Поправил седьмой фрагмент пролога:

Пролог

1.7.

*     *     *

До венчания пришлосьрешить массу проблем.
– Радость моя, – Францу очень не хотелось огорчать любимую, но выхода не было. – Как мне ни жаль, но с твоей Ласточкой придется расстаться теперь же. Да и с украшениями – тоже. Мы уже достаточно наследили, и еще наследим, но надо, чтобы все наши следы остались только здесь, в Белостоке, и более нигде.
При прощании с кобылкой Ева не смогла сдержать слез, но быстро взяла себя в руки. Речницкий отвел Ласточку к барышнику, с которым сговорился загодя.
– Кобыла-трехлетка, чистокровная, английской рысистой породы, кличут Ласточка, – пояснил Франц Иванович.
– Краденая? – спокойно уточнил жид-барышник (а иных тут и не водилось).
– Можно сказать и так, – кивнул бывший лесничий. – Искать ее точно будут.
– Та не лякайтеся, хаспадин, – улыбнулся жид, – чи мы дело не знаемо? – тут, заметив, как невольно скривился клиент, он перешел со своего жуткого жаргона на почти чистый литературный русский. – Сделаем новенькую родословную, сменим имя, да и продадим подалее от здешних краев.
Сговорились за четверть цены, и от барышника Речницкий направил свои стопы в ювелирную лавку, где повторился весьма схожий диалог с таким же хитрованом-жидом – только вместе родословной речь зашла о перестановке камней и переделке драгоценностей. Евины украшения так же ушли за бесценок, но и эти деньги показались бы богатством не только иному поденщику, но и вполне устроенному мастеровому.
Немалое беспокойство внушала Францу Ивановичу предстоящая перед венчанием исповедь. У него самого с Богом были сложные отношения, а еще более сложные – с церковью Его, но вот за свою нареченную он опасался. В магнатских семьях частенько воспитывали из девушек ревностных католичек. Посему за разговор Речницкий взялся с осторожностью:
– Послушай, милая, у нас впереди исповедь…
– Боишься, не скажу ли лишнего? – бесцеремонно прервала его Ева, озорно стрельнув своими темными глазами. – Браки совершаются на небесах, и в наши отношения с Господом я не собираюсь впутывать ксендза. А коли ты, муж мой перед Богом, – она с притворной скромностью потупила глазки, – считаешь, что мы беглецы из Минска, спасающиеся от родительского гонения на католическую веру, то я, жена твоя, должна свято в это верить.
И Еву, и Франца тяготила необходимость соблюдать приличия, дабы следовать придуманной легенде, и не плодить слухи, способные ввести здешнего ксендза в дополнительные сомнения. Прислуга в гостиницах видит все, и потому пришлось снимать два отдельных номера, видеться только днем и почти всегда на людях. Разговоры с глазу на глаз были короткими и с соблюдением всех мер предосторожности.
Непростым делом оказался выбор свидетелей для жениха и невесты. Никого они в Белостоке не знали – скорее, к счастью, нежели наоборот, – а потому приходилось срочно заводить знакомства. Однако выход и здесь нашелся. Франц отыскал корчму, где собирались преимущественно поляки-католики, и, несколько раз проставившись на выпивку и угощение, сумел таки зазвать себе в свидетели трёх человек, выглядевших достаточно прилично. Среди них был один лавочник, один конторщик и, в качестве главного свидетеля, – служащий городской управы.
Ева решила свою проблему иным образом. Обратившись за изготовлением подвенечного платья, по случайному совету одной из прихожанок, в портняжную мастерскую – наверное, единственную в городе, где и владельцем, и работниками были сплошь поляки, – она обнаружила искомое там. Немного дичившаяся поначалу в незнакомой обстановке, шляхтянка быстро нашла общий язык с работавшими там швеями, весьма быстро переняла их повадки и манеру речи, не подстраиваясь, однако, под них полностью. Пусть ей надо играть роль мещанки, но все же мещанки далеко не самой бедной.
Главным успехом было то, что юной пани удалось очаровать жену хозяина портновского заведения. Та сама указала Еве на наиболее благонравных девушек, подходящих на роль свидетельниц, и подыскала маленькую девочку, которая должна была нести шлейф за невестой во время церемонии. Немало помогло столь благожелательному отношению и то, что Речницкий не скупился на расходы по срочному пошиву подвенечного платья.
Да, но кто заменит отца невесты? Без отца, либо другого старшего родственника, или же опекуна при церемонии венчания никак не обойтись. Кто же согласится выступить в подобной роли? Как ни ломал Франц Иванович голову, но так ничего придумать и не смог. Решение свалилось на них неожиданно, хотя и нельзя сказать, что случайно. Ксендз был столь тронут исповедью своей новой прихожанки, что сам пообещал найти ей достойного человека. За день до свадьбы таковой объявился и, в свою очередь, расчувствовался от беседы с «несчастной невестой» буквально до слез, так, что его и упрашивать не пришлось. Это был престарелый регент церковного хора, весьма уважаемый в городе человек, ранее служивший местным почтмейстером.
Вопреки опасениям Франца и Евы, церемония бракосочетания прошла вполне благополучно. Бывший почтмейстер, с важностью исполняя роль отца невесты, ввел ее во храм и по ковровой дорожке провел к алтарю, где уже стоял Речницкий. Свидетели выстроились по обеим сторонам от венчающихся, а ксендз встал перед ними, и приступил к литургии. После проведения причастия, молитвы и проповеди был задан вопрос, которого с затаенным страхом ожидали влюбленные:
– Известны ли присутствующим какие-либо причины, кои могут быть законным препятствием к заключению брака между Францем Речницким и Евой Потоцкой?
