Добро пожаловать на литературный форум "В вихре времен"!

Здесь вы можете обсудить фантастическую и историческую литературу.
Для начинающих писателей, желающих показать свое произведение критикам и рецензентам, открыт раздел "Конкурс соискателей".
Если Вы хотите стать автором, а не только читателем, обязательно ознакомьтесь с Правилами.
Это поможет вам лучше понять происходящее на форуме и позволит не попадать на первых порах в неловкие ситуации.

В ВИХРЕ ВРЕМЕН

Информация о пользователе

Привет, Гость! Войдите или зарегистрируйтесь.


Вы здесь » В ВИХРЕ ВРЕМЕН » Произведения Бориса Батыршина » Д.О.П.-1. Дорога за горизонт (продолжение трилогии "Коптский крест")


Д.О.П.-1. Дорога за горизонт (продолжение трилогии "Коптский крест")

Сообщений 121 страница 130 из 906

121

Глава шестая

…Только книги в восемь рядов,
Молчаливые, грузные томы,
Сторожат вековые истомы,
Словно зубы в восемь рядов.
Мне продавший их букинист,
Помню, был горбатым, и нищим...
...Торговал за проклятым кладбищем
Мне продавший их букинист.
Николай Гумилёв

Евсеин встретил гостей из России прямо на пристани. Он, конечно, знал о дате прибытия парохода - Олег Иванович сам отсылал доценту телеграмму; а вот присутствие консульского чиновника и двух матросов с ленточками Гвардейского флотского экипажа на бескозырках оказалось для Семёнова сюрпризом. Впрочем всё быстро прояснилось - оставив моряков и забайкальцев разбираться с багажом под присмотром верного Антипа, новоприбывшие в обществе чиновника и Евсеина отправились в резиденцию русского консула. Тот принял их весьма любезно, и перво-наперво вручил Олегу Ивановичу телеграмму. Полученная три дня назад, депеша эта содержала предупреждение от Корфа - в Александрии путешественников могут ожидать некие неприятности». Корф писал обидняками - хотя депеша и прибыла в зашифрованном виде, но хозяйничали на местном телеграфе всё же никак не турки, а истинные правители Египта - англичане.
Известие было, мягко говоря, тревожным. Как, скажите на милость, уберечься от британцев в самом сердце их владений? Предусмотрительный консул снял для путешественников особняк в «посольском квартале» Александрии, всего в минуте ходьбы от своей собственной резиденции - но всё равно поглядывал на Семёнова с сомнением и засыпал его множеством полезных советов - в основном, по части безопасности. В этой заботе отчётливо угадывалось нежелание вешать себе на шею обузу в виде гостей, способных поссориться с истинными хозяевами Египта - англичанами. Консул прекрасно понимал, что официальная депеша, конечно, обязывает его всячески содействовать важным гостям, но вот расхлёбывать неприятности Петербург ему ничем не поможет. Олег Иванович, тоже прекрасно всё понимавший, с любезной миной выдержал вежливый натиск консула - и заверил того, что будет соблюдать крайнюю осторожность и сверх необходимости в городе не задержится. На том и распрощались - после лёгкого обеда (ланча, как называли его здесь на английский манер) Олег Иванович, Сабуров и Евсеин отправились в свою новую резиденцию, где вовсю уже хозяйничал Антип. Матросики - прибывшие в Александрию год назад на борту клипера «Крейсер» и оставленные здесь для охраны консульства, - были откомандированы пока в распоряжение Семёнова. Олег Иванович хотел было отказаться от этой любезности, но, по совету Сабурова изменил своё решение - матросы, успевшие уже освоиться в Александрии, могли оказаться полезны их маленькой экспедиции. Так что один из них, сорокалетний унтер с георгиевской медалью был послан с письмом во дворец хедива - послание надлежало вручить лично Бурхардту, - а второй вместе с Антипом и одним из забайкальцев отправился за покупками. Евсеин и Семёнов тем временем уединились в одной из комнат особняка, чтобы за чаем (сообразительный Антип перво-наперво извлёк из багажа самовар) обсудить последние новости - как из Петербурга, так и местные, александрийские.

Из путевых записок О.И. Семёнова.
«...Итак, вечером нас ждал Бурхардт. Записку с уведомлением об этом принёс посланный унтер. Глаза у него бегали и было он весь какой-то запыхавшийся. Я присмотрелся повнимательнее - так и есть: правая скула слегка припухла, а костяшки на правом кулаке содраны. Конечно, эка невидаль - следы свежего мордобоя у моряка; однако ж я не преминул спросить. Выяснилась интересная деталь. От самого дворца хедива Кондрат Филимоныч - так звали бравого кондуктора*, - почуял за собой соглядатая. Туда-то он дошёл безо всяких помех, вызвал знакомого служителя, дождался немца-архивариуса и честь-по-чести передал депешу. А вот обратно… поначалу за ним вышагивал невысокий скрюченный араб в грязной полосатой абе. Кондуктор сперва не обратил на него внимания - на улицах Александрии сплошь поголовно арабы, абы почти у всех не знали не мыла, ни стиральной доски с того момента, когда впервые были надеты, и половина этих одеяний имели полосатую расцветку. Однако араб шёл за русским моряком совершенно не скрываясь, и Кондрат Филимоныч решил принять меры предосторожности; а именно - дождаться араба-шпика за углом и начистить ему наглую арабскую рожу. Что и было немедленно проделано; на вопли единоверца сбежалось ещё пяток арабов, которым, однако, ничуть не помог численный перевес - расшугав магометан очень кстати подвернувшейся оглобелькой от арбы, унтер отправился назад, к снятому для экспедиции особняку. Куда и прибыл через полчаса, но уж не в одиночку - по пятам за ними следовала толпа арабов, орала не по русски, угрожала и швырялась всякой дрянью. И Кондрат Филимоныч готов был голову дать на отсечение, что среди них был тот самый, первый соглядатай - он-де узнал его по разорванной надвое абе и перекошенному битому рылу. С таким авторитетным заявлением спорить было трудно - память на лица у кондукторов парусного флота крепкая - поди иначе запомни в толпе матросиков провинившегося! Так что выводы получались неутешительные - едва мы успели ступить на улицы Александрии, как нас уже вычислили и выпасли - и, можно ручаться не с добрыми намерениями. Однако - делать нечего; оставив Антипа с казачками стеречь дом, мы втроём - ваш покорный слуга, доцент Евсеин и бдительный кондуктор - зашагали по направлению к дворцу хедива. Салтыков отсутствовал - поручику по делам службы надо было отправиться к консулу, где он и намеревался задержаться ещё на пару часов. На всякий случай мы оставили записку - как только освободиться, взять казаков и ждать возле резиденции хедива, имея при себе револьверы. Сам не знаю, зачем я отдал такое распоряжение; после истории со слежкой за кондуктором меня стали грызть смутные предчувствия - и, как выяснилось, не напрасно.

#* Кондукто́р — воинское звание в русском флоте, присваиваемое унтер-офицерам, прослужившим установленный срок и сдавшим экзамен.

Хранитель собрания хедива встретил нас с распростёртыми объятиями. Он являл собой столь разительную картину с тем недоверчивым, язвительным учёным, которому представил нас почти год назад наш попутчик, немецкий инженер, что я даже усомнился - а не подменил ли кто-нибудь злонамеренный уважаемого герра Бурхардта? Руки у него крупно дрожали; глаза бегали, голос непрерывно то срывался на визжащие нотки, то переходил в свистящий шёпот. Герр Бурхардт был до смерти перепуган - и ни чуточки этого не скрывал.
Попетляв около получаса по запутанным коридорам подземного лабиринта дворца; немец привёл нас неприметной лестнице, к тому же старательно замаскированной в нише стены. Лестница была закрыта массивной железной решёткой, запертой на висячий замок. Открыв его, Бурхардт довольно шустро - что свидетельствовало о немалом опыте - принялся спускаться по ступеням вниз.
Лестница уводила много ниже уровня первого подземного хранилища и заканчивалась в небольшой круглой зале без дверей. Зала эта оказалась завалена разнообразным хламом - кирки со сломанными ручками, деревянные, окованные бронзой рычаги, напоминающие корабельные гандшпуги, мотки вконец сгнивших верёвок, доски, полурассыпавшиеся корзины, высоченные, в половину человеческого роста кувшины - все, как один, разбитые, - и обломки ящиков. Каждый их этих предметов сам по себе был предметом старины - если судить по покрывавшему их слою пыли.
Бурхардт подошёл к стене, повозился, перешёл к другому месту. Потом что-то металлически щёлкнуло - и тут я увидел то, чего интуитивно ждал, да так и не дождался в прошлый раз. Кусок стены с пронзительным скрипом отъехал в сторону, открывая узкий, тёмный проход.
Мы вошли; тоннель тянулся нескончаемо, то с лёгким уклоном вниз, то со столь же лёгким подъёмом. Тени от ламп метались по стенам; я не стал включать электрический фонарик хотя, конечно запасся ими заранее - у каждого из нас была маленькая масляная лампа, а сам Бурхардт нёс большую, керосиновую - в ее ровном, сильном свете бледнели наши жалкие огоньки. Резких поворотов в тоннеле не было, как, впрочем, отсутствовали прямые участки - любой кусок этого коридора имел плавный изгиб, то вправо, то влево - порой кривизна его была едва заметна, а порой была столь значительна, что можно было на глаз оценить её радиус. Такие крутые дуги обыкновенно чередовались; поначалу я пытался считать их, но вскоре бросил это занятие - ответвлений не было вовсе, а бесконечные дуги и изогнутые участки привели к тому, что я давно уже не мог сказать, в каком направлении мы следуем. Ясно было одно - мы давно уже вышли не только за пределы расположенного наверху дворца хедива, но, скорее всего, и за пределы соседствующих с ним квартала. По самым осторожным прикидкам мы прошагали не менее двух миль, и я совершенно не мог соотнести наше местоположение с каким-либо строением в городе.
Вдруг коридор кончился - точно такой же круглой комнатой без проходов. Повторился ритуал поиска скрытых в стенах рычагов - за отодвинувшимся участком стены открылся еще один, на этот раз совсем короткий тоннель, который и вывел нас.
Да, это было настоящее логово старого археолога - не то, что он продемонстрировал в прошлый раз. То было предназначено, скорее, для того, чтобы морочить головы не в меру любопытным дворцовым слугам. А здесь…
Мы шли вдоль бесконечных стеллажей уставленных книгами, свитками, связками папирусов, стопками глиняных табличек, покрытых клинописью - и снова книгами, книгами. Я невеликий знаток древних палеографии* - но даже беглого взгляда хватило, чтобы понять: самый «новый» экземпляр из числа хранившихся в этом подземелье был написан и переплетён в кожу задолго до падения Константинополя**. Что касается самых старых… то тут фантазия мне отказывала. В любом случае - не менее трёх тысяч лет; более ранним сроком образцы клинописи, по моему, не датируются. Чем дольше мы вышагивали вдоль бесконечных полок, тем больше крепло у меня подозрение - а не та ли эта самая библиотека - соперничающая таинственностью с библиотекой Иоанна Грозного, богатством фондов - с любой из ныне существующих коллекций древних текстов… да и вообще, считается сгоревшей уже более тысячи ста лет. Если та - то мне понятно, почему Бурхардт безвылазно просидел на этой должности столько лет, не пытаясь хотя бы на время выехать в Европу - он просто не мог заставить себя оторваться от подобных сокровищ. Никаких сомнений - хедив не имеет ни малейшего понятия о том, что скрыто под его дворцом, и Бурхард остаётся единственным и неповторимым хранителем всего этого…
Будто уловив мои мысли, Бурхардт вдруг резко остановился - я чуть не налетел на него. Учёный смотрел на меня вызывающе, воинственно задрав редкую бородёнку. Хотя - руки археолога по прежнему дрожали, страх пополам с безумием мутной водицей плескались в старческих глазах.

#* Палеогра́фия историческая дисциплина, изучающая историю письма и памятники древней письменности.
#** Столица Восточной Римской Империи Константинополь был захвачен турками-османами в 1453 г.

- Да-да, герр Семёнофф, вы нисколько не ошиблись! Перед вами - Александрийская библиотека, величайшее книжное собрание античного мира! Трижды - ТРИЖДЫ! - её объявляли погибшей; сначала общедоступная часть хранилища пострадала при Цезаре, в 48-м году до нашей эры, потом, тремястами годами позже якобы сгорели главные фонды - когда легионеры Аврелиана зажгли квартал Брухейлн. И наконец, уже в седьмом веке от Рождества Христова - когда и была придумана эта древняя но, увы, неубедительная байка?
«Если в этих книгах то же самое, что в Коране - то какой от них прок, а если в них что-то чего нет в Коране - то они вредны». И Снова чернь поверила что бесценное собрание погибло в огне - и верит до сих пор, прошу отметить! Нашлись, герр Семёнофф, нашлись мудрые люди, которые скрыли эти бесценные сокровища от черни - и, главное, от бесчисленных гностиков, толкователей, оккультистов, которых столько развелось за последнее тысячелетие в Европе. Дай волю этим стервятникам - и они запустят свои высохшие от алчности, скрюченные пальцы в эти бесценные тома - чтобы выдрать в мясом, опошлить, приспособить под себя, исказить до неузнаваемости. Лишённые знаний, скрытых на этих полках - и немец величаво обвёл рукой вокруг себя, - они не более чем подражатели, собиратели крох, блохоискатели, обреченные всю жизнь собирать головоломку, не зная, что большая её часть отсутствует в коробке. Но если однажды они дорвутся…
Лицо Бурхардта перекосилось; у него даже руки перестали дрожать - с такой ненавистью он произнёс эти слова.
Так что, вы, герр Семёнофф, и вы, герр Евсеин, теперь единственные в мире люди посвященные в эту тайну!
Я был настолько потрясён, что на минуту забыл даже о том, зачем мы явились в Александрию. Пол под ногами качался, вокруг всё плыло… пот заливал лицо, а перед глазами мелькали, тянулись, длились - полки, полки, полки, уставленные бесценными сокровищами.
- Но как же… - голос мой доносился будто из колодца - я слышал себя со стороны и не вполне понимал, что это говорю я - наяву, не во сне, - но как же вы решились поведать нам такую тайну, герр Бурхардт?
- Потому что все запасы знаний, заключённых в этих рукописях яйца выеденного не стоят по сравнению с той тайной, которую открыли мне вы. - голос учёного был трескуч и рассыпчат, будто на каменный уронили пол горсть глиняных черепков. - Потому что эти манускрипты содержат знания о давно ушедшем, мёртвом мире - а то, что открыли мы с герром Евсеиным в состоянии перевернуть мир нынешний, подарить людям такое могущество…- и Бурхардт мелко закашлялся.
Я поймал глазами взгляд Евсеина - тот незаметно пожал плечами - «мол, а я-то что мог сделать?» Я его понимал - эта тайна не относится к числу тех, что доверяют самой защищённой переписке. Если уж Бурхардт решился посвятить Евсеина в такой секрет - то наверняка взял с него все возможные клятвы о том, что тот нипочём не расскажет об этом мне - иначе как в личной беседе. Вообще-то доцент мог поделиться этой информацией - уж что-что, а информация, хранящаяся на флешке для местных шпионов и перлюстраторов будет недоступна ещё лет сто с гаком. Но - бережёного бог бережёт; к тому же, в памяти у Евсеина наверняка ещё свежо и похищение, подстроенное бельгийским авантюристом, и опасения насчёт Геннадия и его подельников - где, в конце концов, гарантия, что цифровое послание не попадёт к ним в руки? Нет, я на его месте тоже не рискнул бы; одно дело невнятные намёки насчёт содержимого «металлической» картотеки, а другое - такая тайна! Просочись хоть капля информации о Библиотеке наружу, и англичане сроют дворец по кирпичику, наплевав и на формальную независимость Египта и на особое мнение турецких властей и вообще на всё на свете. Уж не знаю, прав ли Бурхардт насчёт того, насколько важна эта библиотека для разного рода оккультистов и прочих масонов - но даже если это и не так, то даже стоимость её, выраженная в денежном эквиваленте, должна быть колоссальна. Подобными призами не разбрасываются.
Хотя, и оккультистов сбрасывать со счетов я бы стал, - разного рода масонские и розенкрейцерские ложи немалой властью. При желании они могут оказаться страшными противниками, способными сокрушить кого угодно. И если масоны и правда узнают о библиотеке - могу себе представить, какая поднимется буча!
Впрочем, что там сказал старик-археолог? «Все сокровища библиотеки яйца выеденного не стоят по сравнению с нашей тайной?» А вот с этого места, если можно, подробнее, герр Бурхардт…»
Олег Иванович откашлялся и привычно потёр переносицу.
- Позвольте заверить вас, профессор, мы прекрасно понимаем, какая на нас теперь лежит ответственность. И поверьте, приложим все усилия, чтобы сохранить вашу… нашу тайну в неприкосновенности.
И, помедлив, добавил:
- А пока - может быть, вернёмся к делам, ради которых мы сюда прибыли? Так что же такое архиважное оказалось в наших пластинах, герр Бурхардт?

+2

122

Глава седьмая

Мы, возводя соборы космогоний,
Не внешний в них отображаем мир,
А только грани нашего незнанья.
Системы мира — слепки древних душ,
Зеркальный бред взаимоотражений
Двух противопоставленных глубин.
М. Волошин

- Что же, вы полагаете, что я стал бы открывать вам всё это по пустяковому поводу? - и Бурхардт в который уже раз картинно обвёл вокруг себя рукой.
- Уж поверьте, если уж я решился на такой шаг - то, наверное, к тому имелись серьёзные основания. Дело в том, что мы с герром Евсеиным теперь точно знаем, что ждет нас -нас всех, человечество! - после расшифровки этого документа.
Олег Иванович покосился на доцента. Тот виновато кивнул и развёл руками. Так-так… а Макар-то, пожалуй, оказался пророком. Сто раз следовало подумать, прежде чем отсылать Евсеина к Бурхардту одного. Они, конечно, догадывались, что двое учёных довольно быстро споются, но… ладно, будем надеяться, что мы для них пока что остаёмся друзьями и единомышленниками.
- Я сразу понял, что все эти истории: о таинственных учёных, о городе Разума и Знания, о мудрых хранителях, выбирающих момент, когда вылить на человечество благоуханный дождь своих достижений - не более чем байка в стиле мсье Жюля Верна, которой вы решили угостить наивного кабинетного червя. То есть меня. И я решил сделать вид, что верю вам - зачем, в самом деле, разочаровывать таких интересных господ?
«Чертов старикашка! - выругался про себя Олег Иванович. - Или это мы такие идиоты? Нет, ну в который раз уже наступаем на те же грабли? По моему, нас только ленивый не разоблачал! Интересно, а если расспросить дворника овчинниковского дома - он что, тоже догадался, что мы пришельцы из будущего?»
- Я рассматривал несколько вариантов вашего происхождения. Признаюсь, версия о путешественниках из грядущего была в числе главных, а когда вы прислали ко мне герра Евсеина - последние сомнения очень быстро отпали. Вы уж простите меня, коллега, - и немец слегка поклонился доценту. - Но вы совершенно не умеете хранить подобные секреты. Удивляюсь тому, как герр Семёнофф решился отпустить вас одного, без присмотра…
«Положительно, проклятый дед умеет читать мысли - окончательно растерялся Семенов. - Да, нашему доценту остаётся лишь беспомощно улыбаться, кивать и виновато пожимать плечами. Впрочем - его-то за что винить? Сами виноваты - пустили ягнёнка в волчье логово! Но Бурхард-то, Бурхардт! Кто бы подумал, что за внешностью кабинетного гномика скрывается острый ум разведчика? Кстати, о разведке…»
Нет, положительно, въедливый старикан видел его насквозь! Не успела эта мысль мелькнуть у Олега Ивановича в голове, а немец уже среагировал:
- И, кстати, герр Семёнофф…. если вы полагаете, что ваш покорный слуга оказывает некие..м-м-м… услуги правительству его Величества Кайзера, то спешу вас поздравить - вы весьма проницательны. Да, я состою в переписке с одним из... назовём это - высокопоставленных лиц, - в прусском Генеральном Штабе. Их, видите ли, крайне интересует то, чем занимаются наши - и ваши, если уж на то пошло! - заклятые друзья британцы в Египте да и вообще на Ближнем Востоке. Но - могу вас заверить, я ни слова не сообщил моему корреспонденту об обстоятельствах, связанных с нашими исследованиями.
- А о библиотеке? - поинтересовался Олег Иванович. - О ней-то вы, разумеется, дали знать в Берлин?
Бурхардт ответил оскорблённым взглядом монахини, обвинённой в тайном посещении абортмахера.
- Разумеется, нет, герр Семёнофф! Во первых, это их совершенно не касается! Нашего кайзера и его выскомудрого канцлера занимают вопросы о броненосцах, железных дорогах, концессиях, и перемещениях капиталов. Археология, слава богу, лежит вне сферы их интересов.
Олег Иванович усмехнулся:
- Могу вас заверить, герр Бурхардт что внук кайзера скоро проявит изрядный интерес к античной культуре и всякого рода историческим исследованиям. Не пройдёт и десятка лет, как археология получит во Втором Рейхе поддержку на самом высоком уровне.
Вы о принце Вильгельме? - Бурхардт высокомерно задрал бородку. - Пока, насколько мне известно, от проявляет интерес по большей части к охоте и короткошёрстным таксам. Впрочем, даже если вы и правы - власть всё равно наследует его отец, кронпринц Фридрих!
Семёнов снова усмехнулся - про себя конечно. Сын нынешнего императора Германии Фридрих процарствует всего 99 дней и скончается от рака гортани. И именно поклонник охоты и будущий археолог-любитель принц Вильгельм*… впрочем, Бурхардту об этом знать не обязательно.

#* Будущий последний германский император и король Пруссии Вильгельм II-й.

