Завершение 31 главы:

Глава 31. Три гвоздики

31.3.

Покинув вагон варшавского поезда, оставшегося на пути с европейской колеей, генерал Речницкий с дочерью коротали время, оставшееся до пересадки на московский поезд, в ресторане брестского вокзала. Нина прихлебывала не слишком хорошо приготовленный кофе, понемногу откусывая от лежащего на тарелочке эклера, и со скучающим выражением на лице наблюдала, как отец, расположившийся у буфетной стойки, рассыпает комплименты блондинке-буфетчице. Девица, надо было признать, была довольно симпатичная, и Якуб увлекся ею не на шутку, забыв о времени. А между тем до отправления поезда на Москву осталось всего ничего.
Попытки Нины обратить на себя внимание и напомнить о необходимости поторопиться остались безуспешными. Наконец, она вскочила со своего места, набросив на плечи новенькую беличью шубку, и решительно направилась к отцу. Этот демарш не остался незамеченным – генерал демонстративно повернулся к ней спиной, давая понять, что не собирается отрывться от своего увлечения.
В этот момент раздался длинный гудок паровоза, возвещающий об отправлении поезда, и Нина, не раздумывая, схватила отца за руку и потащила к выходу. Тот и сам уже опамятовался и стремглав бросился на перрон. Поезд уже набирал ход, и не оставалось другого выхода, как запрыгивать в вагон на ходу. Нине с большим трудом, даже при поддержке отца, удалось удержаться на подножке, вцепившись обеими руками в поручни. А ее беличья шубка, накинутая впопыхах, слетела с плеч и отправилась под колеса следующего вагона…
Нина с нетерпением ждала новой встречи с Москвой, но вот предстоящий визит в «родное» ведомство отнюдь не наполнял ее душу энтузиазмом. От всех предыдущих посещений у девушки остался довольно-таки неприятный осадок. Каждый раз они с отцом первым делом проходили через форменные допросы, процедура которых практически не изменилась со времен НКВД еще тех, тридцатых годов.
При этом приходилось подвергаться обычной процедуре полного личного досмотра, какой подвергают прибывающих заключенных. Особенно неприятно для Нины было то, что досмотром там занимались мужчины, отказывавшиеся принимать во внимание ее смущение. Каждый раз при этом они прибегали к стереотипному аргументу:
– А как же ты у гинеколога обследуешься? – возникало впечатление, что, задав этот вопрос, вопрошающий искренне полагал, будто тем самым снимаются всякие претензии.
На заданный вопрос Нина честно отвечала:
– Никак! – и такой ответ неизменно вызывал удивление. Еще большее удивление офицеры, осуществлявшие досмотр, испытывали, когда убеждались что Нина еще девственница.
При визитах в Москву в каждый ее приезд она проходила контрольные стрельбы в тире – по появляющимся мишеням, по движущимся мишеням, которые передвигались людьми в толстых стеганых спецкостюмах. Затем проводилась проверка навыков уклонения от стрельбы в специальном зале с автомобильными покрышками, канатом для лазания, декорациями кустов, ковром, изображавшим травяной покров и постоянно меняющимся освещением. Там ее обстреливали боевыми патронами с различных направлений и с меняющихся точек из пистолета, винтовки, пулемета. Ее отец после таких испытаний напивался в «Праге», в «Москве», или в ресторане гостиницы ЦДСА, не на шутку переживая за дочь. Тогда она, привыкшая в Польше к каждодневной опасности, не придавала этому значения, не понимая всю серьезность того волнения, которое испытывал отец.
Помимо этих испытаний с Ниной проводились краткосрочные занятия, посвященные соблюдению режима секретности, правилам конспиративной работы, изучению радиоаппаратуры и т.п.
