В июле… Да, в июле четырнадцатого года встретились несколько человек в Одессе.
Ну сколько…
Ну пусть будет десять человек.
Математик, садовник, химик, программист, грузчик, водитель… Да какая разница, кто кем из них был до войны?
А где они встретились?
В Лузановке? В Крыжановке? На Черноморке? В Аркадии? Да хоть у Дюка.
Главное в другом. Они уже знали друг друга еще до войны.
Может быть, это была чья-то дача или причал. Квартира или лежак на пляже.
И это не важно, где.
Важно — зачем.
В тот день и родилось одесское подполье.
Да, уже были поджоги банкоматов, убийства майдаунов и прочее «веселье». Которое, на самом деле, вовсе не веселое.
Кто-то на деньгах писал - «Одесса помнит и не сдается», кто-то расклеивал самодельные листовки по ночам. Но любая стихия рано или поздно успокаивается, если нет организации. На это и надеялось СБУ, так они и рассчитывали, что стихийный протест скоро уляжется. Но они не учли того, что есть люди, которые готовы встать по-настоящему.
В тот день и родилась организация.
Они рисковали всем. Собой, родственниками, квартирами, в конце концов. Жизнью.
Но жизнь — это не когда бьется твое сердце.
Жизнь — это когда тебе не стыдно.
Они долго обсуждали и думали — что делать.
Вернее, что делать они и так понимали. Очищать Маму от паразитов.
Как делать — вот какой был основной вопрос.
Можно захватить оружие — и пойти в дикую психическую атаку. И героически погибнуть. Но какой в этом смысл? Место правосека Стерненко займет автомайдаун Гордиенко. И все. Ну еще кто-то погордится полчаса, наблюдая в онлайне атаку камикадзе.
Цель была поставлена совершенно другая.
Навести ужас на нацистов. При возможности, нанести им максимальный ущерб. При возможности, уничтожить хотя бы несколько оккупантов.
Но при этом учитывать два обязательных условия.
Первое. Никто из мирных жителей не должен пострадать.
Второе. Никто из подпольщиков тоже не имеет права погибнуть.
А заменить не кем. Нет, теоретически есть кем. Но чем больше отряд — тем выше вероятность провала. Проваливаться нельзя.
Да черт с ней, с жизнью. Нельзя давать нацистам повод для радости.
А как их убивать?
Ведь киевские наци поступали точно так же, как и их учителя из Берлина.
Они прикрывались мирными жителями.
Одесса, улица Жуковского, дом тридцать шесть.
Этот адрес врезан в мою память навечно.
Это обычный одесский дом в центре города. Три этажа, полукруглая арка. Во дворе щурятся под солнцем коты. Сохнет белье на веревках. По стене ползет виноград. Пахнет борщом и синенькими.
В этот дом, построенный из ракушняка еще в девятнадцатом веке, на третий этаж вселился одесский «Правый сектор». Одесский он не по месту рождения, а по месту дислокации. Когда-то была одесская сигуранца, одесские полицаи. Сейчас — одесский «Правый сектор».
Они оплели ворота колючей проволокой. Поставили на входе автоматчиков. Жителей дома пропускали по паспортам.
Уничтожить их — плевое дело, несмотря на то, что совсем рядом УВД. Достаточно купить за сотню-другую баксов старый «Жигуль» или «Запорожец». Набить багажник аммоналом. Подогнать машину к дому. Спокойно удалиться. И взорвать. И мы получим пару десятков убитых правосеков. И еще пару десятков убитых и раненых одесситов. И детей.
И так везде.
«Но мы не нацисты. Мы не можем убивать безоружных людей. Иначе мы станем укропами»
Именно поэтому было принято совершенно другое решение.
Искать, где возможно уколоть.
Удар там, где не ждут и мгновенный уход. Другого выхода не было.
Наверное, можно было бы по другому.
Но на тот момент эти ребята решили делать именно так.
В тот день, в летописи Одессы перевернулась страница и началась совершенно другая жизнь. Только об этом еще никто не подозревал.