Старикан , к счастью не стал развивать опасную тему:
- Ладно, бог с ним, с наследником. Если не возражаете, герр Семёнофф, вернёмся к нашим делам. Так вот, когда я окончательно убедился, что имею дело с пришельцами из грядущих веков, то, признаться, заподозрил, что вы вышли на меня из-за библиотеки. Возможно - подумал я, - там, в вашем будущем, это бесценное собрание по каким-то причинам оказалось утраченным, и вы намереваетесь вернуть его, позаимствовав в своем прошлом? Но потом, когда мы с герром Евсеиным сделали первые переводы составных металлических листов, я понял - нет, дело отнюдь не в александрийском хранилище рукописей.
- Вы правы. - подтвердил собеседник. - О нём мы вообще не подозревали, библиотека оказалась для меня изрядным сюрпризом…
Археолог недовольно дёрнулся.
- Я был бы признателен, если бы вы не перебивали. - недовольно заметил он. - поверьте, мне и так непросто собраться с мыслями!
Олег Иванович развёл руками в примирительном жесте - мол всё, молчу-молчу! - и старик продолжил:
При сём моём уважении к вам, герр Евсеин, - он с едва заметной иронией поклонился доценту, - вы, хоть и сумели открыть секрет составления пластин, но совершенно не разобрались в их содержании. Мне было даже неловко дурачить вас - вы принимали на веру любые мои версии и даже не пытались их проверять!
На Евсеина было жалко смотреть. Он беспомощно переводил взгляд с меня на старика-археолога и обратно, все видом демонстрируя то ли возмущение, то ли покорность судьбе.
- Когда герр Евсеин продемонстрировал мне первые ваши «сборки» - как вы называете это состыкованные, сросшиеся краями металлические листы, - продолжал меж тем Бурхардт, - я сразу вспомнил, что уже видел нечто подобное. Именно здесь, в библиотеке - на одном из свитков, датированных эллинистическим периодом Египетской истории . Та рукопись была сделана на пергаменте, а не на обыкновенном папирусе - потому я и обратил на неё внимание. Дело в том, что использование этого материала не характерно для Египта. Тогда, во втором веке до рождества Христова, цари Египта запретили вывоз папирусов из Египта, и…
- Это крайне интересно, герр профессор, - мягко перебил немца Семёнов. - но если можно, ближе к делу. У нас крайне мало времени.
Против ожидания, Бурхардт не возмутился.
- Да, так вот, я примерно помнил, в какой из залов находился пергамент - однако же, возьмись я за дело в одиночку, то поиски продлились бы не один месяц. К тому же, герр Евсеин наверняка обратил бы внимание на моё отсутствие. А потому - я решился посвятить коллегу в мою тайну - и, как выяснилось, правильно поступил.
- Да, - подал наконец голос доцент, до того лишь молчавший, да виновато разводивший руками. - Поначалу я оторопел - как же, величайшее из книгохранилищ античного мира, считавшееся давно утраченным! - но потом сумел преодолеть растерянность и взялся за поиски. Вдвоём с герром профессором мы перелопатили огромное количество пергаментов - и нашли-таки искомое!
- Вот он. - и Бурхардт извлёк с полки свиток - рулон тёмно-коричневого пергамента, намотанный на потрескавшиёся от времени деревянный валик. - Это - набросок с точно такого же металлического листа, как и тот, на котором мы обнаружили указания к поиску загадочного артефакта в Чёрной Африке.
- И самое интересное, - подхватил Евсеин, - что пояснения к рисунку составлены на греческом. Вы понимаете? На греческом! А это значит, что как минимум один из жителей Европы уже тогда видел эти загадочные металлические пластины!
- И не только видел - но и сумел составить из них полную сборку. - медленно произнёс Семёнов. - Но вот чего я не понимаю - мы ведь, как ни старались, так и не сумели разъединить листы, после того, как они срослись краями?
- Я тоже об этом подумал. - мелко закивал Бурхардт. - И, знаете что пришло мне в голову? Таких наборов могло быть больше чем один! Сами подумайте - больше половины пластин в нашем комплекте дублированы, а некоторые даже повторены в трёх экземплярах! А если это означает, что в нашем распоряжении не полная «картотека», а своего рода смесь их нескольких её наборов?
- Интересно, профессор… - кивнул Семёнов. А вы не пробовали..
_ Именно это и пришло мне в голову! - Бурхардт те дал собеседнику договорить. Я немедленно проверил, нет ли в моей «картотеке» дубликатов пластин, уже вошедших в готовые листы! И представьте себе - таковых нашлось лишь два. Все остальные присутствуют в единственном экземпляре. Вернее присутствовали - поскольку теперь они, вероятно, необратимо трансформировались…
Два комплекта пластин… - задумчиво произнёс Семёнов. - А возможно - и три. Но это значит…
- ..это значит, что у нас нет никаких гарантий, что наш комплект содержит все возможные листы! - закончил за него Евсеин.
- А вот тут вы ошибаетесь. - покачал головой Олег Иванович.- Вспомните - когда мы с вами только-только обнаружили эффект «сращивания» карточек - то в первую очередь учинили инвентаризацию их копиям, которые нам любезно предоставил герр Бурхардт. - и Семёнов учтиво поклонился старику. - Оказалось, что общее их число, за исключением повторов, кратно 16-ти - а именно из стольких пластин составляется сборка. Вряд ли это совпадение - я полагаю, что как раз мы с вами располагаем полным комплектом «картотеки», с добавлением остатков двух других.
-Бурхардт вытащил блокнот и принялся быстро чиркать в нём карандашом.
- Не берусь ничего утверждать наверняка, - сказал он, но если вы правы, то выходит, что гипотетическим владельцам второго комплекта не удастся составить… так, секундочку… восемнадцать «сборок» из всех возможных? А третьего - всего четырех, поскольку именно в такое количество готовых листов входят карточки, повторенные у нас по три раза.
- Это ещё как сказать, - покачал головой Семёнов. Если исходить из того, что остальные пластины строго разделены по комплектам - то да, но если они перемешаны - то результаты могут оказаться совсем иными. Вполне допускаю, что у гипотетических хозяев двух других «картотек» вообще сложатся две-три головоломки, не более того.
- Господа, опять мы уходим в сторону! - подал голос Евсеин.- Давайте, наконец, о насущным!
- Да, простите, - поправился Олег Иванович. Бурхард же возмущённо хмыкнул и недовольно мотнул головой в сторону Евсеина. Тот испуганно вжал голову плечи и отступил назад - он будто попытался спрятаться в тени.
- А здорово он запугал нашего доцента - мельком подумал Семёнов. - Впрочем, неудивительно - университетские традиции, мировая величина… да и харизма у старика, убойная, как у парового танка...
- Что ж господа, - продолжил археолог своим прежним, надтреснутым голосом, - раз вы считаете всё сказанное выше несущественным - извольте!
Изучив манускрипты на пергаменте мы с герром Евсеиным наконец поняли, что стоит за сочетанием символьных записей на металлических пластинах и теми записями, что появляются при составлении их в эти, как вы называете их, «сборки». Оказывается, пластины содержат историю загадочных пришельцев, создавших порталы в иные миры. После того, как с помощью всё того же пергамента удалось прочесть несколько фрагментов этой истории, перевод стал делом рутинным и мы довольно быстро прочли большую часть записей. Огромную помощь в этом нам оказала ваша чудесная машина-криптограф и, - тут немец ехидно ухмыльнулся, - мастерство, проявленное герром Евсеиным при обращении с ней.
Из тени послышался страдальческих вздох Евсеина - Олег Иванович не успел успокоить доцента, что информация не пропала может быть воспроизведена, и теперь доцент мучительно переживал собственную несостоятельность в обращении с техникой потомков.
- Итак, мы ознакомились с содержимым большинства пластин - хотя бы и в самых общих чертах. Часть из них, как вы знаете, теперь утрачена, поскольку трансформировались в большие листы, и текст при этом был утерян окончательно - но, к счастью, мы обладаем точными копиями всех символьных записей. И вот что удалось разузнать…
***
Из путевых записок О.И. Семёнова.
«...Да уж, Бурхадту было чем похвастаться. История загадочного народа-странника, таинственной древней расы, открывшей способ путешествия между мирами и временами и сделавшей это способом своего существования… впрочем, расы ли? Возможно, речь шла о какой-то секте или философском течении, а может быть, и группе учёных - или что там понималось у древних скитальцев под этим словом? - когда-то в незапамятные времена пустившиеся в путь по «червоточинам» между мировыми линиями, да так и забывшими - а может быть, и намеренно выкинувшими из памяти? - то место, с которого начались их странствия?
Хотя - какая ещё древность? Нет никакой гарантии, что родной мир Скитальцев - так назвал Бурхардт создателей загадочных пластин, - не лежал наоборот в будущем, причём столь отдалённом, что терялся смысл всякого упоминания о временнЫх периодах? Оказывается, перемещение между близкими, в сущности, временами - между «завтра» и «вчера» бесконечных линеек исторических последовательностей, - было лишь малой долей подвластных Скитальцам возможностей. Если верить прочитанному, то для них вообще не существовало границ между мирами - они могли пробить свои «порталы» в любое «где» и «когда» известной Вселенной…Вселенных?
Это и погубило расу, которая могла бы при иных обстоятельствах стать властителями миров - уверял Бурхардт. И, пожалуй, я понимаю эту логику - когда доступным становится буквально всё - немудрено потерять интерес ко всему. Скитальцы споткнулись на собственной вездесущности - когда они осознали, что могут достичь любого из известных им миров и времен, то неизбежно породили в себе совершенно солипсическую - в масштабах своей расы, разумеется - мысль: а существуют ли эти цепочки миров и времён на самом деле, или являются плодами их воображения, без их ведома материализованные невообразимой технологией порталов?
Мысль эта оказалась для культуры Скитальцев губительной; всего за одно-два поколения (если, конечно, имеет смысл говорить о поколениях, описывая такой народ) они совершенно потеряли интерес к своим прежним занятиям. Часть их растворилась в путанице червоточин, часть, как мы сумели понять, избрали своеобразный способ покончить с собой, нырнув в порталы «без адреса» - такие, которые вели в никуда, и, соответственно, не могли открыть обратного пути, - а часть превратились в своеобразных отшельников - осев в одном из найденных миров и закуклившись в своём вечном мире грёх о доступной, воображаемой Вселенной…
Такой была и та группа скитальцев, что оказалась у нас. Это, кстати, и стало своеобразным ответом на многие наши измышления касательно» параллельности» наших миров и возможности отыскать там, откуда пришли мы с Иваном, «дубликаты» артефактов - и коптские чётки, с которых, собственно, и началась эта история, и маалюльский манускрипт и, главное - копию «металлической картотеки». Ничего этого там не было - эти предметы существовали только здесь, на этой ветви мировых линий. Чуждые этому мирозданию, они были привнесены сюда Скитальцами - и остались здесь, когда память об этой невероятной расе стёрлась отовсюду, кроме древнего египетского манускрипта…
Оставался, правда, вопрос - а зачем Скитальцы, избравшие путь отчуждения, оставили жителям рядового мирка, одного из бесчисленного их множества, эту подсказку? Может быть, кому-то и- добровольных затворников напоследок стало тесно в своей келье? Или это своего рода ирония - отравленный дар, наживка, которую должна заглотнуть молодая, полная сил и неуёмного любопытства раса, чтобы направиться вслед за Скитальцами - и потом, в невообразимой толще веков и мирозданий, тоже осесть в своеобразной «пещере отшельника», не забыв передать эстафету дальше?
От этих мыслей голова шла кругом - тем более, Бурхардт честно предупредил, что большая часть изложенного - не более чем их с Евсеиным попытки истолковать туманные тексты переводов. Не для всего нашлись адекватные понятия в доступных переводчикам языках; не всё удалось осознать и истолковать - не то, чтобы правильно а хоть как-то. Более половины текстов до сих пор не были переведены, а процентов сорок переведённого оставались тёмными и загадочными - и кто знает, как изменится это, первое представление о создателях порталов после того, как мы сумеем разобрать всё?
Но - вернёмся к проблемам более насущным, как высказался давеча господин доцент. Поездка в Конго представлялась теперь совершенно неизбежной. «Сборки» таинственных металлических пластин, составленные за последний месяц Бурхардтом и доцентом, как выяснилось, недвусмысленно указывали на некий артефакт - «монолит», как называли его между собой исследователи. Точные координаты отсутствовали, однако не приходилось сомневаться, что хранится этот загадочный предмет в каком-то заброшенном - или, скорее, тщательно оберегаемом от посторонних? - храме, в маленьком селении в среднем течении реки Уэллэ. Которая, согласно трудам того же Владимира Владимировича а, впадает в Конго - как и река Арувими, расположенная несколько южнее и восточнее. Очертания рек, проступивший на металлическом листе, совершенно точно указывает как раз  на эти забытые богом и людьми края - нам надо было как раз туда, в самую чёртову глушь, в междуречье Уэлле и Арувими, к юго-западу от озера Альберт. Одно хорошо - перед отъездом я получил от самого Юнкера кое-какие материалы (хоть и необработанные), а кроме того,  в моём распоряжении есть подробные спутниковые карты интересующей нас местности. Конечно, в тропиках за 130 лет многое могло измениться до неузнаваемости, и уж тем более - русла рек; но хотя бы общая структура водной системы Конго должна была сохраниться в прежнем виде? Если это не так - нас ждут изрядные трудности.
Увы, сам Юнкер не мог ничем нам помочь - в интересующем нас месте он не был, однако слышал от местных жителей немало тревожного о тех краях. Я в очередной раз жалел, что почти не имел времени на то, чтобы пообщаться с этим путешественником - несомненно, его опыт чрезвычайно помог бы в этой экспедиции. Однако же, судя по грозным и загадочным соытиям в Александрии, мы отправились в путь буквально в последний момент - и хорошо ещё, если не опоздали…
И, что весьма характерно: ни у кого из нас - ни у Бурхардта, ни у Евсеина, ни даже у меня , - не мелькнуло в тот момент и тени сомнения - а стоит ли открывать эту шкатулку Пандоры? Может, разумнее прямо сейчас уничтожить все материалы и постараться поскорее забыть и о Скитальцах и о подвластной им Паутине Миров? Это еще одно понятие, введенной Бурхардтом - вот удивился и возмутился бы старик, узнай он, как эта "Паутина Миров" (впрочем, как и пафосное "Скитальцы") перекликается со некими литературными штампами нашего 21-го века. Но тут уж ничего не поделать - этот век, и даже самые скептические его представители склонны к напыщенности и еще нескоро выработают в себе иммунитет к словесным красивостям. Или, возможно, я в очередной раз пытаюсь спрятаться в раковину свойственного нашему времени напускного, показушного цинизма - который уже давно перестал быть и напускным и показушным, превратившись в своего рода правило хорошего тона? Тоже, между прочим, вопрос.
Однако - пора было собираться. Бурхард и сам понимал, что долго мы в Александрии не задержимся. А потому - обратно по бесконечному коридору мы отправились навьюченные коробками и тубусами со свитками. Их немец, оказывается, десятками заказывал в местной картонажной мастерской, единственной на всю Александрию. Свитки, имевшие отношение к истории Скитальцев (таковых, кроме того, первого пергамента отыскалось шесть штук) и пачки вполне современных листов с записанным переводом картотеки мы нагрузили на кондуктора. Тот дожидался нас у входа в книгохранилище - тащить его собой, в «александрийские» фонды мы сочли всё же рискованным. Сейчас Кондрат Филимоныч шёл впереди нашей маленькой процессии с охапкой тубусов в одной руке и Бурхардтовской керосиновой лампой - в другой. Сам археолог мелко семенил вслед за моряком; мы с Евсеиным замыкали процессию. Предстояло, добравшись до гостиницы, тщательно упаковать драгоценный груз и сдать его под надёжную охрану домой, консулу. Тащить его с собой через пол-Африки было бы, конечно, безумием, но и оставлять в подземельях тоже не стоило. Конечно, до сих пор тайна хранила Александрийскую библиотеку надёжнее любых запоров, но… мало ли? Бурхардт, поддавшись нашим с доцентом уговорам, собирался испросить у хедива отпуск на полгода для поездки в Берлин, в Королевский музей; оттуда старик-археолог должен был отправиться в прямиком Россию. Картотека же со свитками должны будут отправиться дипломатической почтой прямиком в Петербург - на борту русского военного клипера, прихода которого ждали примерно через две недели. Об этом нам сразу после встречи поведал консул - так почему бы не воспользоваться оказией? К ценному грузу можно будет для верности приставить нашего кондуктора - с твёрдым наказом не отходить от документов ни на шаг, пока не сдаст их в самом Петербурге с рук на руки самому Корфу.
Вариант этот предложил я; к моему удивлению, немец и не думал возражать. Видимо, старик был захвачен открывающимися перспективами - и, главное, не мыслил теперь реализации этих грандиозных замыслов без нашего участия. Что ж, оно, верно, и к лучшему - специалист он превосходный, а работы с расшифровкой "картотеки" предстоит ещё - начать и кончить. Да и где гарантия, что в будущем нелёгкая судьба исследователя не подкинет нам нечто подобное?
"Одно хорошо, - подумал я, карабкаясь вверх по тайной лестнице. - Теперь-то уж поддержка на самом высоком нам обеспечена - а, с другой стороны, появилась возможность унять и у Макара и у сына их неуёмный прогрессорский зуд. Потому что - какие уж там преобразования истории одного, пусть и почти уже родного мира, когда впереди маячит бесконечная цепочка миров, эпох - и, возможно, все они станут нам доступны? А этот, пусть и гостеприимный, пусть уже и поманивший своей привычностью, привязавший новыми друзьями, привязанностями - не более, чем первая ступенька в бесконечной лестнице? Нет, вряд ли они по доброй воле откажутся от такой перспективы. Да и Корф… я уже достаточно успел узнать барона, чтобы оценить неутолённый авантюрный огонёк, пылающий в душе бывшего кавалергарда. Не верю я, чтобы он сам, по своей воле отказался от участия в таком приключении!
С такими радужными мыслями я вступил в знакомые и даже какие-то домашние коридоры "верхнего подземелья" дворца хедива. Оставалось выйти наверх и присоединиться к Сабурову с казачками, которые - никаких сомнений! - уже третий час дожидаются на площади перед воротами.
Но не успели мы повернуть за первый же изгиб коридора - как навстречу нам, из темноты захлопали револьверы.

+2

123

Глава восьмая

Господа юнкера, кем вы были вчера
Без лихой офицерской осанки,
Можно вспомнить опять -
Ах, зачем вспоминать?
Как ходили гулять по Фонтанке.
Булат Окуджава

В темно-бурой воде канала мало что отражается. Но кое-где, там, где деревья растут поближе к парапету набережной, их нежно-зелёная майская листва отсвечивает в глади воды. Это Никольский сквер, окружающий церковь Николы Морского*.
Мы идем молча - совсем не так, как ходили совсем недавно по Москве. Там мы не умолкали ни на минуту - то я расспрашивал о том, что видел вокруг, сравнивал городовых, лоточников, извозчиков, булыжные мостовые со знакомыми мне - и Николке, конечно, тоже! - реалиями московской жизни 21-го века. То мой спутник расспрашивал меня о переменах, которые ожидают Россию и наш с ним родной город на протяжении ста с лишним лет в будущем. То обсуждали наши дела, которые, что ни день, то больше захватывали нас, оттесняя на задний план мысли о грядущем.
Здесь - не то. Санкт-Петербург. Столица Империи Российской.
И я, и Никол - нам оба случалось уже бывать здесь и раньше. Я ездил в Питер года два назад, с отцом и его клубом на праздник включения петергофских фонтанов; Никол тоже побывал здесь с отцом, когда он, только-только получив очередное производство ездил в столицу из Севастополя по делам службы. Но всё равно этот город был для нас чужим, незнакомым; за краткое время, прошедшее между нашим приездом сюда и переселением в Морское Училище, мы почти ничего не успели увидеть - и вот теперь мы шагаем по городу и наслаждаемся его незнакомой - и такой знакомой любому из нас! красотой строгих проспектов, удивительной архитектурой и пронзительной прозрачностью весеннего неба.
Вот мы пересекаем Екатерингофский; заходим на покачивающийся под ногами Египетский мост. Вход на него - через высокие прямоугольные металлические арки, через которые протянуты поддерживающие мост цепи**. Справа и слева от арки, у входа на мост караулят его привставшие на передних лапах темно красные египетские сфинксы в шестиугольными фонарями на головах.
По обоим сторонам мост волнуется широкая Фонтанка. Гладь реки покрыта барками, баржами; кое-где дымят мелкие пароходики и паровые катера - навигация в Петербурге началась ещё в середине апреля.

#* Нико́льский морской собо́р — первый морской собор, традиционно окормлявший моряков русского флота. Находится в Санкт-Петербурге на Никольской площади.
#** Еги́петский мост — мост через Фонтанку изначально был построен как цепной. После обрушения в 1905 году был заменён временным, деревянным; В нынешнем своём виде построен лишь в 50-х годах 20-го века.

Навстречу нам грохочут подводы ломовиков. Бородатые извозчики добродушно перекрикиваются с толпящимся у открытых дверей лабазов людом. На углу - рыбные лотки: корюшка со снетками; рядом усатый городовой, провожающий масленым взором торопящихся за покупками фигуристых кухарок.
Утро воскресного дня. На субботу-воскресенье кадетов, - тем, кто не схлопотал за прошедшую неделю взыскания - отпускают « с ночёвкой к родне» - разумеется тех, у кого в Петербурге имеются родственники. У нас с Николкой никого нет, однако предусмотрительный Корф и тут позаботился - с поступлением в Морское Училище, нашим «опекуном» на время учёбы в столице был оформлен Никонов - так что мы ночевали именно у него, в их с Ольгой огромной новой квартире на Литейном. Перебравшись в Петербург, молодая пара задумалась о собственном гнёздышке - новоиспечённому капитану второго ранга не пристало жить на съёмной квартире. Однако дело это оказалось не быстрое, и пока Никоновым приходилось арендовать квартиру, соответствующую новому статусу главы семейства. В скором будущем их ждало прибавление, и Сергей Алексеевич, в перерывах меду заседаниями Минного комитета и работой в мастерских, где спешно заканчивали первую партию новых «рельсовых» мин, носился по столице в поисках достойного жилья.
Впрочем, он всегда находил время для нас - вот и вчера мы допоздна засиделись у него в кабинете. Ольга, супруга Никонова, ставшая по случаю своего нового положения, не в пример мягче и спокойнее, чем раньше, в Москве, несколько раз попрекала мужа: «Серж, mon ami*, мальчикам надо соблюдать режим!»

#* Друг мой (фр).

Разговор вертелся, конечно, вокруг флота и флотских дел; говорили о инах, потом перескакивали на нашу учёбу в корпусе, потом принимались обсуждать очередное занятие в Особых офицерских классы, которые Никонов два раза в неделю вёл в Морском училище. Благодаря этим занятиям мы встречались с Сергеем Алексеевичем по два-три раза в неделю, не считая визитов по выходным; за эти два месяца в корпусе мы сблизились чрезвычайно.
Особые офицерские классы - это нечто типа "сов-секретных" лекций, которые Никонов проводил для чинов флота, рангом не ниже кап-два. Смысл их заключался в том, чтобы познакомить морских офицеров, чиновников Кораблестроительного Комитета а так же инженеров с казенных Николаевского ти Балтийского заводов с перспективами развития флота и судостроения на ближайшие полсотни лет. Программа эта, утверждённая как один из первых проектов Д.О.П. имела целью подготовить почву для предстоящих перемен.
Занятия Особых курсов проводились в шоковой манере - сначала ново-набранным «курсантам» под подписку рассказывали о «посылке из будущего, демонстрируя заодно и некоторые невиданные образцы технологий. Это были ноутбуки и проекционные аппараты; остальные 4 занятия (всего курс длился 2 недели и занимал 5 занятий) проводились на этой технике. Они заключались в основном, в демонстрации разных видеоматериалов с комментариями Никонова; после полуторачасовой лекции проводился еще и семинар на два часа: во время этих занятий мы с Николом и Никонов отвечали на вопросы и искали для «курсантов» интересующую их информацию. Это ограничивало численность слушателей курсов - мы, при всём желании, не могли пропустить через занятия более дюжины человек единовременно.
Забавно было смотреть, как солидные капитаны первого ранга и сорокалетние инженеры-кораблестроители толпились вокруг экрана ноутбука и, как гимназисты, засыпали вопросами меня или, например, Николку. Мы, конечно, мало что знали, наша задача сводилась, по большей части, к поиску информации в базах данных; однако сплошь и рядом вопросы слушателей касались не сугубых военно-морских дела, а жизни в будущем, истории, событий предстоящих ста тридцати лет.
Вообще-то посторонние вопросы были… не то, чтобы запрещены, но не приветствовались. И дело вовсе не в том, что мы стремились сохранить что-то в тайне; Никонов и его начальство настаивали на том, чтобы максимально полно использовать и без того ограниченное время занятий, не тратя его на праздные разговоры. Однако же полностью избежать этого было невозможно; я даже тал замечать, что наши великовозрастные «курсанты» установили промеж себя некую очерёдность посещения семинаров - так, они, похоже, договаривались кто в какой день будет заниматься со мной и с Николом - нас проще было «разговорить» на посторонние, не относящиеся к флоту и кораблестроению темы.
Этим наблюдением мы, разумеется, поделились с Сергеем Алексеевичем. Он усмехнулся, покачал головой - и всё осталось по-прежнему.
За полтора месяца нашей учёбы в корпусе через курсы прошли уже два полных набора. Именно для них и был оборудован «компьютерный зал» и протянута локальная сетка; в планах были «усиленные курсы» во время которых особо отобранной группе офицеров придётся обучать самостоятельной работе на компьютерах и поиску данных в наших базах. Но это пока было делом будущего - мы делали лишь первые шаги и умникам Д.О.П.а - Корфу и дяде Макару, - еще только предстояло осмыслить результаты наших первых опытов.
По большей части, слушателями особых курсов были офицеры российского флота. После знакомства с очередной группой, мы с Никоновым допоздна сидели в компьютерном зале, подбирая биографии новых «курсантов», состоявшиеся в нашей реальности. Занятие было увлекательнейшее: каждый третий слушатель - готовая статья «Военно-морской энциклопедии»; все вместе - эпоха в истории русского флота. Порой нам было грустно - вот этот погибнет при Цусиме вместе со своим броненосцем; а вот этот капитан 2-го ранга, командир канлодки «Гроза» - он навсегда опозорит своё имя, сдав эскадру врагу*. Этот, в почтенном уже возрасте, будет поднят на штыки озверевшей от кокаина и вседозволенности матроснёй в Кронштате; а этот умрёт от голода в холодной, пустой петербургской квартире в феврале 18-го, псокольку гордость не позволит идти на базар, обменивать на хлеб адмиральский мундир и безделушки…
Порой попадались личности замечательные - то есть те, кому ещё предстоит стать замечательными. Так, в списки последней группы был внесён мичман Алексей Николаевич Крылов. Поначалу мы с Николом здорово удивились - до сих пор даже лейтенанты были на Особых курсах исключением. Однако, прочтя приложенную к списку биографическую справку, мы начали кое-что понимать: согласно ей, этот слушатель оказался настоящим самородком. Закончив с отличием Морское училище всего 3 года назад, он уже успел сделать себе известность с работами по уничтожению девиации магнитных компасов** под руководством де Колонга, и теперь выслуживал годичный стаж на Франко-русском судостроительном заводе, где как раз производилась постройка эскадренного броненосца «Николай I». Ценз этот требовался для поступления в Морскую Академию, - мичман Крылов явно оказался весьма способным к наукам офицером.
Этот слушатель был внесён в список группы «сверх отбора» - в рамках лимита, отведённого лично Никонову - организуя особые курсы, Сергей Алексеевич выговорил себе право включать в состав слушателей тех, чья «грядущая» биография делал их особо ценными для российского флота и вообще морской науки. Заинтересовавшись, мы с Николом принялись искать в базах данных сведения о мичмане Крылове - и каково же было наше удивление, когда выяснилось, что это - будущее светило русской кораблестроительной науки, будущий академик и Российской императорской, и советской Академии наук, лауреат Сталинской и иных премий, Герой Социалистического труда и прочая и прочая и прочая.

