Здесь вы можете обсудить фантастическую и историческую литературу.
II.
Из путевых записок О.И. Семёнова.
«Песок скрипнул под килем. «Элеонора», подталкиваемая руками пятерых дюжих негров, скользнула на свободную воду. Гребцы ловко вскарабкались на борт и принялись разбирать длинные, тонкие вёсла; старший над гребцами негр что-то гортанно заорал, и «команда», побросав вёсла, кинулась ставить невысокую мачту с длинным косо висящим реем. Я вздохнул, повернулся к озеру спиной и пошёл к груде барахла, сваленного на блёклой траве, шагах в ста от уреза воды.
Озеро Виктория, или Виктория-Ньянза - как именовал его в дневниках Юнкер - надоело нам хуже горькой редьки. Нет, поначалу я, как и все, замирал от восхищения при виде невозможных закатов над водной гладью, любовался ибисами и чёрными цаплями, высматривал в камышах парочки робких болотных антилоп сиатаунга. Но стада экзотических животных приелись ещё по пути и к озеру мы добрались с изрядно притупленными ощущениями; меня, помнится, поразило великое множество крокодилов - и в воде, и на берегах. Во время плавания по озеру, они косяками тянулись за лодкой. Казачки сперва порывались отстреливать чешуйчатых гадов, но оценив масштаб задачи, оставили эту затею; разве что особо нахальная тварь, подобравшись слишком близко к борту, получала багром по плоской башке и, обидевшись, отваливала в сторону.
На этой же «Элеоноре», принадлежащей английскому миссионерскому обществу, и перебирался через Викторию и Василий Юнкер; лодка эта регулярно делает неспешные каботажные заплывы между заливом Спик на юго-восточной оконечности Виктории и селением Рубаги на северо-западе. Для обрусевшего немца этот участок пути стал заключительным в его семилетних странствиях; а вот для нас, второй русской экспедиции в эти края, всё только начинается.
Впрочем - экспедиция не чисто русская. Мадемуазель Берта вносила в монолитный состав нашей группы толику обще-европейского колорита; подданная бельгийской короны, она походила на кого угодно, только не на уроженку Фландрии или Валлони. Южная кровь даёт о себе знать - пылкая и порывистая, молодая женщина очаровала спутников. Лишь кондуктор Кондрат Филимоныч косился на иностранку с подозрением; но и он, после того как та уверенно пристрелила молодого льва, подобравшегося ночью к нашей коновязи, сменил гнев на милость.
Водная гладь Виктории осталась позади - как и заросшие высоченной травой плато Серенгети и равнины Масаи с громадными стадами антилоп и слонов. Их хватает и на берегах озера - но не в таких немыслимых количествах. Я немало пересмотрел в своё время документалок БиБиСи, посвящённых дикой природе - но даже близко не представлял, СКОЛЬКО животных обитало в этих краях какие-то сто тридцать лет назад. Да, сафари, внедорожники, штуцеры «нитроэкспресс» и глобальный товарооборот, охотно потребляющий экзотические шкуры зебр, импал, жирафов, драгоценную слоновую кость и кожу гиппопотамов, жестоко обошлись с африканским зверьём. От былого великолепия остались жалкие крохи; и хотя я всегда относился к призывам всякого рода экологов - от «Гринпис» до Всемирного Фонда дикой природы - с изрядной долей предубеждения, теперь, пожалуй, готов пересмотреть свою позицию.
Сойдя на берег в Дар-эс-Саламе, экспедиция неожиданно попала в железные объятия Второго Рейха. Мне сразу припомнились и душевный друг Курт Вентцель и немецкая строительная «фактория» Басры с её локомобилями и колючей проволокой. Здесь, по счастью, вогабитов нет; султан Занзибара, (оставаясь правоверным магометанином и преклоняя пять раз на дню на молитвенный коврик), воинствующего ислама не понимает и понимать не желает. И порядки в широкой прибрежной полосе от океана и до озера Танганьика устанавливают подданные кайзера Фридриха 3-го.
