутать, в каком кармане лежит пистолет, а в каком – зажигалка. Пистолет, естественно, лежал под правой рукой, и Нине постоянно приходилось напрягаться, чтобы, находясь «в обществе», не вытащить машинально правой рукой пистолет с целью прикурить. В конце концов, это привело к курьезному случаю. Все время напоминая себе о том, что зажигалка под левой рукой, она именно зажигалку и выхватила, когда на варшавской улице ей пришлось наткнуться на обычных грабителей. Правда, практически тут же она выхватила и пистолет. Вид девчонки, мгновенно ощетинившейся сразу двумя стволами, видимо, так подействовал на грабителей, что они предпочли ретироваться. После этого случая отец подшучивал над ней – «ты что, с двух рук сразу стрелять собралась?». Юмор был в том, что с двух рук она как раз стрелять не умела – чтобы суметь координировать работу сразу из двух стволов, надо специально тренироваться с опытным инструктором.
У ее отца личным пистолетом был Mauser C-96 (с кобурой – приставным прикладом), хотя пользовался он им только для парадных выходов, в остальное время обходясь служебным оружием.
Расправив мундир перед зеркалом и убрав волосы под пилотку – все, конечно, при ее большущих косах, убрать было невозможно, – она проследовала за отцом к месту проведения собрания. Зал ей сразу не понравился. Во-первых, за расположившимся на сцене президиумом плотные занавеси скрывали пространство кулис, заваленное всяким хламом. Там черта с рогами можно была спрятать, – да хоть пушку! – не то, что человека с оружием. Нина постаралась сунуть нос во все углы и щели, но где гарантия, что кто-нибудь не проникнет туда позже? Во-вторых, над залом нависал балкон, плохо просматривавшийся со сцены. Там тоже можно было затаиться и не обнаруживать себя до поры до времени.
Атмосфера в зале была накалена. Присутствующие встречали выступления с трибуны выкриками – и одобрительными, и недовольными, и просто злобными. Между офицерами то и дело вспыхивала приглушенная перепалка. Гвалт иногда становился довольно-таки громким. И пистолетный выстрел из-за кулис, раздавшийся посреди этого шума, почти не привлек внимания присутствующих. Один из сидевших в президиуме согнулся и стал заваливаться со стула набок. Но еще до этого Нина стремительно развернулась на звук выстрела, выхватывая свой пистолетик, нажала на спуск и пистолет негромко кашлянул, выпуская маленькую смертоносную пульку. Ответом ей был вскрик за кулисами и шум падения тела, почти незаметный на фоне того шума, который стоял в зале.
А что с жертвой покушения? Убит или только ранен? Медлить нельзя, если он еще жив, нужно срочно оказать первую помощь. Память о службе в госпитале мгновенно проснулась в ней, и девочка бросилась к упавшему. Едва она наклонилась над неподвижно лежавшим человеком, как раздался хлопок нового выстрела! На этот раз стреляли прямо из зала. Нина вновь крутанулась на каблуках и, моментально выхватив взглядом в зале свою цель, всадила пулю в офицера, еще не успевшего опустить ствол, над которым вился едва заметный сизый дымок. Генерал бригады Якуб Речницки тихо матерился под нос. Левый рукав его мундира был надорван, и в этом месте расплывалось небольшое темное пятно. Отец на этот раз легко отделался – пуля лишь разорвала кожу на плече. Однако втык Нина получила знатный – и от отца, и от Владислава Андруевича.
– Тебе что было приказано? – тоном, какой употребляют с безнадежными глупцами, выговаривал Андруевич. – Охранять твоего отца! На остальное ты не должна обращать внимания. Твоя задача – любой ценой исполнять боевой приказ! Что такое приказ, ты понимаешь? – все тем же тоном спросил он.
– Понимаю, – смиренно ответила Нина.
– Ничего ты не понимаешь, глупая девчонка! – полковник уже начинал кипятиться. – Ни на секунду нельзя отвлекаться ни на что. Убрала стрелка за кулисами – и снова следи за обстановкой вокруг. А ты что сделала?
– Но ведь там был раненый, ему нужно было помочь! – запальчиво возразила девочка.
Владислав вздохнул и перешел на немного более примирительный тон:
– Хочешь – не хочешь, а придется тебе, Янка, осознать, что мы все тут ввязались в очень жестокие игры. Это – война! И не раз еще придется переступать через естественное чувство жалости, через желание помочь. Пойми, ведь эти сволочи специально будут играть на лучших побуждениях, чтобы отвлечь внимание, создавая такие ситуации, чтобы нельзя было не вмешаться, – голос полковника снова сделался жестким:
– А ты все равно не отвлекайся! Пусть вокруг тебя хоть всех подряд режут и стреляют, ты должна быть сосредоточена только на одном – уберечь Якуба! Только так, и никак иначе!
Девочка вздохнула:
– Поняла, – произнесла она мрачным голосом.
– Надеюсь, – раздраженно бросил Андруевич. Ему самому был неприятен этот разговор, в котором надо было внушать молодой девчонке столь циничный взгляд на ценность человеческой жизни. – Потому что если такое повторится, отвечать будешь уже не передо мной, а перед трибуналом. Запомни: второго раза быть не должно!
Здесь вы можете обсудить фантастическую и историческую литературу.
