- Вина? - коротко спросил Отакар.
- Лучше водки, - с замогильной мрачностью попросил Вольфрам.
- Изволь, - чех протянул мятую оловянную фляжку. Мечник дернул носом, одобрительно кивнул и приложился. Занюхивать по местному обычаю, рукавом, не стал, лишь крякнув что-то по-немецки.
Меченосец-доппельзольднер категорически не пришелся по сердцу гренадеру, равно как и наоборот. Однако бывают моменты, когда общие чувства сближают. И заставляют на время забыть о взаимной неприязни. Это может быть радость, ненависть... Или - как сейчас - чувство запредельного отвращения.
Гавел достал из кармана серебряную табакерку в виде газыря, с палец размером, из простого серебра, безо всяких украшательств. Открутил крышечку, сыпанул на основание большого пальца табачной пудры и глубоко затянулся. Вопросительно глянул на фон Эшенбаха, но мечник лишь покачал головой:
- Господь создал человеку нос не для того, чтобы совать в него всякую дрянь.
Швальбе сощурился на заходящее солнце и спросил Вольфрама:
- Ну, мы-то понятно... а ты как оказался в этом Содоме?
Истошный вопль пронесся над лагерем. Мечник скривился, сплюнул и перекрестил рот. Затем ответил:
- По ошибке. Староват я уже ломать пикинеров. Меч тяжел становится. А тут шепнули, по старому знакомству, что дело богоугодное и не слишком обременительное.
Крик повторился, в нем не оставалось ничего людского. Звериного, впрочем, тоже. Одна лишь запредельная мука.
- Ну что ж, хотя бы насчет второго не обманули, - Гавел зарядился второй порцией табаку и тоже сплюнул, но креститься не стал. - На такой службе сильно не запаришься.

Суть "охоты" оказалась крайне простой. Высокородные детишки не собиралась рисковать драгоценными жизнями в настоящем единоборстве с врагами рода человеческого. Они вообще не желали никакого единоборства, лишь новых острых ощущений от изощренного убийства и мучительства. Своими жертвами специально обученные егеря выбрали нечастую разновидность вервольфов, так называемых "малых" - созданий пугливых и неопасных. Предположительно, то были потомки противоестественного скрещивания оборотцев lupus и разной лесной живности, в первую очередь лис, но доподлинно сего, разумеется, никто не знал. Даже у многомудрого Бремссона на этот счет были только туманные намеки.
Егеря выследили стоянку немногочисленной стаи "малых" и, чтобы совсем урезать без того малый риск, отравили маленькую лесную речушку выше по течению, накидав туда копны перекрученной и давленой травы с непроизносимым латинским названием. Дальше оставалось только выждать и похватать вялых оборотцев буквально голыми руками.
Поэтому лагерь и походил на помесь деревенской ярмарки и венецианского карнавала с борделем и винной лавкой. Здесь не собирались ни рисковать, ни даже охотиться всерьез. Вся "охота" заняла от силы часов пять-шесть, пока беспутные юнцы (а равно и великовозрастные балбесы) в сопровождении свиты галопировали по округе, изображая подлинных воинов веры. А дальше началось увлекательное времяпровождение...
- Пойду еще кота поищу, - мрачно сказал Вольфрам. - Сбежал котейка, не хочет возвращаться... Жаль, милая зверушка, прибился ко мне сам собой.
- Да чего-то здесь вообще с живностью плохо, - заметил Гавел, пряча табакерку и вытирая покрасневший нос. Чихнул и закончил. - Собаки дерганые, кони... даже мышкота всякая лесная разбежалась.
Гюнтер вдохнул тяжелый воздух, напоенный сырым запахом крови, и подумал, что немудрено. Нехорошие дела творились нынче в лесу, неправильные. Здесь даже людям становилось не по себе. А уж зверью неразумному - и подавно.
Фон Эшенбах глотнул на прощание из отакаровой фляги еще раз. И предупредил со вздохом:
- А теперь, капитан, готовьтесь к самому паскудному зрелищу, что видели за всю свою жизнь.
- Я видел всякое, - промолвил Швальбе, прищурившись.
- Такое - вряд ли. Я слышал вчера об их ... намерениях и чаяниях.
- Ну, поглядим... - сказал Гюнтер, глядя в спину удаляющемуся Эшенбаху.
- Как же они Лукаса на это дело подписали? - спросил в пустоту Гавел. - Видать, правду говорят, что последнее время в Ордене все не слава Богу...
- Что говорят, то пусть говорят, - хмуро оборвал его Гюнтер. - Вернемся, спросим. У Йожина.
- И у Мирослава, - вставил Отакар. - Эта продувная бестия все всегда знает...