Плоды упорного и торопливого труда немцев здесь повсюду. Железную дорогу в сторону озера Виктория пытались строить ещё несколько лет назад - тогда, правда, за дело взялись англичане и проект благополучно загнулся.
Материковые владения султана - территория будущей Танзании - представляют сейчас одно сплошное белое пятно. Прибрежные районы формально находятся под властью султана Занзибара; во внутренних же белый человек до недавнего времени практически не появлялся. Ещё недавно Занзибар был крупным центром работорговли; несмотря на ее запрет в 1873-м году, ежемесячно отсюда в португальские колонии вывозили до пяти тысяч чернокожих рабов.
Но в октябре 1884-го года на Занзибар прибыло трое немцев: Карл Юлке, Карл Петерс и Иоахим Граф фон Пфейль. Они путешествовали под чужими именами, заручившись, впрочем, поддержкой самого Бисмарка - и, конечно, сразу представились германскому консулу. Помощи от него, правда, не последовало, но троица не унывала - важно было опередить бельгийцев, которые собирались отправить во внутренние районы страны экспедицию с целью изучения и, разумеется, захвата этого лакомого кусочка Восточной Африки.
Денег у Карла Петерса не было. Но сдаваться он не собирался; впереди у сына протестантского пастора, бывшего студента Гёттингенского университета и авантюриста маячила амбициозная цель – создать в Африке «новую Германию». Петерс охотно подписался бы под ненаписанными ещё строками английского поэта, не зря именуемого певцом британского империализма - тех самых, насчёт Бремени Белых*.
Петерс свято верил, что он, как европеец, обязан нести свет разума, цивилизации и просвещения в дебри африканских джунглей, обитатели которых тоже, кончено, люди - но, что уж скрывать, не вполне полноценные.
#* «Бремя Белых», стихотворение английского поэта Редьярда Киплинга, впервые опубликованное в 1899 году
К тому же этот господин - как сказали бы в иные времена, - «страдал пангерманизмом в острой форме». Мне довелось полистать его дневники, опубликованные в середине двадцатого века:
«Я полагаю, что наша раса является единственной на Земле, которая может возглавить все человечество. (…) Если мы, немцы, упустим свой шанс, то англосаксы распространятся на весь мир и не оставят нам в нем места».
Каково? Хотя, конечно, в пророческом даре Петерсу не откажешь - в итоге так оно всё и получилось…
Но - вернёмся в десятнадцатый век. Энергии и решимости немцу было не занимать. В марте 1884-го он основал в Рейхе Германское колониальное общество - и дело пошло!
Прибыв в ноябре того же года в Африку, Петерс принялся действовать быстро и всегда по одной и той же схеме: встречался с вождями племён, одаривал их бросовыми бумажными тканями, мелким жемчугом, добытым в Персидском заливе и за бесценок купленным в Адене, да старыми кремнёвыми ружьями, помнившими Наполеоновские войны, - а взамен требовал поставить подпись на пустяковой с виду бумажке. Негритянские вожди не отказывали щедрому гостю - тем более, что бумажка была на немецком. Ценить пустующие земли аборигены не привыкли - в их обиходе попросту не имелось такого понятия как «недвижимость».
Но для европейцев это роли не играло. В бумажке содержалось соглашение о передаче суверенных прав на территорию племени в пользу лично Карла Петерса. В силу чего эти земли попадали под юрисдикцию Второго Рейха, подданным которого был немецкий проходимец.
Всего за три недели Петерс сделался обладателем ста сорока тысяч квадратных километров земли - о чём довольно скоро было сообщено и Бисмарку. Железный канцлер отреагировал с воодушевлением:
«Получается, что захват территорий в Восточной Африке легок до безобразия: достаточно парочки проходимцев и немного бумаги, украшенной оттисками пальцев вождей дикарей».
