V.
Из переписки поручика Садыкова
со своим школьным товарищем,
мещанином города Кунгура
Картольевым Елистратом Бонифатьевичем.
«…И занесло меня, друг мой Картошкин, на край света - в самую Африку. «Хотя, позвольте - скажет ревнитель науки истории, - какой же это край света»? Отсюда пошла древняя фараонская и еллинская цивилизации; здесь люди придумали сфинкса и бабу с рысьей головой в то самое время, когда наши предки придумывали, в лучшем случае, обожжённые на костре дубины, чтобы глушить ими этих самых рысей - или кто тогда в лесах Европы обитал?» Да и ревнитель Закона Божия (коий один только и несёт нам свет истинной благодати), с этим согласится. Ведь от земли Египетской рукой подать до Земли Святой, хоть пророку Моисею и понадобилось сорок лет, чтобы пересечь эту каменистую полосу песков; но теперь любой географ без колебаний объявит такое соседство близким. А Святая земля и Град Иерусалимский является, как известно всякому, центром коловращения Вселенной - что бы не напридумывали разные Коперники и Галилеи. Так что извини, беру свои слова назад - наш пароход, мерно попыхивая машиною, приближается к средоточию истории, географии и вообще - всяческого бытия.
По левую руку с утра открылись заснеженные вершины Ливана; мотает нас изрядно, и мне остаётся благодарить крепкий желудок - или какой еще орган в человеческом теле отвечает за стойкость к напасти, именуемой морской болезнью? Еще совсем немного  -  и встанет наше корыто на рейд славного города Александрии; на сём наше морское бытиё прервётся.
Впрочем - ненадолго; согласно полученному в Санкт-Петербурге предписанию, мне с командою из четырёх казачков-забайкальцев надлежит следовать через Красное море, Аденским проливом, и далее - в страну, именуемую Занзибарией.
Оную страну мы с тобой не раз искали в наши юные годы на глобусе; говорят, водится там зверь, именуемый абезьяном - а тако же и остальное местное население, от которого произошли занзибарские негритянцы и прочие чудища. В гости к этим почтенным господам и ведет меня приказ непосредственного начальства из Корпуса военных топографов.
Как подумаю - господи-святы, куда это занесло раба твоего? В самую Африку, к зверю абезьяну и занзибарскому султану!* Ну, мне-то грех жаловаться, а вот команда моя, упомянутые уже казачки-забайкальцы, и правда кручинятся - который день сидят в каюте, пьют горькую да травят за борт. «Травят» - это по нашему, по сухопутному, блюют; сие определение в ходу у морячов. Так как и я уже неделю, как передвигаюсь по водной стихии - вот и решил приобщаться потихоньку к природному морскому языку, в котором всё называется не так, как на суше, а на свой, особый, морской лад.

#* Занзибар - государство, существовавшее с XIX века до 1964 года. Сейчас - часть республики Танзания

Остаётся только удивляться превратностям судьбы - больше года я готовился принять участие в качестве топографа в пятой экспедиции господина Пржевальского. И в это самое время, вместо того, чтобы отправиться с казачками навстречу ему, в Уссурийский край - Фортуна вытянула для мня иной билет, а уж счастливый он или наоборот - пока неясно. И отправился я теперь навстречу совсем другому путешественнику, и в совсем иные края - вместо Уссурийского края и Центральной Азии твоего гимназического товарища ждут саванны Чёрной Африки. На предстоит пройти по маршруту Василия Васильевича Юнкера, восемь лет скитавшегося в тех негостеприимных краях, населённых упомянутым уже зверем абезьяном. А того абезьяна, как говорил садовник Еропка, немцы выдумали - оттого наверное и сам Василий Васильевич, наполовину немец, наполовину русский, и образование получивший в самом Геттингене, и двинулся в жаркие края. Задачу себе сей учёный муж поставил замысловатую: изучить область реки Уэлле и пройти вниз по течению этой реки, дабы окончательно прояснить спорный вопрос, не дающий спать географам всего подлунного мира: принадлежит ли Уэлле к системе Конго - или же иной реки? Этим Василий Васильевич занимался четыре года кряду, но тут случился конфуз - в Судане потомки зверя абезьяна подняли мятеж - и уже семь к лет как с упоением предаются этому занятию. На беду, земли, охваченные восстанием Махди (так в Судане именуют главного Абезьяна), отрезали экспедицию Василия Васильевича от родных берез. В письме, доставленным аглицким миссионером (я наверное знаю, что этот скромный герой по дороге назад был съеден местными жителями, именующими себя «Ньям-ньям»), Юнкер сообщал, что вернётся в Россию через немецкие колонии и владения занзибарского султана. Что тот и сделал спустя год с небольшим - а твоему покорному слуге предстоит теперь пройти этим путём, составляя попутно топографические карты. Задачка, доложу тебе, из разряда «пойди туда, не знаю куда»; да я с самого начала подозревал, что поставлена она лишь для того, чтобы послужить прикрытием иной миссии.
А вот какой - о том знает начальник экспедиции, глубокоуважаемый господин Семёнов. Я же с забайкальцами, покамест, должен сопровождать его до Александрии.
«Но к чему же тут Александрия?» - спросишь ты меня, друг мой Картошкин? - «Она-то к сему вояжу имеет весьма далёкое отношение, ибо Бур-Саид* находится хоть и не далеко от этого города, но всё же в стороне от маршрута?»

#* (устар)— Порт-Саид город на северо-востоке Египта. Порт на Средиземном море у северного окончания Суэцкого канала.

Что ж, ты совершенно прав и не забыл, по всей видимости, начатков географии, старательно вдолбленной в наши пустые головы гимназическими наставниками. Визит в Александрию предписан упомянутым уже мною господином Семёновым. Личность эта, насквозь загадочная -  руководитель нашей экспедиции; автор сих строк состоит при нём в качестве распорядителя, ну и, пожалуй, на посылках - а так же для непосредственного управления забайкальским воинством. Хотя, жаловаться грех: господин Семёнов оказался интереснейшим собеседником, и мы проводим в разговорах весь досуг - а уж его на борту парохода достаточно. Оказывается, мой спутник год назад вернулся из путешествия по Сирии и Багадскому вилайету Османской империи - и получил там массу впечатлений, которыми охотно и делится со мной. Область интересов сего господина связана с археологией - занятие почтенное и требующее навыков как в географии, так и в топографии. Толкьо вот строгость, которой сопровождалось моё назначение в распоряжение господина Семёнова, не объясняется тягой к изучению изделий древних мастеров и сбору керамических черепков и старинных бусин,  чем, как известно, и занимаются археологи - когда не заняты выкапыванием из глины Приамовых сокровищ*.

#* Клад Приама (золото Трои) — сенсационный клад, обнаруженный Генрихом Шлиманом во время его раскопок в Трое. Клад получил своё название по имени античного царя Приама. Одна из самых знаменитых археологических находок в истории.

Сперва я решил, что придётся переучиваться из топографов в гробокопатели, и совсем было собрался обрадовать этим забайкальцев; но Олег Иванович, спасибо ему, намекнул: наша миссия куда как заковыристее поисков Трои, и  потребует не столько способностей археолога, сколько талантов лазутчика. Так что смотрю я на снежные ливанские горы и гадаю - чем-то ещё обернётся для меня это приключение? А пока, остаюсь верен тебе по гроб - твой гимназический товарищ, поручик Корпуса военных топографов Садыков.
Писано 2 мая, сего,1887-го года, на борту парохода «Одесса», в Твердиземном море».
***
Со спутником Семёнову повезло. Ироничный, склонный более слушать, чем рассказывать, поручик Садыков оказался идеальным компаньоном в долгой поездке. Против ожиданий, он не пытался расспрашивать Олега Ивановича - тот даже заподозрил, что молодой топограф и в самом деле не имеет представления об истинной цели путешествия. Конечно, перед отправлением Садыков имел беседу с Корфом - но она, по-видимому, свелась к общим словам насчёт «особой важности» миссии и необходимости точно выполнять указания начальника экспедиции. Олег Иванович поначалу удивился, а потом хорошенько обдумал и понял - Д.О.П., новое секретное ведомство, только-только начал создаваться, и надёжных, проверенных людей взять пока неоткуда. Так что поручика выбрали, скорее всего, «по анкетным данным» - а уж потом, в личной беседе Корф составил о нём впечатление. Честный, безусловно верный присяге, энтузиаст своего дела, поручик ничего не знал о гостях из будущего - и решать, в какой форме посвятить его в это, Корф предоставил самому Олегу Ивановичу. Резон в этом был: сколько не изучай бумаги, а полуторачасовой беседы недостаточно, чтобы составить полное впечатление о человеке. Тогда как морское путешествие позволяет и присмотреться к будущему спутнику, прояснить всю его подноготную и, в конце концов, принять решение - открывать ему все подробности намеченного предприятия, или оставить на роли слепого исполнителя.
Олег Иванович склонялся к первому варианту. Поручик ему нравился - кроме таланта собеседника, он демонстрировал острый ум и определённо имел некоторый экспедиционный опыт. Садыков два года уже провёл в Туркестане, ведя топографическую съёмку для железнодорожного ведомства, а до этого - занимался делом и вовсе деликатным: вместе с жандармскими чинами выслеживал в приграничных с Афганистаном районах «пандитов» из Королевского Управления Большой тригонометрической съемки Индии. На счету Садыкова числилось несколько изловленных туземных разведчиков-картографов; отзывы жандармского отделения о молодом военном топографе были самые восторженные, что, видимо, и сыграло решающую роль при отборе.
Забайкальцы, приставленные к экспедиции, тоже были не лыком шиты - они  имели опыт схваток с контрабандистами и беглыми каторжниками,  прекрасно владели оружием и умели ориентироваться в незнакомых краях. Дело привычное - служба на дальних рубежах Империи требовала от казачков и не такие навыки.  Хотя, конечно - где Байкал, а где Африка… но Семёнов не сомневался, что урядник и его подчинённые покажут себя наилучшим образом.
Для этого путешествия казачки были оснащены на особенный манер. Никто, кончено, не пытался скрывать, что экспедиция послана русским картографическим ведомством - да и в бумагах это было ясноуказано. Так что и поручик и забайкальцы сохранили военную форму, удалив только знаки различия. Оружие тоже было непривычным -  по настоянию Олега Ивановича были закуплены новейшие бельгийские револьверы системы Нагана* образца 1886-го года под патрон калибра семь с половиной миллиметров с бездымным порохом. Винтовки «Бердан №2»  заменили на карабины Генри-Винчестера с трубчатыми магазинами на восемь патронов; сам Олег Иванович взял «лебель» с телескопом - тот самый, что сопровождал его в Сирии. Казачки, получив незнакомое оружие, поначалу ворчали - но за время плавания вполне с ним освоились. Вспомнив прошлую поездку, Олег Иванович испросил разрешения капитана - и теперь ежедневно полуют «Одессы» превращался в стрелковый тир: забайкальцы, Садыков да и сам Семёнов увлечённо палили по чайкам и выброшенным за борт ящикам.
Револьвер Олега Ивановича был не прост - на его стволе нарезали резьбу под глушитель. Два таких приспособления было захвачено во время мартовского вторжения в Москве, и ещё одно было взято на Троицком мосту, в столице. Корф сразу оценил достоинства трофея - и уже через две недели были изготовлены первые образцы под полицейские револьверы системы «Смит-и-Вессон», а так же карманные «бульдоги»; через подставную швейцарскую фирму стали готовить заявку на патент**. Новинку предполагалось наименовать в соответствии с традициями - ПБС.
Под глушитель приспособили и наган - один из первых образцов как раз и достался Семёнову. Кроме того, револьвер снабдили планкой для крепления лазерного целеуказателя - Олег Иванович не доверял своему умению стрельбы из короткоствола - а потому предпочитал пользоваться преимуществами высоких технологий. К тому же, на это крепление можно было, при желании, установить мощный тактический фонарик.

#* Револьвер, разработанный бельгийскими оружейниками братьями Эмилем и Леоном Наганами. Знаменитый «наган», стоявший с 1896 года на вооружении русской армии, а позже - РККА и милиции - более поздний вариант той же конструкции.
#** Патенты на первый прибор бесшумной стрельбы (ПБС) были зарегистрированы в 1894 году швейцарцем Эппли и датскими оружейниками Бёрренсеном и Сигбьёрсеном. Первые работающие глушители стал производить Хайрем Максим в 1902 году.