#* Будущий командующий 3-й Тихоокеанской эскадрой контр-адмирал Небогатов. Отдал приказ о сдаче эскадры японцам после Цусимского боя.
#** Девиа́ция — ошибка показаний магнитного компаса из-за магнитных полей, создаваемых материалом корпуса судна.

Против записи «А.Н. Крылов» в списке стоял значок, обозначающий «обратить особое внимание». А это означало, что заниматься новым слушателем придётся долго и старательно. Что ж, учитывая то, что ещё в училище гардемарин Крылов слыл непревзойдённым знатоком математики - постараемся извлечь и для себя пользу из этого обстоятельства. А то у нам с Николкой эта «царица наук» что-то не слишком даётся.
Вчера мы просидели за обсуждением учебной программы полночи - до трёх часов. Встали поздно, в девять, чувствуя себя сибаритами - в Училище нас поднимали по рынде, в шесть тридцать утра. Завтракать дома нес тали, ограничились чаем - и теперь, надев тёмно-синие фланельки поверх голландок, красуясь кадетскими нашивками, бескозырками и медалями на георгиевских ленточках, мы неторопливо прогуливались по улицам столицы, в поисках приличной кофейни - чтобы позавтракать. Вот уже и Ново-Петергофский проспект, и в конце его - здание Николаевского кавалерийского училища. Попадающиеся навстречу кадеты-кавалеристы неодобрительно косятся на «моряков», но задираться не пытаются - правила хорошего тона исключают любого рода конфликты на улицах при свете дня. Вот вечером, после посещения увеселительного заведения, а так же во время оного…
Но сейчас - утро, чудесное майское утро; петербуржское небо по-весеннему бездонно и солнечные зайчики играют на меди фонарей проезжающих пролёток, скачут по бледным листочкам, только-только проклюнувшимся на ветвях лип Никольского сквера…
Кончается Ново-Петергофский проспект. Уже виден Балтийский вокзал за Обводным каналом. Туда-то нам и надо. С Балтийского вокзала ходит поезд в Красное село; место это известно как летняя воинская столица Российской Империи. Уже около полустолетия это был грандиозный Военный лагерю, разделённый речкой Лиговкой на авангардный (западный) и главный (восточный) берега. Фронтом лагерь был развёрнут на Военное поле; самые известные его места - Лабораторная роща, обнесённая рвом и знаменитый Царский валик. Начиная с первых числе мая, когда сюда перебираются полки столичного гарнизона, Военный лагерь оживает: солдаты селятся в палатках, а офицеры — в деревянных благоустроенных домах, выкрашенных в цвета полков, которым обыкновенно отдаются под расквартирование. В летних учениях принимают участие десятки тысяч нижних чинов и офицеров; в редкие же годы Больших Манёвров, - например, в 1853-м, как раз перед Крымской Войной - и вовсе до 120-ти тысяч. Сейчас, с середины мая, когда закончится размещение полков в Военном лагере, и до середины июня, пройдёт первый - строевой и стрелковый - этап лагерных сборов; после начинается то, что в наши времена назвали бы тактической подготовкой. Завершится всё это уже в августе, большими манёврами.
До августа, впрочем, было ещё далеко; однако же,в этом году, в несколько домиков в Авангардном лагере, там где традиционно стоят гвардейские полки и военные училища, были отведены под проживание московским «волчатам». Им, героям мартовских событий, обласканным властями, предложено провести месяц в красносельском Военном Лагере - где и продемонстрировать воспитанникам и преподавателям военных училищ приобретённые в процессе учёбы навыки. Руководит «скаутсклй» программой уже знакомый нам штабс-капитан Нессельроде - тот самый, благодаря которому и состоялись весной прошлого года первые «пейнтбольные» пострелушки на плацу при Фанагорийских казармах. Вместе с полковником Фефёловым (получившим за московские события Владимира с мечами и новое производство) он проводит в красносельских лагерях особые «краскострельные» манёвры, для чего с самой середины апреля готовит команду из кадетов Павловского училища.
В отличие от тех, что состоялись здесь несколько лет назад по распоряжению генерала от инфантерии Дагомирова*, в новых манёврах должны принять участие более 70-ти человек с обоих сторон, причём - оснащёнными новыми краскострельными ружьями (проще говоря - пейнтбольными маркерами) российского производства. Первую партию этих ружей, скопированных на Тульском оружейном заводе с пневматических штуцеров системы Куакенбуша с добавлением кое-каких узлов из конструкции пейнтбольных механических маркеров, Фефёлов с успехом опробовал в начале апреля. И тех пор «спортивный» взвод его батальона и «волчата» усиленно тренируются. Так что столичную «команду, надо полагать, ожидает изрядный сюрприз - а то, что произойдёт это в присутствии государя, добавляет событию шарма. В глазах «волчат» и фефёловских стрелков, разумеется. Их противникам предстоит горькое разочарование - если я что-нибудь понимаю в колбасных обрезках, то все последние месяца два Ромка натаскивает эту «сборную» столь же немилосердно, как его самого когда-то дрючили в спецназовской «учебке». Так что шансов у «павлонов» не густо - правда, на этот раз не предвидится ни миномётов, ни ручных гранат, команды оснащены одинаковым оружием и имеют равную численность. Так что - «будем посмотреть», как говорят в городе Одессе.
Кстати, забавная деталь - неутомимый пан Кшетульский развил бурную деятельность, направленную на коммерческое использование «краскострелов» - уже в середине лета в Москве должен открыться первая «площадка для пейнтбола». Так что для него участие в этих манёврах - еще и ловкий рекламный ход.
Другая новинка, которую предстоит презентовать в Красносельских лагерях - первые «военные бициклы» выпуска фабрики «Дукс». Партия в десять двухколёсных машин, предназначенных специально для связистов и телефонистов будут представлены военным со всей возможной помпой. И если новинка получит одобрение - предприятие Меллера и моего отца ждут серьёзные заказы. Жаль только мой горный велик в Москве -попросить, что ли, Николку отписать дяде, чтобы он выслал его сюда почтой, по железной дороге?

#* Михаи́л Ива́нович Драгоми́ров генерал от инфантерии, крупный военный теоретик. Ярый сторонник передовых методов подготовки солдат, в том числе - разнообразных военных игр.

«Волчата» во главе с Ромкой и паном Кшетульским приехали из Москвы еще позавчера; так что мы с Николкой могли дождаться воскресенья - так хотелось снова увидеть своих боевых товарищей, поделиться новостями… а заодно - и поговорить о предстоящих манёврах. В полученном неделю назад письме они писали о нашем участии в манёврах как о деле решённом. Однако же - недавно открылись кое-какие обстоятельства, способные нарушить эти планы. как о чём-то само собой разумеющемся; однако же, открылись Именно это мы и собирались теперь обсудить с нашими товарищами по московскому «кружку разведчиков».
А обстоятельства были весьма просты. В то время как остальные наши однокашники», кадеты 5-й роты Морского Училища отправлялись до осени по домам, нас, подобно гардемаринам «специальных» курсов ждала мореходная практика на кораблях.
В Отряде Морского училища числились деревянные корветы старой постройки: паровые «Аскольд», «Варяг» и чисто парусные «Боярин» и «Гиляк». Все корветы, кроме «Гиляка», несли полное фрегатское вооружение, то есть все три мачты были с реями. Гиляк же нёс вооружение корветское: на бизань-мачте были только косые паруса — бизань и топсель. Кроме корветов, в отряд входила ещё яхта «Забияка» - её модель стояла в одном из классов училища, - и несколько парусных тендеров, на каждый из которых назначалось для практики по половине отделения гардемаринов.
Все эти подробности кадетам положено было зазубривать и знать как «Отче наш» - с любого места, наизусть, в любой обстановке, хотя бы и только очнувшись ото сна. Но нам-то с Николом предстояла особая миссия - и отнюдь не на кораблях Учебного отряда!
Дело в том, что в круг задач, стоящих перед Минным Комитетом, возглавляемым лейтенантом - теперь уже капитаном второго ранга! - Никоновым входила и разработка предложений по устройству минных заграждений в Финском заливе и Балтике. Я пока не очень разбираюсь в деталях; знаю лишь, что за основы было решено взять Центральную минно-артиллерийскую позицию, развёрнутую на Балтике перед Первой Мировой войной. Причём речь не шла о копировании - для этого пришлось бы не просто создавать новые классы кораблей - минные заградители и эскадренные миноносцы, но и кардинально переделывать уже имеющиеся, а так же создавать целую систему береговых батарей, фарватеров, постов наблюдения. Не говоря уж о том, что всё это требовалось приспособить под существующий уровень техники, заметно отличающийся от уровня перового десятилетия 20-го века.
Стоящая перед Никоновым задача была много менее масштабна - провести промеры глубин и наметить места для пробных - «опытовых», как здесь говорят, - постановок мин для того, чтобы прикрыть, для начала, кронштадтские форты от удара с моря. Производить работы было решено на основе позаимствованной из будущего схем минных постановок - и в этом-то и требовалась наша с Николкой помощь. Данные, на которые предстояло опираться, были разбросаны по разным базам, по разным источникам - и даже на то, чтобы разобраться в них и свести воедино требовалось немало времени. К тому же Никонов задумал изначально проводить все гидрографические работы с применением «новых технологий» - то есть сразу составляя цифровые карты промеров и схемы будущих минных заграждений. Отдельной задачей стояло выяснение вопроса с картографией - в распоряжении Минного комитета имелись подробнейшие, детальнейшие цифровые морские карты, датированные разными годами 20-го и 21-го веков - но оставался открытым вопрос, в какой мере можно было использовать эти данные? Профиль дна на балтийском мелководье и в финских шхерах меняется стремительно, и просто взять и использовать данные из будущего, конечно, нельзя. Предстояло выбрать несколько участков и провести на них серии контрольных промеров, тщательно сверяя полученные результатами с данными из наших баз.
Так что мы с Николом, как люди, умеющие работать на компьютерах, были нарасхват; а так как служба предстояла на самых настоящих, военных, а вовсе не учебных кораблях, нам временно, сроком на три месяца, присваивалось звание гардемаринов. Впрочем, нам намекнули, что распространяться об этом среди товарищей по роте не стоит - да мы и сами всё прекрасно понимали. Хватит с нас того, что мы и так вынужденно находимся в училище на особом положении - и приняты чуть ли не в конце года, и часть «Переводных испытаний» нам перенесли на лето и осень, и с учебным расписанием обходимся мягко говоря, вольно. И кого интересует, что пашем мы вдвое больше любого кадета? Особое отношение всё равно не спрячешь - все преподаватели училища прекрасно знают, что «особые» кадеты Семёнов и Овчинников, что сидят вместе со всеми на уроке математики или словесности, через два часа будут с солидным видом поучать капитанов первого и второго ранга, и те будут слушать их, чуть ли не открыв рот и осторожно задавать вопросы - да еще и гадать, а соизволят ли упомянутые кадеты ответить?
Об обычных способах времяпрепровождения, которые занимали немалую долю свободного времени любого из кадетов пятой роты, мы вообще не думали - понятие «свободное время» отсутствовало у нас как класс. Любую не занятую учёбой или «Особыми курсами» минуту мы проводили в компьютерной, с трудом урывая часок в день на упражнения в гимнастическом зале или утренние пробежки на корпусном плацу. Начальство, как и сотоварищи по роте уже смирились что для кадетов Овчинникова и Семёнова правила не писаны; окончательно ситуация усугубилась после того, как часть преподавателей училища так же прошли через «Особые курсы».
Так что мы с Николом оказались обречены на уважительную изоляцию - и, признаться, не слишком-то по этому поводу переживали. Учёба давалась нам легко, времени не хватало, дни летели стремительно - мы и заметить не успели, как промелькнул остаток марта вместе с апрелем и в Училище начались переводные испытания. От них мы с Николкой, как я уже упоминал были не то чтобы совсем избавлены - скорее для нас елико возможно смягчили прохождения испытаний. Так, нам было предоставлена возможность самим решать - сдавать ли испытания вместе с ротой, или перенести на август или осень; я без зазрения совести воспользовался предложением и отсрочил сдачу чистописания, литературы и Закона Божьего. Никол, наоборот, запросил отсрочки по математике и геометрии - с гуманитарными предметами у него после гимназии не возникало ни малейших проблем, а вот математику в Училище преподавали куда плотнее. Английский, историю и естествознание мы оба сдали без особого труда, хотя и не без некоторых хитростей - хорошая всё же вещь вай-фай гарнитура и смартфон, прицепленный к локальной сетке! Благо, испытания по всем предметам кадеты пятой роты сдавали как бы в две смены, и мы уж постарались устроить так, чтобы сдавать их в разное время. В итоге письменное задание по истории я написал под диктовку Никола, а он осмелел настолько, что ухитрился сдать таким образом даже английский. Интересно, обратил преподаватель внимание на то, что кадет Овчинников время от времени как бы погружается в себя и зачем-то время о времени копошится в кармане форменных брюк? Думаю, что нет; в конце концов, ничего похожего на шпаргалки и иные незаконные приспособления у означенного кадета Овчинникова обнаружено не было - а кто станет приглядываться к крошечной чёрной штучке в ухе у этого кадета?
В общем, испытания остались позади, кадеты пятой роты разъехались на лето по домам - а мы, несчастные, остались в Училище, по прежнему вставая по рынде. Со свободным временем, правда, стало полегче - теперь можно было посвящать «Особым курсам» и заданиям, полученным от Минного Комитета по 8-9 часов в сутки и при том ухитряться еще и высыпаться. Но дисциплина никуда не делась, тем более, что старшие, гардемаринские классы еще оставались в училище, ожидая отправки в Кронштадт, на корабли Учебного отряда. И по прежнему увольнительные нам, как кадетам «общих», младших рот полагались только по выходным - как, например, вчера и сегодня.
Что ж, порядок есть порядок - оставалось успеть за оставшийся майский денёк сгонять в Красное село, пообщаться с друзьями-«волчатами», объяснить, что манёвры с «краскострелами» - дело, конечно, стоящее, но как раз в это время мы, скорее всего, будем болтаться на какой-нибудь канонерке в финских шхерах, и, соответственно, поддержать их сможем разве что морально. А ведь как-то еще надо исхитриться и до десяти часов пополудни вернуться в училище! Хорошо хоть мы не в мундирах гардемаринов, а в обычных кадетских фланельках, а то при параде и палашах даже в конку сесть нельзя - как же, урон офицерской чести, изволь брать извозчика… сейчас бы самый обычный китайский скутер - враз домчали бы! И ведь есть эти скутеры, как, впрочем и мотоциклы - десятка полтора трофеев хранятся при особых мастерских Д.О.П., и ещё четыре машины переданы на предмет изучения Меллеру, на московскую фабрику «Дукс». Впрочем, нам их всё рано не видать как своих ушей. Эх... нет в жизни справедливости…

+2

124

Глава девятая

Вот в салун заходит Билли -
Шум и тарарам,
Вот его уже убили
И несут к дверям.
Если кто ковбоя тронет,
Тут же грянет месть!
Семь патронов в "Смит-Вессоне",
В "Кольте" только шесть!
Старая КСП-шная песня

Из путевых записок О.И. Семёнова.
«…когда появившиеся в коридоре типы открыли пальбу из револьверов, мы, не сговариваясь, метнулись назад, по коридору - и в сторону, в левый, низкий, узкий, пахнущий сухой пылью отнорок. Я дрожащими руками (Герой боевика, да? Крутой попаданец?) вытащил из-за пояса наган с навинченным на ствол, таким неудобным глушителем. Над ухом загрохотало - Кондрат Филимоныч пулю за пулей выпускал содержимое барабана своего служебного ревОльвера в сторону неведомых супостатов. Евсеин старательно пытался слиться со стеной - лицо у него было белое, как мел, руки дрожали, на носу выступили крупные капли пота. Кургузый «колониальный» пиджачишко из белой ткани задрался, сбился в сторону, открывая взору широкие парусиновые помочи. Доцент кособоко приседал, стараясь в то же время не отлепиться стеной от известняковой кладки - ногой он пытался подгрести поближе к себе целую россыпь свёртков и футляров.
«А вроде, нёс всего два?», - машинально подумал я, и вдруг понял.
- Где Бурхардт, мать вашу?
Евсеин молчал, продолжая своё копошение. На меня он не глядел. Я попытался высунуться за изгиб коридора - из темноты бахнуло, нал ухом с визгом пронеслось что-то горячее, плотное, отвратительно-опасное.
- Куды, вашбродь, подстрелють! -
«А рука у кондуктора тяжёлая - отметил я. - Вон, чуть рукав не оторвал, когда дёрнул на себя, утаскивая шпака с линии огня. Но где всё же Бурхардт? Коробка, завёрнутая в арабскую полосатую бумазею, та, в которой содержаться оставшиеся листы металлической картотеки, - вон она на полу, и Евсеин как раз зацепил её носком туфли и упорно двигает поближе к себе. Куда немца дели?!»
Последнюю фразу я, видимо, выкрикнул вслух, потому что кондуктор ответил - не забывая, впрочем, в промежутках между фразами, постреливать за угол. Речь его обильно уснащалась специфическими флотскими выражениями.
- Когда эти …. (бах!) якорь им в…. , начали в нас…., (бах! бах!) - так ихнее благородие господин учёный, за каким-то …. (бах!) в энту дыру, из которой мы вылезли и….. (бах! бах!) А потом - все, ни… (бах!) не видал! (клац!)
Вместе с мыслью у Кондрат Филимоныча закончились патроны в барабане, так что под занавес монолога он звучно переломил свой «Смит-и-вессон» пополам и принялся торопливо набивать каморы барабана жёлтыми бочонками патронов. Я, вспомнив о нагане в руке, присел на корточки и, слегка высунувшись из-за угла нашарил острым красным лучом целеуказателя одну из фигур. Над головой дважды взвизгнуло, но стрелок рассчитывал на стоящую в полный рост мишень. Наган два раза подряд глухо кашлянул, и первый из нападавших повалился вперёд, переломившись в пояснице. Я не целясь, наугад, один за другим, выпустил оставшиеся патроны и отшатнулся, уступая место кондуктору. Подземное сражение явно переходило в позиционную фазу.
«А если у них найдётся граната… впрочем, гранат здесь нет, разве что динамитная шашка, - тогда нам тут всем крышка. Обрежут шнур покороче, запалят и швырнут по коридору. И плевать, что осколков не будет - нас одной взрывной волной оприходует, как карасей в пруду. Надо предупредить кондуктора, чтобы не подпускал ближе, чем на…
Грохнуло, ухнуло, тряхануло, я полетел с ног. С потолка посыпалась пыль, мелкие камешки; из-за поворота, откуда вели в нашу сторону беспорядочный огонь, выхлестнуло облако пыли. Слышались невнятные возгласы. Кондрат Филимоныч, отплёвываясь от пыли матерился, ожесточённо тёр кулаком глаза, воля перед собой револьвером. Евсеин вдруг повалился на колени и принялся судорожно хватать разбросанные футляры и коробки; нахватав, сколько смог, он так же, не разгибаясь, на четвереньках, пополз вдаль по коридору.
Я, наконец очнулся и тоже принялся хватать оставшиеся на полу свёртки. Кондуктор, прочистивший зенки, выпустил в клубящуюся муть оставшиеся четыре патрона и снова клацнул металлом - перезаряжался. Я, не глядя, сунул ему свой наган» и с криком «прикрывай!» Кинулся по коридору вслед за улепётывающим на четырёх костях Евсеину. Свёртки всё так и норовили вывалиться; тот, что я зажал под правим локтем, предательски выскальзывал. «Вот-вот упадёт», - мелькнуло где-то на краю сознания. Сзади доносились стрельба, топот и чёрная брань - Кондуктор исправно играл роль сражающегося авангарда. Судя по тому, что ответных выстрелов пока не было слышно, противник то ли проводил перегруппировку, то ли был истреблён непонятным взрывом.
Евсеин ждал меня у лестницы, ведущей наверх, во внутренний дворик. Лицо его напоминало то ли глиняную маску, то ли барельеф из пористого известняка - на потную кожу налип толстый слой серовато-жёлтой пыли, и теперь она трескалась морщинами и кое-где даже отваливалась пластами - в такт глубоким, судорожным вдохам доцента.
- Бурхардт… - прокашлял он. - У него был заряд динамита в нижней камере, той из которой начинается коридор к Библиотеке. Он сам мне как-то показывал - там пудов тридцать, не меньше…»
Я мысленно ахнул. Тридцать пудов динамита? Это же… позвольте, почти полтонны взрывчатки! Остаётся только удивляться, как не рухнули стены верхнего лабиринта! Да, наверняка наверху, во дворце немало чашек побило да окон повылетало. Но позвольте, зачем же…?»
-Он больше всего боялся, что кто-то вот так, случайно, узнает про Библиотеку. - ответил на мой незаданный вопрос доцент. И особенно опасался, что это будут англичане. А потому - кроме обычного фитиля, приспособил там кислотный взрыватель, как у бомбистов. Это сели кто вздумает вытаскивать динамитные шашки, чтобы сразу… вот, наверное, и не рассчитал, или рука дрогнула…»
«Полтонны динамита, - билось в голове. - Нижняя зала обрушилась наверняка, да и лестница, пожалуй, тоже. Порода, в которой устроен лабиринт - мягкий грунт, иначе зачем было выкладывать стены каменными блоками? В любом случае, теперь, для того, чтобы добраться до тоннеля, ведущего в библиотеке, надо сносить дворец… Да, Бурхардт всё точно рассчитал! Управитель дворца наверняка был в курсе, что в «мастерских» профессора хранится взрывчатка - так что взрыв спишут на неосторожность, несчастный случай и копать не станут - зачем? Все уверены, что главные ценности коллекции - наверху, во дворце, и не пострадали, а тревожить могилы, в которые теперь превратился лабиринт, у мусульман не принято. Да, Библиотека теперь надёжно скрыта от постороннего любопытства - и, вместе с тем, вовсе не погибла, и остаётся вполне доступна, стоит лишь изыскать должные средства. Например - взять штурмом Александрию, предварительно утопив на рейде английские стационеры*...»
Эту мысль я додумывал, уже карабкаясь вверх по лестнице. К счастью, тона была пологой и достаточно широкой, иначе я вряд ли преодолел ее - с рассыпающейся, хотя и не тяжёлой ношей. По внутреннему дворику вспугнутыми курицами носились слуги, и мы вовремя разглядели среди них тёмные сюртуки - точно в такие были одеты те, чьи тела, вероятно, теперь похоронены под многометровой толщей завала.»