Через год Петерса с помпой принимали в Берлине; там как раз проходила международная европейская конференция по Конго, на которой был окончательно узаконен раздел Африки. И уехал он оттуда не с пустыми руками - Бисмарк убедил кайзера подписать манифест о взятии приобретенных Петерсом территорий под защиту.
Вот так ушлый баварец и стал правителем целой страны - причём с неограниченными полномочиями. Попечительством кайзера было основано Германское общество Восточной Африки, комиссары которого получили право создавать торговые фактории, собирать с туземцев налоги и вообще - нести свет европейской культуры.
Правда, у султана Занзибара Саида Баргаша оказалось своё мнение на этот счёт - всё же речь шла о его владениях. Проблема была решена в стиле входившей тогда в моду «дипломатии канонерок» - в августе прошлого, 1886-го года на рейд перед султанским дворцом встал на якоря отряд германских крейсеров. Султану хватило пары холостых залпов, чтобы осознать нелепость своих притязаний и навсегда забыть о правах на «владения» Петерса.
Вот и вышло, что на побережье, от океана и до озера Танганьика хозяйничают теперь немцы. Ну, может «хозяйничают» - слишком громко сказано, но всё же подданные кайзера уверенно наводят здесь свои порядки. Во всяком случае там, куда могут дотянуться - а это пока что редкие островки европейской цивилизации в безбрежном море трав, антилоп и негров с ассагаями. Но у немцев всё впереди - они и построят здесь железную дорогу, и твёрдой рукой выставят из Восточной Африки бельгийцев и даже сцепятся с англичанами - чтобы через 27 лет потерять всё.
Справедливости ради отметим - присутствие немцев явно пошло этим краям на пользу. Во всяком случае, до озера Виктория мы добрались без особых помех; в Дар-Эс-Саламе удалось купить лошадей; цену, правда, заломили безбожную, зато путь через масайские равнины и плато Серенгети оказался весьма удобным и скорым. Недаром Юнкер, которому любой переход в Центральной Африке давался потом и кровью, уделил отрезку пути от Виктории до океана полторы строчки в своих дневниках - так лёгок он оказался по сравнению с тем, что пришлось пережить раньше. И путешествовал он один, а тут - семь вооружённых белых (девять, если считать мадемуазель Берту и её слугу) - это, по местным меркам, почти карательный отряд, от которого здешним племенам полагается в ужасе разбегаться. Они бы и разбегались; но мы старались вести себя корректно и предупредительно, расплачиваясь серебряными арабскими монетами и за свежее мясо, и за услуги проводника, - так что слава о «добрых белых» достигла озера Виктория раньше нас самих.
На берегу залива Спик мы провели две недели - дожидались «Элеонору». Других судов здесь не сыскать днём с огнём; лодчонки местных рыбаков годятся лишь для недолгих плаваний у кромки камышей и не могут нести сколько-нибудь серьёзного груза. Дни вынужденного отдыха заполняли, кто во что горазд: казачки взапуски носились по саванне за антилопами и даже подстрелили молодого слона; Берта составляла им компанию. Я, отдав должное прелестям африканского сафари, не сумел развить в себе вкуса к этому занятию и принялся приводить в порядок дневники. Садыков вел жизнь созерцательную: любезничал с нашей спутницей и совершал долгие моционы по берегам залива в обществе нашего кондуктора.
Кстати, о Берте. После внезапного сближения на яхте, у нас с ней установились тёплые, даже сказал - дружеские («три раза «ха!» - как сказал бы мой сынок) отношения; ночи она проводила в своей палатке, на людях вела себя со мной ровно и приветливо - а наедине нам за всё это время остаться не удалось. Поначалу меня это огорчало; но позже я оценил мудрость подобного поведения. В самом деле - есди дама, путешествующая в мужской компании, станет демонстративно оказывать предпочтение одному… короче, тут не поможет и статус начальника экспедиции. В общем, спасибо Берте - мину, подведённую вашим покорным слугой под единство нашего дружного коллектива, она обезвредила на редкость тактично.