Гренадер сделал щедрый глоток, хотел было спрятать, наконец, флягу, но глянул на кресты из сколоченных крест-накрест жердей с растянутыми шкурами, еще мокро-красными, и выпил еще.
- Господин капитан, господин капитан!
В первое мгновение Швальбе не понял, кто обращается. Говоривший отчасти напоминал кобольда - и статью, и размером. Маленький сухонький старик, о которых Мирослав говорил "старичок-боровичок". Бритый, но с обширными бакенбардами едва ли не до середины шеи, в темной ливрее-сюртуке. Дедушка словно шагнул в вечерний лес прямиком из парижской резиденции какого-нибудь герцога. И чувствовал себя здесь столь же не в своей тарелке.
- Осмелюсь спросить, не вы ли капитан Гюнтер Швальбе, у которого на завтра назначена дуэль?
- Я, - крайне неприветливо отозвался упомянутый Швальбе. - Чего надо?
- Прошу вас, следуйте за мной... - попросил дед с бакенбардами. - Некая персона желает встретиться с вами.
- Старый, а не охренел ли ты? - осведомился Гюнтер безо всякого политесу.
Старик помялся с растерянным видом, определенно не представляя, что делать дальше. Наконец, приподнялся на цыпочки и трагически шепнул на ухо Швальбе (точнее в направлении уха, потому что не дотягивал капитану даже до плеча):
- Госпожа Элизабет Баттенберг желает видеть вас...
- Пшел отсюда, - рявкнул Гавел. - Брысь! Только госпожей нам тут не хватало.
- Мой дорогой сержант, - обманчиво мягко вымолвил Гюнтер. - А не много ли ты на себя берешь? Или думаешь, что у твоего капитана нет языка? И мозгов заодно?
- Э-э-э... - извини, - осекся Гавел. - Бес попутал, капитан. Лишку хватил, да.
Сержант умолк, понимая, что больше говорить не стоит. Отакар по давешней привычке отвернулся, сделав вид, что его здесь нет, и не было.
Шагая за семенящим дедушкой, Гюнтер понял, что имел в виду Эшенбах под самым паскудным зрелищем. Надо сказать, основательный немец нисколько не преувеличил, как обещал, так и вышло.
К загородке, где столпились недобитые остатки стаи “малых”, подошли два местных егеря. В руках у них были людоловки. Охотнички подходили не спеша, будто давая зверям рассмотреть себя получше. Те завыли в страшном предчувствии. И, словно вторя тоскливому вою несчастных жертв, заахали разряженные господа, предусмотрительно укрывшиеся за спинами егерей и охраны.
- Вон ту вон, которая посветлее! - ткнул пальцем распорядитель охоты, каторжного вида, смахивающий на вытащенного из петли браконьера, успевшего немного протухнуть.
Сноровка у егерей имелась. И минуты не прошло, как схваченная за шею самка оказалась выдернутой из сбившихся в плотный клубок зверей. Верещащего в ужасе зверя опрокинули брюхом на андреевский крест, типа тех, на которых сушат шкуры, но чуть другой, пошире, и с заботливо приготовленными ременными петлями на концах. Впустую клацали короткие клыки. Выламывая конечности из суставов, егеря затянули ремни на длинных тощих лапах, еще одним перехватили шею, заставив оборотниху завыть вовсе уж жалобно.
Седой слуга затопал быстрее, прикрывая глаза рукой. Гюнтер тоже хотел было отвернуться, однако заметил в первых рядах "зрителей" своего завтрашнего противника. Янссон чувствовал себя вполне вольготно, остроумно вышучивая жертву и вообще всячески блистая.
Со стороны охотничьих домиков раздались радостные крики и прочие вопли. Оттуда валила процессия охотников. Впереди всех шел тот херувимчик, что поутру махал бесполезным мечом и рассказывал о неисчислимых подвигах. Парень, в отличии от по-прежнему одетых в походное товарищей, был в одних шоссах. В руке он держал пузатую бутылку, и прихлебывал на ходу.
- Давай, Сиффи, ты сможешь! - подзуживали его спутники. - А потом мы выпьем за то, что в наших рядах появился новый кавалер!
Швальбе аж приостановился.
- Прошу вас, - быстро запросил дед. - Пойдемте.
Он даже схватил капитана за руку и осторожно подергал. Гюнтер сцепил зубы и пошел дальше. Куртка показалась ему тесной и непривычно жаркой. Лицо горело огнем.
Дама ждала капитана чуть поодаль, у костра, та самая черноволосая красавица, все в том же красном охотничьем костюме. Теперь Гюнтер смог рассмотреть ее вблизи. На "охоте" он старался держаться подальше, разумно оценив четкое предупреждение Фульчи. Нет повода - нет и искушения.