Снег на Одессу упал внезапно.
Не было его и вдруг упал. За несколько дней до нового, пятнадцатого года.
Мы еще не успели выложить на сайт метеопредупреждение, а я уже лихорадочно заряжал все ноутбуки, телефоны и прочие аккумуляторы.
А девочке сказал сходить в магазин и купить все.
Девочка удивилась, но согласилась. Девочка умная — она купила все, что нужно. В том числе и свечи. И коньяк. И кошачьей еды.
Больше всего еде обрадовался Боцман. Его рыжий толстый хвост бил по бокам, стенам, мебели.
Боцман не знал, что еда только для кота.
Кот, на всякий случай, обиделся и повернулся хвостом к людям,а мордой в окно. За окном валил снег. Лаврентий уехал из Вятки в Одессу и честно не понимал — как так-то? Опять это белое дерьмо?
А я раскрыл дверь во двор и привязал ее к столбу, чтобы ветром не запахнуло обратно.
- А если ЭТИ придут? - тревожилась умная девочка.
- Не придут, - улыбался я.
- Почему?
Свечки уже стояли на столе и когда ветер-сепар сорвал провода — мы уже были готовыю Спички, свечки, пес и кот, коньяк и книги, красивая и умная барышня — что еще надо, чтобы встретить антитеррор-группу инструкторов ФБР?
Впрочем, американцы еще готовились к приезду в Одессу. Англичане уже проводили учебные занятия на территории Одесского пехотного училища. Поляки уже выгружались под Дебальцево. Грузинский легион уже занимал позиции. ФБР еще готовилось. А мы пили коньяк, гладили пса и кота, читали вслух друг другу книги. Смеялись и спорили, обсуждали и смотрели в окно.
А потом мы делали любовь.
Нет, мы не любили друг друга. Мы просто делали любовь. В углу храпел Боцман, бил хвостом Лаврентий, урчал газовый котел, плясали тени на стене. Мы делали любовь — два человека вне Родины.
Я рассказывал про кристальное небо Приполярного Урала и хруст Хибин. Про воду, падающую на Питер. Про угрюмый Мурманск и суровый Севастополь. Про улыбчивый Краснотурьинск и раздолбайский Красноярск. Про татарскую Казань и немецкий Саратов. Про Москву, по которой надо ходить пешком.
Она молчала, сопела и не верила мне. И где-то внутрь себя плакала.
Мы несли чушь - неверный муж, неверная жена. Несли чушь и делали любовь. Так бывает.
А ЭТИ не пришли. Даже если бы они знали, даже если бы они хотели — не смогли бы. Где-то в Кремле расчехлили снежный генератор и Одессу завалило снегом. Путин, он такой...
За ночь выпало... Много.
Мне по пояс.
Больше всего был рад Боцман. Пес скакал по сугробам как отдыхающий на волнах Черного моря.
Завалило гаражи, летние кухни, трамвайные пути. Наверное, даже море завалило, до самой Румынии.
В те заснеженные предновогодние дни я последний раз видел Одессу такой, какая она была до войны.
Люди выходили на улицы с термосами и ставили их на «тубаретки». Люди поили замерзших горячим чаем, грогом, глинтвейном. Любых прохожих. Толкали любые машины, застрявшие в невиданных сугробах. Пес помогал лаем, кот презрительно гадил на трамвайные рельсы и дергал шубой.
Мы шли из Черноморки до гипермаркета «Метро». Еще выйти не успели, как остановилась машина и девчонка за рулем крикнула нам:
- Прыгайте!
Мы и прыгнули.
Пока ехали — выскочили несколько раз и толкали, толкали, толкали. И навстречу нам толкали.
В машинах не было ленточек. Ни георгиевских — за них арестовывали, ни украинских — за них стыдно.
Из «Метро» мы возвращались на такой же попутке. И тоже толкали, смеялись, расчищали руками снег под летней резиной. Из бардачка вываливалась георгиевская ленточка. Женщина на заднем сидении рассказывает как она с корпоратива третьи сутки добирается домой.
На Одессу упал снег.
Приближается Дебальцево.
А потом я хихикал над ребятами, которые добирались «до мэнэ».
- Лыжи, ребята, лыжи!
- Это как? - изумлялись они.
А потом мы строгали салаты. Включили электричество, я качал выступление президента Российской Федерации.
Ровно в двадцать три ноль-ноль он пожелал нам счастья в наступающем году. И через минуту после его выступления начали взрываться фейерверки над Черноморкой и Совиньонами, над Таирово и Черемушками, на Дерибасовской и на Поскоте... И по всей Украине русский новый год наступает в в двадцать три ноль-ноль.
Когда в Петропавловске-Камчатском будет девять утра, тогда в Одессе и наступает русский Новый Год.
Мы пели гимн. Нет, увы, не Российской Федерации. Тот гимн. Той Нашей Страны, гражданства, которой нас незаконно лишили. Нас — украинцев, белорусов, русских, казахов, киргизов, таджиков, узбеков, грузин, армян, азербайджанцев, эстонцев, латышей, литовцев, туркменов, молдаван. И немцев, и татар, и якутов, и гагаузов.
Да всех.
Надежный был оплот.
Славься, Отечество наше свободное,
Дружбы народов надёжный оплот!
Знамя советское, знамя народное
Пусть от победы к победе ведёт!