В Москве, в здании, где размещалось руководство службы, и находился кабинет Иван Иваныча, хранилась и ее форма с погонами – уже не сержантскими, а офицерскими, и с наградами. Ни форму, ни награды она никогда не надевала публично. Напяливать на себя мундир вообще пришлось лишь один или два раза – только для того, чтобы сфотографироваться для личного дела. Однажды, когда отец зашел вместе с Ниной в помещение, где хранилась форма, и открыл дверцу шкафа, он указал на один из комплектов и сообщил:
– А вот это мундир Андруевича.
Только таким образом девушка впервые узнала, что ее хороший знакомый, Владислав Леонардович Андруевич, служивший в Войске Польском на прокурорских должностях, является заодно сотрудником того же ведомства, что и она с отцом.
Пока Нина проходила переподготовку и повышение квалификации, у Якова состоялся нелегкий разговор с Иван Иванычем:
– Ты что же, Яков Францевич, смерти моей хочешь? – без гнева, но с какой-то усталой тоской в голосе спросил его начальник. – Что ты тут понаписал в отчете? «Политика Берута дискредитирует социализм и подрывает доверие поляков к Советскому Союзу…» – процитировал он, нацепив на нос очки, и пошелестев листами бумаги, которые он держал в руках.
– Как коммунист, я не могу пройти мимо… – начал было Яков, но Иван Иванович не дал договорить. Его голос вдруг стал жестким:
– Это не ваше дело! – четко и раздельно произнес он, переходя на «вы», и глядя генералу Речницкому, на погонах которого нынче было одной звездой больше, чем у самого Иван Иваныча, прямо в глаза. Затем его голос вновь смягчился, и в него вернулась прежняя усталость. – Короче, эти бумажки мы сейчас сожжем, а ты тут же, при мне, перепишешь весь отчет заново. Иначе это может стоить головы не только тебе, но и мне!
Еще на несколько дней Яков вместе с Ниной с головой окунулись в разработку предстоящей операции. Пришлось копаться в ворохе документов, в том числе весьма старинных, заучивать множество необычных сведений, посещать специальное хранилище Ленинской библиотеки…
В последний день пребывания в Москве, поскольку поезд на Варшаву отходил лишь в ночь, осталось немного времени для отдыха. Генерал, в соответствии со своими предпочтениями, отправился вместе с дочкой на балет в Большой театр. Верный своим привычкам, он отправил прима-балерине – а в тот день в спектакле блистала молодая Майя Плисецкая – роскошный букет роз, и по окончании представления отправился за кулисы.
По тем временам остановить генерал-лейтенанта, увешанного наградами, никто не посмел. Майя Плисецкая сидела в своей театральной уборной, среди множества букетов, и разглядывала открытую коробочку, в которой посверкивал гранями немаленький бриллиант, вставленный в золотое кольцо. Она только что отвязала эту коробочку от большого букета темно-красных роз. Подняв глаза на генерала, появившегося в дверях, она совершенно правильно связала его визит с появлением кольца с бриллиантом, и воззрилась на вошедших, – а генерал пришел вместе с дочкой, – с очевидной обеспокоенностью.
– Разрешите представиться – генерал-лейтенант Речницкий, поклонник вашего таланта, – начал Яков. – Я пришел, чтобы успеть засвидетельствовать вам свое искреннее восхищение вашим искусством. К сожалению, через час я отбываю из Москвы, и лишен возможности продолжить наше знакомство.
После этих слов Плисецкая с заметным облегчением улыбнулась, вспорхнула со своего места, и, подскочив к генералу, чмокнула его в щеку. Пока генерал обменивался с Майей взаимными любезностями, Нина никак не могла взять в толк, с чего это отца так тянет к близкому знакомству с балеринами (которое частенько вовсе не заканчивалось визитом за кулисы)? Жилистые, угловатые, с выпирающими ребрами, лопатками и ключицами – ушибиться об них можно! – да еще и пропахшие потом…
Но вот щебетание Плисецкой прервалось, и отец уже раскланивается на прощание. Пора в путь, назад, в Варшаву.

Cobra
Спасибо! Как всегда, оперативно. Поражаюсь, как вы успеваете все новые выкладки прочесть     , да еще и ошибки выловить?