- Губертик, ты свободен, - легким движением руки Элизабет отпустила слугу.
Вблизи, лицом к лицу, Швальбе решил, что фемина не столь красива, сколь породиста. Давно вышедшая из возраста расцветающей юности, но так и не вошедшая в пору зрелости. Женщина, которая никогда не ведала, что такое работа и любые тяготы. Привыкшая, что исполняются все ее капризы и пожелания. О встрече с такой можно помнить всю оставшуюся жизнь - с тоской и сожалением на то, что подобное никогда не повторится...
Элизабет сняла шляпу, провернула ее в изящных пальцах, обтянутых тончайшей кожей итальянских перчаток. Огонь костра скользил красными отблесками по одежде и белоснежной коже, тонул в рассыпавшейся по плечам смоляной гриве, Словно язык пламени ожил и обрел людское обличье.
Суккуб, подумал Гюнтер. Настоящий суккуб. Создание иного мира, порождение сумрака.
- Капитан... - голос у нее был под стать внешности. Глубокий, породистый. Волнующий.
- Капитан, вы настоятельно избегали нашего общества. Весь день. Вам не по нраву скромные развлечения?
Она сделала шаг, оказавшись чуть ближе. Аромат сирени... и крыжовника?.. нет, скорее терна. Тончайшие духи соединились с запахом чистой разгоряченной кожи. Швальбе почувствовал, что куртка стала еще жарче и теснее. С трудом переборол инстинктивное желание отступить.
- Нет, - получилось хрипло и неуверенно. Гюнтер сглотнул и повторил уже увереннее. - Нет. Не по нраву.
Она подошла еще ближе.
- От чего же?
Огонь костра играл в ее зрачках, огромных, расширенных, словно у восточного хашишина. Но речь оставалась плавной, а движения - спокойными. Что бы ни дурманило госпожу Элизабет, то были не наркотики.
- Я привык убивать, - коротко ответил Швальбе. - Не мучить.
Еще шаг.
- Амулет! Амулет! - непонятно, зато оглушительно заорали охотники, подойдя вплотную к распятой оборотнихе.
Егермейстер, вставший у головы привязанной, растянул губы в пакостной ухмылке и вытащил из холщовой сумки нечто похожее на обрывок сети. Судя по величине ячеек, ловить ею предполагалось, самое меньшее, акул. Сеть была сделана из металла, похоже, из электрона. Что-то бормоча себе под нос, егерь ловко накрыл сетью зверя. Судорога прошла по телу зверя, корежа страшной, вынужденной трансформацией.
- Могли бы подождать, - сухо заметил Гюнтер. - Сегодня и так полнолуние.
- Но ведь так было бы не интересно, - чарующе улыбнулась госпожа Баттенберг.
Кто же она, подумал Швальбе. Для чьей-то дочери уже старовата... если это слово подходит для столь восхитительной дамы. Скорее, жена. Супруга какого-нибудь престарелого герцога, разжиревшего на королевских монополиях? Одержимая непреходящей скукой, ищущая развлечения в разъездах и охотах. Швальбе вспомнил пойманные краем уха дневные обмолвки относительно того, что фемина - опытная охотница, убивавшая свирепую живность даже в далеких африканских землях. Война и лишения всегда обходят таких стороной. Над ними, детьми богов, не властны правила и законы обычных смертных.
Трансформация завершилась. Вместо зверя, к кресту оказалась привязана молодая женщина. Ужасно грязная и вся в кровоподтеках. Но все же женщина. Она истошно выла, дергалась всем телом. Но ремни держали крепко.
Херувим по имени "Сиффи" замер возле ее бесстыдно распяленных ног.
- Главное, не целуй, - со знанием дела дал совет егермейстер, - а то отхватит губу или язык. Эй, вы, хамы, помогите господину!
Подскочили егеря, прижали покрепче ноги жертвы...
- Завтра вы сразитесь с Кристофером?
Гюнтер молча кивнул, отведя взгляд от фемины. Ее наряд показался ему истекающим свежей кровью, как шкуры на крестах.
- Вы, ваши спутники, Кристофер с друзьями... Совсем как дуэль миньонов ! Это так ... романтично ... и так... будоражит...
Она подошла почти вплотную. Тонкий запах сирени и плоти кружил голову. Сирень. Сирена. Очарование смерти.
- Моя прабабка провела ночь с де Келюсом накануне поединка. И это была самая прекрасная ночь в ее жизни. Когда смерть, пусть даже не твоя, стоит рядом, удовольствие остро как никогда!
- Да, - согласился Гюнтер. - Есть такое.