Кроме того, в массивных кофрах и баулах хранилось снаряжение - на манер того, что было подобрано когда-то для поездки в Сирию. Аптечка, составленная Каретниковым, в расчёте на тропические болезнеи; лёгкая палатка, коврики из пенополиуретана, компактные рюкзаки с гидраторами, фонари, химические источники тепла и света, примус - и еще множество полезнейших мелочей. Не забыты и средства связи; но пока Олег Иванович медлил - спутников предстояло ещё научить пользоваться этими хитрыми приспособлениями. Сначала предстояло решить: раскрывать им истинную цель экспедиции, или нет?
Казаки, как и поручик Садыков, везли привычный по Туркестанским странствиям экспедиционный багаж - кошмы, парусиновые палатки, керосиновые лампы, котелки, конская упряжь - казачьи и вьючные сёдла. Лошадей предстояло приобрести на месте, что оставалось главной темой разговоров между казаками и Антипом. Бывший лейб-улан без устали нахваливал арабских лошадок;  но на вопрос, можно ли раздобыть точно таких же в заморской стране Занзибаре, и в какую сумму в серебряных рублях встанет такое приобретение, ответить, затруднялся.
Помощник» (проще говоря, слуга) Олега Ивановича, Антип, легко нашёл общий язык с забайкальцами. Те поначалу смотрели на него свысока, но узнав, что Антип свой брат - служивый, кавалерист, хоть и не казак, - уже к вечеру второго дня глушили с ним по вечерам водку. Садыков с Семёновым не препятствовали - чем еще заниматься личному составу во время вынужденного безделья? Забайкальцы казались мужиками серьёзными, бывалыми, безобразия на пароходе не учиняли, ограничиваясь стенами каюты. Наутро Антип и двое казачков, Фрол и Пархомий, щеголяли, правда, свежими синяками на физиономиях - но это уж в порядке вещей.
Для Антипа Семёнов припас наган и винчестер; кроме того, он отставной улан вооружился кривой арабской саблей, подаренной Семёновым ещё во время сирийского похода. Так что маленькая экспедиция была вполне оснащена, вооружена и готова к любым перипетиям африканского путешествия.
***
Из путевых записок О.И. Семёнова.
«Четвёртое мая 1887-го года. С утра «Одесса» встала на рейде Александрии. Антип носится по палубе как ошпаренный;  казачки с матерками вытаскивают из трюмов багаж. А меня вдруг стукнуло - да сегодня ровно год с того дня, как мы встретили на Садовом мальчишку в гимназической форме времён царствования Александра 3-го! С того дня и началась для нас буйная эпопея с путешествиями во времени, которая и привела нас сначала в пески Сирии, потом на улицы Бассоры, а под занавес - на засыпанный снегом настил Троицкого моста. И вот теперь колесо со скрипом завершило полный оборот - я снова любуюсь с палубы на дворец хедива, слушаю свистки паровоза, который с упорством муравья, волокущего дохлую гусеницу, тянет за собой состав лёгких вагончиков из Каира в Александрию; озираю панораму гавани, украшенную сизо-белой глыбой британского баттлшипа «Бенбоу». В прошлый раз это был, помнится, однотипный с ним «Энсон» - да, Королевский флот неусыпно держит руку на пульсе… а это что за красавица?
По правому борту от «Одессы»  обнаружилась яхта - изящные, классические очертания, напоминающие знаменитую «Америку»*: высокие, слегка откинутые назад мачты, белая полоса вдоль чёрного борта - намёк на фрегаты времён Нельсона и Роднея. Воистину, атрибуты Империи - корабли, скаковые лошади и золотые соверены; пари держу, пассажиры яхты знают толк и в том и в другом, и в третьем.

#* шхуна «Америка», построенная в 1851 году специально для участия в регате "Кубок 100 гиней". Одна из самых знаменитых яхт в истории парусного спорта. В честь неё назван современный «Кубок Америки».

В среде российских любителей военной истории и особо - почитателей попаданческого и альт-исторического жанров принято быть англофобом. Сакраментальное «англичанка гадит», приписываемое еще Александру Васильевичу Суворову, давным-давно стало наиглавнейшим признаком российского великодержавца и патриота; это даже не нуждается в доказательствах - настолько очевидно и общепризнано.
Со стыдом признаюсь, что не вполне разделяю эту точки зрения - признавая враждебную по отношению к нашей родине роль Англии и вообще англосаксонского мира», как это стало принято говорить в последнее время, я всегда восхищался жизненной силой, мощью и, главное - упорным патриотизмом этой нации, её изобретательностью и умением полагаться во всём только на себя. Да, конечно, мне знакомы доводы англо-ненавистников: писатель князь Одоевский считал, что история Англии дает урок народам, «продающим свою душу за деньги», и что ее настоящее — печально, а гибель — неизбежна. Историк и журналист Погодин назвал Английский банк золотым сердцем Англии, добавив: «а другое вряд ли есть у нее». Профессор Шевырёв, критик и историк литературы и вовсе заявил: «Она (Англия) воздвигла не духовный кумир, как другие, а златого тельца перед всеми народами и за то когда-нибудь даст ответ правосудию небесному». Отечественные почвенники и, вслед за ними - и всяческие патриоты разлива первых десятилетий двадцать первого века сходились в том, что «британские ученые и писатели «действуют на пользу плоти, а не души».
Не знаю. Может и так, даже - наверняка. Но - сравните изнеженную, погрязшую в интригах и разврате русскую аристократию пред-революционной поры с английскими лордами, не гнушавшимися возглавлять судостроительные компании, командовать верфями, лично разбирать чертежи новых лайнеров и дредноутов!
Здесь, в Александрии, моя англофобия, пребывавшая до того в спячке, расцвела пышным цветом. И дело даже не в курящейся чёрным дымком броненосце, всем своим видом пдемонстрирующем, кто в доме хозяин. Мало какой из городов мира столь откровенно заявляет о британском владычестве и о великолепном пренебрежении чужими интересами. О готовности посреди шахматной партии, с вежливейшей,  как подобает джентльмену,  улыбкой смахнуть с доски фигуры и выложить вместо них толстое портмоне с ассигнациями, либо револьвер системы «Веблей» - на выбор, как того потребует ситуация. Ничего личного, господа - это Империя, а она, как известно, превыше всего. Ибо - Британия правит морями, а море есть главный источник и мощи, и богатства , да и и всего, ради чего стоит проливать пот, кровь и слёзы. Прав был Киплинг - то есть ещё будет прав, конечно. Ох уж мне эта путаница с прошлым-грядущим…
Так вот, о яхте и её хозяевах. А точнее - о хозяйке. Поскольку владела этим чудесным судёнышком как раз дама. «Одесса» встала недалеко - и я, пока казачки с Антипом перегружали наш немаленький багаж в местную шаланду, успел вволю понаблюдать роскошным суенышком. Палуба парохода заметно выше борта яхты, а посему обзор предоставился отличный. На корме, под лёгким полосатым тентом сидела дама редкой красоты; и, судя по тому, как почтительно беседовали с ней члены команды, именно ей-то и принадлежала двухмачтовая красавица. Модержания беседы я, конечно, не слышал -но красноречивые жесты и торопливые поклоны говорили сами за себя. Я даже подумал, что такое угодничество не пристало морякам самой морской нации на свете - но потом разглядел свисающий тряпкой бельгийский флаг и успокоился.
Я написал, что дама была редкой красоты? Да, именно так. Мы в двадцать первом веке избалованы публичной и куда более откровенной демонстрацией  женских прелестей - но тут даже я, спокойно в общем-то относящийся к данному предмету, оказался задет за живое. От сидящей на корме «Леопольдины» (такое название носила яхта) дамы веяло такой прелестью и свежестью, что аура эта проникала через стёкла цейссовского бинокля - и разила наповал. Это была не англичанка - жительницам туманного Альбиона не свойственны ни смуглая кожа, ни жгуче-брюнетистая причёска, ни такая порывистость в движениях.! Конечно, в космополитическом мульти-культурном 21-м веке в Англии можно встретить образцы какой угодно внешности - хоть латиноамериканской, хоть папуасской. Но здесь, у нас… господи,  я снова ловлю себя на том, что пишу  - а, следовательно, думаю  - совсем как житель девятнадцатого столетия!
Возможно, дама эта - француженка или итальянка? Или дочь Латинской Америки, где смешение испанской, индейской и африканской кровей порождает редкие по красоте образчики человеческой природы? Не знаю, не знаю…. скорее, в ней есть всё же что-то итальянское. Может быть, для «тетушки Чарли из Бразилии» ей не хватало яркости туалета?
Увлёкшись обдумыванием этой занимательной проблемы, я не заметил, как подошёл Садыков. И едва успел перевести бинокль на берег и принять независимый вид - не хватало ещё, чтобы подчинёный, застал меня за разглядыванием смазливой иностранки! Офицер подчёркнуто-официально козырнул (чего между нами заведено не было) и отрапортовал, что вещи погружены, и можно покидать пароход. Столь официальное обращение означало, что с этого момента поручик полагает свои полномочия по охране моей драгоценной особы вступившими в силу.
На заваленной нашим багажом доверху фелуке уже помещались забайкальцы - с непроницаемо-серьёзными физиономиями. Трое из них были при карабинах; урядник же, ограничившийся наганом и неизменной шашкой (куда ж без нее!) грозно нависал над лодочником. Несчастный араб тоскливо озирался на казака и, кажется, не рад был, что взялся обслуживать таких страшных господ. Одно ухо у него распухло и казалось заметно больше другого - похоже, урядник успел установить взаимопонимание привычными методами.
Бросив прощальный взгляд в сторону «Леопольдины» и её прекрасной хозяйки, я спустился в фелуку. Длинное весло в единственной уключине на корме заскрипело и между лодкой и бортом «Одессы» появилась полоска грязной воды. Я невольно вздрогнул - покидая пароход, мы расставались с последним клочком русской территории. Что ж, вопреки известной песне, в которой утверждается, что «не нужен нам берег турецкий и Африка нам не нужна», мы заскользили по воде Александрийской гавани, приближаясь как раз к турецкому берегу - и в самой что ни на есть Африке. А я зачем-то ощупал наган в кобуре. Нервы, нервы… если меня так трясёт с первых же минут экспедиции - что-то будет дальше?»

VII.
- Что же, вы полагаете, что я стал бы открывать вам всё это по пустяковому поводу? - и Бурхардт в который уже раз картинно обвёл вокруг рукой.
- Уж поверьте, если уж я решился на такой шаг - то к этому имелись серьёзные основания. Дело в том, что мы с герром Евсеиным теперь знаем, что ждет нас - всех, человечество! - после расшифровки картотеки.
Олег Иванович покосился на доцента - иот виновато развёл руками. Так-так… а Макар-то, оказался пророком. Сто раз следовало подумать, прежде чем отсылать Евсеина к немцу одного. Можно было догадаться, конечно, догадывались, что двое учёных быстро споются, но… ладно, остаётся надеяться, что пока они остаются единомышленниками и друзьями… 
- Я сразу понял, что все эти истории: о таинственных учёных, о городе Разума и Знания, о мудрых хранителях, выбирающих момент, чтобы излить на человечество благоуханный дождь достижений - не более чем байка в стиле мсье Жюля Верна, которой вы угостили наивного кабинетного червя. То есть меня. И - решил сделать вид, что верю; зачем, в самом деле, разочаровывать столь интересных господ?
«Чертов старикашка! - выругался про себя Олег Иванович. - Или это мы такие идиоты - и который раз уже наступаем на те же грабли? По моему, нас только ленивый не разоблачал! Интересно, а если расспросить дворника овчинниковского дома - он тоже догадался, что мы гости из будущего?»
- Я рассматривал разные версии о вашем происхождении. Признаюсь, версия о пришельцах из грядущего была в числе главных, а когда вы прислали ко мне герра Евсеина - всякие сомнения окончательно отпали. Вы уж простите, коллега, - и немец слегка поклонился доценту. - но вы совершенно не умеете хранить секреты. Удивляюсь тому, как герр Семёнофф решился отпустить вас одного!
«Положительно, проклятый дед умеет читать мысли - окончательно растерялся Семенов. - Да, Вильгельму Евграфычу остаётся лишь беспомощно улыбаться  и виновато пожимать плечами. Хотя - его-то за что винить? Сами виноваты - пустили ягнёнка в волчье логово! Но Бурхард-то, Бурхардт! Кто бы мог подумать, что за внешностью кабинетного гномика скрывается острый ум разведчика? Кстати, о разведке…»
Нет, положительно, въедливый старикан видел его насквозь! Не успела эта мысль мелькнуть у Олега Ивановича в голове, а немец уже среагировал:
- И, кстати, герр Семёнофф…. если вы полагаете, что ваш покорный слуга оказывает некие… м-м-м… услуги правительству кайзера, то спешу вас поздравить - вы весьма проницательны. Да, я состою в переписке с одной из  высокопоставленных особ в прусском Генеральном Штабе. Их, видите ли, крайне интересует то, чем занимаются наши - и ваши, если уж на то пошло! - заклятые друзья-британцы в Египте, да и вообще на Ближнем Востоке. Но - могу вас заверить, я ни слова не сообщил моему корреспонденту о наших обстоятельствах.
- И о библиотеке? - поинтересовался Олег Иванович. - О ней-то вы, разумеется, дали знать в Берлин?
Бурхардт ответил оскорблённым взглядом монахини, обвинённой в тайном посещении абортмахера.
- Разумеется, нет, герр Семёнофф! Это их совершенно не касается! Нашего кайзера и его выскомудрого канцлера занимают вопросы о броненосцах, железных дорогах, концессиях, и перемещениях капиталов. Археология, слава богу, лежит вне сферы их интересов.
Олег Иванович усмехнулся:
- Могу вас заверить, герр Бурхардт что внук кайзера скоро проявит интерес к античной культуре и всякого рода историческим исследованиям. Не пройдёт и десятка лет, как археология получит во Втором Рейхе поддержку на самом высоком уровне.
- Вы о принце Вильгельме? - археолог высокомерно задрал бородку. - Пока, насколько мне известно, от проявляет интерес лишь к охоте и короткошёрстным таксам. Но даже если вы и правы - власть всё равно наследует его отец, кронпринц Фридрих!
Семёнов снова усмехнулся - про себя конечно. Сын нынешнего императора Германии Фридрих процарствует всего 99 дней и скончается от рака гортани. А вот поклонник охоты и будущий археолог-любитель принц Вильгельм*… но Бурхардту об этом знать не обязательно.