#* Стационер — военный корабль, постоянно находящийся на стоянке в каком-либо иностранном порту или на службе в определенном районе.
***
Под ногами ощутимо дрогнуло. Сабуров озадаченно посмотрел на урядника. Тот пожал плечами, почесал в затылке и принялся озираться.
Площадь перед дворцом хедива тонула в темноте. Ночи здесь - не чета петербургским или московским; темнота наваливается сразу, вдруг, накрывая город угольно-чёрным пологом, и лишь жемчужная россыпь звёзд на небе отражает огни жилищ. Сегодня, как назло, новолуние - тьма, хоть глаз выколи. Александрия - это вам не европейский город; с первыми признаками темноты арабское население тараканами заползает в свои щели - до рассвета, до утреннего призыва муэдзина. И только поблёскивают наконечники пик у дворцовой стражи.
«Вот интересно, - лениво думал поручик, - они тут так с одними пиками да тесаками и стоят? На первый взгляд у стражей дворца не было даже столь любимых арабами длинных капсюльных пистолей, обыкновенно засовываемых за кушак; лишь один из стражников красовался с ружьём то ли персидской, то ли индийской работы - с длиннющим стволом и причудливо выгнутым прикладом, выложенным перламутром так, что из-под него не было видно дерева. Ружьё было, несомненно, кремнёвое - проходя мимо стража, Сабуров покосился на это грозное оружие и теперь испытывал большие сомнения - а можно ли из него вообще выстрелить?
Во всяком случае, сейчас ружьё стояло рядом с пиками стражников, прислонённый к стене, а его владелец азартно вскрикивая, швырял на пристроенную тут же, на камнях мостовой дощечку, костяшки - играл в какую-то игру.
Поручик с казаками наблюдал это увлекательное зрелище уже полчаса - за это время лишь раз один из стражей спохватился, взвалил на плечо пику и лениво прошёлся до угла ограды и обратно. На чужаков он е обращал совершенно никакого внимания - примелькались. Остальные стражники были в этот момент заняты - видимо, кто-то из них попытался смухлевать, и теперь двое, включая владельца ружья, азартно мутузили друг друга, катаясь в пыли. Остальные стояли вокруг и, похоже, давали советы. Происходило всё это как-то вяло, без приличествующего случаю энтузиазма - видимо и пост, и игра, и даже непрерывные склоки успели смертельно надоесть стражникам. И даже когда землю тряхнуло, да так, что она ощутимо поддала Сабурову в пятки, арабы не оторвались от своего увлекательного занятия - они как раз закончили драку, и теперь ползали в пыли, собирая раскатившиеся костяшки своей игры. Владелец изукрашенного ружья, пострадавший более других, сидел в стороне и разматывал кушак, собираясь оценить ущерб, нанесенный в драке своему и без того жалкому наряду.
Так что, когда из небольшой калитки, шагах в пятидесяти от главных ворот дворца кубарем выкатились сначала Семёнов, за ним ошалелый Евсеин, нагруженный какими-то свёртками, а последним - вооружённый сразу двумя револьверами кондуктор, - это событие поначалу прошло для охраны незамеченным. И лишь когда унтер, пробежав с десяток шагов остановился, повернулся и принялся с двух рук палить по каким-то невнятным фигурам, возникшим на фоне всё той же калитки - бдительные стражи всполошились и принялись расхватывать своё воинское имущество. От калитки, со стороны тёмных фигур, засверкали вспышки ответных выстрелов, но к перестрелке уже присоединились казаки и поручик. Сабуров, торопливо опустошая барабан в сторону незнакомцев, краем глаза заметил, что воинские приготовления стражников потерпели полнейшее фиаско: все пятеро стояли у стены, понуро опустив головы; пики и приметное ружьё валялись в пыли, а перед хедивовыми вояками горой высился казачий урядник, многозначительно покачивая огромным «Смит-и-Вессоном».
Стрельба стихла; попали в кого-нибудь или нет, сказать было сложно. Тёмные незнакомцы, видимо, оценив численное преимущество и огневое превосходство противника рассосались в разные стороны, не было никаких препятствий для организованного отступления - что и было проделано в полнейшем порядке и без излишней суеты. Урядник напоследок беззлобно, для порядку, заехал в ухо владельцу инкрустированного самопала - тот полетел кубарем в пыль, окончательно приведя своё платье в плачевный вид, - пнул ногой сваленные в кучу пики с саблями и потрусил вслед за остальными русскими, настороженно оглядываясь - из темноты в спины отступающим вполне могли прилететь ещё револьверные пули.
***
- Скорее, вашбродь, скорее! Щас из ентого осиного гнезда, дворец который, османы полезут, тут-то нам амба и настанет! А то и англичашка набежит! Они хоть и хрестьянскому богу молятся, на всё одно хрен редьки не слаще - наивреднейшая на свете нация!
Олег Иванович остановился, и опёрся рукой на стену, переводя дух. Сил больше не было. Сумасшедший бег по кварталам Александрии закончился на задворках пакгаузов порта. Ни к консулу, ни в посольский особняк идти не решились - как только стало ясно, что шум, поднятый у дворца хедива стихать не собирается, а наоборот, подобно пожару, захватывает квартал за кварталом, было решено до времени спрятаться в местечке поукромнее. Кондуктор Кондрат Филимоныч прав на все сто - англичане, конечно, не преминут воспользоваться случаем и обвинить и самого Семёнова и его спутников в нарушении общественного порядка, а о и в чём-нибудь похуже. Египетские чиновники ходили у британской администрации на коротком поводке, так что можно было ожидать любой пакости - вплоть до обвинения в свтятотастве или убийстве. Долго ли найти труп какого-нибудь бродяги и, понаделав в нём дырок от пуль соответствующего калибра, предъявить в качестве доказательства бесчинств русских путешественников?
Единственное, что удалось сделать - это отправить в особняк одного из казачков со строгим наказом Антипу - бросив всё, перетаскивать имущество экспедиции к консулу.
Причём - не к русскому консулу, возле резиденции которого их, вне всяких сомнений уже поджидают, а к германскому. Спасибо покойнику Бурхардту - он успел еще в «библиотечном» подземелье черкнуть на листке бумаги несколько слов - как раз на подобный случай. Отношения между подданными королевы Виктории и кайзера Вильгельма I-го колебались от некоторой натянутости до острой неприязни, так что русские вполне могли рассчитывать на содействие немецких дипломатов. Тем более, что дело касалось только имущества экспедиции - испытывать судьбу и самим просить убежища они не рискнули.
Оставался вопрос - как теперь выбираться из Александрии? Немецкий пакетбот до Адена должен был отправляться только послезавтра; протянуть более полутора суток, скрываясь по александрийским трущобам - нечего и думать. Правда, за это время отходили ещё четыре парохода, и из них два - как раз в нужном направлении, но все они следовали под английскими флагами. Подниматься на их борт - проще уж пойти и прямо сейчас сдаться английской администрации.
Имелся единственный вариант - какая-нибудь местная посудина, рыбацкий или каботажный парусник, а то и вовсе фелюка с арабским экипажем. Если повезёт найти подходящее судно - неважно, куда оно направляется, лишь бы вырваться из Александрии, из-под тяжкой лапы британского льва, - то дальше уже можно будет думать о том, чтобы найти пароход, идущий в нужном направлении. Задержка, кончено; но уж лучше потерять неделю-другую, чем надолго осесть в египетской тюрьме. Насчёт способности российского консула оказать помощь соотечественникам после такого скандала, ни Семёнов ни поручик Садыков не испытывали ни малейших иллюзий.
Стрелки на часах показывали уже третий час пополуночи; крики и пальба в Старом Городе постепенно стихли, однако патрулей на улицах не стало меньше - причём теперь это были в-основном не египетские стражники, а шотландцы в клетчатых килтах, красных куртках и смешными пилотками-гленгарри на рыжих головах. Вот с этими шутить категорически не рекомендовалось; даже кондуктор отзывался о «юбочниках» с плохо скрываемой злобой и уважением - уж чего-чего,а драк по кабакам с шотландскими стрелками он за свою морскую службу повидал немало.
До утра было решено пересидеть здесь, в старом, полуразвалившемся пакгаузе. К тому времени должен будет вернуться казак, посланный за Антипом, глядишь - и что-нибудь и образуется.
Однако же Антип появился куда раньше, чем его ожидали - и отнюдь не в сопровождении одного лишь забайкальца.
- Ваше благородие, господин Семёнов! Вас тут дамочка спрашивает, с энтой, как её… «Леопольдины». Ну, помните, яхта, возле которой наша «Одесса» приткнулась? Они нас со Степаном на улице повстречали, когда мы к немецкому послу багаж волокли - и сразу же завернули к себе на яхту, в порт. Мы со Степаном поначалу думали её послать куды подале, так дамочка заявила, что ежели мы сейчас её не послушаем - то она сдаст нас этим.. в юбках. А то и вовсе стражникам османским! Вот нам и пришлось, уж не обессудьте, вашбродь! Степан-то на пирсе, с барахлишком остался, ну а я - сюды, к вам побёг…
Степаном звали забайкальца, посланного в помощь Антипу.
-…чтобы, значить, дамочку енту сопроводить, а то не приведи Господь чего приключится. Она ж малахольная - а ну как и правда османов покличет?
Услыхав доклад отставного улана, Олег Иванович опешил. По всему выходило, что они попались - имущество экспедиции, вместо того, чтобы попасть в безопасные закрома немецкого консула, валялся на где то в порту, на пирсе, а их единственное убежище было напрочь раскрыто. И - кем? Семёнов в сердцах сплюнул под ноги. Поручик сочувственно посмотрел на начальника экспедиции - вот уж действительно, принесла нелёгкая эту бельгийско-подданную с её яхтой!
***
Привет тебе друг мой Картошкин! Со времени моего последнего письма прошло каких-то несколько дней, а событий в этот краткий промежуток времени поместилось столько, что мне порой самому не верится, что всё, происходящее с нами - реальность. Для начала - из солидной, хотя и малочисленной экспедиции военно-топографического ведомства Российской Империи мы превратились в разбойников, которых ищут по всему Египту и британским владениям с собаками и полицейскими. Ну, насчёт собак я, положим, преувеличил, поскольку не придумано ещё породы, способной отыскать след дичи на море, но насчёт всего остального - чистейшая правда; из славного города Александрии мы бежали с висящей у нас на спинах погоней, и, как пишут авторы авантюрных романов, «мы ощущали на своих затылках горячее дыхание преследователей». Ну, до дыхания-то может и не дошло - но тем не менее, нам пришлось пережить несколько весьма и весьма тревожных часов. Сначала прячась, подобно воришкам, по лабазам да сараям славного города Александрии, а потом - пробираясь в порт, где на наше счастье нашлась добрая христианская душа, протянувшая нам руку помощи.
Признаться, я и по сей день прибываю в некотором недоумении - конечно, неприятности ожидались, но чтобы нас стали убивать, вот так, в первый же день, без предупреждения? Хотя, если задуматься, то чего же ещё мы могли ожидать - коли связались с такими роковыми тайнами? Прости, дружище, что не посвящаю тебя в подробности - но материя эта чересчур деликатна, чтобы доверять её бумаге. К тому же, я отнюдь не уверен, что и сам хорошенько осведомлён - вокруг нашего начальника экспедиции, господина Семёнова постоянно обнаруживаются преудивительнейшие обстоятельства, да такие, что впору за голову хвататься…
Мы покинули город Птолемеев и Юлия Цезаря на борту яхты «Леопольлина». Покинули, оставив в зубах преследователей клоки шерсти - во время перестрелки у дворца хедива ранен навылет в мякоть руки один из забайкальцев. К тому же, тяжким грузом лежат на нас манускрипты, взятые в Библиотеке - отправлять их в германское консульство мы не рискнули, вот и приходится теперь тащить драгоценные документы неизвестно куда. Возле ящика, в которые они упакованы с величайшей тщательностью, день и ночь дежурит вооружённый часовой - обыкновенно, кто-то из казачков или кондуктор. Ночами на пост становится раненый забайкалец - рука на перевязи не мешает станичнику ловко обходиться с револьвером, а боль в простреленной руке гарантирует бессонницу.
Так вот, о яхте. Это парусно-паровое судёнышко принадлежит некоей Берте Шамплотрейн, подданной бельгийской короны, французской гражданке, жительнице Североамериканских соединённых Штатов и Бог знает ещё каких стран.
В данный момент за кормой яхты полощется бельгийский штандарт; признаться, у меня душа уходила в пятки, когда наша скорлупка проходила мимо высокого борта британского броненосца «Бенбоу»: мы во всякую секунду ожидали оклика, гудка, предупредительного выстрела под форштевень. Но всё обошлось - «Леопольдина белой тенью скользнула в створ прохода на внешний рейд и растворилась в просторах Твердиземного Окияна. Если англичане и догадались о том, куда мы делись, то они не приняли никаких мер к розыску: во всяком случае, английский крейсер «Акилез», несущий стационерную службу в Порт Саиде, куда мы и прибыли всего через сутки, не проявил к нам ни малейшего интереса. Яхта благополучно миновала Суэцкий канал, и теперь вокруг нас раскинулись воды моря Красного, отделяющего, как тебе, надеюсь, известно, африканский континент от Аравийского полуострова - славного арабскими шейхами, Чёрным камнем Каабы и верблюдами. На мой взгляд, более никаких достопримечательностей в этом унылом краю нет - разве что неимоверное количество песка да горячий ветер, который с завидным постоянством дует со стороны Аравийских пустынь, окутывая простор морской желтовато-серым пыльным маревом.
Жара ужасная; май перевалил за середину, и находиться на палубе вне спасительной тени полосатого тента решительно невозможно. Даже морские зефиры не спасают от палящего солнца и духоты - напитанные, как я только что упомянул, аравийской пылью, они покрывают серым налётом любую подходящую поверхность, скрипят песком на зубах и вообще, заставляют вспомнить о туркестанских солончаковых пустошах, по которому твой покорный слуга немало побродил во времена оны.
Белых проплешин соли здесь, правда, нет; вместо них по обе стороны от нашей хрупкой палубы сияет жидкой ртутью гладь моря. То там, то здесь она испятнана коричневыми и белыми лоскутками парусов - даже на Волге, вблизи Нижнего в дни ярмарки, я не видел такого количества лодок, лодчонок, фелюк и бог знает ещё каких посудин. Некоторые их них, кажется, бултыхаются в этих водах со времён самого Синдбада Морехода.
«Леопольдина» прорезает это морское «многолюдье» подобно великосветской даме, оказавшейся случайно на запруженной нищими папетри. То и дело за нами пристраивается какая-то местная лодчонка; с неё кричат, машут руками и какими-то тряпками. Мы не останавливаемся - по уверениям капитана яхты, это с одинаковым успехом могут оказаться и местные торговцы жемчугом (предлагающие свой товар по совершено бросовым ценам) и пираты, которые не переводятся на берегах Красного моря, несмотря на присутствие в этих водах британского военного флага.
Но я отвлёкся; пора, видимо, внести ясность и насчёт яхты, но борту которой мы совершаем это плавание, и насчёт её очаровательной хозяйки.
Я, как тебе это, надеюсь, известно, не склонен, очертя голову бросаться за всяким симпатичным личиком и газовым шарфом, что мелькнут на горизонте. Тем более - в Кинешме меня ожидает невеста, и я, подобно всякому благонамеренному и благовоспитанному человеку, намерен хранить ей верность - в том числе и в помыслах, как учат нас отцы церкви. Но, признаться, и у меня дрогнуло сердце, когда я впервые увидел мадемуазель Берту, как она сидит на корме «Леопольдины» в своём плетёном кресле из лозы ротанга с книгой в руке, прикрываясь от палящего аравийского солнца легкомысленной шляпкой с белыми лентами.
Красота этой женщины почти совершенна; в отличие от чопорных англичанок, так же часто путешествующих на собственных яхтах, мадемуазель Берта проста в общении и на редкость душевна. Родом она то ли из Марселя, то ли вовсе из Неаполя; во всяком случае, итальянская кровь вполне ощущаются если не во внешности, то во всяком случае, в её темпераменте. Поначалу мы с господином Семёновым (если ты не забыл -= это начальник нашей экспедиции, личность во всех смыслах крайне примечательная) принял её за уроженку Южной Америки, но впоследствии оказалось что она даже не бывала в тех краях. Мадемуазель Берта - дочь довольно известного французского банкира; папаша с головой погружён то ли в мало понятные простому смертному понятные биржевые игры, то ли в расчёты, связанные с бесконечным бракоразводным процессом. Дочка тем временем, не сидит без дела - оказывается, мадемуазель Берта полтора года назад закончила факультет древней истории Берлинского Университета и теперь совершает плавание, в поисках объекта для собственной программы исследования древней жизни, которую уже обещал профинансировать её папаша. Услыхав о нашем интересе к вопросам египетских и прочих древностей, сия девица пришла в восторг и непременно пожелала составить нам компанию в путешествии. Надо, однако, признать, что это приняло формы не вполне обычные даже для современной девицы, пусть и со столь экзотическими увлечениями: мамзель Берта (как называют её меж собой забайкальцы) узнала о нашей экспедиции от немецкого консула, у которого ей случилось отобедать в день несчастного происшествия в подземельё хедивовой резиденции. Услышав о русских, прибывших в Александрию ради каких-то загадочных «раскопок» она немедленно решилась разыскать из и убедить принять ее в общество; поиски, как тебе уже понятно, завершились на пыльных задворках Александрийского порта, где вместо компании респектабельных петербургских учёных перед ней предстала шайка мрачных, вооружённых револьверами разбойников, только что поставившего с ног на голову всю Александрию - и разыскиваемую за это и местной полицией и даже голоногими стрелками Её Величества королевы Виктории.
К чести девицы Шамплотрейн надо признать - эти коллизии никак не поколебали её решимости присоединиться к нашей партии. Подробно расспросив нас с господином Семёновым о дальнейших планах, она живо взяла дело в свои очаровательные и, признаюсь, весьма умелые ручки. Вынужден признать - мадемуазель Берта, сообразив, что деться нам некуда, буквально припёрла руководство экспедиции к стенке, да так ловко, что я уже стал задумываться о злодейском предложении урядника - «тюкнуть енту вертихвостку по башке, да и спустить с пирса под сваи, пока чего худого не приключилось».
Разумеется, я шучу - ведь не заподозришь же ты всерьез меня, своего друга, в намерениях нанести какой-либо вред слабой женщине, да ещё и столь очаровательной? Так или иначе, ещё до рассвета всё имущество экспедиции и всё её члены оказались на борту «Леопольдины». Мадемуазель Берта пришла в восторг, услыхав что наш дальнейший путь лежит в направлении Занзибара; её, оказывается, давно привлекали древние христианские святыни Абиссинии, а для этого всё равно придётся пройти Суэцким каналом и миновать Красное Море - так почему бы заодно не оказать услугу русским археологам, попавшим в непростую ситуацию? Матушка мадемуазель Берты (та самая, чьё имя фигурирует в упомянутом уже мною бракоразводном процессе её отца-банкира), оказывается, состоит в отдалённом родстве с бельгийской королевской фамилией. Нынешний король-маклер Леопольд 2-й, таким образом, приходится нашей очаровательной хозяйке то ли внучатым племянником, то ли троюродным дядей по материнской линии, то ли «шурином собаки его дворника» - как говорят в Первопрестольной. Так или иначе, мадемуазель Берта не испытывает особого пиетета к британской короне, полагая англичан слишком бесцеремонными по отношению к её стране - и, в силу одного этого, весьма довольна перспективой натянуть нос гордым бриттам. В общем, условлено, что «Леопольдина» доставит нас в Занзибар, а далее отправится по своим делам; хотя, судя по расспросам, которыми постоянно одолевает нас очаровательная владелица яхты, я всё более проникаюсь уверенностью, что в Занзибаре наше знакомство с этой особой отнюдь не закончится…
Писано 16-го мая, сего,1887-го года, на борту яхты «Леопольдина» в Красном море.

+2

125

Глава десятая

Когда прогонит ветер тишину,
Когда по ветру вытянутся флаги,
Взлетит звенящий корпус на волну,
И стаксели упруго выгнут штаги,
Забудь береговую суету —
Теперь за руль и парус ты в ответе.
Тебя поднял в ладонях на лету
Проснувшийся июньским утром ветер.
В. Крапивин

После окончания переводных испытаний, которые проводили в конце апреля, кадеты 5-й роты разъехались по домам; это лето, как и следующее, еще было домашним, тогда как потом и до самого выпуска предстояло летние месяцы в плавании на отряде судов Морского Училища.
Оставшись без однокашников, Николка с Ваней не унывали. Май прошёл в хлопотах с последним выпуском «Особых офицерских курсов, ярко мелькнули на фоне общей рутины поездка в Красное село и встреча с друзьями из московских «волчат». Посетовав, что не выйдет поучаствовать в назначенных на июнь показательных манёврах, ребята выговорили у училищного начальства разрешение провести в лагерях остаток мая - и на три дня, когда Петербург накрыла необычайная для северного июня удушливая жара, собрались и уехали в Москву.
Первопрестольная встретила новопроизведённых гардемаринов (на этот раз пришлось надеть мундиры и даже нацепить палаши) купеческим гамом и пёстрой сутолокой площадей и бульваров. Дел было море, а времени - всего ничего; зайдя на Гороховскую, где попечительством императрицы сооружалась в память погибших в мартовских боях «волчатах», часовенка, мальчики уехали на Спасоглинищевский. Овчинниковы в этом году выехали на дачу необычайно рано, а вот постоянные их соседи, Выбеговы, только собирались отбыть в Перловку. Николку с Ваней приняли радушно - после ужасных весенних событий, после гибели Серёжи, мальчики стали в доме своими. Варенька стала сама не своя от радости - втроём они допоздна гуляли по бульварам, зашли в кофейню «Жоржа». Ваня вспомнил ту, самую первую встречу с девочкой и забавную сцену, приключившуюся из-за стычки с ревнителем гимназической дисциплины, латинистом по прозвищу «Вика-глист». Девочка как раз посетовала на то, что педагог не зайдёт в кофейню прямо сейчас - очень уж хотелось ей посмотреть, посмеет ли тот делать ей замечания в присутствии двух гардемаринов, при палашах и медалях! Но занятия в женской гимназии уже почти месяц, как закончилась, воспитанницы разъехались по родственникам - так что Варе не перед кем было покрасоваться.
После посещения кофейни Николка уехал на Каланчёвку, на Ярославский вокзал, а Иван всё время, до самого вечера, провёл в обществе Вареньки. О чём они там говорили - умолчим, но только на следующий день девочка была необычайно весела, мурлыкала под нос какие-то мелодии и одолевала дядю, путейского инженера Выбегова расспросами - а не собираются ли его переводить в Петербург?
Однако же всё хорошее когда-нибудь да заканчивается; закончился и майский отдых. Воспитанники специальных классов Морского училища отбыли в Кронштадт, на корабли Учебного отряда - туда же надлежало прибыть и временно произведённым гардемаринам Овчинникову и Семёнову. Парадные мундиры и палаши были укупорены в особые «морские сундучки», и новенький, ярко выкрашенный в зеленый и белый цвета колёсный пароходик «Ижора» бодро попыхивал машиной, увозя мальчиков в новому месту службы.
"Ижора" странно рыскала на курсе - пароход время от времени бросало из стороны в сторону, и в такие моменты сердце у Ивана замирало. Он не считал себя вовсе уж сухопутным человеком: в конце концов, в его активе имелись три вполне солидных плавания - сначала из Одессы в Триполи, потом по Персидскому заливу, из Басры, вокруг Аравийского полуострова, в Красное море и дальше - Суэцким каналом, в Александрию. А под конец путешествия - обратно из Египта в ту же Одессу. Тем временем, судорожные метания «Ижоры вынуждали всякий раз гадать, не произойдёт ли несчастье; спрошенный мальчиками матрос пояснил, что правая и левая машины пароходика вследствие ошибки при постройке, работают порой вразнобой, но пусть их благородия господа гардемАрины не переживают - рулевые давно привыкли к этой особенности и умеют вовремя остановить эти шалости машин.
Неву прошли; впереди была серо-свинцовая, даже в первые летние деньки какая-то блёклая гладь Маркизовой лужи, а на горизонте уже вырисовывался византийский купол Кронштадтского собора, форты и город. Захотелось есть; мальчики извлекли на свет пятикопеечную булку с варёной колбасой; Иван, для порядку поозиравшись, вытащил китайский термос с крепко настоявшимся чаем. В рюкзаке и сундучках вообще имелось множество приспособлений, не положенных гардемаринам не только Морского Училища, но и вообще кому-либо из обитателей 19-го века. Ещё больше всяких технических диковин отправилось накануне, в плотно забитых гвоздями и обтянутых просмолённой парусиной ящиках, под охраной двух неразговорчивых жандармов. Иван с Николкой провозились целую ночь, собирая оборудование и всё, что может понадобиться в летнем «гидрографическом» плавании. Груз должен был быть доставлен в Кронштадт и ожидать своего часа под надёжной охраной.
А самих мальчиков в ближайшие две недели ожидала самая обычная практика на одном из учебных судов Училища. Начальство сочло, что «особенным» воспитанникам, прежде чем заняться своими, малопонятными делами по линии Минного комитета, следует всё же приобрести какую-никакую морскую выправку - дабы не ударить в грязь лицом, оказавшись на борту настоящего военного корабля.
«Ижора» не отличалась быстротой хода - даже в сравнении с «паломничьим ковчегом», который год назад оставил Ваню с отцом в Триполи. Пароходик полз удручающе медленно, и мальчики уже стали тяготиться путешествием. Наконец, «Ижора» обогнула стенки, прошла с Среднюю гавань - путь был окончен.
Равнодушие и утомление мигом слетели с Ивана - он впервые увидел так близко военную гавань и военные корабли. То есть военные корабли ему приходилось встречать и раньше - в Красном море на пути пакетбота не раз попадались стремительные, хищные силуэты британских крейсеров; в порту Басры дымила угольной гарью немецкая канонерка, а на рейде Александрии утверждал викторианское могущество Британии броненосец "Энсон". Но те корабли Иван видел издалека, и к тому же они были ЧУЖИЕ - а эти, стоящие вдоль стенки Военной Гавани и были той самой военной морской мощью России, о которой столько говорилось им в Училище.
Мальчика повезло - «Ижора» прошлёпала своими смешными колёсами мимо ряда трёхбашеных броненосных фрегатов - «Адмирада Грейга» и «Адмирала Лазарева». Замыкал панцырную шеренгу «Пётр Великий» - первенец русского океанского броненосного флота, он нёс четыре башенный двенадцати дюймовых орудия и некоторое время заслуженно считался сильнейшим кораблём в мире. Конечно, теперь его мощь, откованная в русской броне, уступала гордым новичкам вроде того же Энсона и Бенбоу» - но и этот броненосец смотрелся грозно и величественно, пробуждая в гардемаринских слезах неведомую доселе музыку. Ваня смотрел на броненосный ряд со смешанным чувством - он помнил, что прямые потомки этих кораблей уйдут под волны в Цусимском проливе, а их внуки сгниют на корабельном кладбище в Бизерте, или будут затоплены своими же командами в Новороссийске. А тем немногим, кому удастся пережить мировую бойню и революционные штормы предстоит и ад Таллинского перехода, и стылые стоянки блокадного Ленинграда, и непрекращающаяся карусель пикировщиков в свинцовом балтийском небе…
И, как ни странно, именно этому, первому броненосцу предстоит самая долгая служба - заложенный в 1869-м году на Галерном острове, этот корабль уже учебным судном вступит в Мировую войну, потом станет плавбазой подводных лодок, и уже в 1959-м году, закончит 90-летнюю службу, будучи исключённым из списков флота как минный блокшив* Кронштадтского военного порта.