Через несколько минут тощий каторжник сдернул сеть, с трудом вытащив край из-под навалившегося на женщину Сиффи. Тело под французиком забилось в обратном превращении, и егермейстер перерезал несчастному созданию горло. Кровь фыркнула... К залитому алым Сиффи кинулись с поздравлениями охотники.
Гюнтер почувствовал прикосновение тонких пальцев. Вздрогнул от неожиданности. На него внимательно смотрела Элизабет, ее язык медленно облизывал припухшие губы.
- Вы готовы ощутить очарование жизни на пороге смерти? - тихо спросила она.
Швальбе ничего не сказал. Глянул в небо, где скоро обещала показаться луна. Перевел взгляд на место зловещей оргии. Молча повернулся и зашагал в обратном направлении, не оглядываясь. По пути ему встретился Антон Фульчи. Банкир (или банкирский подручный, кто ж его разберет) проследил за капитаном неприятным, пронизывающим оком.
- Значит так, братва, - щелкнул пальцами Гюнтер, созывая свою компанию. - Быстро и по делу. Что вы об этом думаете?
Он ничего не уточнял, но ландскнехты все поняли правильно.
- Это богохульная мерзость, - сразу и без раздумий отозвался Гавел. - Брать за нее деньги - свинцовый заподляк.
Гюнтер немного подождал, но сержант сказал все, что хотел.
- Ты? - капитан взглянул на Отакара. Гренадер немного помялся.
- Ну чего сказать то ... Вроде как и верно, но ...
Отакар повел плечами и решительно продолжил, обращаясь скорее к Гавелу:
- Мерзость, да. Но мы солдаты. Что, никому из нас грабить не доводилось? Огоньку к бюргерским пяткам не прикладывали, чтоб тайник выведать? Крестьянские погреба подчистую на зиму глядя не выметали, чтобы самим с голоду не помереть? На девок только со из-за угла, краснея, поглядывали? Иэххх...
Гренадер махнул рукой.
- Мы наемники и берем деньги как раз за всяческое паскудство. За то, в чем другие копаться не могут, да и не хотят. А деньги не пахнут!
- Такие - не пахнут, они смердят! - воскликнул в запале Гавел. - Да эти ублюдки поганее Красных Колпаков! Даже ниппонская паучиха была милосерднее! Это все равно, что брать деньги у малефиков Торкья!
Отакар готов был ответить, не залезая особенно глубоко в карман за словцом, но Гюнтер поднял руку, обрывая спор.
- Я вас понял, - капитан, не отрываясь, смотрел на Элизабет. Лишившись внимания капитана, черноволосая красотка не осталась без компании. Теперь вокруг нее увивался Янссон и, похоже, небезуспешно. Швальбе поймал на себе взгляд госпожи Баттенберг и вздрогнул, столько пронизывающей, каленой добела ярости скрывалось в зрачках аристократки.
- Отакар, я с тобой согласен. Но есть такая вещь, как престиж и профессиональная гордость.
- Престиж на тарелку не положишь и в кружку не нальешь, - огрызнулся гренадер.
- Все верно, - очень серьезно сказал Гюнтер. - Только монеты отсыпают сообразно репутации, смекаешь?
- Не особо, - нахмурился Отакар.
- Нам хорошо платят, очень хорошо. А почему? - Швальбе поднял палец. - Потому что мы стоим платы, каждой монетки. И Лукас, и Йожин знают это. Мы не ноем и не плачемся, что завалить очередного упыря слишком страшно. Мы идем и убиваем, на все деньги. Это - наша репутация и наш престиж. И рота дорого за них заплатила. А это ...
Швальбе повел рукой широким круговым жестом.
- Это для нас все равно, что королевского жандарма поставить на воротах у Челяковиц. Посадить на жбан с пивом и потребовать взымать подорожную.
Солдаты переглянулись. Видно, чем-то врезались в память капитану эти самые непонятные "Челяковицы", коли он помянул их второй раз за день. Однако суть аналогии была ясна.
- В таких делах один раз прогнешься - и считай, все уважение по ветру пустил, - решительно закончил Гюнтер. - А за уважением и деньги уходят. Это не наша работа. И мы ее делать не станем. Если Ордену нужны "ломщики", пусть ищет в другом месте.
- Ломщики? - не понял Отакар.
- В итальянских борделях, когда крестьянских девок ловят, их "ломают" сначала, тех, кто несговорчивые и непонятливые, - пояснил Гавел. - Сам понимаешь, как. Работа ответственная, даже денежная. Только вот...
Сержант красноречиво развел руками. Отакар задумался. Думал он долго, пока, наконец, не покачал головой, тяжело, преодолевая собственные сомнения.
- А вот с этим не поспоришь, - согласился он с прекислой миной на перекошенной физиономии. - Ежели так посмотреть, то я тобой, капитан, согласен.