Пока не пришли нацисты всех цветов — хоть дудаевских, хоть бандеровских: какая разница в сути своей?
И летел над советской и русской Одессой наш гимн.
Наш гимн.
Над заснеженной Одессой.
Над нашей Одессой.

Закрылся барчик рядом с домом.
Серега и Дима — владельцы бара — грустно матерились, вешая замок на стеклянные двери. Серега и Дима — корейцы.
Я к ним ходил писать. Иногда они закрывались и играли в танчики. Играли взводом, вместе с ними играли жены. Четыре ноутбука меланхолично сообщают: - Пробитие!
Пятый, мой, ноут ничего не собщает. По его клавиатуре танцуют пальцы, пытаются выписывать что-то там о прошлой войне.
Я пишу о прошлой войне, братья-корейцы воюют в виртуальной. Они матерятся, когда опаздывают выстрелить, я матерюсь, когда не попадаю по клавишам.

Леха, и шо там Россия? Мы уже готовы встречать! - кто-то из братьев-корейцев кричит мне в азарте боя. - Мы уже приготовили новую пиццу! А, черт! «Попал, ранен!».

Я знаю?

Я не знаю. Мне в очередной раз сообщили с Большой Земли, что «послезавтра, держитесь».
Мы и держимся.
Я сижу и пишу. Серега и Дима вместе с женами в одном клане рубятся в танчики. Иногда заходят люди и берут пива. Тогда Серега или Дима наливают им пива и предлагают закуску. На закуску народ не щедр — все местные, закуски дома хватает. Сюда заходят только на секундочку — отдохнуть от жены.
До войны сюда толпами ходили русские и белорусы. Потому что море — вот, а солнце тут. Теперь в Одессе стали сжигать людей. Русские и белорусы перестали сюда ездить. А немцы с французами и до войны сюда не ездили.
Серега прорывается по флангу, пробивает «Тигра» в бок, сбивает ему гусеницу, выскакивает в тыл, еще удар...

Есть!