#* Будущий последний германский император и король Пруссии Вильгельм II-й.

Старикан, к счастью не стал развивать опасную тему:
- Ладно, бог с ним, с наследником. Если не возражаете, герр Семёнофф, вернёмся к нашим делам. Когда я убедился, что имею дело с пришельцами из грядущих веков, то, признаться, заподозрил, что вы явилдись ко мне как раз из-за библиотеки. Возможно - рассудил я, - там, в вашем будущем, это бесценное собрание по каким-то причинам оказалось утраченным, и вы намереваетесь вернуть его, позаимствовав в прошлом? Но потом, когда мы с герром Евсеиным сделали первые переводы составных металлических листов, я понял - нет, дело отнюдь не в александрийском хранилище.
- Вы правы. - подтвердил Олег Иванович. - О нём мы вообще не подозревали, библиотека оказалась для меня сюрпризом.
Археолог недовольно дёрнулся.
- Я был бы признателен, если бы вы не перебивали. - недовольно заметил он. - поверьте, мне и так непросто собраться с мыслями!
Семёнов развёл руками в примирительном жесте - мол всё, молчу-молчу! - и старик продолжил:
При всём уважении к вам, герр Евсеин, - он с едва заметной иронией поклонился доценту, - вы, хоть и сумели открыть секрет составления пластин, но вовсе не разобрались в их содержании. Мне было даже неловко дурачить вас - вы принимали на веру всё подряд, и даже не пытались проверять!
На Евсеина было жалко смотреть. Он беспомощно переводил взгляд с меня на старика-археолога, все видом демонстрируя то ли возмущение, то ли покорность судьбе.
- Когда герр Евсеин продемонстрировал мне первые ваши «сборки» - как вы называете сросшиеся краями металлические листы, - продолжал меж тем Бурхардт, - я сразу вспомнил, что уже видел нечто подобное. И как раз здесь, в библиотеке - на одном из свитков, датированных эллинистическим периодом Египетской истории. Та рукопись была сделана на пергаменте, а не на папирусе - потому я и обратил на неё внимание. Дело в том, что использование пергамента не характерно для Египта. Только когда во втором веке до рождества Христова, цари Египта запретили вывоз папирусов из Египта …
- Это крайне интересно, герр профессор, - мягко перебил немца Семёнов. - но если можно, ближе к делу. У нас крайне мало времени.
Против ожидания, Бурхардт не возмутился.
- Да, так вот - я примерно помнил, в какой из залов находился пергамент - но увы, поиски в одиночку продлились бы не один месяц. К тому же, герр Евсеин наверняка обратил бы внимание на моё отсутствие. А потому - я решился посвятить коллегу в свою тайну - и, как выяснилось, правильно поступил.
- Да, - подал наконец голос доцент. - поначалу я оторопел - как же, величайшее из книгохранилищ античного мира, считавшееся давно утраченным! - но потом сумел преодолеть растерянность и взялся за поиски. Вдвоём с профессором мы перелопатили огромное количество пергаментов - и нашли-таки то, что искали!
- Вот он. - и Бурхардт извлёк с полки рулон тёмно-коричневого пергамента, намотанный на потрескавшиёся от времени деревянный валик. - Это набросок с точно такого же металлического листа, как и тот, на котором мы обнаружили указания к поиску загадочного артефакта в Чёрной Африке.
- И, что интересно, - подхватил Евсеин, - что пояснения к рисунку составлены на греческом. Вы понимаете? На греческом! А это значит, что как минимум один из обитателей Европы ещё тогда видел загадочные металлические пластины!
- И не только видел - но и сумел составить полную сборку. - медленно произнёс Семёнов. Хотя, конечно, это мог быть и не европеец - египетские учёные, случалось, писали и на греческом.- Но вот чего я не понимаю - ведь мы, как ни старались, так и не сумели разъединить листы, после того, как они срослись краями?
- Я тоже об этом подумал. - мелко закивал профессор. - И, знаете что пришло мне в голову? Таких наборов могло быть больше чем один! Сами подумайте - больше половины пластин в нашем комплекте дублированы, а некоторые даже и в трёх экземплярах! А если что в нашем распоряжении не полная «картотека», а смесь из нескольких её комплектов?
- Любопытная версия, профессор… - кивнул Семёнов. - а вы не пробовали…
- Именно это и пришло мне в голову! - Бурхардт не дал собеседнику договорить. Я немедленно проверил, нет ли в моей «картотеке» дубликатов пластин, уже вошедших в готовые листы! И представьте - таковых нашлось лишь два. Все остальные присутствуют в единственном экземпляре. Вернее присутствовали - поскольку теперь они, вероятно, необратимо трансформировались…
Два комплекта пластин… - задумчиво произнёс Семёнов. - А возможно, и три. Но это значит…
- …это значит, что нет никаких гарантий, что наш комплект содержит все возможные листы! - закончил за него Евсеин.
- А вот тут  - не согласен. - покачал головой Олег Иванович.- Вспомните - когда мы с вами только-только обнаружили эффект «сращивания» карточек - то в первую очередь учинили инвентаризацию их копиям, которые нам любезно предоставил герр Бурхардт. - и Семёнов учтиво поклонился старику. - Оказалось, что общее их число, за исключением повторов, кратно 16-ти - именно из стольких пластин составляется сборка. Вряд ли это совпадение; я полагаю, что как раз мы и располагаем полным комплектом «картотеки» - с добавлением остатков двух других.
Учёный вытащил блокнот и принялся быстро черкать в нём карандашом.
- Не берусь утверждать наверняка, - сказал он, но если вы правы, то выходит, что гипотетическим владельцам второго комплекта не удастся составить… так, секундочку… восемнадцать «сборок» из всех возможных? А владельцу третьего - как минимум четыре, поскольку именно в такое количество готовых листов входят карточки, повторенные у нас по три раза.
- Это ещё как сказать, - покачал головой Семёнов. Если исходить из того, что остальные пластины строго разделены по комплектам - то да, а вот если они перемешаны… Возможно у гипотетических хозяев двух других «картотек» вообще сложится не более двух-трёх головоломок.
- Господа, опять мы уходим в сторону! - подал голос Евсеин.- Давайте, наконец, о насущном!
- Да, простите, - поправился Олег Иванович. Бурхард же возмущённо хмыкнул и недовольно мотнул головой в сторону Евсеина. Тот испуганно вжал голову плечи и отступил назад - будто попытался спрятаться в тени.
«А здорово он запугал нашего доцента - мельком подумал Семёнов. - Впрочем, неудивительно - университетские традиции, мировая величина… да и харизма у старика, убойная, как у парового танка...»
- Что ж господа, - продолжил археолог своим прежним, надтреснутым голосом, - раз вы считаете всё сказанное выше несущественным - извольте! Изучив манускрипты на пергаменте мы с герром Евсеиным выяснили, что стоит за сочетанием символьных записей на металлических пластинах - и теми надписями, что появляются при составлении листов в эти, как вы называете, «сборки». Оказывается, пластины хрянят историю загадочных существ, создавших порталы в иные миры. После того, как с помощью всё того же пергамента нам удалось разобрать несколько фрагментов, перевод стал делом рутинным - и мы быстро прочли большую часть текстов. Огромную помощь в этом нам оказала ваша чудесная машина-криптограф и, - тут немец ехидно ухмыльнулся, - мастерство, проявленное герром Евсеиным при обращении с оной.
Из тени послышался страдальческих вздох Евсеина - Олег Иванович не успел успокоить доцента, что информация с безнадёжно зависшего ноутбука не пропала, а может быть восстановлена - и доцент мучительно переживал свою несостоятельность в обращении с техникой потомков.
- Итак, мы ознакомились с содержимым большинства пластин - хотя бы и в общих чертах. Часть из них, как вы знаете, трансформировались в большие листы, и текст при этом был утерян окончательно - но, к счастью, мы обладаем точными копиями всех символьных записей. И вот что удалось выяснить…
***
Из путевых записок О.И. Семёнова.
«...Да, Бурхадту нашлось чем похвастаться. История народа-странника, таинственной древней расы, открывшей способ путешествия между мирами и временами и сделавшей это образом своего существования… да и расы ли? Возможно, речь шла о своего рода секте или философском течении, а может быть, и группе учёных - или что там понималось у древних скитальцев под этим словом? - когда-то в незапамятные времена пустившихся в путь по «червоточинам» между мировыми линиями. Да так и забывшими - а может быть, и намеренно выкинувшими из памяти? - место, с которого начались странствия?
Хотя - почему у «древних»? Нет никакой гарантии, что родной мир Скитальцев - так назвал Бурхардт создателей загадочных пластин, - не лежал наоборот в будущем, причём столь отдалённом, что терялся смысл всякого упоминания о временнЫх периодах? Оказывается, перемещение между близкими, в сущности, временами - между «завтра» и «вчера» бесконечных линеек исторических последовательностей, - было лишь малой долей подвластных Скитальцам возможностей. Если верить прочитанному, то для них не существовало границ между мирами - они могли пробить свои «порталы» в любое «где» и «когда» известной Вселенной… Вселенных?
Это и привело к упадку расу, которая могла бы при иных обстоятельствах стать властителями миров - считал Бурхардт. И, пожалуй, я разделяю эту логику - когда доступным становится буквально всё - немудрено потерять интерес ко всему. Скитальцы споткнулись на собственной вездесущности - когда они осознали, что могут достичь любого из вообразимых миров и времен, то неизбежно породили в себе совершенно солипсическую - в масштабах своей расы, разумеется - мысль: а существуют ли эти цепочки миров и времён на самом деле, или являются плодами воображения, фантомами, порождёнными невообразимым могуществом  порталов?
Мысль эта оказалась для культуры Скитальцев губительной; за одно-два поколения (если, конечно, имеет смысл говорить о поколениях, описывая подобный народ) они совершенно потеряли интерес к реальности. Часть их сгинула в лабиринте червоточин, часть, как мы сумели понять, избрали своеобразный способ покончить с собой, нырнув в порталы «без адреса» - что  вели в никуда, и, соответственно, не могли открыть обратного пути. А кое-кто превратился в своеобразных отшельников, обосновавшись в одном из найденных миров и закуклившись в мире своём вечных о воображаемой Вселенной…
Такой оказалась и та группа скитальцев, осевшая на этой Земле. Так что тщетны оказались наши надежды отыскать там, откуда пришли мы с Иваном, дубликаты артефактов - и коптских чёток, с которых, собственно, и началась вся история, и маалюльского манускрипта и, главное - копию «металлической картотеки». Ничего там нет - эти предметы существовали только здесь, на этой мировой линии. Чуждые данному мирозданию, они принесены сюда Скитальцами - и остались здесь, когда память об этой расе стёрлась отовсюду, кроме древнего египетского свитка.
Оставался вопрос - а зачем Скитальцы, избравшие путь отчуждения, оставили жителям рядового мирка, одного из бесчисленного их множества, такую подсказку? Может быть, кому-то из добровольных затворников напоследок стало тесно в своей келье? Или это своего рода ирония - отравленный дар, наживка, которую должна заглотнуть молодая, полная сил и неуёмного любопытства раса, чтобы направиться вслед за Скитальцами - и потом, в невообразимой толще веков и мирозданий, тоже осесть в своеобразной «пещере отшельника», не забыв передать эстафету дальше?
От этих мыслей голова шла кругом - тем более, что Бурхардт честно предупредил, что большая часть изложенного - не более чем их с Евсеиным попытки истолковать туманные фразы переводов. Не для всего нашлись адекватные понятия на извесных языках; не всё удалось осознать - не то, чтобы правильно а хоть как-то. Более половины текстов до сих пор не переведены; изрядная часть переведённого оставаётся тёмными и загадочными - и кто знает, как изменится представление о создателях порталов после того, как мы сумеем разобрать всё?
Но - вернёмся к проблемам более насущным, как замеил давеча господин доцент. Поездка в Конго представляется теперь неизбежной. «Сборки» металлических пластин, составленные Бурхардтом и доцентом недвусмысленно указывают на некий артефакт, сущность которого пока неясна Точные его координаты отсутствуют, однако не приходилось сомневаться, что хранится этот загадочный предмет в труднодоступном - или тщательно оберегаемом от посторонних - месте, в среднем течении реки Уэллэ. Которая, согласно трудам Владимира Владимировича Юнкера, впадает в реку Убанги и далее, в Конго - как и Арувими, протекающая южнее и восточнее. Очертания рек, проступившие на металлическом листе, явственно указывают как раз на эти забытые богом и людьми края - и нам надо было отправляться как раз туда, в самую чёртову глушь, в междуречье Уэлле и Арувими, к юго-западу от озера Альберт. Одно хорошо - перед отъездом я получил от Юнкера кое-какие материалы, а кроме того - в моём распоряжении спутниковые карты интересующей нас местности. Конечно, в тропиках за 130 лет многое изменилост до неузнаваемости, и уж тем более - русла рек; но хотя бы общая структура водной системы Конго должна была сохраниться в прежнем виде? Если это не так - нас ждут изрядные трудности.
Увы, сам Юнкер ничем не мог нам помочь - в интересующем нас месте он не был, хотя и  слышал о тех краях немало тревожного. Я в очередной раз пожалел, что не имел времени на то, чтобы пообщаться с путешественником - несомненно, его опыт чрезвычайно пригодился бы в экспедиции. Ведь, судя по грозным и загадочным событиям в Александрии, мы отправились в путь буквально в последний момент - и хорошо, если не опоздали.
Ни у кого из нас - ни у Бурхардта, ни у Евсеина, ни даже у меня , - не мелькнуло в тот момент и тени сомнения: а стоит ли открывать эту шкатулку Пандоры? Может, будет разумнее прямо сейчас уничтожить все материалы и постараться забыть и о Скитальцах и о подвластной им Паутине Миров? Это, кстати, еще одно понятие, введенное Бурхардтом - вот удивился и возмутился бы старик, узнай он, как эта "Паутина Миров" (как и пафосное "Скитальцы") перекликается с литературными штампами 21-го века! Но тут уж ничего не поделать - 19-й век, самые скептические его представители склонны к напыщенности и нескоро еще выработают в себе иммунитет к подобным красивостям. А может - это я в очередной раз пытаюсь спрятаться в раковину свойственного нашему времени напускного, показушного цинизма - который уже давно перестал быть и напускным и показушным, превратившись в своего рода правило хорошего тона?
Но - пора было собираться. Бурхард и сам понимал, что надолго в Александрии мы не задержимся. Так что назад, по бесконечному тоннелю мы шагали, навьюченные коробками и тубусами со свитками. Свитки, имевшие отношение к истории Скитальцев (таковых, кроме того, первого пергамента, отыскалось шесть штук) и пачки вполне современных листов с переводами картотеки мы нагрузили на кондуктора. Тот дожидался нас у входа в книгохранилище - тащить его собой, в «александрийские» фонды мы сочли рискованным. Кондрат Филимоныч возглавлял нашу маленькую процессию с охапкой тубусов в одной руке и керосиновой лампой - в другой. Немец-археолог семенил вслед за моряком; колонну замыкали мы с Евсеиным. Предстояло, добравшись до особняка, упаковать драгоценный груз и сдать его под надёжную охрану консулу. Тащить эти сокровища с собой через пол-Африки было бы безумием - но и оставлять их в подземельях тоже не стоило. Пока тайна хранила Александрийскую библиотеку надёжнее любых запоров, но - мало ли? Бурхардт, поддавшись нашим уговорам, собирался испросить у хедива отпуск на полгода для поездки в Берлин, в Королевский музей; оттуда старик-археолог собирался в Россию. Картотека со свитками должны будут отправиться прямиком в Петербург - на борту русского военного клипера, прихода которого ждали примерно через две недели. Об этом нам успел поведать консул - так почему не воспользоваться оказией? К ценному грузу можно для верности приставить нашего кондуктора - с наказом не отходить от документов ни на шаг, пока не сдаст их в Петербурге с рук на руки самому Корфу.
Вариант этот предложил я; немец и не подумал возражать. Похоже, старик был захвачен открывающимися перспективами - и, главное, не мыслил их реализации без нас. Что ж, оно и к лучшему - специалист он превосходный, а работы с расшифровкой "картотеки" ещё непочатый край.  Да и где гарантия, что нелёгкая судьба исследователя не подкинет нам ещё что-нибудь по той же части части?
"Одно хорошо, - подумал я, карабкаясь вверх по тайной лестнице. - Теперь-то уж поддержка на самом высоком уровне нам обеспечена - а, с другой стороны, можно будет унять и у Макара и у сына их неуёмный прогрессорский зуд. Потому что - какие там преобразования истории одного, пусть и почти родного мира, когда впереди маячит бесконечная цепочка миров, эпох - и, возможно, все они станут нам доступны? А этот, пусть и гостеприимный, пусть поманивший своей привычностью, привязавший новыми друзьями - не более, чем первая ступенька бесконечной лестницы? Вряд ли они по доброй воле откажутся от такой перспективы. Да и Корф… я достаточно успел узнать барона, чтобы оценить неутолённый авантюрный огонёк, пылающий в душе бывшего кавалергарда. Не верю я, чтобы он сам, по своей воле отказался от участия в таком приключении!
С такими мыслями я вступил в знакомые и даже какие-то домашние коридоры "верхнего подземелья". Оставалось выйти наверх и присоединиться к Садыкову с казачками, которые - никаких сомнений! - уже третий час дожидаются на площади перед воротами.
Но не успели мы повернуть за первый изгиб коридора - как навстречу, из темноты захлопали револьверы.