- Земля подсохла, - вставил сержант. - Если под фонарем, то и ночью поскачем.
- Поскачем, - согласился Гюнтер. - Только одно дело сначала уладим. Некоторый должок... Чего полудня ждать, баловство это и ненужная проволочка...

- Господин Швальбе, помнится, я выражался предельно исчерпывающе, - холодно и сухо сказал Фульчи. - Вы так спешите на виселицу?
- Видите ли, господин Фу, - осклабился Гюнтер, уже не пытаясь казаться куртуазным. - Не пытайтесь играть в чужую игру чужими картами. Ваше дело - деньги и хитрые махинации. А война и прочее насилие - это наш удел.
Капитан растягивал связки запястий, крутил "колесо" плечами, готовя руки к работе. Гавел ждал рядом, держа наготове обнаженную шпагу Гюнтера. Чуть поодаль занимался тем же самым - то есть подготовкой к поединку - Кристофер Янссон.
- Попробуете помахать веревкой - увидите, что могут сделать три вооруженных и трезвых наемника. Один из которых - гренадер.
- Стекляшечки! - Отакар со слегка безумной улыбкой постучал друг о друга две гранаты, которые он еще днем снарядил порохом и воткнул фитили с восковой заглушкой. - Я еще битых бутылок покрошил, и крошева внутрь подсыпал, чтоб веселее вышло. Ух, как жахнет! Пол леса - в труху!
За ухом гренадера дымился заложенный фитиль, как у какого-нибудь пирата на абордаже.
- У вас здесь не та публика, чтобы рисковать, - ухмылка Гюнтера была не такой дикой, но куда более зловещей. - Одна пулька в лобик не тому гостю - и перед почтенным папинькой не расплатитесь. Сами с пенькой станцуете в подворотне.
- У нас был Übereinkunft! - сделал еще одну попытку Фульчи.
- Нет, у вас был договор с Дечином, - поправил Гюнтер. - Не со мной. Я из договора вышел. И сейчас, как частное лицо намерен решить некоторые вопросы с господином Янссоном. В частном порядке. Один на один, без всяких модных извратов и минетств... или миньонств, как там правильно говорят в ваших столицах?
Антон сжал кулаки, и капитану показалось, что он слышит скрежет зубовный взбешенного банкира.
- Герр Эшенбах, - прохрипел Фульчи, потихоньку теряя человеческий облик. - Я могу рассчитывать на вашу лояльность?
- Нет, - равнодушно отозвался немец. Он таки нашел своего котика и заботливо упрятал за отворот старой куртки с характерными потертостями от доспеха. Маленький серый зверь пугливо зыркал глазенками из-под тяжелой руки человека. - Вы обещали богоугодное дело, но в этих несчастных душах, что собрались здесь, нет ни веры, ни даже обычной совести. Считайте, что я беру расчет. Вернусь на войну, буду и дальше убивать протестантов.
Отакар, которого кальвинистские еретики нанимали столь часто, что он привык чувствовать себя сродни им, перекосился в злой гримасе, однако смолчал. А Гюнтер молча склонил голову в знак признательности. Капитан не считал серьезными противниками ни высокородную сволочь, ни охрану. Во всяком случае, не настолько, чтобы те рисковали хоть царапиной на телесах подопечных. А вот Эшенбах, случись-таки драка, стал бы очень неприятным противником. Швальбе отходил по военным дорогам слишком долго, чтобы обманываться возрастом и архаичным оружием Вольфрама.
Кристофер уже прохаживался взад-вперед, резко взмахивая шпагой с видом зловещим и нетерпеливым. Похоже, у него так же имелся предел терпения и готовности мириться с приказами.
- Вы мне за это заплатите, паскудные твари, - прошипел банкир, отбросив всякую благопристойность. - Дорого заплатите!
- Все возможно, - философски согласился Гюнтер, перехватывая у Гавела шпагу. Махнул клинком на пробу, чувствуя привычную тяжесть оружия. - Но не сегодня. Сейчас если кто с меня и получит, так это шведский пижон.
- В стойку, - зло и напористо потребовал Кристофер. Его рубашка белела в сумерках, будто саван на королевских похоронах. Одежка Швальбе не могла похвастаться подобной чистотой, и вообще капитан выглядел послабее, постарше, да и помятее соперника. Место дуэли начали окружать гости, жаждущие новых развлечений. Ставки делались в золоте и совсем не в пользу потрепанного наемника.
Шпаги дуэлянтов замерли, едва соприкасаясь кончиками, а затем со звоном столкнулись.