В ожидании прошло тринадцать дней; наконец на горизонте замаячил коричневый парус - «Элеонора». Ещё две недели - и мы стоим на берегу рядом с горой багажа. Из-за холмика поднимаются тоненькие струйки дыма - Рубага. Это не деревня и не город, а холмистая местность с многочисленными поселениями. Рубага* - резиденция короля Буганды Мванги. Личность эта со всех сторон неоднозначная - довольно сказать, что он несколько месяцев продержал в почётном плену Юнкера, решая, отпустить загадочного иностранца - не англичанина, не бельгийца, не купца и даже не миссионера, - или всё-таки зарезать? Милосердие победило: сочтя, что русский – это не какой-нибудь британский проходимец, король отпустил Василия Василевича; но вся загвоздка в том, что он-то шёл с запада на восток! А мы пришли наоборот, с востока, со стороны океана - а в Рубаге недолюбливают гостей из-за озера. Мванга справедливо полагает, что с той стороны добрые люди не придут - только миссионеры да прочие проходимцы, жаждущие захватить его владения. Так что, как нас встретят - это ещё вопрос..."
#* Сейчас на этом месте находится столица Уганды, город Кампала.
***
- …и избы тут чудные - круглые, а крыши острые, торчком! Зайдёшь - ни угла, ни лавки, одни подстилки плетёные, из травы, а в них всякие засекомые кишат. И как тут живут?
Молодой казак, дивившийся облику африканских хижин, сидел у костра. Напротив, на войлочной кошме, брошенной на охапку тростника, с удобствами расположился забайкалец постарше, по имени Степан; рядом с ним сидел на свёрнутой попоне кондуктор. Между коленями у него стояла винтовка Генри; Кондрат Филимоныч опирался на ствол щекой, от чего его мужественная физиономия моряка перекосилась.
- А у вас, в тятькиной избе тараканы не кишат? - ответил пожилой казак. В его чёрной бороде заметно пробивалась седина. - Мало ли, какие где крыши бывают? У китайцев, вон, и вовсе уголками вверх загнуты; а на Полтавщине - что не крыша, то копна соломенная. Главное, чтобы под ентими крышами добрые люди обитали.
- Да какие ж они добрые, коли в бога не веруют? - удивился молодой забайкалец.
- Веруют, а как же? Людям без веры никак невозможно, а то не люди быдто, а звери, вроде абезьянов хвастатых. Энти, которые здесь жительствуют - они магомедане, на манер наших татар али чеченов. Только не такие лютые и вовсе чёрные на морды. Есть среди них и ворьё - вон, у меня в Дар-Саладове кисет спёрли, - а есть и добрые люди. С виду правда, лютые, особено, которые масаи - как они на меня зубами своими треугольными, спиленными, оскалились - ну всё, решил, смерть моя настала, чичас съедят! А ничего, жив покудова; народ как народ, не хуже иных прочих…
- Ну да, не хуже… - прогудел через костёр Кондрат Филимоныч. Кондуктор тоже не спал - очень уж хорошо сиделось и говорилось под угольно-чёрным небом, усеянным чужими звёздами. - Таких лютых ещё поискать! Вон, ихний король, Маванов его прозывают, тоже магометанской веры. Он, злыдень, тех, кто в Христа верует, всех, как есть режет! Господин поручик давеча рассказывали: три года назад, как папаша Мванова помер - велел своим нукерам похватать воспитанников аглицкой миссии и головы им отрезать. А после другое злодейство учинил - велел убить аглицкого епископа, Харингтона, который, как и мы, явился из за озера.
- Что, так и убил? - опасливо ахнул молодой казак. Он носил имя Прохор; забайкальцы за молодостью лет величали его Пронькой. - И схарчил, небось, нехристь?