#* Бло́кшив — старое, несамоходное судно или баржа, оставленное в гавани для помещения на нём лазарета, таможенного пакгауза, тюрьмы, склада и других служб. В таком качестве блокшива могут использоваться корабли самых разных классов.

И вот теперь Ваня смотрел на этот броненосец и вспоминал другой, начинённый невероятной ядерной мощью корабль - флагман Российского флота, не сходивший в его время со страниц журналов и экранов телевизоров. Тот, другой «Пётр Великий» превосходил своей мощью все нынешние флоты на планете - и всё же он был только потомком вот этого, смешного и в то же время грозного корабля…
***
За чёрными корпусами броненосных кораблей высился лес мачт отряда Морского училища. Я заметил, как усмехнулся мой спутник - ну еще бы, парусная архаика на фоне всёй этой клёпаной брони и дымовых труб и изогнутых вентиляторов. Конечно он, подобно мне, вдоволь насмотрелся на картинки авианосцев и дредноутов и представляет себе, как малы и слабы перед ними эти броненосные фрегаты, но истинных масштабов по настоящему современных боевых кораблей всё же не представляет. А вот мне нравятся парусники - красивая и интересная достопримечательность прежних времён, выглядящая элегантно на фоне всего этого варварского стимпанковского великолепия.
«Ижора» числилась разъездным судном Кронштадтского военного порта, так что швартовалась она неподалёку от боевых кораблей. Вместе с нами на берег сошли несколько лощёных флотских офицеров, священник (как мы узнали, назначенный на броненосец береговой обороны "Адмирал Свиридов) и десятка два матросов со своими неизменными сундучками и узелками.
Первым из корветов Морского Училища стоял «Аскольд»; на нём проходили плавательную практику гардемарины выпускного курса. За ним у пирса красовался «Варяг», к которому, с мористого борта приткнулась баржа. С неё на корвет передавали какие-то тюки и коробки. Поначалу я решил, что баржа это - нечто вроде портового судна снабжения, но впоследствии оказалось, что лоханка эта приписана к «Варягу» на постоянной основе. На этом корвете проходили практику средние специальные классы, а баржа служила своего рода плавучим «выносным классом» - на ней под командой нашего училищного астронома и главного навигатора, безраздельного хозяина обсерваторской «бочки» над парадным входом, капитаном 2-го ранга Пиленко, гардемарины по полтора месяца проходили береговые астрономические наблюдения, учились пользоваться секстантом, делать промеры глубин, а так же изучали и вовсе загадочные дисциплины вроде «мензульной съёмки берега» или «ведения хронометрического журнала».
К чему я уделяю «астрономической» барже столько внимания? А к тому, что именно на ней нам с Николом и предстояло, оказывается, провести ближайшие две недели. Начальство, вняв просьбе Никонова, сочло что в будущих «гидрографических работах» кадетам Семёнову и Овчинникову более всего пригодятся именно эти навыки - вот и упекло нас на эту несамоходную посудину. В результате мы провели на ней всё время, отведённое нам для приобретения «корабельной сноровки».
Уже назавтра баржу прицепили на буксир и вместе с нами (я, Николка и полдесятка гардемаринов среднего специального класса, недоумённо косившихся на таких странных попутчиков) близ острова Германшер на рейде Твермине.
Надо признать - не мы оказались самой большой диковинкой на борту. Кроме нас в группу, назначенную в первую смену береговых астрономических наблюдений, попал ни кто иной, как великий князь Георгий - средний сын царствующего императора, младший брат Ники - будущего Николая Второго. От отца я уже успел узнать, что в той, нашей истории Георгий страдал слабыми лёгкими и в итоге умер от туберкулёза. Маяться ему предстоит ещё 11 лет - вернее, предстояло бы, если бы дядя Сакар, доктор Каретников не предпринял кое-каких мер. Он и сейчас занят разработкой общедоступного лекарства о туберкулёза из местных ингредиентов; но Георгия он лечил нашими антибиотиками, средствами, вывезенными из 21-го века. Перед такой «большой пушкой» местные микробы, не закалённые полувековой борьбой с лекарственной химией не устояли, и уже к концу апреля врачи не только констатировали полное выздоровление, но и разрешили Георгию принять участие в морской практике училища. Вообще-то малый он был не промах - с детства увлекался стрельбой и рыбалкой, и, если бы не чахотка - вполне мог бы сделать карьеру во флоте. Причём отнюдь не «номинальную», какая ждёт любого из царских отпрысков - второй сын Александра похоже, по настоящему любил море и мечтал связать с ним жизнь.
И в этом тоже, как оказалось, имелся хитроумный расчёт. Дело в том, что в реальной истории венценосные родители отправили Георгия в 1888-м году в длительное морское путешествие, конечной точкой которого должна была стать Япония. Мария Фёдоровна надеялась, что солнце и морской воздух пойдут сыну на пользу. Однако примерно на полпути, в Бомбее, с Георгием случился приступ, и он был вынужден вернуться обратно. Николай продолжил путешествие без брата, чуть не получив в итоге саблей по голове от спятившего японского городового*.

#* Инцидент в Оцу — покушение на жизнь цесаревича Николая Александровича в 1891 года. Полицейский Цуда Сандзо кинулся к коляске, в которой рикша вёз Николая, и успел нанести цесаревичу несколько ран мечом.

А в этой истории, которая уже - и это очевидно! - постепенно стала сворачивать с накатанной колеи, Александра убедили избавить второго сына от всех прелестей домашнего обучения и отдать в Морское училище. Георгий с детства был и сильнее и здоровее старшего Ники - и теперь, избавившись от чахоточных позывов, быстро набирал физическую форму. И не только физическую - молодой человек с упоением погрузился в учёбу, в компанию сверстников, в их повседневные дела и заботы. И хотя от некоего «особого отношения» к гардемарину Георгию Романову деться было некуда, это всё же было не сравнить со строгой гатчинской чопорностью, в которой он рос до сих пор.
Спорить готов, что в уговорах этих не обошлось без участия Корфа и хитроумного доктора Каретникова. А что? Шутки шутками - а не решил ли наш эскулап сыграть в собственную «попаданческую» игру, делая ставку не на Николая, а на Георгия, как на будущего наследника престола? Вот уж не удивлюсь…. Впрочем, об этом сейчас и думать рано - император совсем не стар, находится в прекрасной физической форме. Железнодорожной катастрофы на станции Борки и проистекшей вследствие полученных травм заболевания почек, даст Бог, удастся избежать - так что Самодержцу ещё царствовать и царствовать. Чем это обернётся для новой истории Российской Империи - гадать не возьмусь, но уж таких глупостей, как в нашей истории, хочется верить, не случится. Недаром Д.О.П. работает день и ночь, и Государь, по слухам, проводит в ведомстве Корфа куда больше времени, чем в своей любимой Гатчине.
Но вернёмся к Георгию. Еще в Петербурге, за день до отправления, нас пригласил к себе дядя Макар - ну, доктор Каретников, - и под большим секретом, поведал, что нам предстоит проходить морскую практику вместе с Георгием. Сын государя старше нас на два года и учится уже в первом специальном классе; и вот, пользуясь тем, что и мы очень вовремя оказались в той же практической группе, что и он (Три раза ха! Вовремя! Так я и поверил в это совпадение!) Он, Каретников, передаёт нам личную просьбу Государя - ознакомить его сына с тем, что предстоит России в последующие 130 лет. Точнее - МОЖЕТ предстоять - и при том не скрывать от него никаких, даже самых шокирующих подробностей. Для этого Андрей Макарыч подготовил жёсткий диск с целой подборкой художественных и документальных фильмов - наша роль сводилась к тому, чтобы продемонстрировать всё это Георгию, и, когда потребуется - дать объяснения. Я наскоро проглядел оглавление каталога - мама дорогая, одних полнометражных фильмов более трёх десятков, не считая нескольких сериалов вроде «Семнадцати мгновений весны» и «Адъютанта его превосходительства». Это что ж, нам бросать сон, что ли? Потому что ни учёбу, ни, тем более, работу с Никоновым нам, разумеется, никто бросить не позволит.
Оказывается, учтено и это. Георгий, мало того, что проведёт с нами две недели училищной морской практики, так ещё и будет сопровождать в наших дальнейших занятиях - на борту канонерской лодки «»Дождь». Вступив в строй семь лет назад, эта боевая единица уже успела «отличиться» - при переходе из Выборга в Гельсингфорс (если кто не в курсе, так до революции именовали Хельсинки), канонерка запоролась на камни - и не где нибудь, а прямо на Транзундском рейде, где предстоит встать на летнюю стоянку нашей «обсервационной» барже. Канлодка получила пробоину в днище и затонула; через три дня ее подняли, подлатали и снова вернули в строй. Небольшой этот кораблик более всего напоминает то ли баржу, то ли землечерпалку, на которую по недосмотру строителей воткнули пушку калибром аж в 10 дюймов. В итоге получилось нечто вроде плавучей самоходки, типа «штуга» или шустрой английской "Алекто"*, на которых я вдоволь порассекал в "Мире танков". Сходство стало ещё сильнее, когда выяснилось, что и назначение у канонерки почти такое же - борьба с вражескими (скорее всего - английскими) броненосцами, рискнувшими сунуться на мелководья Финского залива. Этдакое ПБ-САУ, где "ПБ" - это "противо-броненосное".

#* StuG III — средняя немецкая САУ класса штурмовых орудий времён Второй мировой войны на базе танка PzKpfw III. «Алекто» (Alecto) — экспериментальная английская САУ времён Второй мировой войны с гаубицей в открытой рубке.

Увидев в первый раз это творение сумрачного российского гения, я усомнился - а не развалится ли оно после десятка-другого выстрелов? Остаётся только надеяться, что предстоящие нам гидрографические исследования и эксперименты с минными постановками не подразумевают очень уж частой пальбы.
Да, забыл сказать - на корме у канлодки смонтирован ново-изобретенный девайс - минные рельсы. Предполагается брать на борт дюжину шаровых мин новой конструкции - негусто, что и говорить. Чтобы хранить мины, а так же прочее потребное для минных опытов оборудование, канонерке придан финский пароход «Вайткуле» - я сразу же вспомнил латвийскую певицу, которую порой ностальгически слушает отец.
Впрочем, довольно, пожалуй, о минах и канлодках - до них нам - мне, Николу и примкнувшему к нам Георгию Александровичу, - предстоит ещё дожить. А пока - проси-прощай город Кронштадт, здравствуй, берег финский! Хоть и не нужен ты нам особо, а повстречаться придётся - с начальством не поспоришь.
Итак - к вечеру мы пришли в назначенное для стоянки место,и тут же было составлено расписание, по которому нам предстоит жить последующие две недели. С половины девятого утра до десяти тридцати , а потом с двух пополудни и до пяти тридцати назначены занятия по практике морского дела. Самым главным занятием тут являются гребля и управление парусами на ялах-шестёрках. Шлюпочному делу уделено по несколько часов ежедневно; кроме того, сразу после подъёма флага нас, вместо гимнастики, гоняют по так называемой «капитанской петле - вокруг баржи и до бакена, обозначавшего границу каменистой отмели, на которую и напоролся в своё время бедолага "Дождь". Отмель тянется с северо-востока - то есть, простите, норд-оста, защищая вход в бухту. Всякий раз эта утренняя разминка превращается в своего рода гонки, поскольку каждая из шестёрок стремится первой обогнуть буй и вернуться к барже.
Нашим товарищам, находившимся в это время на корветах, доставались ещё и занятия по рангоуту; они карабкаются по вантам, спускают и поднимают брам-стеньги, брам-реи, а так же упражняются в постановке и уборке парусов. Но наша баржа не несёт рангоута, а потому время это отводится шлюпочной практике, вязанию узлов и прочим необходимым в морском деле вещам. Все остальное занимают астрономические и навигационные науки; кроме того, каждый день, во время выходов на шлюпках мы непременно практикуемся в промерах глубин и нанесении на карту полученных результатов.
Что ж, нельзя пожаловаться, что время, проведённое на учебной барже будет потрачено без пользы. Морская практика - вещь безусловно полезная, да и гребля прекраснейшим образом приводит в порядок и мускулатуру и дыхалку. К тому же я не поленился и отыскал в наших информационных завалах электронные версии лоций и навигационных карт по Транзунскому рейду, намереваясь заранее освоить методику сравнения - по современным нам данным и промерам, сделанным здесь, в 1887-м году. Всё равно мы что ни день, то бросаем лот, что у берегов, что на фарватере; так чего добру - то есть собранным на учебных занятиях результатам - пропадать зря?
Данных-то по 21-му у нас навалом, хотя и находятся они в совершеннейшем беспорядке: "Изменение гидрографии Невской губы", "База данных по навигации для владельца маломерного судна. Раздел третий "Финский залив» и ещё десятки, если не сотни подобных дисков, баз, разделов. А чтобы запастись обычным рыбацким эхолотом - конечно, никому в голову не пришло. Зато Никонов озаботился приобретением довольно мощного и  очень дорогого радара Garmin GMR 406 для яхт. Эдакое вращаюшееся белое коромысло, которое надо ставить где-нибудь на мачте - и комплект электроники, монтируемый в судовой рубке. Мощность локатора - если верить мануалу, -  позволяет отлично видеть все что находится вокруг судна, причем не только другие суда, береговую линию, но так же стаи птиц и погодные фронты.
Один из двух имеющихся комплектов оборудования как раз и выделен для наших картографических экзерсиций.  Подумать об этом боюсь - я не имею ни малейшего понятия о такой аппаратуре, а разбираться придётся - кроме меня некому. К тому же, хитрая машинка оснащена картплоттером, а это может сильно облегчить нам жизнь. 
Всё наше информационное хозяйство занимает несколько терабайт на жёстких дисках - ещё зимой или осенью Никонов, Каретников и мы с отцом хватали всё, до чего могли дотянуться в смутном подозрениия что потом пригодится, разберёмся, рассортируем, извлечём единственно полезное. Вот теперь и разбираюсь. Отлично понимаю Сизифа…
Увы, благой порыв пропал даром; я поставил на этой затее жирный крест, едва открыв описание этого района - составленное в 21-м веке, разумеется. Спросите, почему? Да пожалуйста:

«…С середины 90--х годов 20-го века порт «Высотск» (до 1917 года Тронгзунд, до 1948 - финский Ууртас) получил активное развитие, связанное с реализацией ряда инвестиционных проектов строительства новых терминальных комплексов… с 2004 году введены в эксплуатацию две очереди комплекса «Лукойл» мощностью два с половиной миллиона тонн в год. Специализация терминала — перевалка светлых и темных нефтепродуктов… В Высоцке дислоцировалась 2-я Отдельная бригада сторожевых кораблей ПВ КГБ СССР… в настоящее время здесь расположена Военно-морская база пограничных сторожевых кораблей ФСБ ВМФ России.»

И как вы полагаете, много в этом самом рейде сохранилось прежних глубин и фарватеров - с учётом того, что самый скромный из танкеров, швартующихся возле лукойловских терминалов водоизмещением превосходит все броненосцы Балтийского флота нынешнего, 1887-го года разлива, причём взятые вместе? То-то. 130 лет - срок серьёзный, и забывать об этом никак не рекомедуется. А то дело закончится потраченным впустую временем и головной болью от очередного недосыпа.
Впрочем, это всё лирика. Ещё две недели на обсервационной барже - и нас ждёт самое настоящее военное судно и вполне серьёзная, самостоятельная работа. Так что - подбираем данные, тестируем аппаратуру, а по вечерам, в специально отведённой каютке в кормовой надстройке - до одури гоняем для Георгия фильмы и документальные ролики. Тот не отлипает от экрана - смотрит завороженно, а потом засыпает меня расспросами. Николка тоже не отстаёт - он, конечно, уже не «новичок», а потому поглядывает на царского отпрыска несколько покровительственно, но я-то понимаю, что мой товарищ успел, в сущности, нахвататься лишь самых верхов - нам всё время не хватало времени, руки не доходили до того, чтобы составить для Никола сколько-нибудь продуманную программу ознакомления с будущим. Так что мы, все трое, ходим по барже с красными от недосыпа глазами - и если бы не утреннее купание в студёной водичке Транзундской губы, то, пожалуй, засыпали бы прямо за вальками вёсел…
Одиннадцать вечера. Судно содрогается от молодецкого храпа трёх десятков гардемаринов. Из кают компании слышны звука кабинетного рояля и негромкие голоса - господа офицеры устроились на барже с подобающим изысканным комфортом и привычно засиживаются за полночь. На корме бдит вахтенный - ещё светло, на палубе свободно можно читать, хотя край горизонта уже затягивает лилово-чернильная полоса тьмы. А у нас в «особой каюте» перемигиваются огоньки индикаторов да ровно сияют экраны монитора. В клетушке, сооружённой прямо на палубе, мерно тарахтит переносная «Ямаха» - электричества наше хозяйство потребляет немало. Ну что, поехали? Щелчок мышкой, и… знакомые и любимые с детства кадры:
«Если увидишь Джавдета - не убивай. Он мой…»
«Нет, ребята, пулемёта я вам не дам…»
Красота!

+1

126

Глава одиннадцатая

Черные глаза - жара,
В море сонных звезд скольженье
И у борта до утра
Поцелуев отраженье.
Р. Киплинг

Из путевых записок О.И. Семёнова.
Итак, путь наш лежит теперь через Красное море, вокруг Африканского рога, мимо абиссинских берегов, и далее - в Занзибар. В нашем 21-м веке Занзибар - это ни чем особым не примечательный архипелаг у восточных берегов Африки, владение материковой Танзании; здесь же - это влиятельное государство, с которым приходится считаться всем соседям. Здесь причудливо переплелись интересы и оманского султаната, и Германии, активно включившейся в «драку за Африку»*, и, конечно же, вездесущих британцев. Пожалуй, вместо того, чтобы пересказывать азбучные истины, воспользуюсь опытом моего сына - и обращусь к животворному источнику, именуемому «Энциклопедическим словарём Брокгауза и Ефрона», а точнее - к его электронной версии на своём планшете:

«Занзибар — государство, заключающее береговую полосу в восточной Африке. (…) До середины 1880-х гг. Занзибар был вполне под влиянием Англии, хотя формального протектората не было. Когда Германия приобрела владения на восточном берегу Африки, то и она вмешалась в дела Занзибара, стараясь подчинить его своему влиянию, и завладела частью материковых владений султана. (…)
Столица - город Занзибар на западном берегу одноимённого острова. 30000 жителей. Государственная религия — магометанская; много язычников. Внешняя торговля почти вся в руках англичан. Торговля между островами и материком в руках арабов и англ. подданных — индусов. Торговля значительна: главные статьи вывоза — слоновая кость, каучук, копал, копра, белая масса кокосовых орехов, гвоздика. Гражданские дела иностранцев решаются в консульском суде, а подданных султана — разными "кази", по мусульманскому закону. Занзибар — важный опорный пункт для всех экспедиций в Вост. Африку. Климат теплый и очень влажный, нездоровый для европейцев. Занзибар — один из главных центров католических и протестантских миссий. Население смешанное; подданные султана, главным образом, негры, затем сомали с вост. берега Африки и арабы, а также помеси между ними…»

Из всего, упомянутого в энциклопедии, для нас важнее всего то, что «Занзибар - важный опорный пункт для всех экспедиций в Восточную Африку.» Именно это нам сейчас и нужно; указания, полученные из архивов Скитальцев указывают на верховья реки Уэлле, где несколько лет работал Юнкер. Если и есть сейчас в Европе настоящий знаток тех краёв - то это, несомненно, он и остаёься только жалеть, что не было ни малейшей возможности уговорить его присоединиться к нашей экспелиции.

#* «Драка за Африку» — период острой конкуренции ряда европейских держав за проведение исследовательских работ и военных операций, в конечном счёте направленных на захват новых территорий в Африке. Обострилась после акта Берлинской конференции в 1885 году и продолжалась до Первой Мировой Войны.

Кстати, о манускриптах. Мы не рискнули оставлять бесценные документы в Александрии, на милость немецкого консула. До браться же до соотечественников у нас не было никакой возможности - надо было покинуть растревоженный город как можно быстрее, а у посольского особняка нас, несомненно, ждали и египетские полицейские и колониальные стрелки в клетчатых юбках шотландских горцев. Да и не будь их там - всё равно мы вряд ли рискнули оставить нашу добычу в самом сердце английских владений - слишком уж велик риск утечки информации, и тога англичане сделают всё, чтобы заполучить уникальные записи. Так что манускрипты, копии переводов и коробка с «металлической» картотекой покинули Александрию вместе с нами, на борту «Леопольдины».
Яхточка, что и говорить, хороша. Первое впечатление меня не обмануло - она в самом деле почти точь-в-точь скопирована со шхуны «Америка» . В отличие от своего знаменитого прототипа, «Леопольдина» оснащена маломощной паровой машиной - как раз такой, чтобы свободно маневрировать в портах, да иметь возможность проходить Суэцким каналом, куда, как известно, ход чисто парусным судам закрыт. А вот совершать под парами долгие переходы - это другое дело, это никак невозможно. Слабенькая машина позволяет развить ход всего-то в пять-шесть узлов; да и запас угля на борту совершенно смехотворен. Так что мы идём под парусами - благо ветер благоприятствует.
Солнце неистово сияет на бездонном, выцветшем от жары небосводе, отражаясь в ртутном зеркале моря. Позади остался Ален; «Леопольдина резво бежит в бакштаг, острый, «клиперный» форштевень с шуршанием режет воду и жизнь по-настоящему прекрасна - тем более, что на корме, под полосатым сине-жёлтым тентом маячит восхитительная фигурка мадам Берты, очаровательной хозяйки этого парусного чуда.
Джонни, якорь тебе… чего ворон считаем? Справа по носу две мачты! Докладай кептену, вахтенный ты или дерьмо собачье?
- Йес, сэр! - и топот босых нор рассыпался по палубе.
Это Кондрат Филимоныч. Вот кто поистине счастлив! Унтер-офицер, начинавший службу ещё в парусном флоте, дважды обежавший вокруг света на русских клиперах - сначала на чисто парусном «Боярине», а потом и на парусно-паровом «Крейсере». Оказавшись сова среди своих любимых парусов, концов и прочих бом-брам-рей, унтер буквально ожил - и принялся командовать. Капитан «Леопольдины», пожилой бельгиец с физиономией усталой лошади, поначалу с неодобрением косился на незваного помощника - но, видимо, оценив таланты Кондрата Филимоныча, временно вписал его в судовую роль* на боцманскую должность - до сих пот такового на «Леопольдине» не имелось. Экипаж на яхте небольшой и совершенно интернациональный: полтора десятка матросов и плотник, - голландцы, датчане, португалец, сардинец, грек и пара англичан. Объяснялись на борту на невообразимой портовой смеси английского и голландского - но, к моему удивлению, Кондрата Филимоныча стали понимать с полуслова, хотя тот ни слов не знал ни на одном из языков кроме русского и… хм… русского.
Вот и сейчас…
- Ядрить вас в душу, моряки….! Стаксель полощет, а он вытаращился, как мышь на крупу!
И смачный звук оплеухи. Мимо меня кубарем пролетел низкорослый, чернявый грек - и кинулся к одному из тросов, уложенных аккуратными бухтами вдоль борта, под кофель-нагелем - длинной доской, утыканной точёными дубовыми и бакаутовыми стержнями. На эти самые «нагели» были заведены «концы», с помощью которых управлялись паруса «Леопольдины». Грек судорожно, в три движения размотал желтый сизалевый стаксель-шкот** и принялся тянуть. Блок заскрипел, и белоснежное треугольное, сильно вытянутое к верхнему углу полотнище упруго выгнулось, ловя ветер…

#* Судовая роль — основной судовой документ, содержащий сведения о количестве и составе экипажа при приходе и отходе судна.
#** Стаксель —треугольный косой парус, поднимаемый между мачтами или впереди фок-мачты. Шкот — снасть , предназначенная для растягивания нижних (шкотовых) углов парусов. Каждый шкот получает дополнительное наименование по названию паруса, например: стаксель-шкоты вытягивают назад шкотовый угол стакселя.