Шатер Элизабет был самым большим и роскошным во всем лагере. Про него шептали, что роскошью и размерами сооружение сие могло соперничать с османскими шелковыми домами, что возводят для султанов в дальних походах против христиан. Понятное дело, насчет размеров никто с уверенностью судить не мог, поскольку не видел турецкого военного лагеря. Да и относительно роскоши - тоже, поскольку внутрь допускались только слуги да Антон Фульчи. Поэтому блондинистый херувим и виконт чувствовал себя на восьмом небе, выше ангелов рати Господней. Столько счастья - и в один день!
Казалось, кровь кипела, а сердцу было тесно в груди. Жилки на висках бились, отдаваясь в голове пьянящим грохотом, выстукивая "скоро! сейчас!". Да, кажется сейчас мечта, о которой и мечтать-то боязно, осуществится. Служанки, продажные девицы, городские мещаночки, даже оборотневая девка - все не то. А нынче, в темный скрытый час, произойдет нечто, чего даже вообразить нельзя, потому что не случалось ранее и бог знает, случится ли еще когда-либо! Виконт помолился бы, но все молитвы выскочили из пылающей вожделением головы.
Вперед, по драгоценным коврам, что глушат шаги и кажется, что ослепительная женщина рядом плывет невесомо, ступая по воздуху. Сквозь шелковые занавеси, которые скользят по горящему, потному лицу, паутиной, сотканной самой Арахной.
И кровь продолжает биться в виски целой ордой языческих барабанов. В их неумолчном грохоте лишь будоражащее предвкушение.
Это случится, это неизбежно! - повторяют они.
Сейчас... сейчас...
Казалось, путь сквозь занавеси тянется дольше вечности, но все неожиданно закончилось. Она остановилась против него, провела по его груди рукой в перчатке. Посмотрела снизу-вверх, и тьма была в ее очах. Кровь зарезанной "малой" так и не высохла из-за выступившего пота. Элизабет провела кончиками пальцев по черно-красным разводам, будто рисуя загадочные символы. Медленно стянула перчатки, палец за пальцем, чуть закусив губу. Сиффи уже не мог сдерживаться, дыхание вырывалось его груди, как шипение и гром водяного молота. Однако юноша боялся двинуться - словно самый ничтожный жест мог развеять магию, превратить обольстительную красавицу и весь шатер в туман, призрачную фата-моргана.
Лицо Элизабет белело в полутьме, а глаза наоборот, как будто светились зеленоватым огнем, отражая свет масляной лампы. Баттенберг провела по лицу виконта тонкими нервными пальцами, едва касаясь, поднимая накал чувств молодого человека до совсем уж запредельных высот. С нежной требовательностью взяла его за руку и положила себе на грудь...

...Рука зверски болела. Удар вышел "счастливым", то есть повредил лишь кожу да мышцы, скользнув по костяшкам, и не задев основные связки и суставы. Однако Швальбе отлично знал, что и такие раны заживают плохо, медленно. Слишком уж нежные и тонкие это инструменты - человеческие пальцы. Самое меньшее - месяц-другой брать правой только ложку. А возможно придется переучиваться под левшу.
Но тем не менее - он жив! Разминулся с Der Todt на толщину шпажного клинка, хотя казалось, что - все. А пальцы... что пальцы - мазью навазюкать, чистой тряпицей обвязать, дальше все в руце Господней. Захочет - и через неделю Швальбе снова помашет валлонским изделием в учебном бою с Мартином (чьи уроки Гюнтер пообещал себе заучивать куда тщательнее прежнего). Захочет - и антонов огонь сожрет руку или вообще сведет бравого капитана в могилу.
Ехали неспешно, даже без фонаря - огромная молочно-серебряная луна освещала путь не хуже десятка факелов. Погони не опасались - преследовать ночью трех лихих бойцов при пистолетах рискнул бы только безумец. На самом деле куда больше опасностей ждало ландскнехтов дальше, в Дечине. Сколь ужасен окажется гнев Сушеного Вобла Лукаса и какие практические формы тот гнев примет - Гюнтер старался даже не загадывать. Но чего не случилось, того и нет в природе. Случится - тогда и будет время думать.
Конские копыта шлепали по вязкой грязи, похожей на густо замешанную кирпичную глину. Луна отражалась в частых лужах. Ни единого огонька не светилось в окружающем лесу. Обочина сливалась со стеной деревьев, а те в свою очередь смыкались с темным небом. Редкие звезды мерцали в далекой выси, но свет их гас в противоборстве с луной. Серебряный круг в черных небесах - и больше ничего.
Гюнтер потихоньку задремал, качаясь в седле. Капитану казалось, что конь ступает среди звезд, по осколкам зеркал, что парят в невесомой пустоте. Так сонный разум воспринял лунный блеск в лужах. Гавел и Отакар негромко о чем-то спорили. Швальбе вздохнул, умостился в седле поудобнее, поправил перевязь, чтобы руке было свободно и болело меньше.