- Не… - лениво отозвался Кондрат Филимоныч. - Господин поручик сказывали, что людоеды - это которые дальше живут, в болотах да чащобах. Вот там самые злодейские люди обитают, имя им подходящее - нямнямы.
- Это что ж, вроде наших самоедов, что ли, которые в Пермской губернии, у Ледовитого моря, что ли?
-Дярёвня! - пренебрежительно хмыкнул седобородый Степан. - Откуда здесь тебе самоеды? Те, хоть и языческой веры, но тихие да смирные, и закон уважают. Украсть что, конешное дело, способные, но чтоб смертоубийство - ни-ни. А едят всё больше рыбу мороженую да строганину из оленьего мяса.
- Здешним тоже закон людей есть не дозволяет. - добавил Кондрат Филимоныч. - Магометане - они хоша бывают люты и на мучительства всякие горазды, но чтобы человечину жрать - такого нет. Вон, у меня кум в 77-м году в Болгарии воевал - ни о чём таком не рассказывал. Хотя - животы, да, резали, было…
- Ну, животы-то не одни они горазды резать. - хмыкнул Пронька. - вот, помнится, в запрошлый год, под Читой ловили мы спиртонош - дык потом...
- А ты брось мести, помело. - недовольно зыркнул на молодого Степан. - Было - и было, быльём поросло. Нашёл чем хвастаться, живорезством… забыл, что все под богом ходим?
Пронька смущённо умолк.
Кондратий Филимоныч выждал приличное время; потом, поняв, что продолжения занимательной истории не будет, принялся рассказывать дальше:
- Так вот. Опосля, как король Маванов, аглицкого попа зарезал, его по всем соседним странам ославили злодеем. Потому как дело это у негрских народов невиданное - съесть то они, может и могут, или ограбить там - а вот чтобы за Божье слово жизни решать, тут такого не заведено. А всё потому, что аглицкие попы мало того, что нергитянцев в свою веру обращают - так они их ещё и под присягу ихней королеве подводят. А потом купчины их приезжают и обирают всех до нитки.
- Ну, тогда он толково всё делает, Маванов-то - рассудительно заметил пожилой казак. - Кому ж такое беззаконие понравится? Хошь про бога рассказывать - говори, пущай люди слушают. Плохо говорить станешь - могут и в морду дать, не без того. А под присягу заморскую загонять - это озорство. Нет, правильно Маванов-король того попа порешил. А неча!
- А вот вы, дядя Кондрат, говорили давеча, что Маванов всем, кто христианской веры, запрещает в свои границы входить? - встрял Пронька. - а как же нас тепрь пустят? Мы ведь тоже Христу-богу молимся?
Казкаи помолчали - ответа на остро поставленный вопрос бывалый Кондрат Филимоныч дать не мог.
- Не то плохо, что те нехристи людей жрут, - прервал затянувшуюся паузу пожилой казак. - а то плохо, что во всей стране БугандЕе самого завалящего конька днём с огнём не сыскать. Прежних лощадёнок, что у немцев были куплены, пришлось продать, прежде чем через озеро плыть - а где новых возьмёшь? Вчера мы с урядником весь базар обошли - так лошадей ни одной не сыскали, только ишаки да волы. Так что придётся нам теперь дальше конными по-пешему топать..
- А ин ладно. - махнул рукой кондуктор. - Далее по карте выходят нам сплошные болота, энти, как их…. папирусные. Это камыш такой здешний, особый. Так по этим болотам и пешком-то не очень пройдёшь, а для скота местные людишки навострились гати бить - из вязанок камыша, который папирус. Застилают им топь, а потом и пускают коз. Они у них вовсе мелкие, крупный скот - волы там, коровёнки, - всё больше на равнине. Но всё равно кажинный раз новую гать настилать приходится. Человек ишо пройдёт, осёл - тоже, а вот конь - уже никак, провалится. А далее - сплошные леса, джунглями прозываются. Леса те особливые - неба над ними не видать, а на земле кусты с травой не растут, всё падает да гниёт - потому как деревья солнечные лучи вниз не пущают. И всяких ядовитых гадов там столько, что лошадь и дня не проживёт.