IX.
Из путевых записок О.И. Семёнова.
«…когда типы, возникшие в коридоре, открыли пальбу, мы, не сговариваясь, метнулись назад и влево - в низкий, пахнущий сухой пылью отнорок. Я дрожащими руками (Герой боевика, да? Крутой попаданец?) вытащил из-за пояса наган с навинченным на ствол глушителем. Над ухом загрохотало - Кондрат Филимоныч пулю за пулей отстрелял в неведомых супостатов барабан казённого «Смит-и-Вессона». Евсеин старательно пытался слиться со стеной - лицо у него было белое, как мел, руки дрожали, на носу выступили крупные капли пота. Кургузый «колониальный» пиджачишко из белой ткани задрался, сбился в сторону, открывая взору широкие парусиновые помочи. Доцент кособоко приседал, стараясь в то же время не отлепиться стеной от известняковой кладки - ногой он подгребал поближе к себе россыпь свёртков и футляров.
«А вроде, нёс всего два?», - машинально подумал я, и вдруг понял.
- Где Бурхардт, мать вашу?
Евсеин молчал, продолжая своё копошение. На меня он не глядел. Я попытался высунуться за изгиб коридора - из темноты бахнуло, над ухом с визгом пронеслось что-то горячее, плотное, отвратительно-опасное.
- Куды, вашбродь, подстрелють! -
«А рука у кондуктора тяжёлая - отметил я. - Вон, чуть рукав не оторвал, когда дёрнул шпака на себя, прочь с линии огня. Но где Бурхардт? Коробка, завёрнутая в арабскую полосатую бумазею - та, в которой содержаться оставшиеся листы металлической картотеки, - вон она на полу; Евсеин как раз зацепил её носком туфли и упорно двигает поближе к себе. Куда немца дели, храпоидолы?!»
Последнюю фразу я, кажется, выкрикнул вслух, потому что кондуктор ответил - не забывая в перерывах между репликами постреливать за угол. Речь его обильно уснащалась специфическими флотскими выражениями:
- Когда эти …. (бах!) якорь им в…. , начали в нас…., (бах! бах!) - так ихнее благородие господин учёный, за каким-то …. (бах!) в энту дыру, из которой мы вылезли и….. (бах! бах!) А потом - все, ни… (бах!) не видал! (клац!)
Вместе с мыслью у Кондрат Филимоныча закончились патроны в барабане, так что под занавес монолога он звучно переломил свой «Смит-и-вессон» пополам и принялся торопливо набивать каморы барабана жёлтыми бочонками патронов. Я, вспомнив о нагане, присел на корточки и, слегка высунувшись из-за угла нашарил острым красным лучом целеуказателя одну из фигур. Над головой дважды взвизгнуло, но стрелок рассчитывал на стоящую в полный рост мишень. Револьвер дважды глухо кашлянул, и первый из нападавших повалился вперёд, переломившись в пояснице. Я не целясь, наугад, один за другим, отстрелял оставшиеся патроны и подвинулся, уступая место кондуктору. Подземное сражение переходило в позиционную фазу.
«А если у них найдётся граната… хотя, гранат здесь нет, разве что динамитная шашка, - тогда нам тут всем крышка. Обрежут шнур покороче, запалят и швырнут по коридору… и плевать, что осколков не будет - взрывной волной оприходует, как карасей в пруду. Надо предупредить кондуктора, чтобы не подпускал ближе, чем на…
Грохнуло, ухнуло, тряхануло, я полетел с ног. С потолка посыпалась пыль, мелкие камешки; из-за угла выхлестнуло облако пыли. Слышались невнятные возгласы. Кондрат Филимоныч, отплёвываясь от пыли матерился, ожесточённо тёр кулаком глаза, водя перед собой револьвером. Евсеин повалился на колени и принялся судорожно хватать разбросанные футляры и коробки; похватав, сколько смог, он, не вставая, на четвереньках, пополз по коридору.
Я, наконец пригёл в себя и тоже стал собирать оставшиеся на полу свёртки. Кондуктор, прочистивший зенки, выпустил в клубящуюся муть оставшиеся четыре пули и снова клацнул металлом - перезаряжался. Я, не глядя, сунул ему наган и с криком «прикрывай!» кинулся по коридору вслед за улепётывающим на четырёх костях Евсеину. Свёртки так и норовили вывалиться из рук; сзади доносились стрельба, топот и чёрная брань - кондуктор исправно исполнял роль сражающегося авангарда. Судя по тому, что ответных выстрелов пока не слышно, противник проводит перегруппировку - а может, и вовсе уничтожен взрывом?
Евсеин ждал у лестницы, ведущей наверх, во внутренний дворик. Лицо его напоминало теперь то ли глиняную маску, то ли барельеф из пористого известняка - на потную кожу налип толстый слой серовато-жёлтой пыли, она трескалась морщинами и кое-где даже отваливалась кусками, в такт судорожным вдохам доцента.
- Бурхардт… - прокашлял он. - Он давно уже заложил в нижней камере заряд динамита - иам, где начинается тоннель к Библиотеке. Он мне как-то показывал - пудов тридцать, не меньше…»
Я мысленно ахнул. Тридцать пудов динамита? Это же… позвольте, это почти полтонны взрывчатки! Остаётся удивляться, как не рухнули стены верхнего лабиринта! Да и наверху, во дворце, надо полагать, немало чашек побило… Но позвольте, зачем…?»
- Он больше всего боялся, что кто-то случайно, узнает про Библиотеку. - ответил на незаданный вопрос доцент. - И особенно опасался, что это будут англичане. А потому - кроме обычного фитиля, приспособил там кислотный взрыватель. Это - если кто вздумает вытаскивать динамитные шашки; чтобы уж сразу всех. Вот, наверное, и не рассчитал, или рука дрогнула…»
«Полтонны динамита… - билось в голове. - Нижняя зала обрушилась наверняка, да и лестница, пожалуй, тоже. Порода, в которой пробит тоннель - мягкий грунт, иначе зачем выкладывать стены каменными блоками? В любом случае, теперь, чтобы добраться до тоннеля, ведущего в библиотеке, надо сносить дворец. Да, Бурхардт всё точно рассчитал! Управитель дворца наверняка знал, что в «мастерских» профессора хранится взрывчатка - так что взрыв спишут на неосторожность, несчастный случай и копать не станут - зачем? Ведь главные ценности, числящиеся в коллекции - наверху, во дворце, и не пострадали; а тревожить могилу, в которую превратился теперь лабиринт, у мусульман не принято. Да, Библиотека надёжно скрыта от постороннего любопытства и, вместе с тем, не погибла - туда можно попасть, стоит лишь изыскать должные средства. Например - взять штурмом Александрию, предварительно утопив на рейде английские стационеры*...»
Эту мысль я додумывал, карабкаясь вверх по лестнице. К счастью, она была пологой и достаточно широкой - иначе я вряд ли преодолел ее с рассыпающейся, хотя и не тяжёлой ношей. По внутреннему дворику вспугнутыми курицами носились слуги, и мы вовремя разглядели среди них тёмные сюртуки - точно в такие были одеты те, чьи тела, вероятно, теперь похоронены под многометровой толщей завала.»