Бравый кондуктор вынужден был отправиться в путешествие нами - в Александрии после учинённого там беспорядка ему оставаться не стоило. Садыков, временно принявший Кондрата Филимоныча под своё начало, хотел сдать его в Адене, русскому консулу - но унтер чуть ли не в ногах валялся то у меня, то у поручика - и уговорил-таки оставить его при экспедиции. В итоге мы отправили консулу рапОрт с требованием оформить надлежащим образом перевод унтер-офицера Гвардейского флотского экипажа Кондрата Туркина, сына Филимонова, пятнадцатого года службы, в распоряжение экспедиции Департамента Особых Проектов - в связи с выбытием из строя казака Загогулина по ранению.
Ермею Загогулину не повезло - во время ночной перестрелки на площади, возле дворца хедива казак словил в мякоть руки револьверную пулю. Рана была не опасна, но в жарком климате заживала плохо. Казак мужественно терпел и даже помогал, как мог, сослуживцам, карауля по очереди нашу александрийскую добычу. Однако рана болела всё больше - и было решено отправить пострадавшего станичника на Родину, через Аден. Вместе с ним была отправлена в Петербург и картотека с манускриптами; консул получил строжайшее указание хранить посылку в своей резиденции и лично- ЛИЧНО! - передать её на первый же русский военный корабль. При документах будет неотлучно находиться и Евсеин - он, вместе с раненым Загогулиным оставлен в Алене на попечение консула. Доценту надлежит сдать нашу добычу Корфу - из рук в руки, непременно лично - и в ожидании нашего прибытия заниматься разбором материалов…
***
Здравствуй на много лет, друг мой Картошкин! Вот и осталось позади море Красное и славный город Аден, где англичан и иностранцев всяких языков, кажется, больше чем местных арабов. Мы направляемся на остров Занзибар. Но вот незадача - «Леопольдина» попала в полосу штилевой погоды - и уже вторую неделю мы болтаемся, как цветок в проруби посреди моря-окияна. Солце печёт все свирепее, судёнышко наше неподвижно стоит посреди круга ослепительно сверкающей, аки расплавленное серебро или жидкий металл "меркурий", воды; новый боцман Кондрат Филимоныч начинает уже коситься на доски палубного настила и ротанговый шезлонг мадемуазель Берты - потому как угля у нас в ямах кот наплакал. Но по счастью, пресной воды хватает, да и на провиант пока не жалуемся. В избытке и напитки иного рода, так что у нас тут форменный морской курорт. Если бы не жара и замкнутость яхтенного пространства - так и не хуже Крыма.
От нечего делать, устраиваем морские купания. Процедура эта на корабле обустроена весьма забавно: с борта на длиннющей оглобле, по-морскому именуемой «выстрел», на воду спускают старый парус, подвязанный к оному выстрелу и бортам уголками. Наполняясь водой, парус образует нечто вроде небольшой и весьма уютной купальни, где мы и плещемся в своё удовольствие. Я поначалу решил, что это делается в опасении акул, каковых в Красном море и Индийском Окияне водится великое множество; но позже мне объяснили, что предосторожность эта - на случай, чтобы никто не утонул - оказывается, моряки совершенно не умеют плавать. Кто-то сказал, что это уметь плавать даже считается у этого сословия дурной приметой - так повелось издали. Якобы - если умеешь плавать, то не избежать тебе купания, когда корабль пойдёт ко дну. Впрочем, никому не препятствуется заплывать и за пределы этой купальни - так что я по нескольку раз огибаю. вплавь нашу яхту, благо, та стоит неподвижно, с обвислыми парусами.
Ежедневных купаний вся команда и пассажиры «Леопольдины» ожидают с нетерпением - и причина тому кроется отнюдь не в желании освежиться в морской водичке. На то в любой момент в распоряжении любого имеется парусиновое ведро - да и самому никто не мешает искупаться - стоит лишь предупредить вахтенного, да попросить кого-нибудь из сотоварищей покараулить у леера, пока ты будешь принимать ванны. Нет, гвоздь и коронный номер ежедневного купания -это, конечно, мадемуазель Берта.
Тебе вероятно, случалось видеть нелепые агрегаты, именуемые «купальными кабинами», которыми пользуются представительницы прекрасного пола для водных процедур. Сейчас правилами приличия принято, чтобы даму доставляли прямо в воду, к месту купания, в особой четырёхколёсной тележке-домике, движимой лошадьми. Кабинка эта, снабжённая высокими, на манер азиатской арбы, колёсами, заезжает по дощатому настилу в воду - где дама, открыв обращённую к морю дверку, может погрузить своё естество в воду, не опасаясь нескромных взглядов.После чего погонщику лошади остаётся только наблюдать, когда купальщица просигналит флажком, что она вернулась в кабинку - и вытаскивать деликатный груз обратно на песок.
Всегда гадал, в какой скованный цепями хорошего тона и дурно понимаемой скромности мозг пришла подобная идея - ведь купальные костюмы наших дам и так не слишком сильно отличаются от того, что они носят на берегу? Тут и юбка с зашитыми в полы грузиками - чтобы лёгкая ткань не всплывала в воде, - и особая шапочка и блуза с широченными рукавами и даже парусиновые туфельки на завязках. Конечно, юбка купального костюма заметно короче обыкновенной, сухопутной - но скромность дам от этого нисколько не страдает, потому что костюм из дополнен широкими бумажными или шёлковыми шароварами, на манер тех, что носят подданные османского султана.
Удивляешься, к чему я столь подробно разбираю эти деликатные, но общеизвестные материи? А к тому, что всё это совершенно не относится к нашей прелестной хозяйке. Она пошла куда дальше крестьянских девок, которые в своей простоте купаются в одних полотняных рубашках, а, выйдя на берег, смущают деревенских жителей своими прелестями, просвечивающими сквозь мокрую ткань. Нет, мадемуазель Берта не опускается до таких пейзанских уловок…
Её купальный костюм произвёл на всех обитателей яхты эффект разорвавшейся гранаты крупного калибра. Представь - коротенькие узкие панталончики, далеко не достающие до колен, лишённая рукавов сильно декольтированная блуза, так же плотно облегающая формы и - о ужас, разврат! - оставляющая открытым солнцу довольно-таки соблазнительную полосу кожи на животике мадемуазели. Конечно же, никаких шляпок, купальных чулок и прочих излишеств. Впечатление, поверь мне, сногсшибательное; добавь к этому ещё и то, что хозяйка «Леопольдины» появляется из своей кают, завёрнутая в длинное татарское полотенце, но перед тем как спуститься в нашу походную купальню, сбрасывает его на палубный настил и довольно долго озирает горизонт. А уж когда она поднимается наверх после купания… тут я умолкаю, хотя бы из соображений скромности - но надеюсь, что твоё воображение без труда достроит опущенные мною (и весьма примечательные!) подробности.

Этот новомодный купальный костюм - оказывается последний изыск парижской моды; открывшийся всего несколько месяцев назад «Модельный дом «Вероника» уже успел заявить о себе несколькими подобными новинками. Успех они имеют чрезвычайный - и хотя практически вся эта продукция многократно охаяна, обругана и предана анафеме многими и многими ревнителями морали и нравственности - особенно по ту сторону Пролива, - новые купальные костюмы, а так же некоторые иные пикантные детали женского туалета стремительно завоёвывают Францию и Италию. Так, глядишь, и до России доберутся в самом скором времени!
Это «шоу» - по непонятному выражению начальника экспедиции господина Семёнова мадемуазель Берта устраивает для нас уже пятый день подряд - с тех пор, как яхта оказалась в этой сплошной полосе штилей. Кстати, не могу не отметить один момент - я прекрасно помню потрясение всех без исключения мужчина на борту яхты, когда хозяйка судна впервые продемонстрировала нам эту свою парижскую новинку - из нас всех лишь господин Семёнов остался… не то, чтобы равнодушен, но сравнительно невозмутим. Нет, он, как и мы все, с удовольствием рассматривал (не сказать бы - «пялился»_ на божественную фигурку владелицы яхты, но особого удивления не наблюдалось - у меня даже сложилось впечатление, что он не раз и не два видел точно такие, если не более откровенные купальные костюмы.
Вообще, наш начальник экспедиции не устаёт меня удивлять; поверь, я поведал бы тебе немало поразительных вещей, но увы, лишён таковой возможности - материи это всё больше секретные, и мало ли кому у руки попадёт это письма - прежде чем доберётся до тебя, разлюбезный мой друг Картошкин?
Писано Бог знает какого мая, сего,1887-го года,
на борту яхты «Леопольдина» где-то посреди Индийскаго Окияну,
а впрочем - может и ещё где…

***
Олег Иванович стоял, облокотившись на фальшборт. «Леопольдина» резво бежала на зюйд. Справа, в туманной дымке вырисовывался зубчатый контур абиссинского берега. Штилевое стояние закончилось - подул ровный, устойчивый зюйд-ост и яхта, слегка кренясь в бейдевинде, развивала довольно приличный ход.
В Адене простояли трое суток. И за сутки до отплытия в порт вошёл пакетбот, доставивший почту - и о чудо, там оказалось пересланное из Александрии письмо от сына! Из него Семёнов и узнал то том, что мальчишкам предстоит морская практика; о знакомстве с сыном Государя, Георгием. Что ж, совпадение за совпадением - оба, и отец и сын, пустились в морские просторы, правда - с разными целями. Только плавание отца закончится, самое большее, недели через три, в городишке Дар-Эс-Салам, на восточном берегу Африки, в Занзибаре, а сыну предстоит до самого конца августа бороздить студёные даже летом воды Балтики.
Вообще-то лучшей гаванью на занзибарском побережье здесь считается Момбас - бывшая португальская колония с 17-го века входит во владения занзибарского султана. Одднако с недавних пор там безраздельно хозяйничают наши лютые друзья англичане; телеграфный кабель в Момбас, конечно, протянут ещё не скоро, но вот какое-нибудь шустрое судёнышко вполне могло и добежать туда -  пока мы ждали ветра, болтаясь в полосе штилей. Так что в Момбасе нам, пожалуй, делать нечего - целее будем.
Итак, впереди - Дар-Эс-Салам. Город этот начал строить Маджид ибн Саид, предыдузий султан Занзибара - в 1862 году, на месте жалкой рыбацкой деревушки Мзизима, знаменитой лишь тем, что мимо неё, в море, пролегал вековая торная дорога. Для начала султан принялся строить в будущем портовом городе дворе, но увы, его недостроенная коробка до сих пор украшает берег. Одновременно принялись строить и сам город - названный Дар-эс-Салам или по-персидски «гавань мира». Но всего через несколько лет султан умер и строительство было заброшено.
Однако же зёрна упали на благодатную почву, да и место было слишком удобным. В 1976-м году англичанин Уильям МакКинннон взялся за другой амбициозный проект - он задумал провести от Дар-эс-Салама до озера Виктория железную дорогу, что моментально сделало бы этот город морскими воротами всей Восточной и центральной Африки. Увы, и ему не суждено было осуществиться; и лишь в этом, 1887-м году здесь, прямо на пляже, обосновался Карл Петерс - создатель Германской Восточно-Африканской компании. Открыв в городе факторию и контору компании, Петерс принялся работать, как одержимый - чтобы через несколько лет превратить город в административным центром колонии германская Восточная Африка. Впереди было и строительство Центральной железной дороги, и сухой док, сделавший Дар-Эс-Салам важнейшим военным портом, и захват города во время Первой Мировой, в 1916-м году англичанами.
А пока - город представлял из себя скопище лачуг и пакгаузов, сгрудившихся вокруг незаконченного дворца султана Маджида ибн-Саида. Но даже в этом качестве Дар-Эс-Салам вполне справляется с ролью базы, откуда начинается любая европейская экспедиция в Восточную Африку. Там предстояло расстаться с любезной хозяйкой яхты - дальше путь экспедиции лежал в неизвестность, через Масаи, равнины плато Серенгети, к берегам залива Спик озера Виктория. И в конченом счёте - навстречу тайне, которую скрывали в себе загадочные металлические листы Скитальцев, неведомой цивилизации, сумевшей покорить и время и мироздание - и оставившей где-то дебрях Восточного Конго свой посмертный подарок обитателям этой планеты.
- Мсье Семёнофф?
Олег Иванович обернулся. Берта. Она подошла неслышно, а он, погружённый в свои мысли, ничего не заметил. Невежливо… хозяйка роскошной яхты, по своему капризу решившая подбросить подозрительных иностранцев буквально «за три моря» могла бы, кажется, рассчитывать на большее внимание к своей персоне.
- Кхм… простите, мадемуазель, размечтался. Мы все так устали от этого недельного штиля…
- Я понимаю. - мягко ответила женщина и оперлась о фальшборт рядом с Олегом Ивановичем. Нет-нет, мсье Семёнофф, не беспокойтесь. Я с удовольствием разделю с вами ваше уединение - если вы, конечно, не против.
«Уединение - на борту крошечной яхты, где кроме них ещё два десятка душ? - в смятении подумал Олег Иванович. - А впрочем, кто их разберёт, этих урождённых аристократок?»
Порой ему казалось, что Берта умеет создавать вокруг себя некий «хрустальный купол тишины», за тонкой плёнкой которого мгновенно гаси все посторонние звуки - разумеется, из числа издаваемых человеческими существами. Звуки, порождаемые природой, и даже неживой материей - шум волн, крики чаек, хлопанье парусов, скрип тросов бегучего такелажа - всё это только усиливало ощущение уединения с царственно-прекрасной собеседницей - хотя разум понимал, что в полудюжине шагов беседует о чём-то с урядником Сабуров, или матерно отчитывает провинившегося грека Кондрат Филимоныч, или тянет свои бесконечные рулады рулевой, родом из Тироля - как ни неуместны эти гортанные песнопения здесь, посреди Индийского Океана…
А запах… лаванда? Жимолость? Кто его знает… по идее, на ветру должны мгновенно улетучиваться все запахи, но, похоже, хрустальный купол удерживал и их, окутывая собеседником облаком легчайшего аромата…
«Я, кажется, теряю голову, - в замешательстве подумал Семёнов. - Что за ерунда! Он - мужик под пятьдесят, она… нет, это решительно надо гнать от себя!»
Мысль эта оказалась такой пронзительной, что он даже помотал головой. Берта понимающе улыбнулась.
«Она что, ещё и мысли читает? - опешил Семёнов. - нет, отставить панику, я просто раскис из-за этого недельного вынужденного безделья. Вот придём в Занзибар, и там пойдёт - искать лошадей, собирать караван для экспедиции, закупать припасы…»
-Я давно хотела спросить вас, Мсье Олег, - голос Берты был глубоким, низким, проникновенным... - в ведь собираетесь далее путешествовать сушей? Понимаете, я давно мечтала увидеть большие африканские озёра. Но - слабой женщине опасно пускаться в такое странствие без надёжных и, главное, отважных попутчиков… попутчика. Не так ли?
- Она превосходно знает русский - бабочкой билась в голове мысль. - Впрочем, Берта знает ещё полдюжины европейских языков и ещё, кажется, то ди фарси, то ли хинди… так, кажется она рассказывала. Хинди… Индия… Мата Хари тоже танцевала индийские танцы? Фу ты чёрт, что за мысли лезут в голову, в самом-то деле…
Он обнаружил, что мямлит в ответ - что-то про опасности пути, про малярию, племена Ньям-ньям, замеченных, как ему точно известно, в людоедстве, о невыносимых для европейской дамы условиях африканской экспедиции. В ответ Берта рассказала, что во время путешествия по Австралии (Господи! Да где она только не побывала?) она пересекла пол-материка в фургоне, сплавлялась на плоту по горным речкам Новой Зеландии и даже провела три месяца на диком полинезийском острове в обществе одних только аборигенов. При этих словах на лице Мадемуазель Берты появилась мимолётная мечтательная улыбка - и Олег Иваныч поперхнулся вопросом. В самом деле, не по своей же воле приличная женщина… наверное, кораблекрушение?
- Я отлично стреляю, мсье Семёнов, - продолжала меж тем молодая женщина. - и пять лет назад пришла второй на Малом Дерби. Поверьте, я ни в коем случае не буду вам обузой.
Семёнов молчал, беспомощно озираясь по сторонам. Сабуров, Сабуров… куда, чёрт возьми делся чёртов поручик? Он что, не видит, чо начальника экспедиции бессовестно охмуряют - и не спешит прийти на помощь? Но нет, хрустальный купол надёжно скрывал их ото всех.
Помощи не будет, в отчаянии подумал Семёнов. Сейчас он откашляется, и…
- Кхм… простите, мадемуазель Берта. Если вы так настаиваете, то, конечно… однако, не могу не заметить, что это весьма опрометчиво с вашей стороны…
Прохладная рука легла поверх ладони мужчины. Олег Иванович до судорог в суставах вцепился в полированное дерево фальшборта - нет, нельзя, нельзя!
- Право же, мсье Олег - Берта неожиданно заговорила капризно-шаловливым тоном, более подходящим московской гимназистке, нежели аристократке, владелице роскошной яхты. - Это, наконец, невежливо с вашей стороны - могли бы, кажется, согласиться хотя бы из чувства благодарности. И, в конце концов, как вы можете расстраивать слабую женщину?
Она оторвала ладонь от его руки и зябко повела плечами, кутаясь в лёгкую кремового цвета шаль.
- Откуда она взялась - мелькнула мысль. - Соткалась из вечерних сумерек? А ведь и правда, посвежело…
Мне что-то зябко. - заявила Берта. - если вы не против - давайте продолжим беседу у меня в каюте? Стюарт подаст нам лёгкий ужин - за ним и обсудим все детали подготовки к НАШЕЙ экспедиции.
«Пропал. - понял Семёнов. - Как есть пропал, и никуда теперь не денусь.
А ноги сами несли его к ступенькам, ведущим вниз, туда, откуда чарующе пахнуло - то ли лавандой, то ли жимолостью. Хрустальный купол, на мгновение дрогнул, пропуская гортанный крик рулевого - и снова сомкнулся, отрезая уже все и всяческие звуки. Только вода шуршала за бортом, да слегка подрагивали, в такт мягким ударам волн, доски обшивки.
Тишина…

Конец первой части

Отредактировано Ромей (17-11-2014 01:49:38)

+1

127

хех... спасибо, конечно....

Здравствуйте, коллеги!
Вот ти вернулся я из ссылки.

Итак, помолясь...
Да, за время моего пребывания в местах не столь отдалённых, труд изрядно продвинулся. А потому выложу я его здесь целиком, главами, для удобства моих гостей, кто ещё о моём существовании не вовсе позабыл...

Отредактировано Ромей (17-11-2014 01:37:19)

0

128

Часть вторая
Бремя Белых

Глава первая

Как на матушке на Неве-реке,
На Васильевском славном острове,
Молодой матрос корабли снастил
О двенадцати тонких парусах,
Тонких, белых да полотняных.
Старая матросская песня

Гардемарин Овчинников нарушал. Причём нарушал злостно - прятался ото всех глаз в тщательно зачехлённой шлюпке, вывешенной на шлюпбалках по левому борту канонерской лодки - точно посредине, между кургузой, скошенной назад трубой и единственной, тоже слегка наклонённой в сторону кормы мачты. Убежище было надёжным - шлюпка располагалась выше уровня палубы, и даже с крыла мостика заглянуть в её внутренность не представлялось возможным. При известной внимательности, правда, можно было обнаружить, что чехол, затягивающий сверху шлюпку, не натянут, как положено - идеально, без единой морщинки, на радость боцману - а как-то неправильно вмят внутрь. Но мичману Сугробову, старшему офицеру «Дождя», который как раз стоял на левом крыле мостика, возле револьверной пушки Гочкиса, было, похоже, не до упущений в корабельном хозяйстве. Мичман, величественно заложив руки за спину, озирал панораму Транзунского рейда, куда канонерка явилась три дня назад - да так и застряла из-за какой-то пустяковой поломки в холодильниках. Командир «Дождя», лейтенант Константинов, решил произвести ремонт своими силами, здесь же, на рейде - и в результате канлодка уже который день торчала в семи с четвертью кабельтовых от «обсервационной» баржи, и гардемарины ежеутренне наблюдали на её палубе знакомую суету своих товарищей по училищной морской практике.
Николка не случайно знал расстояние до баржи так точно - вчера днём, закончив перетаскивать на «Дождь» оборудование, он опробовал выделенный Корфом для экспедиции комплект лазерных дальномеров. Их доставил на «Дождь» Никонов - капитан 2-го ранга вчера утром явился на рейд на специально выделенной для экспедиции миноноске № 141; вместе с ним прибыл пароход «Вайткуле», наскоро переоборудованный в минный транспорт. Пароход тянул на буксире барказ для постановки мин; таким образом на Транзунском рейде собрался весь «Опытовый отряд Особого минного комитета»
Часа в три пополудни взялись за дело; сперва брали засечки по неподвижным объектам, вроде той же училищной баржи или створового знака на берегу, причём штурман «Дождя», молоденький, похожий на девицу мичман Посьет тут же пересчитывал показания, сверяясь с какими-то таблицами - и каждый раз ужасно удивлялся точности полученных результатов.
Поупражнявшись на неподвижных целях, Никонов велел приступать к второму этапу. Дали сигнал на миноноску - та резво отбежала от борта стоящего у входа на рейд «Вайткуле» и описала длинную дугу по всей акватории. Никонов сухо командовал ориентиры - миноноска шла от одного буя к другому, а Посьет старательно записывал отданные команды, отмечая курс миноноски тут же, на схемке, набросанной в блокноте. Георгий, преисполненный сознания собственной значимости, работал с лазерным дальномером; Николка же репетовал поданные флажками команды по рации. На миноноске находился Иван - его заботой было передавать команды капитану судёнышка. В итоге, миноноска выполняла повороты и меняла курс за несколько секунд до того, как сигнальщик отмахать флажками положенную команду; Никонов довольно улыбался, а Посьет недоумённо хмурился, черкая что-то карандашом.
Описав три широкие циркуляции по рейду, миноноска подошла к «Дождю». Это было забавное судёнышко - узкое, длинное, изящное, похожее на гребную гоночную лодку. Построенная десять лет назад на Балтийском заводе, она носила гордое имя «Коноплянка» и была поначалу вооружена шестовыми и буксируемыми минами. Но прогресс с тех пор не стоял на месте - два года назад «Коноплянку» перевооружили, воткнув на неё два метательных минных аппарата. Иван немало подивился, разглядывая эти творения военно-технической мысли девятнадцатого века. Сигарообразные, примерно двух с половиной метров в длину, метательные мины, несмотря на название, походили скорее на артиллерийские снаряды, нежели на «мины Уайтхеда» - так здесь называли торпеды. Своего двигателя у метательной мины не имелось; ее выстреливали зарядом пороха из специальной пусковой установки, похожей на торпедный аппарат, после чего мина шла к цели по инерции.
Для того, чтобы атаковать неприятельский корабль такой миной, надо было подойти к нему на 120 футов, или 40 метров; начинку мины составляли полтора пуда динамита или пироксилина. Осмотрев это грозное оружие, Иван поведал мальчикам, что из точно таких аппаратов (миномётов, как он их назвал) в начале 20-го века в его истории русские солдаты бросали мины по японским окопам - при осаде далёкой китайской крепости Порт-Артур. Николка живо припомнил пейнтбольный миномёт, который они с таким успехом применяли во время московских манёвров; разговор услышал Никонов и поведал мальчикам, что первый образец такого орудия - конечно, отнюдь не для стрельбы краской!" - уже изготавливают на Тульском оружейном заводе; Корф постарался.
На этом гидрографические упражнения первого дня и закончились. С утра машинная команда «Дождя» возилась с разборкой холодильников, матерно понося халтурщиков балтийского завода и свою нелёгую долю; с Вайткуле» передавали на минный барказ конические мины Герца и тщательно укутанные от посторонних глаз мешковиной новые шаровые «якорные мины с тележкой» системы капитана Никонова. Их предстояло опробовать в постановке завтра - для наглядности, никоновские изделия будут ставить с миноноски, на корме которой наскоро приспособили рельсовый слип, вмещавший три минные тележки, и с барказа, оснащённого грузовой стрелой для постановки мин Герца. Промеров и дальномерных работ на сегодня назначено не было, и мальчики, устроившись, где кто был горазд, занимались зубрёжкой - через две недели предстояло сдавать испытания по морской практике, и не кому-нибудь, а старшему офицеру «Дождя», тому самому мичману Сугробову, что торчал сейчас на мостике, возле прикрытой парусиновым чехлом револьверной пушки.
Николка вздохнул и перелистнул страницу учебника.
«Вооруженiе военныхъ судовъ», капитанъ 1 ранка К. Посьетъ. Санктпетербургъ, въ типографiи Морскаго кадетскаго корпуса. 1859 год.
«Интересно, а кем приходится штурман нашего «Дождя» автору учебника? - лениво подумал Николка. - Судя по году выпуска - отец, или, может, дядя? - Господи, как учиться не хочется…»
И мальчик с тяжким вздохом открыл раздел «Такелажныя работы»:
«Первою заботою офицера, приступающаго къ вооруженiю, долженъ быть прiемъ различныхъ тросовъ; для стоячаго и бѣгучаго такелажа судна, и различныхъ линей и ворсы, на обдѣлку онаго. По прядку службы, этот прiемъ долженъ производиться вмѣстѣ съ ревизоромъ и шкиперомъ; а для руководства при ономъ, въ Штатъ 1840 года помѣщены слѣдующiя правила:
« 1-е. Пробу смоленаго новаго такелажа, при прiемѣ съ заводовъ и отъ поставщиковъ, производить посредствомъ навѣшенной тяжести на нитяхъ 6-им футовой длины и рвать ихъ порознь, дѣлая для каждаго троса не менѣе 10-ти пробъ, и если таковой длины нити, или каболки № 20-го (*) выдержатъ вѣсъ въ сложности на каждую каболку въ тросовой работѣ въ 3 пуда 30 фунтовъ, въ кабельной въ 3 пуда 20 фунтовъ, а в ликъ-тросовой № 37-го въ 2 пуда 30 фунтовъ, то таковые тросы, кабельтовы и ликъ-тросы признавать к употребленiю благонадежными…»