Трижды ксендз произносил эти слова, но каждый раз ответом нему было молчание. Тогда священник обратился к жениху с невестой:
– Пришли ли вы сюда добровольно и без принуждения, и хотите заключить супружеский союз по своему свободному выбору?
– Готовы ли вы любить и уважать друг друга всю жизнь?
– Готовы ли вы с любовью принять от Бога детей и воспитать их согласно учению Христа и матери нашей католической церкви?
Получив на каждый из вопросов неизменное «да!», ксендз возможно более торжественным голосом провозгласил:
– Соединяю вас, дети мои, узами брака во Имя Отца и Сына и Святого Духа!
Слова клятвы, которыми обменялись новобрачные, были несколько неожиданны для всех собравшихся в костеле:
– Клянемся друг другу жить в неизменной любви и согласии, ибо на то есть воля Отца нашего небесного, и никакой иной воли над нашей любовью нет – а посему отныне разлучить нас невозможно, даже пресекши наши жизни.
Обменявшись золотыми кольцами, которые поднесли главные свидетели, новобрачные расписались в церковной книге. Невеста решительно вывела красивый витиеватый росчерк: Ewa Recznicka (Potocka).
Постаравшись как можно быстрее отгулять скромную свадебку, на которую, впрочем, набилась масса незнакомых людей, привлеченных слухами о необычной паре, молодожены смогли, наконец, уединиться на законных основаниях. А назавтра – в путь. Бежать, бежать из Белостока как можно быстрее, пока вести не дошли до ушей преследователей, которые, без сомнения, уже ищут беглецов. Пропуская мимо ушей настойчивые просьбы владельца гостиницы остаться хотя бы еще ненамного – осмотреть город («у нас есть на что посмотреть!» – гордо повторял он), погулять по Ратушной площади с красивым сквером и фонтаном, наконец, полюбоваться на дворец Браницких с шикарным парком, удостоившимся прозвания «Подляшский Версаль», – молодожены быстро собрались и покинули Белосток, стремясь как можно скорее оставить место своего бракосочетания позади.
Целью Речницкого на этот раз был Гродно. Город большой, там можно и затеряться, если удастся вести себя так, чтобы не выделяться среди обычных горожан. Туда можно было попасть и по железной дороге, но ему не хотелось лишаться свободы передвижения, а пролетку с собой в поезд не захватишь. Поэтому пришлось ехать трое суток, с двумя ночевками в пути.
Гродно, несмотря на пожар 1885 года, от которого сильно пострадал центр города, выглядел, пожалуй, даже солиднее Белостока. Холмы над Неманом гордо несли на себе белые корпуса Старого и Нового замков, костелы и православные церкви устремляли ввысь свои шпили и колокольни. Как же – негласная третья столица Речи Посполитой, одно время здесь проводилось каждое третье заседание сейма… Да и древностями своими Гродно мог поспорить с Белостоком. Тут можно было найти даже здания XII века, постройки школы знаменитого белорусского зодчего Петра Милонега. Христианские храмы имелись в Гродно в заметно большем количестве, чем в Белостоке. Ведь и населения христианского вероисповедования (католиков, православных и чуть-чуть лютеран) здесь, в противоположность Белостоку, было более двадцати тысяч. Оно лишь немногим уступало в численности иудеям.
Хотя сбережения Речницкого в Белостоке довольно заметно подтаяли, но и оставалось еще немало. Поэтому он сразу снял небольшой домик на окраине, нанял прислугу, и занялся устройством на службу. Вскоре таковая нашлась – Франц Иванович получил место учителя географии в здешнем реальном училище. Жена же, как вскоре стало ясно, ожидала ребенка, и потому о какой-либо работе для нее думать не приходилось.
Время шло, расходы постоянно превышали доходы, и уже через четыре месяца, в начале февраля, ему пришлось идти в банковскую контору, разменять ценную бумагу Государственного Банка выпуска 1895 года под названием «Депозитная металлическая квитанция». Хотя сделана она была и не из металла, как можно было бы решить по ее названию, но зато обменять ее можно было на звонкую золотую монету на сумму в сто новых империалов (то есть в тысячу рублей). Появилась у него эта бумага в силу маловероятного стечения обстоятельств. Сопровождая в 1896 году на охоту Великого князя Михаила Александровича с гостями, Речницкий заслужил благосклонное внимание одного из них, и после пикника на природе, будучи уже в подпитии, гость широким жестом, не глядя, вытащил какую-то бумажку из портмоне, и, скомкав, бросил под ноги лесничему. Хотя Франца Ивановича так и подмывало повторить жест разгулявшегося хама, но пришлось стерпеть – подобная вольность могла обернуться нешуточным скандалом и уж наверняка увольнением от должности.
Подобрав смятую бумагу, он расправил ее только дома и не поверил своим глазам. Тысяча рублей! Сравнимо с его годовым жалованьем! Но еще большим его изумление стало, когда он обнаружил, что этих бумажек две, плотно слипшихся между собой. Аккуратно отделив их друг от друга, лесничий убрал бумаги к своим сбережениям – пригодятся. Вот и пригодились.
Весной, когда Ева была уже почти на сносях, волнуясь, само собой, перед первыми родами, по Гродно поползли темные слухи. Братья Потоцкие ищут кого-то… Ищут, чтобы отомстить… Они поклялись кровью смыть свой позор… В чем там было дело, распространители толком объяснить не могли (ибо Потоцкие, разумеется, не спешили распространяться о своих прискорбных обстоятельствах), но слова о кровавой клятве уже широко передавались из уст в уста. Речницкий решил не искушать судьбу и снова бежать – на этот раз в Лиду.

Спасибо, уже было. Исправлено.