#* Стационер — военный корабль, постоянно находящийся на стоянке в каком-либо иностранном порту или на службе в определенном районе.
***
Земля под ногами дрогнула. Садыков озадаченно взглянул на урядника. Тот пожал плечами, почесал в затылке и принялся озираться.
Площадь перед дворцом хедива тонула в темноте. Ночи здесь - не чета петербургским или московским: темнота наваливается сразу, вдруг, накрывая город угольно-чёрным пологом - и лишь лунный свет да жемчужная россыпь звезд освещают крыши. Сегодня, как назло, новолуние - тьма, хоть глаз выколи. Александрия - это вам не европейский город; с первыми признаками темноты арабское население тараканами заползает в свои щели - до рассвета, до утреннего призыва муэдзина. И только поблёскивают наконечники пик у дворцовой стражи…
«Вот интересно, - лениво прикинул поручик, - они тут так с одними пиками да тесаками и стоят? На первый взгляд, у стражей нет даже любимых арабами длинных капсюльных пистолей, обыкновенно носимых за кушаками; лишь красуетсяс ружьём то ли персидской, то ли индийской работы - с длиннющим стволом и причудливо выгнутым прикладом, выложенным перламутром так, что из-под него не видно дерева. Ружьё, несомненно, кремнёвое - проходя мимо стража, Садыков покосился на это грозное оружие и теперь испытывал большие сомнения - а можно ли из него вообще выстрелить?
Сейчас этот карамультук стоит рядом с пиками стражников, прислонённое к стене, а его владелец азартно вскрикивая, швыряет на пристроенную тут же, на камнях мостовой дощечку, костяшки.
Поручик с казаками наблюдал за таким вопиющим нарушением караульного устава уже полчаса - за это время лишь раз один из стражей спохватился, взвалил на плечо пику и лениво прошёлся до угла ограды и обратно. На чужаков он внимания не обратил - примелькались. Остальные стражники были в этот момент заняты - кто-то из них попытался смухлевать, и теперь он и двое других, включая владельца ружья, азартно мутузили друг друга, катаясь в пыли. Остальные стояли вокруг и, похоже, давали советы. Происходило всё это как-то вяло, без приличествующего случаю энтузиазма - видимо и пост, и игра, и даже непрерывные склоки успели смертельно надоесть. И даже когда землю тряхнуло, да так, что она ощутимо поддала Садыкову в пятки, арабы не оторвались от своего увлекательного занятия - они как раз закончили драку, и теперь ползали в пыли, собирая раскатившиеся костяшки. Ружьевладелец, пострадавший более других, сидел в стороне и разматывал кушак, стараясь оценить ущерб, нанесенный его и без того жалкому наряду.
Так что, когда из небольшой калитки, шагах в пятидесяти от главных ворот кубарем выскочили Семёнов, за ним ошалелый Евсеин, нагруженный какими-то свёртками, а последним - вооружённый сразу двумя револьверами кондуктор, - это событие поначалу прошло для охраны незамеченным. И лишь когда унтер, пробежав с десяток шагов, повернулся и принялся с двух рук палить по фигурам, возникшим на фоне той же калитки - бдительные служаки всполошились и принялись расхватывать воинское имущество. Со стороны тёмных фигур, засверкали вспышки ответных выстрелов, но к перестрелке уже присоединились казаки и поручик. Садыков, торопливо опустошая барабан в сторону незнакомцев, краем глаза заметил, что воинские приготовления стражников потерпели полнейшее фиаско: все пятеро стояли у стены, понуро опустив головы; пики и приметное ружьё валялись в пыли, а перед хедивовыми вояками горой высился казачий урядник, выразительно покачивающий револьвером.
Стрельба стихла; тёмные незнакомцы, оценив численное преимущество и огневое превосходство противника рассосались в разные стороны, и теперь не имелось никаких препятствий для организованного отступления - что и было проделано в полнейшем порядке и без излишней суеты. Урядник напоследок беззлобно, для порядку, заехал в ухо владельцу инкрустированного самопала - тот полетел кубарем в пыль, окончательно приведя своё платье в плачевный вид. Казак пнул сваленные в кучу пики с саблями и потрусил прочь, настороженно оглядываясь - из темноты в спины отступающим вполне могли прилететь ещё пули.
***
- Скорее, вашбродь, скорее! Щас из ентого осиного гнезда, дворец который, османы полезут - тут-то нам и амба! А то и хуже того,  англичашка набежит! Они хоть и хрестьянскому богу молятся, на всё одно хрен редьки не слаще - наивреднейшая на свете нация!
Олег Иванович остановился, и опёрся рукой на стену, переводя дух. Сил больше не было. Сумасшедший бег по кварталам Александрии закончился на задворках порта. Ни к консулу, ни в посольский особняк идти не решились - как только стало ясно, что шум, поднятый у дворца стихать не собирается, а пожаром, захлёстывает квартал за кварталом, было решено спрятаться до поры в местечке поукромнее. Кондуктор Кондрат Филимоныч прав - англичане, конечно, не преминут обвинить Семёнова и его спутников в нарушении общественного порядка - а то и в чём-нибудь похуже. Египетские чиновники ходили у британской администрации на коротком поводке, так что можно было ожидать любой пакости - вплоть до обвинения в свтятотастве или убийстве. Долго ли найти труп какого-нибудь бродяги и, понаделав в нём дырок подходящего калибра, предъявить в качестве доказательства бесчинств русских?
Хорошо хоть, удалось отправить в особняк одного из казачков со строгим наказом Антипу - бросив всё, перетаскивать имущество экспедиции к консулу.
Причём - не к русскому консулу, возле резиденции которого их, вне всяких сомнений уже поджидают - а к германскому. Спасибо покойнику Бурхардту - он еще в подземелье успел черкнуть на несколько слов, как раз на подобный случай. Отношения между подданными королевы Виктории и кайзера Вильгельма I-го колебались от натянутости до острой неприязни - так что русские вполне могли рассчитывать на содействие немецких дипломатов. Тем более, что дело касалось лишь багажа - испытывать судьбу и просить убежища самим не стоит.
Оставался открытым вопрос - как теперь выбираться из Александрии? Немецкий пакетбот до Адена отправляется только послезавтра; протянуть более суток, скрываясь по александрийским трущобам - нечего и думать. Правда, за это время отходили ещё четыре парохода, и из них два - как раз в нужном направлении, но все они были под английскими флагами. Подниматься на их борт - проще уж прямо сейчас сдаться английской администрации!
Имелся ещё один вариант - какая-нибудь местная посудина, рыбацкий или каботажный парусник, фелюка с арабской командой. Если повезёт найти подходящее корыто - то неважно, куда оно направляется, лишь бы вырваться из Александрии, из-под тяжкой лапы британского льва. А  там уже можно поискать пароход, идущий в нужном направлении. Задержка, конечно; но лучше потерять неделю-другую, чем надолго застрять в египетской тюрьме. Насчёт способности российского консула оказать помощь соотечественникам после такого скандала, ни Семёнов ни поручик Садыков иллюзий не испытывали.
Стрелки на часах показывали третий час пополуночи; крики и пальба в Старом Городе стихли, но патрулей на улицах меньше не стало - причём теперь это были в основном не египетские стражники, а шотландцы в клетчатых килтах, красных куртках и смешных пилотках-гленгарри на рыжих головах. Вот с этими шутить не рекомендовалось; даже кондуктор отзывался о «юбочниках» с плохо скрываемой злобой и уважением - уж чего-чего, а драк с шотландскими стрелками по кабакам он за свою морскую службу повидал немало.
До утра было решено пересидеть здесь, в старом, полуразвалившемся пакгаузе. К тому времени должен будет вернуться казак, посланный за Антипом; глядишь - и что-нибудь и образуется.
Но раньше появился сам Антип - и вовсе не в компании забайкальца.
- Ваше благородие, господин Семёнов! Вас тут дамочка спрашивает, с энтой, «Леопольдины». Ну, помните, яхта, возле которой наша «Одесса» приткнулась? Они нас со Степаном на улице повстречали, когда мы к немецкому послу багаж волокли - и сразу же завернули к себе, в порт. Мы поначалу думали её послать куды подале, так дамочка заявила, что ежели мы сейчас её не послушаем - то она сдаст нас энтим…в юбках. А то и стражникам османским! Вот нам и пришлось, уж не обессудьте, вашбродь! Степан-то на пирсе, с барахлишком остался, ну а я - к вам побёг!
Степаном звали забайкальца, посланного в помощь Антипу.
-…чтобы, значить, дамочку сопроводить, а то не приведи Господь чего приключится. Она ж малахольная - а ну, как и правда османов покличет?
Дослушав доклад отставного улана, Олег Иванович тяжко задумался. По всему выходило, что они попались - имущество экспедиции, вместо того, чтобы лежать в безопасных кладовых немецкого консульства, валяется на где то в порту, а их единственное убежище раскрыто. И - кем? Семёнов в сердцах сплюнул под ноги. Поручик сочувственно посмотрел на начальника экспедиции - и  нелёгкая эту бельгийско-подданную!
***
Из переписки поручика Садыкова
со своим школьным товарищем,
мещанином города Кунгура
Картольевым Елистратом Бонифатьевичем.
«Привет тебе друг Картошкин! Со времени моего последнего письма прошло каких-то несколько дней, а событий в этот краткий промежуток времени поместилось столько, что мне порой самому не верится, что всё, происходящее с нами - реальность. Для начала - из солидной, хотя и малочисленной экспедиции военно-топографического ведомства Российской Империи мы превратились в шишей, разбойников, которых ищут по всему Египту и британским владениям с собаками и полицейскими. Ну, насчёт собак я, положим, преувеличил - не придумано ещё породы, способной отыскать след дичи на море; но насчёт всего остального - чистейшая правда: из Александрии мы бежали, как пишут авторы авантюрных романов, «затылками ощущая горячее дыхание погони». Сначала прячась, подобно воришкам, по лабазам да сараям славного города Александрии, а потом - в порту, где на счастье нашлась добрая христианская душа, протянувшая нам руку помощи.
Я и по сей день прибываю в недоумении - конечно, неприятности ожидались, но чтобы нас стали убивать, вот так, в первый же день, без предупреждения? Хотя, если задуматься - чего же ещё мы могли ожидать,  коли связались с роковыми тайнами? Прости, дружище, что не посвящаю тебя в подробности - но материя эта чересчур деликатна, чтобы доверять её бумаге. К тому же, я и сам не слишком хорошо осведомлён - вокруг начальника экспедиции, господина Семёнова постоянно обнаруживаются преудивительнейшие обстоятельства, да такие, что впору за голову хвататься.
Мы покинули город Птолемеев и Юлия Цезаря на борту яхты «Леопольлина». Вырвались из западни, оставив в зубах преследователей клоки шерсти - во время перестрелки у дворца хедива ранен навылет в мякоть руки один из забайкальцев. К тому же, тяжким грузом лежат на нас найденные манускрипты - отправлять их в германское консульство мы не рискнули, вот и приходится тащить теперь драгоценные документы неизвестно куда. Возле ящика, в которые они упакованы с величайшей тщательностью, день и ночь дежурит вооружённый часовой - обыкновенно, кто-то из казачков или кондуктор. Ночами на пост становится раненый забайкалец - рука на перевязи не мешает станичнику ловко обходиться с револьвером, а ноющая боль в простреленной руке гарантирует бессонницу.
Так вот, о яхте. Это парусно-паровое судёнышко принадлежит некоей Берте Шамплотрейн, подданной бельгийской короны и французской гражданке, жительнице Североамериканских соединённых Штатов и Бог знает ещё каких стран. В данный момент за кормой яхты полощется бельгийский штандарт; признаться, у меня душа уходила в пятки, когда наша скорлупка проходила мимо высокого борта британского броненосца «Бенбоу»: мы во всякую секунду ожидали оклика, гудка, а то и предупредительного выстрела под форштевень. Но обошлось - «Леопольдина белой тенью скользнула на внешний рейд и растворилась в просторах Твердиземного Окияна. Если англичане и догадались о том, куда мы делись, то они не приняли никаких мер к розыску: во всяком случае, английский крейсер «Акилез», несущий стационерную службу в Бур-Саиде, куда мы и вскорость и прибыли, не проявил к нам ни малейшего интереса. Яхта благополучно миновала Суэцкий канал, и теперь вокруг нас - воды моря Красного, отделяющего, как тебе, надеюсь, известно, африканский континент от Аравийского полуострова,  славного Чёрным камнем Каабы, арабскими шейхами, и прочими верблюдами. Более никаких достопримечательностей в этом унылом краю нет - разве что неимоверное количество песка да горячий ветер, который с завидным постоянством дует со стороны Аравийских пустынь, окутывая морской простор желтовато-серым пыльным маревом.
Жара ужасная; май катится к лету, и находиться на палубе вне спасительной тени полосатого тента решительно невозможно. Даже морские зефиры не спасают от палящего солнца и духоты - напитанные аравийской пылью, они покрывают серым налётом любую подходящую поверхность, скрипят песком на зубах и вообще, заставляют вспомнить о туркестанских солончаковых пустошах, по которому твой покорный слуга немало побродил во времена оны.
Белых проплешин соли здесь, правда, не видно; вместо них по обе стороны от нашей хрупкой палубы сияет жидкой ртутью морская гладь. То там, то здесь она испятнана лоскутками парусов - даже на Волге, вблизи Нижнего в дни ярмарки, я не видел такого количества лодок, лодчонок, фелюк и бог знает ещё каких посудин. Некоторые их них, кажется, снуют в этих водах со времён Синдбада.
«Леопольдина» прорезает это морское многолюдье подобно великосветской даме, случайно оказавшейся на запруженной нищими паперти. То и дело за яхтой пристраивается местная лодчонка; с неё кричат, машут руками и тряпками. Мы не останавливаемся - по уверениям капитана, это с одинаковым успехом могут оказаться и местные торговцы жемчугом (предлагающие свой товар по совершено бросовым ценам) и пираты, которые не переводятся на берегах Красного моря, несмотря на присутствие в этих водах британского флага.
Но я отвлёкся; пора внести ясность и насчёт яхты, на борту которой мы совершаем это плавание - и насчёт её очаровательной хозяйки. Я, как тебе известно, не склонен, очертя голову бросаться за всяким симпатичным личиком и газовым шарфом, что мелькнут на горизонте. В Кинешме меня ожидает невеста, и я, как благонамеренный и благовоспитанный человек, намерен хранить ей верность - в том числе и в помыслах, как учат отцы церкви. Но, признаться, и у меня дрогнуло сердце, когда я впервые увидел мадемуазель Берту - как она сидит на корме «Леопольдины» в плетёном кресле из бирманской лозы с книгой в руке, прикрываясь от палящего аравийского солнца легкомысленной шляпкой с белыми лентами.
Красота этой женщины почти совершенна; в отличие от чопорных англичанок, нередко путешествующих на собственных яхтах, мадемуазель Берта на редкость проста в общении. Родом она то ли из Марселя, то ли вовсе из Неаполя; во всяком случае, итальянская кровь ощущается если не во внешности, то во всяком случае, в её темпераменте. Поначалу мы с господином Семёновым приняли её за уроженку Южной Америки, но она, как оказалось, даже не бывала в тех краях. Мадемуазель Берта - дочь крупного французского банкира; папаша с головой погружён то ли в мало понятные простому смертному биржевые игры, то ли в хлопоты по бесконечному бракоразводному процессом. Дочка тем временем, не скучает - мадемуазель Берта полтора года назад закончила факультет древней истории Берлинского Университета и теперь путешествует, в поисках объекта для собственной программы исследования древней жизни. Узнав о нашем интересе к египетским и прочим древностям, девица пришла в восторг - и пожелала непременно присоединиться к экспедиции.  Мамзель Берта (как называют её меж собой забайкальцы) узнала о нас от немецкого консула, у которого ей случилось отобедать в день происшествия в подземелье хедивовой резиденции; услышав о русских, прибывших в Александрию ради неких загадочных «раскопок» она немедленно решила разыскать их. Поиски эти завершились на пыльных задворках Александрийского порта, где вместо общества респектабельных петербургских учёных перед ней предстала шайка мрачных, вооружённых револьверами разбойников, только что поставивших с ног на голову всю Александрию - и разыскиваемую за это голоногими стрелками Её Величества королевы Виктории.
К чести девицы Шамплотрейн надо признать - эти коллизии никак не поколебали её решимости. Подробно расспросив нас о дальнейших планах, она принялась жействовать решительно. Мадемуазель Берта, сообразив, что деться нам некуда, припёрла руководство экспедиции в нашем лице к стенке - да так ловко, что я стал задумываться о злодейском предложении урядника - «тюкнуть енту вертихвостку по башке, да и спустить с пирса под сваи, пока чего худого не приключилось».
Разумеется, я шучу - не заподозришь же ты всерьез своего друга, в намерениях нанести вред слабой женщине? Так или иначе, ещё до рассвета имущество экспедиции и все её члены оказались на борту яхты Мадемуазель Берта пришла в восторг, услыхав что наш дальнейший путь лежит в направлении Занзибара; её, оказывается, давно привлекали древние христианские святыни Абиссинии, араз уж по пути туда  всё равно придётся пройти Суэцким каналом и миновать Красное Море - так почему бы заодно не оказать услугу русским археологам, попавшим в непростую ситуацию? Матушка мадемуазель Берты (та самая, чьё имя фигурирует в упомянутом уже мною бракоразводном процессе её отца-банкира), оказывается, состоит в отдалённом родстве с бельгийской королевской фамилией: нынешний король-маклер Леопольд 2-й, таким образом, приходится нашей очаровательной хозяйке то ли внучатым племянником, то ли троюродным дядей по материнской линии, то ли «шурином собаки его дворника» - как говорят в Первопрестольной. Так или иначе, хозяйка яхты не испытывает особого пиетета к британской короне, полагая англичан слишком бесцеремонными по отношению к её стране - и, в силу этого, весьма довольна возможностью натянуть нос гордым бриттам. В общем, условлено, что «Леопольдина» доставит нас в Занзибар, а далее отправится по своим делам; хотя, судя по расспросам, которыми постоянно одолевает нас очаровательная судвладелица, я всё более проникаюсь уверенностью, что в Занзибаре наше знакомство не закончится.
Писано 16-го мая, сего,1887-го года, на борту яхты «Леопольдина» в Красном море».