***
- Так отец твой сейчас, значит, в Египте? Древности ищет?
Иван покосился вправо - туда, откуда доносился голос. Там, на песке, с удобствами разлёгся гардемарин второго специального класса Воленька Бармин. Голландка, вместо того, чтобы украшать собой торс гардемарина, была снята и подложена под голову - чтобы мягче было. Бармин с утра был отряжён старшим в команду, выделенную для производства "работ по особому Минному комитету» - проще говоря, приставлен за старшего к Ване и Георгию, которые получили от Никонова команду сойти с «Дождя» и оттуда заняться фотографической съёмкой судов, стоящих на рейде. К делу этому Воленька был приставлен именно потому, что имел опыт в фотографировании. Георгий с Иваном, успевшие близко сойтись со многими воспитанниками специального касса за две недели практики на барже, сами присоветовали Никонову Бармина, как только речь зашла о том, чтобы фиксировать на фотографические пластинки и видеокамеру предстоящие работы по минной постановке. Чтобы не рисковать минами - тем более, что опытных,»никоновских», было всего шесть штук, - место выбрали недалеко от самого берега, там, где мелководье уходит на подходящую для минной постановки глубину. Длинная каменистая коса - та самая, на которую запоролся злосчастный «Дождь», - прикрывало место работ от волнения, так что мины, стоившие дорого, не рисковали быть унесёнными в открытое море.
Никонов, сообразив, что «Дождь», как и всё его опытовое хозяйство, еще немало времени будет находиться на Транзунском рейде, договорился с училищным начальством о том, что будет привлекать к своим работам гардемаринов с обсервационной лоханки. Начальство не возражало, и с утра стайка воспитанников училища при яле-шестёрке занимались тем, что нащупывали промерами кромку песчаной мели, за которой дно уходило на глубину; найденную границу следовало обозначить особыми буйками красного цвета, составленными из стопок больших пробковых кругов.
Промеры полагалось делать особым шестом, называемым намёткой; это была сосновая жердь длиной в 15 футов, крашеная в бело-красный цвет футовыми отрезками. Нижний её конец был снабжён двухдюймовой латунной трубкой для взятия проб грунта. Однако же в данный момент гардемарины отлично обходились без этого нехитрого приспособления. С отмели доносились бодрые юношеские голоса:
- Васильчиков, мон шер ами, извольте скинуть портки, сигать в воду и маячить!
Гардемарин Васильчиков, полуголый, в одних бязевых кальсонах, прыгал в воду и «маячил» - то есть измерял глубину собственным телом, подавая результаты этого своеобразного промера примерно так:
- Эй, на яле! Здесь по колено!
— Иди правее!
Через некоторое время:
— На яле! Здесь по пол-ляжки!
— Иди еще!
Наконец, раздается желательное:
— Эй, на катере! Здесь по брюхо!
И тогда с яла доносится другой голос, ироничный*
Как вы полагаете, мон шер, брюхо у нашего друга Васильчикова соответствует примерно трёхфутовой отметке?
- Нет - слышалось в ответ глубокомысленное заявление. -  Мелковат. Пишем - «два фута и три четверти по намётке». Васильчиков, что встал, шагай дальше!
- Так что, Семёнов? В Египте, или где? - продолжал настаивать Воленька. - Рассказал бы, а то скука…
Иван перевернулся на живот.
- Ну да, в Александрии. Там у него один знакомый, немецкий археолог - он вроде как смотритель собрания тамошнего правителя.
- Хедива, что ли? - лениво осведомился Бармин. - Это которому англичашки в позапрошлый год помогли раздолбить мятежников? Так вроде там «Сьюперб» с «Инвисиблем» по берегу главным калибром садили? Представляю, что там осталось от этого собрания - после их-то бомб…
- Да всё там осталось. - наконец ответил Иван. Были мы в Александрии - всё цело, ни одного дома даже разрушенного. А собрание вообще в подземелье дворца - я сам там был, видел.
Подземелья? - завистливо протянул Бармин. - А мумии ты там видел? Настоящие, как у Буссенара..?
- А вот я слышал забавную историю о мумиях. - подал голос Георгий. Второй сын Государя Императора Всероссийского валялся на песке полуголый, подстелив под себя голландку - и наслаждался нежарким июньским деньком.
Слыхал я, что генерал-адъютант рара, князь… - в общем, один генерал как раз тогда побывал в Египте - был по случаю этой кампании при штабе адмирала Сеймура. Так он, когда всё закончилось, поднялся с группой англичан по Нилу, аж до самого Асуана - и купил там голову от самой настоящей мумии. Ему внушили, что это голова какой-то немыслимой красавицы прнцессе, фараоновой дочери, которая жила четыре с половиной тысячи лет назад; наш генерал поверил, и выложил за эту ссохшуюся дрянь триста пятьдесят рублей серебром.
- Так много? - завистливо ахнул Воленька. - За какую-то вяленую голову? Это же…
- Ну так а что вы хотели? Все же четыре с половиной десятка веков, это вам не жук чинул. - рассудительно заметил Георгий. Молодой человек был неизменно вежлив с однокашниками, обращаясь ко всем, независимо от момента, на «вы». Ваня подозревал, что делает он это для того, чтобы избавить товарищей от неловкости, поскольку не могли же они тыкать сыну царя?
- Так вот, - слегка кашлянув продолжал Георгий. - Генерал вернулся в Россию на коммерческом пароходе круговой Александрийской линии, как обычный пассажир - и представьте, имел по этому поводу своего приобретения немалые хлопоты с одесской таможней. Те никак не могли взять в толк, под какую статью тарифа «сию часть мертвого тела» подвести. Потом к делу подключилась ещё и одесская полиция - у генерала стали требовать разъяснений, откуда он «сию мертвую голову» получил и не кроется ли тут убийства. Так бы и терзали его, если бы рара... пока из Петербурга не пришёл приказ оставить генерала в покое. Так что бы вы думали? Пока продолжалось всё это крючкотворство, голову, хранившуюся в таможенной конторе, напрочь сожрали крысы!
Мальчишки засмеялись - ла так заливисто, что их немедленно окликнули со шлюпки:
- Эй, на берегу! Бармин, Семёнов! Хватит ржать, давайте-ка сюда, и извольте поторопиться! А то Васильчиков уже изволили посинеть от холода… неженка!
Иван тяжко вздохнул, поднялся с песка и принялся стаскивать штаны.
***
Житья нет от угольной пыли! Она вездесуща: палубы и надстройки покрыты отвратной смесью сырости и чёрного налёта, она облипала лицо, набивалась в волосы, хрустела на зубах. Пыль сводила Воленьку Бармина с ума - а погрузка только началась!
Вчера вечером, как раз после того, как мальчики вернулись с берега, машинная команда «Дождя» уже заканчивала ремонт холодильников. Командир отряда объявил о своём решении назавтра покинуть рейл - и лейтенант Константинов велел принять с «Вайткуле» дополнительно уголь. И с утра между судами замелькали шлюпки - полуголые, загорелые матросы, выстроившись в цепочку, подавали мешки с углём, опорожняя их в коффердамы. Канонерка стремительно теряла нарядный вид; Воленька понимал, что за погрузкой последует приборка, и разгром на палубе продлится, самое меньшее, до вечера. Юноша тоскливо озирался, заранее прикидывая, куда бы спрятаться, когда придёт время - не было никаких сомнений, что боцман «Дождя» и для него отыщет занятие по вкусу. По своему, боцманскому вкусу, разумеется.
От страданий угольной погрузки гардемарины были избавлены, играя уже привычную роль сигнальщиков-связистов - Никонов, в полной мере оценивший преимущества радиосвязи, разогнал всех троих по разным судам флотилии, и теперь сигнальщики махали флажками лишь для виду - команды и доклады шли в эфире. Воленька, не успевший ещё освоить премудрости каналов и частот, валял дурака; младший из гардемаринов, Николка отправился на миноноску, а на долю Ивана выпал «Вайткуле» - как раз сейчас воспитанник Семёнов передавал с парохода, что те готовы принять на борт очередную партию мин.
Никонов не решался везти их прямо на палубе канонерки. Ещё меньше к этому приспособлена миноноска; конечно, мины не несли положенных десятипудовых пироксилиновых зарядов, но размах качки даже в спокойном Финском заливе вполне мог сорвать деликатный груз со стопоров. Так что мины было велено сдать обратно на «Вайткуле». Миноноске было проще - она шустро подбежала к пароходу, отшвартовалась у его борта и грузовая стрела враз перекидала железные конусы на его палубу. На «Дожде» же как раз заканчивали собирать холодильники; «канонерка не могла дать ход, и пришлось, проклиная всё на свете, перегружать сначала мины на барказ, а уже с него передавать их на минный транспорт.
Как раз этим сейчас и занимались; Никонов с озабоченным видом ходил у временного дощатого кормового слипа канонерки, уставленного минам Герца на временных деревянных поддонах; мины, как пасхальные яйца на подставке, сидели на выпуклом чугунном основании - якоре. Для того, чтобы передать мину на барказ, нужно было зацепить его талью*, поднять, аккуратно перенести и поставить на настил.
Барказ, приткнувшйся к левой раковине** к борту «Дождя» представлял собой довольно-таки нелепое сооружение. Собственно это были два судёнышка, составленные на манер катамарана - слева обычная 14-ти вёсельная шлюпка, а справа - паровой катер такой же точно длины. Посреди катера торчала слегка наклонённая к корме сильно закопченная тонкая труба; из неё вился лёгкий дымок, а возле чёрного, масляно отсвечивающего кожуха машины возились двое полуголых, перемазанных сажей и жирной смазкой механиков. Поперёк, у самого форпика и ближе к корме были уложены поперечные брусья, бимсы, скреплявшие всю конструкцию; от кормового бимса и до самых транцев поперёк обоих корпусов был уложен дощатый настил. На кормовой бимс, кроме того, опиралась железная, раздвоенная буквой «Л» грузовая стрела; она висела под наклоном, удерживаемая двумя парами вантин. Таль шла через блок, к лебёдке, установленной посередине носового бимса; вращать её полагалось вручную. Со стрелы полагалось ставить подводные снаряды - она свободно выдерживала тяжёлую мину Герца с принайтовленным к ней в походном положении якорем.

#*     Таль — подъемно-спусковое приспособление, состоящее из подвижного и неподвижного блоков с гаками, соединенных между собой тросом (лопарём).
#**    Раковина — боковой свес в кормовой части судна (по обоим бортам).

Барказ этот предназначался как раз для постановки мин; впрочем, порой употреблялся и для водолазных работ. Сейчас в левом корпусе, вдоль обоих бортов, между банками были аккуратно уложены принятые с «Дождя» мины. На помосте еще оставалось место для двух или трёх штук, ждавших своей очереди на палубе канонерской лодки.
Возле этих мин и расхаживал теперь Никонов; гардемарин Бармин, недолго думая, пристроился за ним. Взятый в Опытный отряд за знание фотографии, он проявил неожиданный интерес к минному делу и теперь пользовался случаем, чтобы набраться практического опыта. К тому же Воленька лелеял тайную надежду - остаться для дальнейшего прохождения практики на «Дожде», что, несомненно, было куда интереснее, что пребывание на обсервационной барже.
А дело не ладилось. У минного барказа неожиданно начались неполадки с машиной, и он добрых полтора часа болтался рядом с канонеркой. Помочь ему с «Дождя» не могли - механик лодки уже сутки не вылезал из кочегарки, а командовавший передачей мин старший офицер Сугробов, неплохо разбиравшийся в малых паровых машинах (он до назначения на эту должность и сам командовал миноноской) как назло, сильно поранил руку. Тем не менее, мины надо было перегружать, уголь - принимать; рук на всё не хватало, несмотря на это, Никонов, увидев шляющегося без дела гардемарина Бармина, всё же нашёл возможность не пристраивать его немедленно к какому-нибудь полезному занятию, а дать некоторые пояснения технического свойства.
— Вот, — сказал капитан второго ранга, присев перед готовой к передаче миной. Их оставалось на «Дожде» ещё три - остальные были на барказе или уже на «Вайткуле», Никонов провёл пальцем по аккуратному тросовому плетению стопора, подёргал сосновый брусок, на который опиралась мина. Потом выжидающе глянул на Воленьку. Тот подошёл к соседней мине и повторил действия офицера - проверил узлы, убедился, что мина крепко держится поверх якорного «блина». Дело было важное - Якорь мины должен быть крепко принайтовлен к её железному конусу: стоило ему слететь при подъёме, и многопудовый чугунный блин, рухнув в воду, непременно сорвал бы с петель и вьюшку, закреплённую в нижней части мины.
Вот, смотрите. - ровным голосом продолжал Никонов, пользуясь тем, что передача мины на барказ пока откладывается. - В этой мине системы Герца - как впрочем, и в системе Нобеля, - как вам известно, длину минрепа устанавливают вручную. А в новой конструкции… Никонов говорил тихо и спокойно - будто не сам объяснял, а отвечал урок. «Откуда у него столько такта?» - подивился про себя Бармин.
-… в новой конструкции применён штерто-грузовой метод. - закончил капитан второго ранга. - Как он действует, вы, надеюсь, успели разобраться?
Бармин подобрался. Конструкции мин еще не изучали; ни принятых на флоте гальваноударных мин Герца и Нобеля, ни более ранней, времён ещё турецкой войны, мины Якоби. Однако же, за время недолгого пребывания на опытном отряде, Бармин успел поинтересоваться и стоарыми системами и новинками. Он и правда очень неплохо - во всяком случае, на фоне большинства воспитанников Училища, - разбирался в технике, и теперь спешил блеснуть знаниями.
- Так точно, господин капитан второго ранга! При использовании этого… простите, метода лейтенанта Азарова*, вьюшка с минрепом крепится не на корпусе мины, а на якоре и оснащается специальным стопором, состоящим из щеколды, пружины и штерта с грузом. Когда мину сбрасывают за борт, то она остаётся на плаву. Штерт под действием груза оттягивает щеколду, что позволяет минрепу свободно сматываться с вьюшки. Якорь тонет, разматывая минреп; груз на штерте касается дна раньше его, - и тогда натяжение штерта ослабевает, и щеколда под действием пружины стопорит вьюшку. Якорь тем временем продолжает, увлекая мину на глубину, которая точно соответствует длине штерта с грузом. А её можно установить перед минной постановкой, прямо на палубе - и предварительные промеры производить не надо!
Никонов внимательно выслушал гардемарина и удовлетворённо кивнул.

#* Этот метод установки мин на заданное заглубление был предложен в 1882 году командиром миноносца «Сухум» лейтенантом Н.Н. Азаровым и долгое время был основным в русском флоте.

— Разрешите закрывать? - вытянулся довольный Воленька, указывая на жёсткий брезентовый чехол, прикрывающий мину в походном положении.
— Пожалуйста. А третью я сам проверю. — И они перешли к следующей мине.
Спустя час, когда машина на проклятом барказе наконец заработала и мины, как им и полагается, оказались на его настиле и неспешно, трёхузловым ходом отправились к «Вайткуле», Никонов вместе в Барминым спустились в кают-компанию «Дождя». Помещение было тесным - едва-едва устроиться четырём офицерам канонерки да паре гостей. Впрочем, сейчас здесь было мало народу; механик по прежнему пропадал в низах, а Сугробов с замотанной рукой давно уже отправился на «Вайткуле». Угольная погрузка заканчивалась, и сверху доносился зычный голос мичмана Посьета, командовавшего к приборке. В Кают-компании находился только командир лодки, лейтенант Константинов. Увидав вошедших, он сухо кивнул капитану второго ранга, удостоив кивка и Бармина, после чего уткнулся в бумаги. Капитан предпочитал работать здесь: на малых кораблях традиции кают-компании были не так строги, как на броненосных фрегатах или клиперах - сказывалась всеобщая теснота и скученность. Никонов оглянулся, потрогал зачем-то спинку стула и присел. Закурил и, помедлив несколько секунд, указал Бармину на соседний стул. Воленька с готовностью присел.
- Так вы хотите пойти по минной части, гардемарин? Похвально; дело это новое и в скором времени будет бурно развиваться - сделаете карьеру, коли будете хорошо знать дело. Да и скучать не будете - на миноносцах служба самая лихая, за этими корабликами будущее. Кто у вас преподаёт гальваническую часть?
- Старший инженер-механик* Лессер.
- Знаменитый Лёнчик? Впрочем, вы всё рано ни гвоздя не знаете, сужу по своим гардемаринским годам. - Никонов вдруг закашлялся и помахал ладонью перед собой, разгоняя дым.

#* Старший инженер-механик — должностное звание VII класса Табеля о рангах на русском императорском флоте. Введено в 1886 г. взамен звания подполковника Корпуса инженер-механиков флота.

- Не беда, конечно, научитесь. Главное - не стесняйтесь спрашивать, если что непонятно. И добавил после короткой паузы: - Я сделаю из вас минёра.
— Есть, — ответил возликовавший в душе Бармин. — Разрешите закурить?
— Запомните, юноша - заговорил вдруг из своего угла командир. В кают-компании для этого ничьего разрешения вам не требуется.
- Держите спички. - Никонов слегка усмехнулся смущению гардемарина.
— Благодарю, господин капитан второго ранга.
Никонов поднял голову к подволоку и густо выпустил дым.
— Опять неверно: Сергей Алексеевич. Традиции кают-кампании незыблемы, юноша - даже на таких маленьких кораблях. Здесь - только без чинов, по имени-отчеству.
-Ясно, госп… Сергей Алексеевич! - радостно отчеканил Воленька. Жизнь определённо налаживались.
Но короткому трапу простучали башмаки и в дверь влетел встрёпанный гардемарин Романов. Никонов удивлённо поднял брови - вид у царского отпрыска был далёк от официального. Раскраснелся, щека поцарапана, голландка в угольной пыли. В руке - чёрный кожаный чехол с рацией. Увидев офицеров он, впрочем, тут же подтянулся.
— Дозвольте обратиться, господин лейтенант?
Константинов отложил бумаги.
— Что скажете, гардемарин?
Иван повертел в руках рацию и выпалил:
Господин штурман передаёт, что люди свободных людей нет - шлюпки после угольной погрузки мыть некому.
— Нехорошо, — согласился Константинов. — Вот что, гардемарин… и он поглядел на Бармина. - С вашего позволения, о минном деле вы потом побеседуете, а пока…
Воленька обречённо кивнул. Отвертеться от приборки, похоже, не удастся.
- Да и вы, хм.. Романов, - обратился к Георгию командир. - оставьте пока ваше… устройство, помогите товарищу. Сергей Алексеевич, вы ведь обойдётесь некоторое время без этого…. беспроволочного телефона?
Никонов кивнул. - Угольную погрузку закончили, мины с барказа на пароход приняты. Пока обойдёмся дедовскими методами. Ступайте, господа. - кивнул он мальчикам.
Георгий с Воленькой переглянулись, чётко, по уставному повернулись через левое плечо и полезли на палубу. Служба продолжалась.

Отредактировано Ромей (17-11-2014 02:07:45)

+2

129

Глава вторая
Может стать, что ты смерть найдёшь за океаном.
Но всё же ты от смерти не беги!
Осторожнее, друг, даль подёрнулась туманом:
Сними с плеча свой верный карабин.
Ю. Визбор

Из путевых записок О.И. Семёнова.
«Песок скрипнул под килем. «Элеонора», подталкиваемая руками пятерых дюжих негров, скользнула на свободную воду. Гребцы ловко вскарабкались на борт и принялись разбирать длинные, тонкие вёсла; старший над гребцами, «капитан» что-то гортанно заорал, и «команда», побросав вёсла, кинулась устанавливать невысокую мачту с длинным косо висящим реем. Я вздохнул, повернулся к озеру спиной и пошёл к груде барахла, сваленного на блёклой зелёной траве, шагах в ста от уреза воды.
Озеро Виктория, или Виктория-Ньянза, как именовал его в своих дневниках Юнкер, надоело всем нам хуже горькой редьки. Нет, сначала я, как и все, замирал от восхищения при виде невозможных закатов над водной гладью; любовался ибисами и чёрными цаплями, высматривал в камышах парочки робких болотных антилоп сиатаунга. Впрочем, стада экзотических животных приелись им ещё по дороге к берегам Виктории через Серенгети и земли масаев; вот уж где была прорва всякой живности! Так что к озеру мы добрались с изрядно притупленными ощущениями; помню, первое, что меня поразило - это чёртова уйма крокодилов, и в воде, и на берегах. Во время двадцатидневного плавания на миссионерской шаланде «Элеонора» они чуть ли не косяками плыли за лодкой. Казачки сначала порывались отстреливать чешуйчатых гадов, но оценив масштаб проблемы, оставили эту затею; разве что особо нахальная тварь, подобравшаяся слишком близко к борту, получала багром по плоской башке и, обидевшись, отваливала в сторону.
Как раз на «Элеоноре», принадлежащей английскому миссионерскому обществу, перебирался через Викторию и Василий Юнкер; лодка эта регулярно совершает неспешные каботажные заплывы между заливом Спик на юго-восточной оконечности Виктории и селением Рубаги - на северо-западе. Для обрусевшего немца этот участок пути был заключительным шагом в его семилетних странствиях, а вот для второй русской экспедиции, отправившейся в эти края, всё только начинается.
Впрочем, не чисто русской. Мадемуазель Берта вносила в монолитный состав нашей группы толику неповторимого европейского колорита; подданная бельгийской короны, она походила на кого угодно, только не на уроженку Фландрии или Валлони. Южная кровь постоянно давала о себе знать - пылкая и порывистая, молодая женщина буквально очаровала всех членов экспедиции. Один кондуктор Кондрат Филимоныч косился на иностранку с подозрением; но и он, после того как та уверенно пристрелила молодого льва, подобравшегося ночью к нашей коновязи, сменил гнев на милость.
Водная гладь Виктории осталась позади - как и заросшие высоченной травой плато Серенгети и масайские равнины с громадными стадами антилоп и слонов. Этой живности хватает и на берегах озера- но не в таких немыслимых количествах. Я немало пересмотрел в своё время документалок БиБиСи, посвящённых дикой природе, но даже близко не представлял, СКОЛЬКО животных обитало в этих краях какие-то сто тридцать лет назад. Да, сафари, внедорожники, тяжёлые штуцеры-слонобои и глобальный товарооборот, охотно потребляющий экзотические шкуры зебр, импал, жирафов, драгоценную слоновую кость и кожу гиппопотамов, жестоко обошлись с африканским зверьём. От былого великолепия остались жалкие крохи; И хотя я всегда относился к призывам всякого рода экологов - от «Гринпис» до Всемирного Фонда дикой природы - с изрядной долей предубеждения, но теперь, пожалуй, готов пересмотреть кое-какие прежние взгляды на этот предмет.

Сойдя на берег в Дар-эс-Саламе, наша тёплая компания неожиданно попала в гостеприимные объятия Второго Рейха. Мне сразу припомнились и душевный друг Курт Вентцель и немецкая строительная «фактория» Басры с её локомобилями и колючей проволокой. Но здесь, по счастью, арабов даже близко нет; султан Занзибара, оставаясь правоверным магометанином и преклоняя пять раз в день колени на молитвенный коврик, воинствующего ислама не понимал и понимать не желал. Порядки в  широкой прибрежной полосе от океана и до самого озера Танганьика устанавливают теперь  подданные кайзера Фридриха 3-го.
Плоды упорного и торопливого труда немцев здесь повсюду. Железную дорогу в сторону озера Виктория попытались строить ещё несколько лет назад» тогда, правда, за дело взялись англичане и проект благополучно загнулся.
Материковые владения султана территория будущей Танзании, - представляют сейчас одно большое белое пятно. Прибрежные районы находятся под формальной властью султана Занзибара, во внутренних областях же белый человек практически до недавнего времени не появлялся. Когда-то Занзибар был одним из крупнейших центров работорговли, несмотря на ее запрет в 1873 году, ежемесячно отсюда вывозилось до пяти тысяч чернокожих рабов, которых продавали затем в португальские колонии.
Но в октябре 1884 года на Занзибар прибыло трое немцев: Карл Юлке, Карл Петерс и Иоахим Граф фон Пфейль. Они путешествовали под чужими именами, но не забыли заручиться поддержкой самого Бисмарка - и, конечно, дали знать о себе германскому консулу на Занзибаре. Помощи от него, правда, не последовало, но троица подданных Кайзера не унывала - им важно было опередить бельгийцев, которые планировали отправить во внутренние районы страны «научную» экспедицию с целью изучения и, разумеется, захвата этого лакомого кусочка Восточной Африки.
Денег у Карла Петерса по-прежнему не было, как не было и официальной поддержки. Но сдаваться он не собирался; впереди у сына протестантского пастора, бывшего студента Гёттингенского университета и авантюриста маячила амбициозная цель – создать в Африке «новую Германию». И, разумеется, встать во главе её. Петер, с чистой совестью подписался бы под ненаписанными ещё строками английского поэта, не зря названного певцом британского империализма:
Твой жребий - Бремя Белых!
Как в изгнанье, пошли
Своих сыновей на службу
Тёмным сынам земли.
На каторжную работу -
Нету ее лютей,-
Править тупой толпою
То дьяволов, то детей.*

Он, как и многие европейцы тогда, был свято уверен, что белый человек обязан нести свет разума, цивилизации и просвещения в мрачные дебри африканских джунглей, где обитают, конечно, люди - но всё же, кто скрывать, не совсем полноценные.