- А людей енти гады жалят? - с опаской поинтересовался Пронька.
- Такого дурака как ты, непременно ужалят в самые причиндалы! - строго ответил кондуктор. - А будешь сидеть, разинув хлебало, да дурь всякую спрашивать - так и вовсе сожрут. Помнишь, небось, какие на озере змеюки водятся - антилопу целиком сглатывают? В тех лесах и поболе страшилы живут, и казака заглотнут…
- Ну да, вместе с конём. - хихикнул Пронька. - Бросьте вы меня пугать, дядя Кондрат, непужливые мы…
Кондуктор вдруг прислушался и вскочил, клацнув скобой винтовки. По другую сторону огня, нарисовался неясный силуэт.
- Ты, Кондрат Филимоныч, с винтом-то не балуй, неровён час стрельнет. - раздался добродушный бас. Кондуктор сразу обмяк, расслабился - к костру шёл урядник. Казаку, видно, тоже не спалось - выбрался из палатки в исподней рубахе, без сапог, только шаровары натянул. Но - наган за поясом, бдит…
- Вон, лучше отряди Проньку обозную скотинку нашу проверить, коли он такой непужливый. Они, хоть и ослы, а нам ишшо пригодятся. А то мало ли кто тут в темноте шастает. Может зверь леопард, а может и лихой человек. Конокрады - они, знаешь, и в Африке конокрады…
***
Из переписки поручика Садыкова
со своим школьным товарищем,
мещанином города Кунгура
Картольевым Елистратом Бонифатьевичем.
«Здравствуй на долгие годы, друг мой, Картошкин! Вот и сменили мы морские дороги на сухопутье; уже месяц под ногами у нас земля самой что ни на есть Чёрной Африки. Арабов и берберцев здесь нет в помине; сплошные негры, да не простые. За Озером Виктория, на равнинах, именуемых саваннами, где вместо сусликов да диких лошадей стадами бегают слоны и жирафы, живут масаи. Все, как один воины, бегают при железных копьях с наконечниками листом, в две ладони шириной; теми копьями ловко запарывают антилоп, а если придётся - то и льва. Народ это храбрый, можно сказать - гордый; нас принимали с большим достоинством и радушием, даже выделили проводника, который довёл экспедицию до самого озера Виктория-Ньяза; здесь он, получив обещанную плату, не оставил нас ожидать миссионерскую лодку, а каждый дня скакал по степи с казачками, приучая тех охотиться на жирафу и зебра. То есть скакали-то казаки; негритянец же исхитрялся не отставать от конных, на своих двоих - да так ловко, что по вечерам, у костра, урядник говорил о нём с нескрываемым уважением.
Проводника зовут Кабанга; сам он не масай, а происходит из народа суахели, что обитает на восточном побережье. Кабанга подрядился проводить нас только до озера, но, видно, мы пришлись ему по душе - вчера он подошёл к начальнику экспедиции господину Семёнову и на ломаном немецком - только так мы с ним и объясняемся, ибо наречия местного ни в зуб ногой, - попросил позволения сопровождать нас и дальше. Семёнов согласился; обрадовались и казачки, которые успели сдружиться с проводником. Кабанга оказался человеком бесценным; а когда Кондрат Филимоныч, заведующий оружейным хозяйством экспедиции, выдал ему, как постоянному нашему спутнику, новенький бельгийский карабин центрального боя - долго бормотал что-то благодарное и хватал кондуктора за руки. Глаза суахельца при этом излучали такую преданность, что казалось, скажи - и сейчас кинется на слона безо всякого карабина.
Вернёмся немного назад, то есть в Дар-эс-Салам, откуда отправил я тебе предыдущее письмецо. Городишко сей гнусен до чрезвычайности; но по счастью в нём имеется представитель немецкого Ллойда, которому мы и сдали корреспонденцию. Немцы - нард аккуратный, особенно в казённых делах, так что смею надеяться - письмо попадёт к тебе в срок.