- А все-таки, как ни крути, но "малые" - те же оборотни, - со знанием дела сказал Отакар. - "Лугару" как и есть.
- Ну какие же они оборотцы, - не согласился Гавел. - То есть да, конечно. Но вреда от них, как от лис. Человечину даже в голод не едят. От людей прячутся.
- Ну и что! - Отакар повысил голос, но оглянулся на дремлющего командира и снова перешел на драматический шепот. - А ты видел, как собаки на них взлаивали? Даже лошади дергались, будто иголками колотые! Один хрен, нечисть поганая!

Как человек привилегированный (ну, до сего дня, конечно) на время "охоты" Вольфрам жил в наспех возведенном домике, из тех, что сколачивают за пол-дня из неошкуренных стволиков. В стенах дыры в палец шириной, а в дождь крыша течет, словно сито. Однако мечник и не желал большего, будучи привычным к малому. Крыша дырявая - значит надо набросать поверх больше веток и мха. Стены на ветру выпевают ведьминым свистом - свежий воздух на пользу. А по осени он намеревался сняться отсюда и двинуть дальше, куда-нибудь в город. Старческим костям осенняя сырость и зимний холод не полезны. Весны лучше дожидаться за крепкими стенами, под крышей и с очагом, который ежедневно кормят дровами.
Поэтому Вольфрам чувствовал себя здесь вполне удобно, благо лето выдалось удивительно теплым, хотя и дождливым. Однако всему есть свое начало и свой конец. Пришло время покинуть ставшее привычным жилище, куда раньше задуманного. В отличие от ландскнехтов, фон Эшенбах собирался уйти ранним утром. У него не было коня, а дороги еще не окончательно подсохли. Как опытный воин Вольфрам знал, что мокрые ноги для солдата - первый шаг в могилу. Да и лучше идти по твердой земле при свете солнца, чем шлепать впотьмах по липкой грязи.
Единственная свечка горела на столе, таком же грубоватом, как вся обстановка в домике Эшенбаха. Мечник сел за стол, на котором стояла грубая деревянная тарелка с единственной соленой рыбкой. Была пятница, а значит - постный день, поэтому Вольфрам отказался от мяса, отдав его коту. Кот не возражал.
Помолившись, Эшенбах немного посидел над тарелкой, размышляя, что делать с животным. Мелкий и юный котей, похоже, сбежал из какой-то деревеньки, затерянной в Шварцвальде. Зверь исхудал, будто мумия, малость одичал, но шел на зов и, судя по повадкам, еще не успел забыть, что некогда жил под крышей. Животное проявило совершенно не кошачьи повадки, признав Вольфрама хозяином и таскаясь за ним, что твой пес. За исключением разве что сегодняшнего бегства.
Немец глянул на кота. Кот глянул на немца и муркнул, щурясь на свечу. Умная морда скривилась в почти разумной гримасе удовольствия от жизни. Весь день животное было каким-то дерганым, нервным, но сейчас, будучи накормленным, под крышей и рядом с хозяином - успокоилось, размякло.
"Подумаю потом, завтра" - решил Эшенбах и собрался уж было откусить первый кусок от рыбы, когда странный, жутковатый звук достиг его ушей.
Довольное, ублаготворенное животное разом переменилось. Кот сидел на утоптанном земляном полу, буквально обвившись вокруг ножки стола, шерсть у него не то что встала дыбом - пошла иголками, как у ежа, так что можно было уколоться даже взглядом. Хвост подметал травинки, хлеща, как плетка, по бокам зверя. Уставившись на косую дверь, кот утробно подвывал, очень низко, почти на грани слышимости.
- Бесова скотина... - протянул Вольфрам.
Кот скребнул лапой доску пола и неожиданно бросился к Эшенбаху. Не успел мечник и пальцем шевельнуть, а комок вздыбленной шерсти уже прижался к ноге, тихонько взвизгивая. Теперь кот не подвывал, а буквально рыдал, почти как младенец. Вольфрам накрыл его ладонью, чувствуя, как дрожит кошачье тельце, неожиданно маленькое под густой шерстью. Зверек прижался еще теснее, и вцепился когтями в штанину.
Кот, в отличие от собаки - одиночка и живет сам по себе. Если пес при опасности бросается к хозяину, чуя вожака, то кот, наоборот, пустится наутек и подальше. Вольфрам подумал, что такое жуткое могло произойти, чтобы серый котей искал защиты у человека. И отодвинул тарелку с так и нетронутой рыбой. Покосившись на перевязь с верным "бастардом", выкованным в размерах обычного двуручника, Эшенбах прошептал:
- Возвожу очи мои к горам, откуда придёт помощь моя. Помощь моя от Господа, сотворившего небо и землю. Господь - хранитель мой. Не даст Он поколебаться руке моей, убережет меня от всякого зла, сохранит душу мою.
