Спасибо, отредактирую

Прошло пять дней ее заточения, новое положение немного приелось, но Екатерина выматывалась, занимая себя танцами, чтением книг на французском языке,  и ее словарный запас значительно пополнился. Видимо, в экстремальной ситуации человек мобилизует все силы, включая инстинкт самосохранения.
          Наряжалась она каждое утро тщательно, прическу заставляла делать по местным меркам скромную, отказавшись от бесчисленных париков и накладных локонов, а также от пудры, которой щедро посыпали волосы и все, что выглядывало из нескромного декольте.
          Произошло это после курьезного случая на следующее утро заточения, когда горничная, сетуя на отсутствие парикмахера, которому также был закрыт вход в покои Екатерины, занялась укладкой ее длинных и пушистых волос.
          Узница, поначалу спокойно восприняла табурет и легкую накидку, в которую ее упаковали. С интересом Катя рассматривала и многочисленные дополнения из валиков конского волоса и хвосты разной длины, щипцы для завивки локонов с небольшой жаровней, нитки бус из жемчуга, золотые ленты вышитой парчи, броши и перья. Подозрение вызвал такой же табурет, что поставила рядом горничная, но как-то особого интереса он не представил, и Катя отвлеклась. Копаясь в шкатулке с драгоценностями – выбирала кольца и браслеты «на сегодня».
          Начала Шаргородская с расчесывания ее волос, разделив на четыре пряди и ловко умостив на макушку нечто, напоминающее подушку, на которой вполне можно было спать (у Катиной бабушки была такая  - любимая думочка, она всегда клала ее на большую). С противным скрипом вонзились шпильки, намертво скрепив сооружение с головой Кати (она еще терпела и с интересом забавлялась происходящим). За большим валиком последовало штуки три маленьких, к ним пришпилили накладные хвосты. И померк  для Кати свет под волной  волос, превратившихся в густой занавес.
          Что было потом, Катя вспоминала с тихим ужасом. Шаргородская, соорудив потолстевшую Эйфелеву башню, пристроила к ней еще парочку маленьких балкончиков.
          «Шла б ты, горничная Катя, в архитекторы, талант не закапывала, им куда больше платят».
           И начался кошмар: длинные пряди собственных волос Катерины нещадно хватались и начесывались, укладывались какими-то замысловатыми зигзагами – выдумкой эксцентричного или сумасшедшего парикмахера. Голова периодически моталась в разные стороны, в зависимости от направления «чеса» и замысла горничной. Все что собиралось наверху, затем мазалось чем-то вонючим и напоминающим жир, а сверху присыпалось пудрой… Издевательства продолжались часа три. Голове становилось все тяжелее и тяжелее. Катерина с трудом удерживала равновесие.
          - Ну вот. Ваше Императорское Высочество, Вы готовы, - произнесла Шаргородская, нацепив последнее украшение, размером с ладонь. Горничная аккуратно высвободила госпожу из накидки, подала туфли на каблуке сантиметров восемь-десять. А Катерина боялась встать, но пришлось…
          Можно ходить на каблуках, даже бегать  так, чтоб они весело стучали по мостовой. Вся привлекательность женщины заложена в легкой летящей походке, если уметь ходить на каблуках. А Катя умела даже бегать. Все это можно, если у тебя на голове, в лучшем случае легкомысленная шляпка, а не произведение искусства безумного зодчего, килограммов на десять.
           Горничная проявила сноровку и втащила зеркало. Лучше бы она этого не делала… То, что увидела Катерина на своей голове, с трудом называлось прической, от удивления она издала звук, который в последствии никогда более произвести не пыталась, но он передал всю гамму чувств, что женщина испытала в тот момент.
          - Послушайте, Катя, я такая уродина? У меня некрасивые волосы?
          - Как можно, Ваше Императорское Высочество! – всплеснула руками горничная, не на шутку расстроившись словам госпожи, - Вы – красавица! И волосы у Вас чудесные!
          - Тогда почему у меня на голове курятник?
          - К-курятник? Никак нет, вашимпвысочество, все в соответствии с французским журналом… Такая красота! Ой-ой! Осторожно!
          Екатерина попыталась сделать шаг, но сооружение на голове перевесило, и, взмахнув руками, в тщетной попытке сохранить равновесие, Екатерина рухнула на пол, проиграв пра-пра-прабабушкам. Старушек же с детства приучали носить на голове «корабли».
          - Ох! Беда какая!  - засуетилась Шаргородская, пытаясь поднять с пола госпожу. Это оказалось достаточно сложно – прическа перевешивала, и Екатерине никак не удавалось вернуть голову на место, ноги на каблуках разъезжались, она снова падала. Ушиблены были все выступающие точки тела. Попытка перевернуться на живот, чтобы ползком добраться до дивана или кресла почти удалась, но несчастную безжалостно придавил шедевр, и она уткнулась физиономией в теплый ласковый ворс ковра, полностью поняв, что означает выражение «мордой в салат».
         - Оставь меня, Катя, я хочу умереть! Моя голова отвалиться вместе с твоим французским шедевром! Я не могу вынести такого издевательства надо мною! – захныкала Екатерина, не притворяясь: шлепнулась больно. Она даже сесть не могла самостоятельно! И как с таким сооружением танцевать?
        «Господи, верни меня домой!» - слезы градом полились из глаз.
         - Ваше Императорское Высочество, ну бывает такое, - горничной все же удалось поднять Екатерину и усадить на табурет.
         - Катя, так воняет… Еще чуть и побежишь за уткой!
         - Уткой? За-а-чем, Ваше Императорское Высочество?
         - А! – Екатерина отмахнулась – не могла знать горничная другого значения слова, известного всем санитаркам двадцать первого века, - Ночным горшком!
         - А мы духами сейчас! – бросилась к столику со склянками горничная.
         «Какой душевный человек!»
         - Тут и ведро не спасет! Нет, Катя, пусть греют воду, много воды, и разбирай свой шедевр! И парикмахеру скажешь, что отныне я такие корабли на своей голове носить не буду. Все. Хватит с меня и одного раза.
          Пришлось горничной смириться. Столько же времени она потратила на разбор прически. Больше Екатерина не позволяла относится так безжалостно к своим волосам. Никогда.