И это будет последнее послание, отосланное с дороги, дорогой Картошкин; теперь, подобно юношам, творящим свои бессмертные шедевры по ночам, при восковой свече, я обречён писать в стол. Точнее - в заплечный мещок, ибо и стола-то здесь не сыскать до самого восточного побережья. С тех пор, как мы сошли на берег с «Леопольдины», я только и делаю, что отвыкаю от дурных привычек, навязанных мне цивилизацией - сплю на охапке камыша, ем из котелка и забыл уже, как выглядит зеркало. Оно, правда, в отряде имеется, и надо думать, не одно - вряд ли мадмуазель Берта производит утренний туалет, глядя в лужи, тем более, что их здесь днём с огнём не сыщешь. Но мне неловко просить у барышни столь деликатный предмет в пользование - вот и обхожусь как могу, подстригая бородёнку на ощупь. О бритье мы давно позабыли - и только кондуктОр Филимоныч старается хранить верность флотскому обычаю и носит лишь усы. Бреет его урядник - а Кабанга каждое утро устраивается в сторонке, чтобы посмотреть на этот ритуал. Судя тому, с каким благоговением он взирает, как казак сначала разводит в плошке мыльную пену, а потом, как заправский цирюльник, скребёт щетину клиента, деликатно взяв того двумя пальцами за кончик носа - наш суахелец считает бритьё чем-то вроде религиозного обряда, сродни жертвоприношения. У него самого борода с усами не растут вовсе; для здешних обитателей это дело обычное.
Прости великодушно, опять я отвлекся; нынешняя наша наша жизнь способствует неспешному течению мысли, так что та нередко уходит в сторону; глядь - а уже и забыл, с чего начал рассказ, перейдя на какой-нибудь подвернувшийся к слову предмер, а там - ещё и ещё…
Так вот: с яхтой мы расстались в Дар-эс-Саламе; мадемуазель Берта велела капитану (никак не могу запомнить фамилию этого бельгийского господина с лошадиной личиной; ну да бог с ним совсем) идти вокруг африканского континента с Востока на Запад, из Индийского Оияну в Атлантический. Сначала «Леопольдина" должна встать на ремонт в городишке Кейптауне, что на мысе Доброй Надежды; потом, пройдя на север, крейсировать у западного берега страны Конго и ждать нас. Потому как - путь наш лежит теперь за озера Виктория-Ньяза и Альберт-Нианца, в верховья реки Уэлле, и далее - вниз, до реки Убанги, в бельгийские владения. Что нам там понадобится - господин Семёнов говорит пока недомолвками; с некоторых пор я уже ни чему не удивляюсь. Объявит, что предстоит искать сокровища африканской царицы или, скажем, свитки Пресвитера Иоанна - поверю с лёгкостью и отправлюсь на поиски. Насчёт свитков - это, пожалуй, ближе к истине; как я слышал, оный древний муж обитал не в этих краях а много севернее, в Абиссинии.
Там же, в Дар-эс-Саламе мы сменили гардероб. Представь, брат Картошкин, как я щеголяю, подобно какому-то прощелыге в коротких, чуть ниже колена, портках и кургузом пиджачишке без рукавов, так как они здесь совершено бесполезны (от них только становится жарче), с большим количеством карманов для часов, патронов, компаса, записной книжки и тому подобного имущества. Такое платься продают в немецкой фактории специально для белых, много работающих в дикой местности; на него идёт крепкая серая ткань. К моему дорожному снаряжению относятся также красные и синие карандаши. Я ношу их как компас или часы - на шнурках, свисающих с пуговичных петель. Шнурки нарочно делаю разной длины, так что в руки без ошибки попадает нужный предмет. На головах у нас - колониальные французские шлемы; из обуви закуплены высокие, до середины икры, английские башмаки рыжей кожи на толстенной подошве. Надобно видеть физиономии наших казачков, когда им предложили эдакое непотребство - станичники только что не плевались. Тем не менее, климат вскорости взял своё - и забайкальцы, вслед за нами, сменили фуражки на пробковые каски, а шаровары - на короткие штаны европейских охотников на бегемотов. Один урядник остался верен форменным суконным шароварам, причём упорно сносит насмешки сослуживцев по поводу преющих…хм, ну ты сам понимаешь чего.