Выпрямившись на кривом, колченогом стуле, старый доппельзольднер положил руки на стол и закрыл глаза в терпеливом ожидании - гранитное изваяние, готовое к любым превратностям.

- Лошади, собаки... - прошептал разом очнувшийся от дремоты Гюнтер и осадил коня. Животное протестующе заржало, перебрав передними ногами и разбрызгав очередную мелкую лужу.
- Э, капитан, чего с тобой? - вопросил Отакар, разворачивая лошадь.
- Лошади и собаки, - повторил Гюнтер крутя в голове нежданную мысль, что вырвала его из объятий Морфея.
- Ну да... и чего? - осторожно спросил сержант, гадая, не тронулся ли командир малость умом от боли и телесной скорби.
- А напомните-ка, бравые вояки, когда эшенбаховский кот удрал? - потребовал Гюнтер.
- Да кто ж его упомнит! - удивился Отакар. - Сидел за пазухой, да и рванул, куда его усатая морда глядит. Видать, даже скотина бездушная и бессловесная гнилого протестантского духа не переносит.
- И ни одной крысы, - неожиданно задумчиво пробормотал Гавел.
- Что?
- Ни единой крысы или мыши, - повторил сержант. - Вообще ничего. А эти мелкие твари пронырливы как итальяшки.
- Кот! - не унимался Гюнтер. - Кот сидел спокойно. а потом рванул, будто ему под хвост скипидара плеснули! Когда?
- О, Господи... - прошептал начинающий понимать Гавел.
Теперь понял и немного тугой на быстрые мысли Отакар. Понял, с горечью признал:
- А зверушки-то, кажется, умнее нас оказались.
- Назад, - скомандовал Гюнтер, разворачивая коня. От резкого движения пальцы снова резануло, но капитан привычно отодвинул боль подальше.

Виконт мог бы спастись. Могли бы спастись и Гюнтер, и Вольфрам, вероятно даже Антон Фульчи. В общем, любой человек, которому доводилось уберегаться от опасности или хотя бы видеть ее воочию. Но молодой аристократ, которого за определенные пристрастия все друзья называли "Сильфидой" - или проще "Сиффи" - не знал, что такое "угроза". Его всегда хранили положение, состояние, армия вышколенных слуг. А еще Сиффи был юн и потерял разум от яростного вожделения. Когда тонкие бледные пальцы Элизабет сомкнулись у него на предплечье с неожиданной силой, виконт сначала не понял ничего, приняв ее хватку за судорогу страсти. Он посмотрел в ее глаза, огромные, расширенные глаза, подернутые поволокой вожделения. Зеленые зрачки сузились до крошечных точек, радужка внезапно подернулась черными стрелками и пожелтела. Вторая рука Баттенберг легла на плечо Сиффи, и время, отмеренное Господом неразумному юнцу для спасения, вышло до последней песчинки.
Виконт ощутил некоторое неудобство, которое в считанные мгновения превратилось в острую боль, которая в свою очередь обернулась болью безумной. Он с непониманием глянул вниз и увидел, как тонкие пальцы Элизабет сжимаются на предплечье Сиффи с ненормальной, совершенно не человеческой силой, проходя через мышцы, как сквозь глину.
Виконт пискнул, затем заорал, а затем захлебнулся безумным воем слепого ужаса - Элизабет без видимого усилия оторвала ему руку.

Кот завыл, разевая красную пасть и топорща усы, скрутился в шерстяной узел, словно пытаясь зарыться в землю, подобно своей исконной голохвостой добыче. Вольфрам открыл глаза, встал, прислушиваясь.
Крик повторился, затем умножился. А после - весь засыпающий после дневного безумства лагерь взорвался слепым нерассуждающим ужасом, словно пороховой погреб, куда влетела граната.
- Господь, благодарю, - прошептал немец. - Ты знаешь, куда направить слугу своего ради торжества веры и поругания врагов ее.
Вольфрам снял перевязь с сучка, заменявшего крюк. Извлек огромный меч из деревянных ножен, обтянутых кожей. Точнее сказать - выволок, потому что оружие доставало до плеча мужчине среднего роста. Сталь скользила по дереву с легким, очень мягким шорохом, как будто нашептывала хозяину что-то слышимое только человеку и клинку.
- Во славу Твою, во имя Твое. Аминь.
Закинув меч на плечо, фон Эшенбах распахнул незапертую дверцу и вышел из домика спокойным, размеренным шагом, навстречу подлунному ужасу.