XI.

Из путевых записок О.И. Семёнова.
Итак, путь наш лежит теперь через Красное море, вокруг Африканского рога, мимо абиссинских берегов, и далее - в Занзибар.
Когда экспедиция только планировалась, была высказана такая мысль: начать сухопутную часть маршрута не из владений занзибарского султана, а много севернее - из залива Таджура. Связано это одной с авантюрой, совершенно  в духе Джека Лондона,  каковую я и приведу здесь целиком:
Некий Николай Иванович Аршинов, выдавая себя за атамана «вольных казаков» вознамерился ни много ни мало, как основать на Африканском Роге, в заливе Таджуру (в двадцать первом веке там находится Джибути) колонию «Новая Москва». Господин этот, уроженец волжского Царицына, к своим тридцати годам успел снискать известность рядом авантюр:  захватом острова на Волге, попыткой создания станицы Черноморского казачьего войска на Кавказе, женитьбой на миллионерше и путешествием в Абиссинию. Скандальная репутация не помешала Аршинову заручиться поддержкой власть предержащих, а так же нескольких петербургских изданий славянофильского толка - о нём заговорили, как о новом Ермаке. Столичная публика зачитывалась статьями о поселениях «православных казаков» в Африке - «Современные известия» на полном серьёзе писали, что-де, «Ермак и Кольцо триста лет тому назад поклонились царю Сибирью, ныне вольные казаки, те же и такие же, кланяются Русскому Царю Абиссиниею. (...) Продолжают они славить русское имя, являть русское мужество и на верховьях Нила, и в пустынях Судана, и в пажитях Месопотамии».
А известный путешественник, доктор Елисеев, припоминал, что «еще в 1882 г., в бытность мою в Египте, я слышал о наших казаках, пробирающихся в Абиссинию и кое-где живущих среди бедуинов Суакимской пустыни. С 1883 г. начинается более постоянное движение вольного казачества на Восток через Анатолию, Палестину и Суэцкий перешеек...».
Сам Аршинов во время подготовки нашей экспедиции был в Москве, представляя публике свою персону как полномочного представителя казаков осевших на берегах далекой Африки. Старания его не пропали даром - в числе покровителей абиссинского атамана скоро оказались советник обер-прокурор Синода К. П. Победоносцев, известные литераторы Катков и Аксаков. Адмиралтейство так же проявило к этому интерес - ещё бы, станция на пути на Дальний Восток - это и возможность угольных погрузок и ремонта, и база для крейсерских операций - на случай войны с Англией, к которой флот готовится с самой Балканской кампании.
В итоге, с армейских складов было выделено некоторое количество старого оружия, а для перевозки всего этого добра, вместе с полусотней добровольцев в Африку предполагалось отрядить корабли Добровольческого флота.
Мне стоило немалых трудов отвертеться от участия в «абиссинском» проекте - я-то хорошо знал, чем закончится эта затея. В нашей истории Аршинов и его сотоварищи сумели закрепиться в окрестностях брошенной египетской крепости Сагалло и основали там станицу «Новая Москва». Объявив земли вдоль моря на 100 верст и на 50 верст вглубь континента российскими владениями, они принялись строить дома и разбивать плантации. Увы, «Новая Москва» просуществовала недолго. Экономическим базисом предприятия стал банальный грабёж местного населения - казачки, когда запахло голодухой, принялись изымать у аборигенов коров, коз, баранов, изрядно возбудив абиссинцев против себя.
К тому же русское поселение не пришлось по вкусу властям расположенных неподалеку французских колоний. В 1889-м году эскадра, с которую входили крейсер «Примоге» и канонерская лодка «Метеор», бомбардировали «Новую Москву». За 15 минут погибло шесть русских колонистов и еще два десятка были ранены. Не имея возможности сопротивляться, казаки капитулировали, и на следующей день были вывезены в порт Обок.
Казус белли? Как бы не так: только-только был заключён союзный договор с Франции с Россией, и скандал вокруг «Новой Москвы» благополучно замяли. Раздраженный Александр III выразил недовольство Аршиновым несколькими нецензурными словами - и на том эпопея «абиссинских казаков» завершилась.
Всё это я, конечно, поведал барону Корфу - так что теперь есть хоть небольшая, а надежда, что в этом мире история русского поселения в Африке сложится более счастливо. В конце концов, «Манчжур» опоздал к пакостной выходке галлов на какие-то две недели; командовавший канлодкой Чухнин узнал о разгроме Новой Москвы в Адене, откуда до Таджуру рукой подать. И, окажись тогда на рейде казачьей колонии новейшая русская канонерка… и дело тут даже не в превосходных восьмидюймовых орудиях - ни один из французских капитанов не сошёл с ума настолько, чтобы открывать боевые действия, рискуя поплатиться карьерой за нарушение международных норм.
Тем не менее, как база для экспедиции, залив Таджуру нас решительно не устраивал. Оставался, как это и было, запланировано с самого начала, Занзибар.
В двадцать первом веке Занзибар - ни чем особым не примечательный архипелаг у восточных берегов Африки, владение материковой Танзании; здесь же, в веке девятнадцатом - влиятельное государство, с которым приходится считаться соседям. В этх краях причудливо переплелись интересы и оманского султаната, и Германии, активно включившейся в «драку за Африку»*, и, конечно же, вездесущих британцев. Пожалуй, вместо того, чтобы пересказывать азбучные истины, воспользуюсь опытом сына - и обращусь к животворному источнику, именуемому «Энциклопедическим словарём Брокгауза и Ефрона», а точнее - к его электронной версии на планшете:

«Занзибар — государство, заключающее береговую полосу в восточной Африке. (…) До середины 1880-х гг. Занзибар был вполне под влиянием Англии, хотя формального протектората не было. Когда Германия приобрела владения на восточном берегу Африки, то и она вмешалась в дела Занзибара, стараясь подчинить его своему влиянию, и завладела частью материковых владений султана. (…)
Столица - город Занзибар на западном берегу одноимённого острова. 30000 жителей. Государственная религия — магометанская; много язычников. Внешняя торговля почти вся в руках англичан. Торговля между островами и материком в руках арабов и англ. подданных — индусов. Торговля значительна: главные статьи вывоза — слоновая кость, каучук, копал, копра, белая масса кокосовых орехов, гвоздика. Гражданские дела иностранцев решаются в консульском суде, а подданных султана — разными "кази", по мусульманскому закону. Занзибар — важный опорный пункт для всех экспедиций в Вост. Африку. Климат теплый и очень влажный, нездоровый для европейцев. Занзибар — один из главных центров католических и протестантских миссий. Население смешанное; подданные султана, главным образом, негры, затем сомали с вост. берега Африки и арабы, а также помеси между ними…»

Для нас важнее всего то, что «Занзибар - важный опорный пункт для всех экспедиций в Восточную Африку.» Именно это нам сейчас и нужно; указания, найденные в архивах Скитальцев указывают на верховья реки Уэлле, где несколько лет работал Юнкер. Если и есть сейчас в Европе настоящий знаток тех краёв - то это, несомненно, он; остаётся жалеть, что не удалось уговорить Василия Васильевича присоединиться к экспедиции.

#* «Драка за Африку» — период острой конкуренции ряда европейских держав за проведение исследовательских работ и военных операций, в конечном счёте направленных на захват новых территорий в Африке. Обострилась после акта Берлинской конференции в 1885 году и продолжалась до Первой Мировой Войны.

Кстати, о манускриптах. Мы не рискнули оставлять бесценные документы на милость немецкого консула. Добраться же до соотечественников не было никакой возможности - надо было покинуть растревоженный город как можно скорее, а у посольского особняка нас поджидали и египетские полицейские и колониальные стрелки в клетчатых юбках шотландских горцев. Да и не будь их там - всё равно мы вряд ли рискнули бы оставить нашу добычу в сердце английских владений - англичане сделают всё, чтобы заполучить уникальные записи. Так что манускрипты, копии переводов и коробка с «металлической» картотекой покинули Александрию вместе с нами, на борту «Леопольдины».
Яхточка, что и говорить, хороша. Первое впечатление не обмануло - она и правда точь-в-точь скопирована со шхуны «Америка». В отличие от знаменитого прототипа, «Леопольдина» оснащена маломощной паровой машиной - как раз такой, чтобы свободно маневрировать в портах, да иметь возможность проходить Суэцким каналом, куда, как известно, чисто парусным судам ход закрыт. А вот совершать под парами долгие переходы невозможно: слабенькая машина позволяет развить ход всего-то в пять-шесть узлов, да и запас угля на борту совершенно смехотворен. Так что идём под парусами - благо ветер благоприятствует.
До сих пор мне случалось бороздить моря лишь на борту разномастных пароходов и лайнеров - так что плаванье под парусами стало для меня неожиданным и, что скрывать, весьма приятным опытом. Оказалось, например, что при поставленных парусах и свежем ветре парусное судно не знает бортовой качки. Ветер, упираясь в «стену» парусов, удерживает его - и по этой же причине для изменения курса нужно прикладывать усилия двух-трех человек, иначе «ветер не пускает». Тем не менее, как просветил меня кондуктор, Кондрат Филимоныч, работа рулевого на паруснике куда как легче чем на пароходе — судно не рыскает по курсу. Рулевому остаётся следить за компасом и, когда отклонение от курса достигнет установленной капитаном (штурмана на «Леопольдине не имелось) величины - вызывать помощников для перекладки руля. После исправления по курсу штурвал крепится шкертами за рукоятки к особым кольцам, вделанным в палубу - рымам, - и рулевой по-прежнему следит за показаниями компаса.
Солнце неистово сияет на бездонном, выцветшем от жары небосводе, отражаясь в ртутном зеркале моря. Аден остался позади; «Леопольдина резво бежит в бакштаг, острый, «клиперный» форштевень с шуршанием режет воду и жизнь в кои-то веки прекрасна - тем более, что на корме, под полосатым сине-жёлтым тентом виднеется восхитительная фигурка хозяйки этого парусного чуда.
- Джонни, якорь тебе в… чего ворон считаем? Справа по носу две мачты! Докладай кептену, вахтенный ты или кало пёсье?
- Йес, сэр! - и топот босых ног рассыпался по палубе.
Это Кондрат Филимоныч. Вот кто поистине счастлив! Унтер-офицер, начинавший службу в парусном флоте, дважды обежал вокруг шарика на русских клиперах - сначала на чисто парусном «Боярине», а потом и на парусно-паровом «Крейсере». Оказавшись снова среди любимых парусов, концов и прочих бом-брам-рей, унтер ожил - и принялся командовать. Капитан «Леопольдины», пожилой бельгиец с физиономией усталой лошади, поначалу с неодобрением косился на незваного помощника - но оценив умения Кондрата Филимоныча, временно вписал его в судовую роль*. Экипаж на яхте небольшой и совершенно интернациональный: полтора десятка матросов и плотник, - голландцы, датчане, португалец, сардинец, грек и пара англичан. Объяснялись на борту на невообразимой портовой смеси английского и голландского - но, к моему удивлению, Кондрата Филимоныча стали понимать с полуслова, хотя тот ни слова не знал ни на одном из языков кроме русского и… хм… русского.
Вот и сейчас…
- Ядрить вас в душу, морячки….! Стаксель полощет, а он вытаращился, как мышь на крупу!
И смачный звук оплеухи. Мимо меня кубарем пролетел низкорослый, чернявый грек - и кинулся к одному из тросов, уложенных аккуратными бухтами вдоль борта, под кофель-нагелем - длинной доской, утыканной точёными дубовыми и бакаутовыми стержнями. На нагели заведены «концы», с помощью которых управляются паруса «Леопольдины». Грек судорожно, в три движения размотал желтый сизалевый стаксель-шкот** и принялся тянуть. Блок заскрипел, и белоснежное треугольное, сильно вытянутое к верхнему углу полотнище упруго выгнулось, ловя ветер…

#* Судовая роль — основной судовой документ, содержащий сведения о количестве и составе экипажа при приходе и отходе судна.
#** Стаксель —треугольный косой парус, поднимаемый между мачтами или впереди фок-мачты. Шкот — снасть , предназначенная для растягивания нижних (шкотовых) углов парусов. Каждый шкот получает дополнительное наименование по названию паруса, например: стаксель-шкоты вытягивают назад шкотовый угол стакселя.

Бравому кондуктору пришлось отправиться в путешествие с нами - в Александрии, после учинённого там безобразия, ему оставаться не стоило. Садыков, временно принявший Кондрата Филимоныча под своё начало, хотел сдать его в Адене, русскому консулу - но унтер чуть ли не в ногах валялся то у меня, то у поручика - и уговорил-таки оставить его при экспедиции. В итоге, мы отправили консулу требование оформить надлежащим образом перевод унтер-офицера Гвардейского флотского экипажа Кондрата Туркина, сына Филимонова, пятнадцатого года службы, в распоряжение экспедиции Департамента Особых Проектов - в связи с выбытием из строя казака Загогулина по ранению.
Забайкальцу Ермею Загогулину не повезло - во время ночной перестрелки на площади, возле дворца хедива казак словил в мякоть руки револьверную пулю. Рана была не опасна, но в жарком климате заживала плохо. Казак мужественно терпел и даже помогал, как мог, сослуживцам караулить нашу александрийскую добычу. Но рана болела всё сильнее - было решено отослать пострадавшего станичника на Родину, через Аден. Вместе с ним была отправлена в Петербург и картотека с манускриптами; консул получил строжайшее указание хранить посылку в своей резиденции и лично - ЛИЧНО! - передать её на первый же русский военный корабль. При документах будет неотлучно находиться и Евсеин - он, вместе с раненым Загогулиным оставлен в Алене на попечение консула. Доценту надлежит сдать всё это дробро Корфу - и в ожидании нашего прибытия заниматься разбором материалов…
***
Из переписки поручика Садыкова
со своим школьным товарищем,
мещанином города Кунгура
Картольевым Елистратом Бонифатьевичем
«Здравствуй на много лет вперёд, братец Картошкин! Вот и осталось позади море Красное и славный город Аден, где англичан и иностранцев всяких языков, кажется, больше чем местных арабов. Мы направляемся на остров Занзибар. Но вот незадача - «Леопольдина» попала в полосу штилевой погоды, и уже вторую неделю мы болтаемся, как цветок в проруби посреди моря-окияна. Солце печёт все свирепее, судёнышко наше неподвижно стоит посреди круга ослепительно сверкающей, аки расплавленное серебро или жидкий металл "меркурий", воды. Новый боцман Кондрат Филимоныч начинает коситься на доски палубного настила и ротанговый шезлонг мадемуазель Берты - потому как угля в ямах кот наплакал. Пресной воды, по счастью, вполне  хватает, да и на провиант пока не жалуемся. В избытке и напитки иного рода - так что у нас тут форменный морской курорт; и, если бы не жара и теснота яхтенного пространства - так и не хуже Крыма.
От нечего делать, устраиваем морские купания. Процедура эта обустроена весьма забавно: с борта на длиннющей оглобле, по-морскому именуемой «выстрел», на воду спускают запасный парус, подвязанный к оному выстрелу и бортам уголками. Наполняясь водой, парус образует нечто вроде небольшой, уютной купальни, где мы и плещемся в своё удовольствие. Я поначалу решил, что это делается в опасении акул, каковых в Красном море и Индийском Окияне водится великое множество; но мне объяснили, что предосторожность эта - на случай, чтобы никто не утонул - оказывается, моряки в массе своей не умеют плавать. Это умение даже считается у морских служителей дурной приметой; мол, если умеешь плавать - не избежать тебе купания, когда корабль пойдёт ко дну. Впрочем, никому не препятствуется заплывать и за пределы купальни - так что я по нескольку раз огибаю вплавь яхту, благо в штиль, та стоит неподвижно, с обвисшими парусами.
Ежедневных купаний на борту «Леопольдины» ожидают с нетерпением - и причина тому отнюдь не в желании освежиться. На то всегда имеется парусиновое ведро - да и самому никто не мешает искупаться, стоит лишь предупредить вахтенного, да попросить кого-нибудь из сотоварищей покараулить у леера с винтовкой - на предмет акул. Нет, гвоздь и коронный номер ежедневного купания -это, конечно, мадемуазель Берта.
Тебе вероятно, случалось видеть нелепые риспособления, именуемые «купальными кабинами», которыми пользуются представительницы прекрасного пола для водных процедур? Правилами приличия принято, чтобы даму доставляли прямо в воду, к месту купания, в особой четырёхколёсной тележке-домике, движимой лошадьми. Кабинка эта, снабжённая высокими, на манер азиатской арбы, колёсами, заезжает по дощатому настилу в воду - где дама, открыв обращённую к морю дверку, может погрузить своё естество в воду, не опасаясь нескромных взглядов. После чего погонщику лошади остаётся только наблюдать, когда купальщица просигналит флажком, что вернулась в кабинку - и вытаскивать деликатный груз обратно на песок.
Не пойму, в какой скованный цепями хорошего тона и дурно понимаемой скромности мозг пришла подобная идея - ведь купальные костюмы наших дам и так не слишком сильно отличаются от того, что они носят на берегу. Тут и юбка с зашитыми в полы грузиками - чтобы лёгкая ткань не всплывала в воде, - и особая шапочка, и блуза с широченными рукавами, и даже парусиновые туфельки на завязках. Конечно, юбка купального костюма заметно короче обыкновенной, сухопутной - но скромность дам от этого нисколько не страдает, ведь костюм дополнен широкими бумажными или шёлковыми шароварами, на манер тех, что носят подданные османского султана.
Удивляешься, к чему я столь подробно разбираю эти деликатные, но общеизвестные материи? А к тому, что всё это не относится к нашей прелестной хозяйке. Она пошла куда дальше крестьянских девок, которые в простоте своей купаются в одних полотняных рубашках, а, выйдя на берег - смущают деревенских жителей своими прелестями, просвечивающими сквозь мокрую ткань. Нет, мадемуазель Берта не опускается до таких пейзанских уловок!
Её купальный костюм произвёл на обитателей яхты эффект разорвавшейся гранаты большого калибра. Представь - коротенькие узкие панталончики, не достающие до колен, лишённая рукавов сильно декольтированная блуза, плотно облегающая формы и - о, ужас, разврат! - оставляющая открытым солнцу соблазнительную полосу кожи на животике мадемуазели. И, конечно - никаких шляпок, купальных чулок и прочих излишеств. Впечатление, поверь, сногсшибательное; добавь к этому ещё и то, что хозяйка «Леопольдины» появляется из каюты, завёрнутая в длинное татарское полотенце - но перед тем как спуститься в купальню, сбрасывает его на палубный настил и долго озирает горизонт. А уж когда она выходит из вод морских… тут я умолкаю, хотя бы из соображений скромности - но надеюсь, что твоё воображение без труда дорисует опущенные мною (и весьма примечательные!) подробности.