Шлепок ладоней, девчонки радуются. Солнце жарит и кондиционер натужно охлаждает помещение. Грохочет трамвай. Кажется, что вот-вот и он заденет угол бара.
Очередной посетитель покидает наш бар, оставив на столе грязную тарелку.
«В БОЙ!» - кричат ноуты.
Я пишу, стараясь запомнить. Это солнце, жарящее через жалюзи. Этот трамвай, проезжающий в полуметре от меня. Золотое пиво, дрожащее от трамвая. Запах кухни. И шум моря.
И стоны забинтованных.
Раненые лежали дома у двух братьев. Братья жили в баре. А дома у них лежали раненые.
Дом пах...
Гноем. Мокротой. Сукровицей. Лекарствами какими-то. Карболкой: как писали очевидцы другой войны. Полыхал в глазах огонь Дома Профсоюзов. В углах дома ниточки бинтов плясали.
Кто-то выздоравливал и пешком хромал домой, на свой старх и риск.
Кто-то электричками — собаками! - пробирался куда-нибудь под Харьков, а оттуда уже пешком шли на Донбасс. И лопалась кожа под коленями.
Кто-то спасался в Москву, в Питер, в Брянск, в Вятку.
Это был июль четырнадцатого.
Они уезжали. Мы их ждали, оставаясь.
Потом дом опустел. Закрылся бар. Начали падать листья.
Наши захерачили артой по Лутугино.
Я выметал бинты и ампулы из дома.
Небо было такое синее...

В августе? Да, кажется в начале августа четырнадцатого я списался с Донбассом. Наши одесситы еще в апреле уехали туда.
Не все, некоторые остались в Маме, чтобы готовить Город к приходу наших. Мы не сомневались тогда, даже в самые мрачные дни, что наши вернутся. Это заложено в русской природе - возвращаться и возвращать. Пройдет три года, но мы все равно не сомневаемся.
А тогда я списался с Донбассом.
Списывались мы через сайт знакомств. Зарегистрировать анкету - дело пяти минут. Пол - женский, на аватарке - первая попавшаяся фото из сети. Старый поисковый позывной "Белоснежка" стал именем виртуальной анкеты.
- Стоп, - сказал мне один из невидимых собеседников. - Ты же писал об этом позывном в одной из своих книг?
- Майдауны книг не читают.
- Не стоит недооценивать противника.
- Нацисты не читали книг Ремарка. Они сжигали их. А бандеровцы лишь ухудшенные клоны своих арийских господ.
Как показало время, они и впрямь не читают книг. Они даже писать их не умеют.
Где-то полчаса после регистрации анкеты я ждал, пока меня найдет "жених" с Луганской уже народной республики.
Боже мой, боже мой, сколько же извращенцев атаковало мою Белоснежку за эти полчаса. Немного подумав, я сменил ориентацию анкете, указав, что Белоснежка ищет исключительно девушек для интима. Извращенцев стало в два раза больше.
А потом проклюнулся и "жених". Мы долго и плодотворно общались через этот сайт знакомств. После сеанса связи я уже заходил под мужским аккаунтом и на остаток вечера становился мужланом-извращенцем, раскидывая непристойные фотографии по всем женским анкетам, которые попадались. Оказалось, что среди слабого пола извращенок поболе будет.
В это же самое время, где-то среди терриконов Донбасса, один из одесьцев попал в плен. В горячке боя ему повезло. Это сейчас холодная трезвая злость у ополченцев. А тогда... Тогда была горячая ярость. Но она быстро сходила, как пена со штормующих волн Одесского залива. Повезло одесьцу, да.
И когда он уже сидел в блиндаже, к командиру группы подошел одессит. И попросил у командира малость - дай, я поговорю с ним. Полчасика, не больше.
Через пять минут одессит вышел. Вырвал пучок серой от пыли травы. Стер кровь со штык-ножа. Спокойно посмотрел на командира. Пошел на свое место.
В блиндаже остывал труп одесьца. Из его рюкзака торчал шарф "Черноморца"
Где-то закричали ангелы. Впрочем, кричать они начали раньше, в августе же четырнадцатого они охрипли.
Сейчас просто стонут.