#* «Бремя Белых», стихотворение английского поэта Редьярда Киплинга, впервые опубликованное в 1899 году

Ситуация усугублялась ещё и тем, что этот Карл Петерс, как сказали бы в совсем иные времена, «страдал пангерманизмом в самой острой форме». Мне довелось полистать его дневники, опубликованные много лет спустя, в середине 20-го века:
«Я полагаю, что наша раса является единственной на Земле, которая может возглавить все человечество. (…) Если мы, немцы, упустим свой шанс, то англосаксы распространятся на весь мир и не оставят нам в нем места».
Каково? Хотя, конечно, в некотором пророческом даре Петерсу не откажешь - в итоге так оно и получилось.
Но - вернёмся в 19-й век. Энергии и решимости Петерсу было не занимать. Ещё в марте 1884-го он основал в Рейхе Германское колониальное общество - и поехало!
Прибыв в ноябре того же года в Африку, Петерс принялся действовать быстро и всегда по одной и той же схеме: встречался с вождями местных племён, одаривал их бросовыми бумажными тканями, мелким жемчугом, добытым в Персидском заливе и за бесценок купленным в Адене, да старыми кремнёвыми ружьями, помнившими ещё Наполеоновские войны, - а взамен требовал поставить подпись на некоей бумажке. Негритянские вожди не видели ни малейшего повода отказывать щедрому гостю - тем более, что бумажка составлялась на немецком, а о переводчике никто не позаботился. Ценить пустующие земли племенные вожди не привыкли - в опыте их жизни попросту не было такого понятия как «недвижимость».
Но для европейцев это роли не играло. В бумажке содержалось соглашение о передаче суверенных прав на территорию племени в пользу лично Карла Петерса. В силу чего эти территории попадали под юрисдикцию Второго Рейха, подданным которого был немецкий проходимец.
Таким образом, всего за три недели Петерс стал обладателем ста сорока тысяч квадратных километров земли - о чём довольно скоро было сообщено и Бисмарку. Железный канцлер отреагировал на это известие с воодушевлением:
«Получается, что захват территорий в Восточной Африке легок до безобразия: достаточно парочки проходимцев и немного бумаги, украшенной отпечатками пальцев вождей дикарей».
Через год Петерса с помпой принимали в Берлине; там как раз проходила международная европейская конференция по Конго, на которой был окончательно узаконен раздел Африки. И уехал он оттуда не с пустыми руками - Бисмарк убедил кайзера подписать манифест о взятии приобретенных Петерсом территорий под защиту Рейхом.
Вот так ушлый баварец и стал правителем целой страны - причём с неограниченными полномочиями. Попечительством кайзера было основано Германское общество Восточной Африки, комиссары которого получили право создавать торговые фактории, собирать с туземцев налоги и вообще нести неграм свет европейской культуры.
Правда, у султана Занзибара Саида Баргаша оказалось своё мнение на этот счёт - всё же речь шла о его владениях. Проблема была решена в стиле входившей тогда в моду «дипломатии канонерок» - в августе прошлого, 1886-го года на рейд перед султанским дворцом встал отряд германских крейсеров. Султану оказалось достаточно нескольких холостых залпов, чтобы понять нелепость своих притязаний и навсегда забыть о правах на «владения» Петерса.
Вот и получилось, что на побережье, от самого океана чуть ли не до озера Танганьика хозяйничают теперь немцы. Ну, может «хозяйничали» - слишком сильное выражение, но всё же подданные кайзера уверенно наводят здесь свои порядки. Во всяком случае там, куда могут дотянуться - а это пока что лишь редкие островки европейской цивилизации с безбрежном море трав, антилоп и негров с ассагаями. Впрочем, у немцев всё ещё впереди - они и построят здесь железную дорогу, твёрдой рукой выставят из Восточной Африки бельгийцев и даже примутся бодаться с англичанами - чтобы через 27 лет потерять всё.
А сейчас - нельзя не признать, что немецкое присутствие уже пошло этим краям на пользу. Во всяком случае, до озера Виктория мы добрались без особых помех. В Дар-Эс-Саламе удалось купить лошадей; цены, правда, оказались совершенно чудовищными, зато путь через масайские равнины и плато Серенгети превратился… если не в приятный моцион,  то уж во всяком случае, в спокойный переход. Тот же Юнкер, которому всякий переход в Центральной Африке давался потом и кровью, уделил отрезку пути от Виктории до океана полторы строчки в своих дневниках - так прост он оказался по сравнению с тем, что выпало ему раньше. А ведь я путешествовал не один - семеро вооружённых и решительных белых людей (девять, если считать мадемуазель Берту и её слугу) - это, по местным меркам, почти что экспедиционный корпус, от которым здешним племенам полагается в ужасе разбегаться. Они бы и разбегались; но мы старались вести себя корректно и предупредительно, расплачиваясь серебряными арабскими монетами и за свежее мясо, и за услуги проводника, - так что слава о «добрых белых» достигла озера Виктория куда раньше нас самих.
На берегу залива спик мы проторчали почти две недели - дожидались Элеонору. Других судов поблизости не сыскать днём с огнём; лодчонки местных рыбаков годятся лишь для недолгих плаваний у самой кромки камышей и не выдерживают сколько-нибудь серьёзного груза. Так что дни вынужденного отдыха мы заполняли, кто во что горазд; казачки вперегонки носились по саванне за антилопами и подстрелили даже молодого слона; Берта составляла им компанию. Я, отдав должное прелестям африканского сафари, не сумел развить в себе вкуса к этому занятию и принялся приводить в порядок дневники. Садыков занял позицию скорее созерцательную; он любезничал с нашей гостьей и совершал долгие моционы по берегам залива в компании нашего бравого кондуктора.
Кстати, о Берте. После нашего неожиданного сближения на яхте, молодая женщина установила со мной тёплые, я бы даже сказал - дружеские («три раза - «ха!», как сказал бы мой сынок) отношения; ночи она проводила в собственной палатке, на людях вела себя со мной ровно и приветливо - а наедине за всё это время нам толком и не удалось остаться ни разу. Поначалу меня это бесило; но потом я оценил мудрость её поведения. В самом деле, дама, путешествующая в сугубо мужской компании, станет столь демонстративно отдавать предпочтение одному.. короче, тут может не помочь и статус начальника экспедиции. В общем, спасибо Берте - мину, подведённую вашим покорным слугой под спокойствие и дисциплину нашего дружного коллектива, она обезвредила на редкость тактично и умело.
В ожидании прошло 13 дней; наконец на горизонте замаячил коричневый парус - «Элеонора». Потом ещё две с половиной недели - и вот мы стоим рядом с горой багажа, сваленного на берегу. Из-за холмика поднимаются тоненькие струйки дыма - Рубага. Это не деревня и не город, как мы их понимаем, а холмистая местность с многочисленными поселениями. Рубага* - резиденция короля Буганды Мванги. Личность эта со всех сторон неоднозначная - довольно сказать, что он несколько месяцев промурыжил у себя Юнкера, решая, отпустить загадочного иностранца - не англичанина, не бельгийца, не купца и даже не миссионера, - или всё-таки зарезать? Милосердие победило - сочтя, что Русский – это не англичанин какой-нибудь английский проходимец, король всё же отпустил Василия Василевича; но вся загвоздка в том, что он-то шёл с запада на восток, а мы пришли именно с востока, со стороны океана - а здесь недолюбливают гостей из-за озера. Мванга справедливо полагает, что с той стороны добрые люди не придут -только английские миссионеры да прочие проходимцы, имеющие целью захватить его владения. Так что, как нас тут встретят - это ещё очень большой вопрос..."

#* Сейчас на этом месте находится столица Уганды, город Кампала.
***
- …и избы тут чудные - сами круглые, а крыши острые, торчком! Зайдёшь - ни угла, ни лавки, одни подстилки плетёные, из травы, а в них всякие засекомые кишат. Как тут люди живут?
Молодой казак, которому в диковинку были африканские хижины, сидел у костра. Напротив него, на войлочной кошме, брошенной на охапку тростника, с удобствами расположился забайкалец постарше, а рядом с ним сидел на свёрнутой попоне кондуктор. Между коленями у него стояла винтовка Генри; Кондрат Филимоныч опирался на ствол щекой, от чего вся его мужественная физиономия перекосилась.
- А у вас, в тятькиной избе тараканы не кишат? - ответил пожилой забайкалец. В его чёрной бороде заметно пробивалась седина. - Да и мало ли, какие где крыши бывают? У китайцев, вон, уголками вверх загнуты, а на Полтавщине - что не крыша, то копна соломенная. Главное, чтобы под ентими крышами добрые люди жили.
- Да какие ж они добрые - коли в бога не веруют? - удивился молодой забайкалец.
- Веруют, а как же? Людям без веры никак невозможно, а то не люди быдто, а звери, вроде обезьянов хвастатых. Энти, которые здесь жительствуют - они магомедане, на манер наших татар али чеченов. Только не такие лютые и вовсе чёрные на морды. Есть среди них и ворьё - вон, у меня в Дар-Саладове кисет спёрли, - а есть и добрые люди. Народ как народ, не хуже иных прочих…
- Ну да, не хуже… - прогудел через костёр Кондрат Филимоныч. Кондуктор тоже не спал - очень уж хорошо сиделось и говорилось под угольно-чёрным небом, усеянным незнакомыми звёздами. - Таких лютых ещё поискать! Вон, ихний король, Маванов его прозывают, который тоже магометанской веры. Он, злыдень, тех, кто в Христа верует, всех поголовно режет! Господин поручик давеча рассказывали: три года назад, когда папаша его помер - так велел своим нукерам взять воспитанников аглицкой миссии и головы им отсёк. А после вообще злодейство учинил - велел убить аглицкого же епископа, Харингтонова, который, как и мы, из за озера явился.
- Что, так и убил? - опасливо ахнул казак Прохор, которого забайкальцы за молодостью лет остальные звали Пронькой. - И схарчил, небось, нехристь?
- Не… - лениво отозвался Кондрат Филимоныч. - Господин поручик сказывали, что людоеды - это которые дальше живут, в болотах да чащобах. Вот там самые злодейские люди обитают, имя им ещё подходящее - нямнямы.
- Это что ж, вроде наших самоедов, что ли, которые в Пермской губернии, у ледовитого моря, что ли?
-Деревня! - пренебрежительно хмыкнул седобородый казак. - Какие они тебе самоеды? Те, хоть и языческой веры люди, но тихие да смирные и закон уважают. Украсть что, конешное дело, могут, но чтоб смертоубийство - ни-ни. А едят всё больше рыбу мороженую да строганину из оленьего мяса.
- Здешним тоже закон людей есть не дозволяет. - добавил Кондрат Филимоныч. - Магометане - они хоша порой и люты, и на мучительства всякие горазды, но чтобы человечину жрать - такого нет. Вон, у меня кум в 77-м году в Болгарии воевал - так ни о чём таком не рассказывал. Хотя - животы, да, резали, было…
- Ну, животы-то не одни они горазды резать. - хмыкнул Пронька. - вот, помнится, в запрошлый год, под Читой ловили мы спиртонош - дык потом...
- А ты брось мести, помело. - недовольно зыркнул на молодого станишник. - было - и было, быльём поросло. Нашёл чем хвастаться, живорезством… ты что, забыл, что все под Богом ходим?
Пронька смущённо умолк.
Кондратий Филимоныч выждал приличное время; потом, поняв, что продолжения занимательной истории не будет, принялся говорить дальше:
- Так вот. Опосля как король тутошний, Маванов, аглицкого попа зарезал, его по всем соседним странам ославили злодеем и деспотом. Потому как дело это у негрских народов невиданное - съесть то они, может и могут, или ограбить там - а вот чтобы за Божье слово резать, тут такого не заведено. А всё потому, что аглицкие попы мало того, что нергитянцев в свою веру обращают - так они их ещё и под присягу ихней королеве подводят. А потом купчины их приезжают и обирают всех до нитки.
- Ну, тогда он правильно всё делает, Маванов ентот - рассудительно заметил пожилой казак. - Кому ж такое беззаконие понравится? Хошь про бога рассказывать - говори, пущай люди слушают. Плохо говорить станешь - могут и в морду дать, не без того. Но под присягу заморскую загонять - это озорство. Нет, правильно Маванов-король того попа зарезал. А неча!
- А вот вы, дядя Кондрат, говорили давеча, что Маванов ихний всем, кто христианской веры, запрещает в свои границы входить? - встрял Пронька. - а как же нас тепрь пустят? Мы ведь тоже Христу-богу молимся?
Казкаи помолчали - ответа на остро поставленный вопрос не было ни у опытного Кондрата Филимоныча, ни у забайкальцев.
- Не то плохо, что те нехристи людей жрут, - прервал затянувшуюся паузу пожилой казак. - а то плохо, что во всей Бугандове самого завалящего конька днём с огнём не сыскать. Прежних лощадёнок, что  у немцев ишшо куплены, пришлось продать, прежде чем через озеро плыть - а где новых возьмёшь? Вчера мы с урядником весь базар обошли - так лошадей ни одной не сыскали, только ишаки да волы. Так что придётся нам теперь дальше конными по-пешему.
- А и не надо. - ответил кондуктор. - Далее по карте выходят нам сплошные болота, эти, как их…. папирусные. Это камыш такой здешний, особый. Так по этим болотам и пешком-то не очень пройдёшь, а для скота местные людишки навострились гати бить - из вязанок камыша, который папирус. Застилают им топь, а потом и пускают коз. Они у них вовсе мелкие, крупный скот - волы там, коровёнки, - всё больше на равнине. Но всё равно кажинный раз новую гать настилать приходится. Человек ишо пройдёт, осёл - тоже, а вот конь - уже никак, провалится. А далее - сплошные леса, джунглями прозываются. Леса те особые - неба над ними не видать, а на земле кусты с травой не растут, всё падает да гниёт - потому как деревья солнечные лучи вниз не пущают. И всяких ядовитых гадов там столько, что лошадь и дня не проживёт.
- А людей енти гады что, не жалят? - с опаской поинтересовался Пронька.
- Такого дурака как ты, непременно ужалят в самые что ни на есть причиндалы! - строго ответил кондуктор. - А будешь сидеть, разинув хлебало, да дурь всякую спрашивать - так и вовсе сожрут. Помнишь, небось, какие на озере змеюки водятся - антилопу целиком сглатывают? В тех лесах и поболе страшилы живут, и казака заглотнут…
- Ну да, вместе с конём. - хихикнул Пронька. - Бросьте вы меня пугать, дядя Кондрат, непужливые мы…
Кондуктор вдруг прислушался и вскочил, клацнув скобой винтовки. По другую сторону огня , нарисовался неясный силуэт.
- Ты, Кондрат Филимоныч, с винтом-то не балуй, неровён час стрельнет. - раздался добродушный бас. Кондуктор сразу обмяк, расслабился - к костру шёл урядник. Казаку, видно, тоже не спалось - выбрался из палатки в исподней рубахе, без сапог, только шаровары натянул. Но - наган за поясом, бдит…
- Вон, лучше отряди Проньку обозную скотинку нашу проверить, коли он такой непужливый. Они, хоть и ослы, а нам ишшо пригодятся. А то мало ли кто тут в темноте лазит. Может зверь леопард, а может и лихой человек. Конокрады - они, знаешь, и в Африке конокрады…
***
Здравствуй на долгие годы, друг мой, Картошкин! Вот и сменили мы морские дороги на сухопутье; уже месяц как под ногами у нас земля самой что ни на есть Чёрной Африки. Арабов и берберцев здесь нет в помине; сплошные негры, да не простые. За Озером Виктория, на равнинах, именуемых саваннами, где вместо сусликов да диких лошадей стадами бегают слоны и жирафы, живут масаи. Все, как один воины, бегают при железных копьях с наконечниками листом, в две ладони шириной; теми копьями ловко запарывают антилоп, а если придётся - то и льва. Народ это храбрый, можно сказать - гордый; нас принимали с большим достоинством и радушием, даже выделили проводника, который довёл экспедицию до самого озера Виктория-Ньяза; здесь, получив обещанную плату, не оставил нас ожидать миссионерскую лодку, а ещё три дня скакал по степи с казачками, приучая тех охотиться на жирафу и зебра. То есть скакали-то казаки; негритянец же  наш ухитрялся не отставать от них, конных, на своих двоих - да так ловко, что по вечерам, у костра, урядник говорил о нём с нескрываемым уважением.
Проводника этого зовут Кабанга; сам он не масай, а родом из племени суахели, что обитает на восточном побережье Занзибара. Кабанга подрядился проводить нас только до озера, но, видно, очень уж мы пришлись ему по душе - вчера он подошёл к начальнику экспедиции господину Семёнову и на ломаном немецком - только так мы с ним и объясняемся, ибо наречия местного ни в зуб ногой, - попросил позволения сопровождать нас и дальше. Семёнов согласился; обрадовались и казачки, которые успели сдружиться с проводником. Кабанга оказался человеком бесценным; а когда Кондрат Филимоныч, заведующий оружейным хозяйством экспедиции, выдал ему, как нашему постоянному спутнику, новенький бельгийский карабин центрального боя - долго бормотал что-то благодарное и хватал кондуктора за руки. Глаза суахельца при этом излучали такую преданность, что казалось, скажи ему - и кинется сейчас на слона безо всякого карабина.
Вернёмся немного назад  то есть в Дар-эс-Салам, откуда отправил я тебе прошлое письмо. Городишко сей, как я уже писал тебе, гнусен до чрезвычайности; однако в нём имеется представитель немецкого Ллойда, которому мы и сдали корреспонденцию. Немцы - нард аккуратный, особенно в казённых делах, так что смею надеяться - письмо попадёт к тебе в срок.
И это будет последнее письмо, отправленное мною с дороги, дорогой Картошкин; теперь, подобно юношам, творящим свои бессмертные шедевры по ночам, при восковой свече, я обречён писать «в стол». Точнее - в заплечный мещок, ибо и стола-то здесь не сыскать - до самого восточного побережья. С тех пор, как мы сошли на берег с «Леопольдины», я только и делаю, что отвыкаю от дурных привычек, навязанных мне цивилизацией - сплю на охапке камыша, ем из котелка и забыл уже, как выглядит зеркало. Оно, правда, имеется с отряде, и надо думать, даже не одно - вряд ли мадмуазель Берта производит утренний туалет, глядя в лужи, которых здесь, к  слову сказать, тоже днём с огнём не сыщешь. Но мне неудобно просить у барышни столь деликатный предмет в пользование - вот и обхожусь как могу, подстригая бородёнку на ощупь. О  биртье мы все, конечно, давно забыли - только  кондуктОр Филимоныч старается хранить верность флотской традиции и носит лишь усы. Бреет его урядник - а Кабанга каждое утро устраивается в сторонке, чтобы посмотреть на это действо. По тому, с каким благоговением он взирает, как казак сначала разводит в плошке мыльную пену, а потом, как заправский цирюльник, скребёт щетину клиента, деликатно взяв того двумя пальцами за нос - похоже, наш суахелец считает бритьё чем-то вроде религиозного обряда, сродни жертвоприношения. У него самого борода с усами не растут вовсе; впрочем, это обычное дело для здешних обитателей.
Прости великодушно, опять я отвлекся; теперешняя наша жизнь способствует неспешному течению мысли, так что она нередко уходит в сторону; глядь, а уже и забыл, с чего начал рассказ, перейдя на какой-нибудь подвернувшийся к слову предмер, а там - ещё и ещё… Так вот, с яхтой мы расстались в Дар-эс-Саламе; мадемуазель Берта велела капитану (никак не могу запомнить фамилию этого бельгийского господина с лошадиной личиной; ну да бог с ним совсем) идти вокруг африканского континента с Востока на Запад; Сначала «Леопольдина" должна встать на  ремонт в Кейптауне, что на мысе Доброй Надежды; потом, пройдя на закат и север, крейсировать у западного берега страны Конго и ждать нас. Потому что наш путь лежит теперь за озера Виктория-Ньяза и Альберт-Ньяза, в верховья реки Уэлле, и далее - вниз по реке, в бельгийские владения Конго. Что нам там понадобится - господин Семёнов говорит исключительно намёками; впрочем, с некоторых пор я уже ни чему не удивляюсь. Заявит, что нам назначено искать сокровища какой-нибудь африканской царицы или, скажем, свитки Пресвитера Иоанна - поверю с лёгкостью и отправлюсь. Последнее, пожалуй, ближе к истине; впрочем, как я слышал, оный древний муж обитал совсем не в этих краях а много севернее, в Абиссинии…
Там же, в Дар-эс-Саламе мы сменили свой гардероб. «Мы» - это, собственно, я, господин Семёнов и мадемуазель Берта. Представь, брат Картошкин, как я щеголяю, подобно кому-то прощелыге в коротких, чуть ниже колена, портках и в рубашке с короткими же рукавами. На головах у нас колониальные французские шлемы; из обуви закуплены высокие, до середины икры, английские башмаки из рыжей  кожи на толстенной подошве.   Надо было видеть физиономии наших казачков, когда им предложили это непотребство - станичники только что не плевались. Однако ж климат вскоре взял своё - и забайкальцы, вслед за нами, сменили фуражки на пробковые каски, а шаровары - на кургузые штаны европейских охотников на бегемотов. Один урядник остался верен форменным суконным шароварам, причём упорно сносит насмешки сослуживцев по поводу преющих…хм, ну ты сам понимаешь.
Господин Семёнов и здесь сумел меня удивить - его одежда и амуниция, хоть и напоминает нашу, а всё же сильно отличается - многие же мелочи сделаны до того добротно и необычно, что мне остаётся лишь удивляться по себя, а казачкам - восхищённо пощёлкивать языками да завидовать. Впрочем, завидовать  долго не пришлось; когда Олег Иваныч раскупорил большие кофры, предназначенные для сухопутных странствий, многим из нас достались всякого рода полезные и невиданные мелочи, которые сейчас сильно облегчают нам жизнь. Например - невиданно яркая гальваническая лампа; ночью она светит куда сильнее самого мощного калильного фонаря, а днём господин Семёнов подпитывает её электричеством, добывая его прямо из солнечного света; для этого он расстилает на земле какую-то блестящую, как зеркало, переливающуюся радужными разводами ткань, и подключает к ней лампу особым проводком. Полежав так пару часов на солнцепёке, лампа светит потом всю ночь. И чего только люди не придумают!
Кроме всего прочего, нам с урядником достались маленькие плоские чёрные коробочки; господин начальник экспедиции навал из «рации». Поверь, брат Картошкин, вот уж действительно удивительное изобретение! Нажать кнопочку - и по коробочкам этим можно переговариваться друг с другом на расстоянии пары-тройки вёрст, а на открытой равнине - так и ещё дальше. Голос слышен хорошо, хотя порой и перебивается хрипами, как в новомодном телефоне господина Белла; только тут нет ни жестяных раструбов, ни ручек, которые надо вертеть. Коробочек всего три - у меня, у урядника и у самого господина Семёнова; их велено беречь пуще глазу и без нужды не показывать никому, даже и остальным нашим спутникам. Питаются те коробочки гальванизмом - от тех же радужных полотнищ; полного заряда, если говорить не слишком часто, хватает дня на два, а то и поболее.
Перед тем, как отправиться в путь, господин Семёнов два дня пичкал всех нас какими-то пилюлями. Говорил - в предупреждение разного рода опасных лихорадок, которых в здешних краях превеликое множество. Ещё больше из будет там, куда мы направляемся - в дождевых джунглях верховий Арувими, Уэлле, и дальше, в Конго. Так что, если неведомые пилюли нашего начальника столь же хороши, как и эти его «рации»  - нам остаётся только поблагодарить Бога и Николая-угодника за эдакую вот удачу.
Что ж, друг мой Картошкин - пора заканчивать это письмо. И ляжет оно во внутренний карманец заплечного мешка и будет лежать там, пока не доберёмся мы до сравнительно цивилизованных мест - а будет это, боюсь, ой как не скоро…
Писано в июле сего, 1887-го года,
на берегу залива Спик озера Виктория.

Отредактировано Ромей (17-11-2014 02:00:19)

+2

130

118

Ромей написал(а):

Кличка прилепилась к нему во-первых, из-за чрезвычайно малого роса,

роста

Ромей написал(а):

о молодецкой штыковой атаке стрелков московского гарнизона и отважных подростках рискнувших противостоять налётчикам с оружием в рукахи чуть ли не поголовно при этом погибших.

руках и

Ромей написал(а):

Но эту задачу, как и многие другие, пришлось пока отложить на потом - так чт энергией «компьютерный зал» снабжал пока японский генератор.

что

+1


Вы здесь » В ВИХРЕ ВРЕМЕН » Произведения Бориса Батыршина » Д.О.П.-1. Дорога за горизонт (продолжение трилогии "Коптский крест")