Этот новомодный купальный костюм - последний изыск парижской моды; открывшийся несколько месяцев назад «Модельный дом «Вероника» успел заявить о себе несколькими подобными новинками. Успех они имеют чрезвычайный;  и хотя вся эта продукция многократно охаяна, обругана и предана анафеме многочисленными ревнителями нравственности - особенно по ту сторону Пролива, - новые купальные костюмы, а так же иные пикантные детали женского туалета стремительно завоёвывают популярность в Европе.  Глядишь - в скором времени и до России доберутся!
Своё «шоу» - по непонятному выражению начальника экспедиции господина Семёнова - мадемуазель Берта устраивает для нас пятый день подряд, с тех пор, как яхта застряла в сплошной полосе штилей. Не могу не отметить один момент - я прекрасно помню потрясение всех без исключения мужчина на борту яхты, когда хозяйка судна впервые продемонстрировала нам эту свою парижскую новинку - и лишь господин Семёнов, единственным из нас всех остался… не то, чтобы равнодушен, но сравнительно невозмутим. Нет, он, как и мы все, с удовольствием рассматривал (не сказать бы - «пялился») божественную фигурку владелицы яхты, но особого удивления не проявил - у меня даже сложилось впечатление, что он не раз и не два видел точно такие, если не более откровенные наряды.
Вообще, наш начальник не устаёт меня удивлять; поверь, я поведал бы тебе немало поразительных вещей, но увы, лишён таковой возможности - материи это всё больше секретные 0 и мало ли кому у руки попадёт моё письмо, прежде чем доберётся до тебя, разлюбезный мой друг Картошкин?
Писано Бог знает какого мая, сего,1887-го года,
на борту яхты «Леопольдина» где-то посреди Индийскаго Окияну,
а может и ещё где…»
***
Олег Иванович стоял, облокотившись на фальшборт. «Леопольдина» шла на зюйд; справа, в туманной дымке вырисовывался зубчатый контур абиссинского берега. Штилевое стояние закончилось - разошёлся ровный, устойчивый зюйд-ост и яхта, слегка кренясь в бейдевинде, развивала приличный ход.
В Адене простояли трое суток. И незадолго до отплытия, в порт вошёл пакетбот, доставивший почту - и о чудо, там оказалось пересланное из Александрии письмо от сына! Из него Семёнов и узнал и о том, что мальчишкам предстоит морская практика, и, разумеется -  об их знакомстве с сыном Государя. Что ж, совпадение за совпадением - оба, и Олег Иванович и Ваня, пустились в морские просторы; только плавание отца закончится, самое большее, недели через три, в городишке Дар-Эс-Салам, на восточном берегу Африки, в Занзибаре, а мальчику предстоит до конца августа бороздить студёные даже летом воды Балтики.
Вообще-то лучшей гаванью на занзибарском побережье считается Момбас - бывшая португальская колония с семнадцатого века входит во владения занзибарского султана. С недавних пор там хозяйничают англичане; телеграфный кабель в Момбас, конечно, протянут ещё не скоро, но вот какое-нибудь шустрое судёнышко вполне могло и добежать туда - пока «Леопольдина ждала ветра, болтаясь в полосе штилей. «Такчто что в Момбасе - подумал Семёнов, - нам, пожалуй, делать нечего - целее будем.
Итак, впереди - Дар-Эс-Салам. Город этот начал строить Маджид ибн Саид, предыдущий султан Занзибара - в 1862-м году, на месте жалкой рыбацкой деревушки Мзизима, знаменитой лишь тем, что мимо неё, в море, пролегала вековая торная дорога. Для начала султан принялся строить в будущем портовом городе дворец -но увы, его недостроенная коробка до сих пор украшает берег. Одновременно принялись возводить и сам город, названный Дар-эс-Салам или по-персидски «гавань мира». Но через несколько лет султан умер и строительство было заброшено.
Но зёрна прогресса упали на благодатную почву - уж очень удобным оказалось место. В 1876-м году англичанин Уильям МакКинннон взялся за амбициозный проект - он задумал провести от Дар-эс-Салама до озера Виктория железную дорогу, что моментально сделало бы этот город морскими воротами всей Восточной и Центральной Африки. Увы, этой затее не суждено было осуществиться; лишь в этом, 1887-м году здесь обосновался Карл Петерс - создатель Германской Восточно-Африканской компании. Открыв в городе факторию и контору компании, Петерс принялся работать, как одержимый - чтобы через несколько лет превратить город в административный центр колонии германская Восточная Африка. Впереди было и строительство Центральной железной дороги, и сухой док, сделавший Дар-Эс-Салам важнейшим военным портом, и захват города во время Первой Мировой, в 1916-м году англичанами. А пока - этот населённый пункт представляет из себя скопище лачуг и пакгаузов, сгрудившихся вокруг незаконченного дворца султана Маджида ибн-Саида. Но даже в этом качестве Дар-Эс-Салам вполне справляется с ролью базы, откуда начинает свой путь любая европейская экспедиция в Восточную Африку. Там путешественникам предстояло расставание с любезной хозяйкой яхты - дальше путь экспедиции лежал в неизвестность, через Масаи, равнины плато Серенгети, к берегам залива Спик озера Виктория. И в конечном счёте - навстречу тайне, которую скрывали в себе загадочные металлические листы Скитальцев, неведомой цивилизации, сумевшей покорить и время и мироздание - и оставившей где-то дебрях Восточного Конго посмертный подарок землянам.
- Мсье Семёнофф?
Олег Иванович обернулся. Берта. Она подошла неслышно, а он, погружённый в свои мысли, ничего не заметил. Невежливо… хозяйка роскошной яхты, по своему капризу решившая подбросить подозрительных иностранцев буквально «за три моря» могла рассчитывать на большее внимание к своей персоне.
- Кхм… простите, мадемуазель, задумался. Мы все так устали от этого недельного штиля…
- Я понимаю. - мягко ответила женщина и оперлась о фальшборт рядом с Олегом Ивановичем. - Нет-нет, мсье Семёнофф, не беспокойтесь. Я с удовольствием разделю с вами ваше уединение - если вы, конечно, не против.
«Уединение - на борту крошечной яхты, где кроме них ещё два десятка душ? - в смятении подумал Олег Иванович. - Хотя, кто их разберёт, этих природных аристократок?»
Порой ему казалось, что Берта создаёт вокруг себя некий «хрустальный купол тишины», за тонкой плёнкой которого мгновенно гасил посторонние звуки - разумеется, из числа издаваемых человеческими существами. Звуки, порождаемые природой, и даже неживой материей - шум волн, крики чаек, хлопанье парусов, скрип тросов бегучего такелажа - всё это лишь усиливало ощущение уединения с царственно-прекрасной собеседницей - хотя разум понимал, что в полудюжине шагов беседует о чём-то с урядником Садыков, или матерно отчитывает провинившегося грека Кондрат Филимоныч, или тянет свои бесконечные рулады рулевой-тиролец… как ни неуместны его гортанные песнопения здесь, посреди Индийского Океана!
А запах… лаванда? Жимолость? Кто его знает… по идее, на ветру должны мгновенно улетучиваться все запахи, но, похоже, хрустальный купол удерживал и их, окутывая собеседником облаком легчайшего аромата…
«Я, кажется, теряю голову, - в замешательстве подумал Семёнов. - Что за ерунда! Он - мужик под пятьдесят, она… нет, эдакое настроение надо решительно гнать от себя!»
Мысль эта оказалась такой пронзительной, что он даже помотал головой. Берта понимающе улыбнулась.
«Она что, мысли читает? - опешил Семёнов. - Нет, отставить панику -я просто раскис из-за вынужденного безделья. Вот придём в Занзибар, и там закрутятся дела - искать лошадей, собирать караван для экспедиции, закупать припасы…»
-Я давно хотела спросить вас, Мсье Олег, - голос Берты был глубоким, низким, проникновенным... - вы ведь собираетесь далее путешествовать по суше? Понимаете, я давно мечтала увидеть большие африканские озёра. Но - слабой женщине опасно пускаться в такое странствие без надёжных и, главное, отважных попутчиков… попутчика. Не так ли?
«Берта превосходно знает русский - бабочкой билась в голове мысль. - Ну так она знает полдюжины европейских языков и ещё, кажется, то ли фарси, то ли хинди… так, кажется она рассказывала. Хинди… Индия… Мата Хари тоже танцевала индийские танцы? Фу ты чёрт, что за мысли лезут в голову, в самом-то деле…»
Олег Иванович обнаружил, что мямлит в ответ - что-то про опасности пути, про малярию, племена Ньям-ньям, замеченных, как ему точно известно, в людоедстве, о невыносимых для европейской дамы условиях африканской экспедиции. В ответ Берта поведала, что во время путешествия по Австралии (Господи! Да где она только не побывала?) она пересекла пол-материка в фургоне, сплавлялась на плоту по горным речкам Новой Зеландии и даже провела три месяца на диком полинезийском острове в обществе аборигенов. При этих словах на лице Берты появилась мимолётная мечтательная улыбка - и Олег Иваныч поперхнулся вопросом. В самом деле, не по своей же воле приличная женщина… наверное, кораблекрушение?
- Я отлично стреляю, мсье Семёнов, - продолжала меж хозяйка яхты, - и пять лет назад пришла второй на Малом Дерби. Поверьте, я не буду вам обузой!
Семёнов молчал, беспомощно озираясь по сторонам. Садыков, Садыков… куда, чёрт возьми, делся чёртов поручик? Он что, не видит, как начальника экспедиции бессовестно охмуряют - и не спешит прийти на помощь? Но нет, хрустальный купол надёжно скрывал их ото всех.
Помощи не будет, в отчаянии подумал Семёнов. Сейчас он откашляется, и…
- Кхм… простите, мадемуазель Берта. Если вы так настаиваете, то, конечно… но не могу не заметить, что это весьма опрометчиво с вашей стороны…
Прохладная рука легла поверх ладони мужчины. Олег Иванович до судорог в суставах вцепился в полированное дерево фальшборта - нет, нельзя, нельзя!
- Право же, мсье Олег - Берта неожиданно заговорила капризно-шаловливым тоном, более подходящим гимназистке, нежели аристократке, владелице роскошной яхты. - Это, наконец, невежливо с вашей стороны - могли бы, кажется, согласиться хотя бы из чувства благодарности. И, в конце концов, как можно расстраивать слабую женщину?
Она оторвала ладонь от его руки и зябко повела плечами, кутаясь в лёгкую кремового цвета шаль.
- Откуда она взялась? - мелькнула мысль. - Соткалась из вечерних сумерек? А ведь и правда, посвежело…
Мне что-то зябко. - заявила Берта. - если вы не против - давайте продолжим беседу у меня в каюте? Стюарт подаст нам лёгкий ужин - за ним и обсудим все детали подготовки к НАШЕЙ экспедиции.
«Пропал. - понял Семёнов. - Как есть пропал, и никуда теперь не денусь.
А ноги сами несли его к ступенькам, ведущим вниз, туда, откуда чарующе пахнуло - то ли лавандой, то ли жимолостью. Хрустальный купол, на мгновение дрогнул, пропуская гортанный возглас рулевого - и снова сомкнулся, отрезая уже все и всяческие звуки. Только вода шуршала за бортом, да слегка подрагивали, в такт мягким ударам волн, доски обшивки.
Тишина…

Конец первой части