Господин Семёнов и здесь сумел меня удивить - его одежда и амуниция, хоть и напоминает нашу, а всё же сильно отличается - многие мелочи сделаны до того добротно и необычно, что мне остаётся лишь удивляться по себя, а казачкам - восхищённо цокать языками да завидовать. И когда Олег Иваныч распаковал большие кофры, предназначенные для сухопутных странствий, каждому из нас достались всякого рода полезные мелочи, которые теперь сильно облегчают нам жизнь. Например - невиданно яркая гальваническая лампа; ночью она светит сильнее самого мощного калильного фонаря, а днём господин Семёнов подпитывает её электричеством, добывая его прямо из солнечного света; для этого расстилает на земле блестящую, как зеркало, переливающуюся радужными разводами ткань - и подключает к ней лампу особым проводком. Полежав несколько часов на солнцепёке, лампа светит потом всю ночь. И чего только не придумают люди!
Кроме этого, нам с урядником достались маленькие плоские чёрные коробочки; господин начальник экспедиции навал их «рации». Поверь, брат Картошкин, вот где настоящее чудодейство! Нажать на пимпочку - и через коробочки эти можно переговариваться друг с другом на расстоянии нескольких вёрст, а на открытой равнине - так и ещё дальше. Голос слышен хорошо, хотя порой и перебивается хрипами, как в новомодном телефоне господина Белла; только нет ни жестяных раструбов, ни вертячих ручек. Коробочек всего три - у меня, у урядника и у самого господина Семёнова; их велено беречь пуще глазу и без нужды не показывать даже остальным нашим спутникам. Работают коробочки тоже от гальванизма - от тех же радужных полотнищ; полного заряда, если говорить не слишком часто, хватает дня на два, а то и поболее.
Перед тем, как отправиться в путь, господин Семёнов нопичкал всех нас пилюлями. Вроде бы - в предупреждение опасных лихорадок, которых в здешних краях превеликое множество. А ещё больше подобной заразы будет там, куда мы направляемся - в дождевых джунглях бассейнов рек Арувими, Уэлле, и дальше, в Конго. Так что, если неведомые пилюли нашего начальника столь же хороши, как и эти «рации» - остаётся только поблагодарить Бога и Николая-угодника за эдакую вот удачу.
Пожалуй, скажу пару слов на тему, относящуюся к моей профессии, а именно - картографии. Как раз для неё и нужны разноцветные карандаши: синий употребляется для обозначения рек и воды, красный — для возделанных полей и селений, дорога же, земельные угодья, горы и все остальное удостаивается простого карандаша. Для съемки дороги здесь, в Африки лишь в особых случаях применяются углы пеленгования, так как местные тропы и пешеходные дороги никогда не следуют по прямой, но нерерывно извиваются. В высокой траве не видно далее пяти шагов, что же до ориентиров для пеленгования - их в саванне сыскать мудрено. А потому - дорогу приходится наностить по ориентировочным углам, выводя их в среднем, как сумму наблюдённых углов - как итог нерерывного слежения за магнитной стрелкой.
Что ж, друг мой Картошкин - пора заканчивать сию эпистолу. И ляжет она во внутренний карман заплечного мешка и будет храниться там, пока не доберёмся мы до цивилизованных мест - а случится это, боюсь, ой как не скоро…»
Писано в июле сего, 1887-го года,
на берегу залива Спик озера Виктория.
Отредактировано Ромей (23-01-2015 16:51:40)
